Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

За русский рынок боролись англичане и голландцы, вместе составлявшие половину известных нам 1300 купцов-иноземцев, торговавших в Московии. Отечественные купцы жаловались в челобитных: «Тех немец на Руси умножилось, от них стала скудость великая, что торги у нас всякие отняли». В 1649 году была отменена привилегия беспошлинной торговли английских купцов под тем предлогом, что англичане «короля Карлу-са до смерти убили». Новоторговый устав 1667 года затруднил иностранцам розничную торговлю: при провозе товаров из Архангельска в Москву и другие города они платили проезжие пошлины в три-четыре раза больше, чем русские купцы.

В 1654 году из Москвы на Новую Землю в поисках серебряной руды была послана первая геолого-разведочная экспедиция. В 1667-м на Волге иноземными мастерами были построены первые «европейские» корабли русского флота. В 1665-м началось регулярное почтовое сообщение с Вильно и Ригой. Казак Семён Дежнёв и купец Федот Алексеев в 1648 году впервые достигли северо-восточной оконечности Азии и прошли теперешним Беринговым проливом. Были составлены первые карты Сибири, на её просторах начали «проведывать» месторождения руд цветных и драгоценных металлов. Однако более всего русских купцов и правительство интересовала пушнина: в середине века из Сибири вывозили до 150 тысяч собольих шкурок в год.

Московский Печатный двор ежегодно выпускал книги общим тиражом до 15 тысяч экземпляров. Половину его продукции составляли издания светские, в том числе учебники. Появились печатные буквари, стоившие копейку: в 1651 году все 2400 экземпляров были проданы за один день. Наиболее популярными среди учебников были «Букварь» Кариона Истомина, «Азбука» Василия Бурцева, «Славянская грамматика» Ме-летия Смотрицкого.

Однако эти достижения не означают, что у Алексея Михайловича всё получалось. Весной 1650 года вспыхнули восстания в Новгороде и Пскове. Их поводом стали закупки хлеба шведскими агентами, но гнев горожан и примкнувших к ним стрельцов был направлен прежде всего против произвола администрации и богатейших новгородских «гостей».

По инициативе Никона началась первая в нашей истории кампания по борьбе с пьянством. Во все концы Московского государства в 1652 году полетели грамоты, требовавшие ограничить часы работы кабаков и продавать не больше одной указной чарки (объёмом в три прежние чарки) в руки; «...а в Великой пост, и в Успенской, и в воскресенья во весь год вина не продавати, а в Рожественской и в Петров посты в среду и в пятки вина не продавати ж. А священнического и иноческого чину на кружечные дворы не пускать и пить им не продавать; да и всяким людем в долг, и под заклад, и в кабалы вина с кружечных дворов не продавать».

Поспешно проведённая реформа потерпела фиаско. Новая тройная чарка оказалась слишком велика – поневоле пришлось восстановить распивочную продажу, а затем сбавить цену. Сокращение кабацкой торговли вызывало протесты; доходило до того, что толпа штурмом брала кружечные дворы и начинала «питьё кабацкое лить и целовальников, волоча из изб, бить кольем и дубинами до смерти». Наконец, продавцы стали возражать против ограничений продажи: «лучшая пи-тушка» бывала по вечерам и по праздникам, а «в будние дни, государь, на кружечном дворе и человека не увидишь, днюют и ночуют на поле у работы». В марте 1659 года вышел указ: «С кружечных дворов в посты вино, и пиво, и мёд продавать по вся дни» (кроме воскресных); но и это в запрещение перестали соблюдать в условиях острого финансового кризиса.

Крах кабацкой реформы был ускорен инфляцией. Денежная реформа 1654 года ввела в оборот серебряные рубли и полтинники и медные копейки, приравненные к серебряным. Поначалу старые и новые деньги ходили наравне. Но начавшаяся война с Речью Посполитой (1654—1667) заставила выпускать всё больше медных денег: за несколько лет их начеканили на 15—20 миллионов рублей. Вскоре за рубль серебром давали от девяти рублей медью; крестьяне прекратили подвоз продуктов, и цены на хлеб на рынках взлетели в 10—40 раз. Правительство выдавало жалованье медью, но при этом требовало платить налоги, пошлины и штрафы серебром.

Сбор с горожан чрезвычайного налога («пятой деньги») стал последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. 25 июля 1662 года в Москве неизвестные расклеили «письма», обвинявшие царского тестя боярина Илью Милославского, его родственников и крупнейшего «гостя»-купца Василия Шорина в «измене» – подделке денег. Несколько тысяч москвичей двинулись в Коломенское, летнюю резиденцию царя Алексея Михайловича, и потребовали выдачи «изменников».

Застигнутый врасплох государь вышел к народу и обещал, что «в том деле учинит сыск и указ». «И те люди говорили царю и держали его за платье за пуговицы: “чему де верить?” И царь обещался им Богом и дал им на своём слове руку, и один человек ис тех людей с царём бил по рукам». Каково было самодержавному государю терпеть такое от своих «холопей»? Алексею Михайловичу всё же удалось уговорить возмущённых людей, и они двинулись было обратно. Но вскоре явилась новая толпа и потребовала: «...будет он добром им тех бояр не отдаст, и они у него учнут имать сами». Однако подоспели три стрелецких полка и у стен дворца началась бойня – погибли и утонули в Москве-реке около девятисот человек. Еще 18 «бунтовщиков» после следствия были казнены, а 400 семей отправились в Сибирь – но медные деньги были отменены.

«Тишайший» царь превратился из богомольца в воина. Летом 1655 года из занятой русскими войсками столицы Литвы Алексей Михайлович отправил домой письмо: «Надеяся на отца нашего... Никона... пойдем к Оршаве (Варшаве. – И. К.)», а патриарх благословил государя именоваться «великим князем Литовским». Окрылённый успехом царь, не завершив победоносную войну, начал новую – со Швецией (1656—1658), в ходе которой русские войска безуспешно пытались овладеть Ригой – важнейшим портом на Балтике.

Но военное счастье оказалось переменчивым – царская армия не смогла взять Ригу. Речь Посполитая сумела собрать силы и перейти в наступление, а на Украине после смерти гетмана Богдана Хмельницкого началась борьба сторонников и противников Москвы. В битвах при Полонке и Чуднове (1660) русские войска потерпели поражение: там полегли лучшие силы поместной конницы, а главнокомандующий В. В. Шереметев оказался в татарском плену. Вслед за тем московская армия оставила почти всю Белоруссию. Местная шляхта и мещане не горели желанием быть подданными русского царя – различие между московскими и литовскими порядками было уже слишком велико. На Украине же полыхала гражданская война – «Руина», одновременно действовали два, а то и три гетмана с разной политической ориентацией.

Война с Польшей закончилась «вничью»: Андрусовское перемирие (1667) разделило Украину по Днепру на польскую и российскую.

С Никоном Алексей Михайлович справился, но подчинить церковь в то время ещё не удалось; более того, царь пошёл на уступки: освободил духовенство от светского суда. Взамен оно внесло свой вклад в сакрализацию царской власти: Алексея Михайловича в церковных службах при жизни называли «святым» и поминали вместе со всем его родом. Роду же не очень везло: к 1670 году скончались трое царских сыновей, в том числе уже объявленный наследником Алексей Алексеевич; двое оставшихся – Фёдор и Иван – были слабы здоровьем.

То здесь, то там звучали отголоски Смуты – появлялись самозванцы и «возмутители», объявлявшие Алексея Михайловича происходящим «не от прямого царского корени». Непочтительные подданные в подпитии могли, как смоленский мещанин Мишка Шершов, заявить: «Есть де и на великого государя виселица». В Молдавии объявился новый «сын» умершего бездетным Василия Шуйского – на самом деле московский подьячий Тимофей Акиндинов. За «многое воровство» (растрату 200 рублей казённых денег) он попал под следствие: «стоял он на правеже на Москве, и били его палкою по ногам, и он, того правежу не стерпя, зжог дом свой и жену свою и збежал». Оскорблённый подьячий, по словам приятеля, «назвался государ-ским сыном Шуйским... потому что он звездочётные книги читал и острономейского учения держался... и та де прелесть на такое дело его и привела». Из Молдавии он перебрался в Турцию и принял ислам, затем попал в Рим и стал католиком, но нигде не нашёл поддержки. Акиндинов отбыл в Швецию, там стал лютеранином и колесил по Европе, пока в 1653 году власти Голштинии не выдали его России. После допросов мнимый сын неудачливого царя Василия был четвертован.

Были и самозванцы другого типа – можно сказать, выходцы из народа. Их поведение отражало особые представления крестьян о роли и значении царской власти. Когда реальная политика расходилась с этими представлениями, то воспринималась как искажение царской воли злыми боярами. Тогда и возникала тень «истинного» государя. Так, в августе 1670 года во время восстания Степана Разина перед атаманом предстал человек, назвавшийся государевым сыном Алексеем (на самом деле царевич незадолго до того умер).

Скорее всего, атаман потребовал от «Алексея Алексеевича» доказательств его «подлинности» – и получил их. Даже после ареста Степан Тимофеевич по дороге в Москву надеялся, что будет говорить с самим государем. Кто был загадочный «царевич», до сих пор неизвестно – материалы следствия не сохранились...

Другой лжесын Алексея Михайловича, «царевич Симеон», родился простым крестьянским парнем Семёном Ивановым сыном Воробьём. После скитаний по украинско-русскому по-рубежью он вступил в разбойничью шайку атамана Ивана Миусского, в 1673 году двинулся с ней в Запорожскую Сечь и по дороге «открылся»: объявил спутникам, что перед ними «царевич Симеон Алексеевич», и показал «царские знаки» нателе – «знамя видением царского венца».

Прибыв на Сечь, герой попал под опеку легендарного кошевого атамана Ивана Серко (Сирка). Может, тот и не поверил самозванцу, но решил подержать его у себя и дал знать о нём гетману Ивану Самойловичу. Гетман передал сведения в Москву, и оттуда на Сечь помчались царские посланцы – требовать выдачи самозванца. Вольные казаки убеждали их поклониться «государичу», но москали стояли насмерть. Когда послов с Сечи задержали в Москве, «козацтво» пожертвовало «царевичем». В августе 1674 года Семёна под стражей привезли в Москву. Теперь уже он пытался выдать себя за сына польского магната Иеремии Вишневецкого, но на пытке не стал упорствовать и рассказал правду. Большего и не требовалось – его четвертовали на Красной площади.

Монарший обиход

Алексей Михайлович вставал рано – в четыре-пять часов утра, одевался при помощи постельничего и спальника, шёл в Крестовую палату на молитву и направлялся в покои царицы, откуда они вместе шествовали в дворцовую церковь слушать заутреню.

В Передней палате царского выхода ждали бояре и другие думные чины. Кое у кого в руках были челобитные, которые царь мог разбирать лично. Затем, уже с боярами, государь отправлялся к обедне. Стольники или бояре поддерживали монарха под руки, так как его наряд был порой слишком тяжёл; его окружали телохранители-рынды, а замыкал шествие отряд московских дворян-«жильцов». Вернувшись с обедни, царь «сидел со бояры», обсуждая государственные дела, либо уезжал на охоту, либо принимал послов.

Церемония представления иностранных дипломатов заключалась в целовании монаршей руки, преподнесении и принятии подарков и взаимных расспросах о здоровье. Далее послов приглашали на государево «столовое кушание». В обычные дни подавалось до семидесяти блюд, на посольских и праздничных обедах устраивались настоящие пиршества. Царь раздавал блюда боярам, сидевшим с ним за столом, в знак особой милости.

Алексей Михайлович мог отправиться на охоту – «тешитца на поле», или «в поход в своё государево село в Семёновское на потешный двор», или в другие подмосковные вотчины – Черкизово, Покровское, Измайлово, любимое Коломенское. Нередко он вместе с приближёнными посещал монастыри – Троице-Сергиев или Новодевичий. Покидая столицу, царь оставлял «на Москве» доверенных бояр. Если он никуда не ездил, то время после «столового кушания» посвящал семье. После скромного ужина государь опять молился в Крестовой палате, прежде чем отправиться спать.

Современники отмечали мягкий характер царя Алексея, его склонность к созерцательности – но и вспыльчивость: в гневе он мог дать волю рукам. Он любил представать гостеприимным хозяином и бывал порой даже чересчур щедр. Так, в 1674 году царь «жаловал духовника, бояр и дьяков думных, напоил их всех пьяными».

Царь был примерным семьянином, отцом шестнадцати детей от двух браков. Первая жена, Мария Ильинична Милославская, родила ему Дмитрия (1649—1651), Евдокию (1650—1712), Марфу (1652—1707), Алексея (1654—1670), Анну (1655—1659), Софью (1657—1704), Екатерину (1658—1718), Марию (1660– 1723), Фёдора (1661 – 1682), Феодосию (1662—1713), Симеона (1665—1669), Ивана (1666—1696), Евдокию (1669—1669). Во втором браке с Натальей Кирилловной Нарышкиной родились Пётр (1672-1725), Наталья (1673-1716), Феодора (1674-1678).

Правда, вдова стольника Ирина Мусина-Пушкина тоже не была обойдена высочайшим вниманием; её сына Ивана Пётр I впоследствии называл по-немецки Bruder (брат).Сам Иван Алексеевич Мусин-Пушкин в завещании 1717 года просил детей поминать «отца моево Алексея Богдановича и мать мою Ирину Михайловну». Но мог ли сенатор, тайный советник и граф Российской империи публично признать своим действительным и незаконным родителем отца своего государя? О связи царя с Ириной Мусиной-Пушкиной было известно при дворе, и другой родственник Петра I, дипломат и мемуарист князь Б. И. Куракин, даже собирался написать о ней в своей неоконченной «Гистории».

В мае 1658 года Алексей Михайлович пожаловал вдову стольника Мусина-Пушкина и её сына Ивана – подарил им купленный на чужое имя дом на Арбате, за который заплатил из казны немалые деньги – 300 рублей. Возможно, умница и красавица Ирина Михайловна привлекла царя как раз теми качествами, которые отсутствовали у его жены. Марии Ильиничне блистать умом было недосуг – она была занята исполнением государственной миссии: каждые полтора-два года рожала; ее роль и влияние на мужа никак не отражены в источниках.

Но царская милость могла смениться «грозой». В последний год жизни Алексея Михайловича Ирина была удалена от двора. В её село Угодичи Ростовского уезда отправились «для великого государя тайного дела и для сыска» бояре Яков Одоевский и Ар-тамон Матвеев и думный дьяк Ларион Иванов – «роспросить Алексеевскую жену Мусина-Пушкина Арину, и велено пытать её накрепко». Сын же её на время «пропал безвестно». Возможно, Ирина позволяла себе «непристойные речи», затрагивавшие честь царя и его молодой второй жены Натальи Кирилловны. Но после смерти царя Алексея Иван Мусин-Пушкин был пожалован в стольники и занял достойное место при дворе.

Отдохнуть от забот и неприятностей Алексей Михайлович стремился в Измайлове – этакой образцовой «ферме»: там находились его зверинец и стекольный завод, там он разводил виноград, дыни и даже выращивал тутовые деревья, желая производить собственный шёлк. Кроме того, в его дворцовом хозяйстве имелись четыре винокуренных завода, две стекольные мануфактуры – в Измайлове и подмосковной Черноголовской волости (там производилась неплохая посуда, которую государь порой преподносил в подарок гостям) – и «сафьянный двор».

Он страстно любил охотиться. По молодости ходил на медведя, а в зрелом возрасте предпочитал «красную потеху» – соколиную охоту. «Так безмерно каково хорошо полетел, так погнал да осадил в одном конце два гнезда шилохвостей... утя... как мякнет по шее, так она десетью перекинулась», – не мог государь удержаться, чтобы не сообщить об очередной охотничьей удаче. Любимому занятию он посвящал прочувствованные строки. «И зело потеха сия полевая утешает сердца пе-чальныя, и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча... Будите охочи, забавляйтеся, утешай-теся сею доброю потехою, зело потешно и угодно и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякия», – гласит написанная царём инструкция «Урядник сокольничего пути». Но сам же он добавлял, напоминая о служебном долге: «Правды же и суда, и милостивыя любве, и ратного строя николи же [не] позабывайте: делу время и потехе час».

По натуре консерватор, Алексей Михайлович всё же вводил некоторые новшества – к примеру первые театральные «комедийные действа». «Наслышавшись от многих послов, что перед европейскими государями часто даются театральные представления с хорами и иные развлечения ради препровождения времени и рассеяния скуки, – рассказывал уже упомянутый Рейтенфельс, – он как-то неожиданно приказал представить ему образчик сего в виде какой-нибудь французской пляски... Сперва, правда, царь не хотел было разрешить музыку как нечто совершенно новое и, некоторым образом, языческое, но когда ему поставили на вид, что без музыки нельзя устроить хора, как танцовщикам нельзя плясать без ног, то он несколько неохотно предоставил всё на усмотрение самих актеров. На самое представление царь смотрел, сидя перед сценой на кресле, царица с детьми – сквозь решётку или, вернее, сквозь щели особого, досками отгороженного помещения, а вельможи (из остальных никто более не был допущен) стояли на самой сцене».

Надо полагать, Алексею Михайловичу понравилось представление и особенно хор, славивший могущественного государя: «Велико, правда, твоё царство, управляемое твоею мудростью, но ещё больше слава о доблестях твоих, высоко превозносящая тебя. Твоя мудрость и геройская мощь могут даровать нам после долгой мрачной войны златые мирные времена, а справедливый суд твой и вместе с ним милость, сияя неземным светом, делают твой нрав богоподобным. Высокие качества твои должно приравнять к качествам богов, ибо тебе уже теперь все уступают. О, светлое солнце, луна и звёзды русских! Живи же постоянно в высшем благополучии, и да будет всегда несчастье далеко от тебя».

Этим благопожеланиям не суждено было исполниться. 1 сентября 1674 года царь «объявил» народу своего сына Фёдора как наследника престола. 19 января 1676 года Алексей Михайлович смотрел комедию с музыкой, а 30 января неожиданно умер сорока семи лет от роду. Государству предстояло пережить несколько лет, заполненных борьбой придворных группировок при малолетних царских детях.

Глава третья ВРЕМЯ МЯТЕЖЕЙ

Учинилось на Москве смятение всему великому государству.

Бельский летописец

«И бысть сей государь кроткий»

К моменту смерти Алексея Михайловича старшему из его сыновей, Фёдору, было всего 14 лет. Царевич с детства отличался слабым здоровьем – «скорбел ножками», которые часто опухали. Ко времени вступления на престол он получил обычное «кремлёвское» образование – выучился читать (по азбуке, часослову и Псалтыри), писать и считать. Поздние свидетельства говорят, что Фёдор «изрядные вирши складывал», но если это и соответствует действительности, его литературные опыты до нас не дошли. Во всяком случае, Фёдор был более образованным, чем его отец и дед. В его библиотеке имелись латинские и «немецкие» книги; в связи с проектом избрания царевича на трон Речи Посполитой в 1674 году его даже пытались учить латыни, но, видимо, недолго, так что едва ли он хорошо владел ею.

«Это был молодой государь, довольно красивый, но, по болезни, с лица немного жёлтый и одутловатый. Он сидел на троне отца, покрытом также чёрным. Сам его величество был одет в чёрную дамастовую одежду, подбитую соболями; на голове его была чёрная суконная шапка, подбитая соболями, а в руке чёрного дерева костыль, на который он часто опирался, так как был очень слаб» – таким увидели юного повелителя огромной страны нидерландский посланник Кунраад фан Кленк со свитой на аудиенции 24 апреля 1676 года.

В июне того же года «благоверный и благородный и Богом преукрашенный, святыя православныя и непорочныя христи-анския благочестивыя веры крепкий поборник, великий государь, царь и великий князь Феодор Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, и многих государств и земель восточных и западных и северных отчич и дедич, и наследник, и государь, и обладатель, изволил венчатися царским венцем и диадимою, еже есть святыми бармами, по древнему своему царскому чину, и восприяти в руку свою прародителей своих, прежних великих государей, царей и великих князей Российских, и отца своего государева, блаженныя памяти ве-ликаго государя, царя и великаго князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, скипетр и царский чин и яблоко самодержавное держати во смотрение и во одержание, на великом и превысочайшем, пресветлом и прекрасном, дражайшем царском степени Московская) царствия». После миропомазания Фёдор первым из российских государей был введён через Царские врата в алтарь и приобщён Святых Таин по священническому чину.

Торжественная церемония, призванная возвысить власть утвердившейся династии, не могла скрыть от искушённых придворных зрителей болезненной слабости третьего из Романовых на российском престоле. Сохранилось не слишком достоверное польское известие о том, что боярин Артамон Матвеев сделал попытку подговорить стрельцов в обход старших братьев сделать царём маленького Петра Алексеевича, поскольку «Фёдор лежит больной, так что мало надежды на его жизнь». Но бояре во главе с влиятельным князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым при поддержке патриарха Иоакима посадили на престол Фёдора. Возможно, это сообщение отражает лишь ходившие в кругу московских иноземцев толки; но датский резидент Магнус Гэ уже в феврале 1676 года сообщил в Копенгаген, что новый царь долго не проживёт и его двор «разделился на несколько партий».

Действительно, за спиной юного государя началась борьба придворных группировок – Милославских и Нарышкиных. Скоро Матвеев был отправлен в ссылку в Пустозёрск, а брат вдовы Алексея Михайловича Иван Нарышкин по доносу лекаря обвинён в подстрекательстве своего слуги к убийству царя из пищали. Крёстной матерью Фёдора была его старшая сестра, несостоявшаяся супруга датского принца Ирина Михайловна, ставшая теперь убеждённой последовательницей старой веры. Она и её сторонники склоняли государя к возвращению дониконовского обряда – готовился его «поход» к мощам святой Анны Кашинской (в гробу пальцы её правой руки были сложены в двоеперстие). Однако сопротивление патриарха не позволило придворным староверам осуществить этот замысел. Вместе с Иоакимом действовали «ближние люди» нового царя – постельничий Иван Языков; учитель Фёдора Симеон Полоцкий, окольничий Алексей Лихачёв и его брат думный дворянин Михаил Лихачёв. В итоге юный царь сделал свой первый серьёзный выбор – поддержал церковную реформу и отказался вернуть «старую веру».

Фёдор интересовался польскими «конституциями» (постановлениями сейма Речи Посполитой); в его покоях висели портреты польского и французского королей. Монах и придворный историк царевны Софьи Сильвестр Медведев писал, что советники царя вводили «всякие новые дела в государстве... иноземским обычаям подражающе». Одним из таких советников оказался польский шляхтич Павел Негребецкий, которому молодой государь поручил разработать проект учреждения в России академии и составить первую гербовную книгу русской знати. Ещё одного придворного, стольника С. Ф. Николева (сына француза-протестанта полковника Никола де Манора), Фёдор уполномочил ведать «церковное и дворовое, и хоромное, и садовое строение на Москве». В сентябре 1679 года молодой царь впервые показался на людях в польской одежде – нижнем кафтане с узкими рукавами и верхнем с широкими; окружавшая его свита щеголяла в модных в Польше «турских» (турецких) кафтанах с серебряными нашивками. В 1680 году царь своим указом повелел носить при дворе вместо старых московских охабней и однорядок более практичное «служилое платье ферезеи и кафтаны долгополые», но в то же время запретил надевать короткое иноземное платье. Но эти новшества в целом не выходили за рамки дворца и круга придворной знати.

Фёдору было трудно крепко держать бразды правления. Документы рассказывают о том, как государь ездил на богомолья, но его участие в повседневном управлении оставило мало следов в источниках. Больной цингой Фёдор неделями не выходил из палат; от его имени страной правили несколько влиятельных бояр: князь Ю. А. Долгоруков, Б. М. Хитрово, князь Н. И. Одоевский и др. «Старые бояре» запретили театральные представления при дворе, пытались даже отменить крайне необходимое стране почтовое сообщение и выслать из России всех иностранных резидентов. В декабре 1677 года были ликвидированы Монастырский и Челобитный приказы, которые помогали государю контролировать Церковь и держать под надзором систему управления. И. М. Милославский в 1680 году объединил было под своей властью четыре финансовых приказа, но через полгода управление двумя из них было отобрано у боярина.

По словам датского резидента, разногласия в царском окружении касались и внешней политики. Датчане были заинтересованы в союзе с Москвой для борьбы против Швеции, и в 1677 году кое-кто из окружения царя склонял его к войне с северным соседом за возвращение выхода к Балтике. Но «старые бояре» их не поддержали, тем более что на Украине шла первая в нашей истории Русско-турецкая война. Московские войска и полки гетмана Ивана Самойловича нанесли турецко-татарской армии поражение под Чигирином, но в следующем году гарнизон был вынужден покинуть крепость. Московские вооружённые силы находились ещё в процессе перестройки: среди частей, участвовавших в боях под Чигирином, регулярными являлись лишь два солдатских полка; рейтарские полки не успели получить оружия и, по словам современника, «от рейтар и городовых дворян только крик был». Воеводы же придерживались пассивной тактики, ожидая, что противник из-за тяжести осады крепости уйдёт восвояси.

Когда в 1679 году в Москву прибыли польские дипломаты, голландский резидент сообщал: «...его царское величество объявил своим министрам, что этот посол привезёт окончательное решение короля и Польской республики не только порвать с турками и татарами, но и присоединить свои силы к отдельным войскам его царского величества». Однако поляки предложили отправить русские полки для защиты границ Речи Посполитой да к тому же просили денег на содержание польско-литовских войск. Такие условия Москву не устроили, и русско-польский союз так и не состоялся. Военные действия на Украине завершились заключением Бахчисарайского мирного договора (1681), по которому крымский хан признал за Россией право на Киев и Левобережье.

Военные расходы потребовали увеличения налогового бремени. В августе 1677 года государство отменило все церковные «тарханы» – освобождения вотчин духовных землевладельцев от налогов. Затем последовал сбор с духовенства «запросных денег» на жалованье ратным людям. Архиереи и монастырское начальство бросились в ноги боярам-«милостивцам», тесно связанным со своими родовыми обителями. Стоило руководившему финансовыми делами И. М. Милославскому заболеть, как его преемник Р. М. Стрешнев решил переложить тяжесть дополнительных налогов на всё податное население – брать «десятую деньгу» с горожан, а с сельского населения – по полтине с двора. С 1679 года началось восстановление налоговых привилегий монастырей.

Перепись населения стала основанием введения подворного обложения. В ходе военно-окружной реформы (1680) ратные люди полковой службы распределялись по девяти разрядам-округам. Наиболее обеспеченных и исправных в службе дворян и детей боярских разрешалось оставлять в старых сотнях и записывать вновь в рейтары и копейщики, а всех остальных верстать в солдатскую службу, как и всех рейтар и копейщиков недворянского происхождения. Однако по финансовым соображениям правительство так и не решилось ликвидировать старую поместную конницу.

Не удалась и реформа местного управления: в 1679 году были отменены должности губных старост под предлогом освобождения налогоплательщиков от обязанности «кормить» этих должностных лиц, но воевода без них не имел возможности контролировать территорию уезда.

Весной 1680 года царь самостоятельно высмотрел себе невесту – дочь выезжего польского дворянина Семёна Грушец-кого. Неожиданный выбор огорчил И. М. Милославского: боярин явно рассчитывал на иную кандидатку в царицы и не нашёл ничего лучшего, как невесту «тяжким поношением омерзить, представляя, что якобы мать ея и она в некоторых непристойностях известны». Историк и государственный деятель XVIII века В. Н. Татищев писал, что интрига Милославского «привела его величество в великую печаль, что не хотел и кушать». Несмотря на то что обвинение оказалось ложным, состоялись традиционные смотрины; но Фёдор не обратил внимания ни на одну из боярских дочерей. Свадьба с Агафьей Грушецкой состоялась 18 июля 1680 года в присутствии узкого круга придворных – похоже, царь опасался, что обиженные бояре могли демонстративно не явиться на церемонию. Но после брачной ночи государь «для обличения тех клевет, призвах старых бояр несколько, ея без стыда в рубашке им показал» – для удостоверения сохранённой новобрачной невинности.

Став царицей, Агафья Семёновна начала менять сложившиеся придворные порядки: появлялась на людях, сопровождала супруга на выходах и сидела с ним рядом. Она совершила переворот в женской придворной моде – носила шапку по-польски, оставляя волосы частично открытыми, и такие же шапочки, отороченные мехом, дарила своим боярыням, а ведь появление замужней женщины в таком виде по московским понятиям считалось совершенно неприличным.

Царская женитьба означала уход с первых ролей в политике боярина Милославского. Военные приказы были сосредоточены в руках клана Долгоруковых – князя Юрия Алексеевича и его сына Михаила; при дворе главную роль стали играть сделавшийся боярином царский любимец Иван Языков и новый постельничий Алексей Лихачёв.

Но радость в царской семье вскоре сменилась бедой: в июле 1681 года в Коломенском царица родила сына Илью и через неделю скончалась; вслед за матерью умер и новорождённый царевич. Убитый горем Фёдор даже не смог выйти из дворца, чтобы присутствовать на похоронах супруги и сына. Голландский резидент Иоганн фан Келлер опасался за его жизнь и предполагал: «Как бы не случилось нового горя и как бы его царское величество не умер... очень вероятно... что здесь произойдут большие изменения в правительстве и что один из царевичей от второго брака [Алексея Михайловича]... молодой человек, подающий надежды и очень уважаемый, может сменить его на троне».