Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

Глава десятая

«ЗАКОННАЯ МОНАРХИЯ»

Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещённый, Являл он бодрый вкус и ум неразвращённый...

Сей благодатный век был век Екатерины.

Е. А. Баратынский

Рассудительная принцесса

История Екатерины II была бы похожа на сказку про бедную немецкую принцессу, превратившуюся волею судеб в великую российскую императрицу. Но вместо случая были многолетний труд, воля, терпение, гибкий ум и необходимое для политика чувство меры. Правда, начинался её путь к власти почти как в сказке.

Племяннику российской императрицы Елизаветы Карлу Петеру Ульриху из Голштинии, объявленному наследником престола, надо было подобрать жену из приличного дома, но без амбиций. Раздробленная на сотни княжеств Германия была в XVIII столетии «ярмаркой невест» для европейских дворов. Руководитель внешней политики России А. П. Бестужев-Рюмин предлагал сватать дочь союзника, польского короля и саксонского курфюрста Августа III. Придворная «партия» во главе с лекарем Лестоком внушала императрице, что брать жену из почтенной династии, да к тому же католичку, опасно. В итоге Елизавета Петровна выбрала племяннику дочь ещё более мелкого, чем он сам, немецкого владетеля Христиана Августа Ангальт-Цербстского Софию Фредерику Августу, чем был весьма доволен прусский король Фридрих II, опасавшийся союза России и Саксонии.

Двадцать восьмого июня 1744 года невеста перешла в православие и получила имя Екатерина Алексеевна, став полной тёзкой матери императрицы. Инфантильный жених впечатления на неё не произвёл, но значения это не имело. 21 августа 1745 года она была обвенчана с великим князем Петром Фёдоровичем. Разумная и честолюбивая барышня, в отличие от мужа, ни по родному Штеттину, ни по фамильному Цербсту не тосковала, поняв, что у неё появился шанс превратиться в нечто большее, чем бедную немецкую принцессу. Впоследствии

она писала: «В ожидании брака сердце не обещало мне много счастья. Одно честолюбие меня поддерживало; у меня в глубине сердца было что-то такое, что никогда не давало мне ни на минуту сомневаться, что рано или поздно я сделаюсь самодержавной повелительницей России».

Пока же будущей Екатерине Великой приходилось уживаться с мальчиком-мужем, краснеть из-за своих туалетов и оправдываться за долги: «Во-первых, я приехала в Россию с очень скудным гардеробом. Если у меня бывало три-четыре платья, это уже был предел возможного, и это при дворе, где платья менялись по три раза в день; дюжина рубашек составляла всё моё бельё; я пользовалась простынями матери. Во-вторых, мне сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретёшь друзей и станешь всем приятной».

Екатерина «решила очень бережно относиться к доверию великого князя, чтобы он мог, по крайней мере, считать меня надёжным для него человеком, которому он мог всё говорить, безо всяких для себя последствий». Она старалась расположить к себе окружающих, начиная от слуг и кончая придворными: «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала о их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы о их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей; сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял её от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разнеслась по всей России. Самым простым и невинным образом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство». Насчёт «всей России» и тем более «великой славы» можно и усомниться, но для скромной немочки вхождение в высший свет чужой огромной империи на самом деле было большой победой.

Другой «тихой» победой явилось становление личности будущей правительницы империи. В те времена барышни читать ещё не привыкли и во всяком случае предпочитали соответствующую чувствительную литературу. По уровню образования Екатерина едва ли не уступала мужу. Устроенный шестнадцатилетней принцессе «экзамен» показал, что она умеет «по немецки писать и читать с ошибками многими; по француски говорить, писать и читать хорошо; из арифметики слагать несколько и умалять худо; из Закона Божьего по лутеранскому исповеданию молитвов по немецки с десять знает худо, а Священному Писанию не учена вовсе; танцовать изрядно способна, а сверх того иному ничему не научена».

Но в отличие от супруга, с облегчением вырвавшегося из-под тяжёлой руки преподавателей, не обременённая знаниями принцесса сохранила любознательность. Она не тратила время зря: выучила русский язык, хотя до конца своих дней писала с ошибками, и много читала. Сначала – мемуары и сочинения об эпохе славного французского короля Генриха IV; затем перешла к более серьёзным трудам – «Историческому и критическому словарю» французского мыслителя Пьера Бейля, «Истории Германии» в девяти томах, «Всемирной истории» Вольтера, «Деяниям церковным» кардинала Цезаря Барония в русском переводе. Екатерина изучила знаменитую книгу Монтескьё «Дух законов» и труды других идеологов Просвещения – Дидро, Гельвеция, сочинения по истории, экономике, юриспруденции, штудировала античную классику – «Летописи» Тацита. «Последнее сочинение, – говорила она, – произвело в моём уме странный переворот, которому, может быть, немало способствовало тогдашнее грустное моё расположение. Я стала видеть многое в тёмном свете и отыскивать в предметах, представлявшихся моим взорам, более глубокие причины, зависевшие от разнородных интересов».

Восприимчивый ум и хорошая память помогли ей стать одной из самых образованных женщин своего времени. Но брак оказался несчастливым – слишком разными были молодые супруги. Будущий император России больше всего на свете любил свою милую Голштинию, а жена не разделяла его любви к игре в солдатики: «Я полагала, что гожусь на нечто большее».

При этом она не была затворницей – не меньше, чем книги, её интересовали охота, верховая езда, придворные увеселения и туалеты. «Я тогда очень любила танцы; на публичных балах я обыкновенно до трёх раз меняла платья; наряд мой был всегда очень изысканный, и если надетый мною маскарадный костюм вызывал всеобщее одобрение, то я наверное ни разу его больше не надевала, потому что поставила себе за правило: раз платье произвело однажды большой эффект, то вторично оно может произвести уже меньший. На придворных балах, где публика не присутствовала, я зато одевалась так просто, как могла, и в этом немало угождала императрице, которая не очень-то любила, чтобы на этих балах появлялись в слишком нарядных туалетах», – не без удовольствия вспоминала она свой успех в далёкую зиму 1750 года.

Прусский посол Финкенштейн в 1748 году докладывал Фридриху II о положении жены наследника российского престола:

«Великая княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой. Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные, характер же сии предвестия подтверждает. Нрав у неё кроткий, ум тонкий, речь льётся легко; сознаёт она весь ужас своего положения, и душа её страждет; как она ни крепись, появляется порою на её лице выражение меланхолическое – плод размышлений. Не так осмотрительно она себя ведёт, как бы следовало в положении столь щекотливом; порою молодость и живость берут своё, однако же осмотрительности у неё довольно... и ежели будет столь счастлива, что одолеет препятствия, от трона её отделяющие, полагаю, что сможет ваше величество рассчитывать на её дружбу и выгоду из того извлечь. Нация любит великую княгиню и уважает, ибо добродетелям её должное воздаёт.

Жизнь, кою сия принцесса ведёт поневоле бок о бок со своим супругом, и принуждения, коим оба обречены, есть самое настоящее рабство... На ничтожнейшую забаву особенное потребно разрешение; все их речи надзиратели записывают и в дурную сторону перетолковывают, а затем государыне доносят, отчего случаются порою бури, всем прочим лишь отчасти известные, но молодому двору много причиняющие огорчений»³⁵.

У неё долго не было детей, чем была очень недовольна императрица, – но зато были поклонники. Об одном из своих возлюбленных, камер-юнкере Захаре Чернышёве, она предпочла молчать в мемуарах, зато о чувствах к нему говорят её записочки, написанные любезному кавалеру зимой 1751/52 года: «Накажите меня, измените, но будьте уверены, что только Вами занята вся моя жизнь»; «...Между 11 и полуночью возьмите в Вашу карету манто и приходите по маленькой лестнице ко мне; я позабочусь, чтобы дверь была открыта»; «Знаки любви, которые я от Вас получаю, слишком мне дороги, чтобы я не поддержала Вас в этом». О другом, Сергее Салтыкове, рассказала так подробно, что именно его стали считать отцом родившегося в 1754 году (до того у Екатерины было несколько выкидышей) долгожданного наследника Павла. Вполне возможно, что сама она не знала наверняка, от кого родила сына, поскольку супруг вряд ли оставлял её совсем без внимания...

Впрочем, в полной мере почувствовать себя матерью великая княгиня не смогла. Ребёнка у неё отняли, и его воспитанием занялась сама венценосная двоюродная бабка. Утешением Екатерине служили балы, танцы, охота – она отличалась крепким здоровьем и была отличной наездницей – и новые романы. В своём отцовстве родившейся в сентябре 1757 года дочери Анны (умерла в 1759-м) Пётр Фёдорович не сомневался. Но к тому времени у Екатерины был уже новый друг. В конце 1755-го или начале 1756 года она дала отставку Чернышёву из-за нового романа – с изящным польским аристократом: «Я люблю и буду любить всю мою жизнь гр[афа] Пон[ятовско-го]. Благодарность, уважение, страсть привязали меня к нему навсегда». Правда, после отъезда графа Станислава его место занял бравый боевой офицер Григорий Орлов.

Но молодую женщину интересовали уже не только любовные интриги. Пока муж проводил время с Елизаветой Воронцовой и своим голштинским войском, великая княгиня, как и многие другие придворные, понимала, что царствование Елизаветы Петровны подходит к концу. Между тем Европа вступала в Семилетнюю войну и придворные «партии», поддерживаемые одна Австрией и Францией, другая Англией и Пруссией, вступили в очередную схватку. В этом противостоянии Екатерина склонилась на сторону могущественного канцлера Бестужева-Рюмина – сторонника союза с Англией и противника французов.

Переписка Екатерины 1756 года с начальником своего возлюбленного (Понятовский был секретарём английского посланника Чарлза Уильямса) свидетельствует, что она ждала смерти государыни. В письме от 25 сентября, отправленном после ужина, на котором императрица сказала, что стала чувствовать себя лучше и уже не страдает кашлем и одышкой, великая княгиня довольно ехидно замечает: «...если она не считает нас глухими и слепыми, то нельзя было говорить, что она этими болезнями не страдает. Меня это прямо смешит». Но государыня была не так уж плоха, и Екатерина не скрывала раздражения: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!»

Однако в ту пору великая княгиня ещё не отделяла своих интересов от судьбы мужа. Екатерина уже имела план (изложенный в её письме от 18 августа 1756 года) утверждения Петра III у власти в случае неожиданной смерти императрицы: вместе со своими сторонниками А. П. Бестужевым-Рюминым, С. Ф. Апраксиным и генералом Ю. Г. Ливеном она должна была войти «в покои умирающей» вместе с сыном, принять присягу караула и, опираясь на пятерых доверенных гвардейских офицеров и «младших офицеров» из Лейб-компании вместе с их солдатами, пресечь попытки сопротивления со стороны Шуваловых. Екатерина признавалась: «В моей голове сумбур от интриг и переговоров» Она даже составила мужу специальную инструкцию, шесть из семнадцати параграфов которой были посвящены организации немедленного приведения гвардии и Лейб-компании к присяге. Кстати, в тогдашних письмах Екатерины её супруг выглядел «весьма рассудительным» и способным «ухаживать» за гвардейцами, то есть весьма непохожим на тот образ ограниченного голштинца, который был создан позднее в её мемуарах.

Вокруг «молодого двора» складывалась «партия» недовольных могуществом Шуваловых. Екатерина обсуждала с Бестужевым его план, по которому она становилась «соправительницей» императора, а канцлер – президентом трёх «первейших» коллегий и командующим гвардией. Но одновременно она тайно встречалась с шефом Тайной канцелярии Александром Шуваловым, а его влиятельный брат Пётр сообщил о готовности ей служить.

Первым проиграл Бестужев. Подозрения, возникшие в связи с отступлением русской армии из Восточной Пруссии, последовавшие за ним арест фельдмаршала Апраксина и обнаружение его переписки с Бестужевым и Екатериной лишили канцлера доверия императрицы. Однако историки до сих пор не нашли никаких следов предполагаемой «измены» – приказа об отступлении, якобы полученного Апраксиным от канцлера. «Дело» Бестужева до сих пор остаётся загадкой, тем более что следственные материалы побывали в руках самого канцлера после его возвращения из ссылки, в результате чего его первые показания пропали. Осталась неизвестной и «священная тайна, о которой никто не может помыслить без ужаса», открытая Бестужевым и зафиксированная в исчезнувших протоколах допросов. Предъявить же ему смогли только «суетное желание так долго быть великим, как бы он общему всех смертных пределу подвержен не был», и покушение на роль «соправителя». Он не признал себя виновным и отделался ссылкой в свою подмосковную деревню.

Великий князь «сдал» Бестужева – рассказал императрице, что министр советовал ему противиться её воле. Екатерина, наоборот, держалась стойко. Алексей Петрович успел уничтожить все компрометирующие бумаги. Разгневанная Елизавета в апреле 1758 года вызвала Екатерину на беседу-допрос; но великая княгиня твёрдо заявляла, что ни о каком противодействии воле государыни и не думала, а её отношения с канцлером и главнокомандующим были вполне невинного свойства.

Никаких улик у следствия не было. Елизавета поверила – или сделала вид, что поверила. 23 мая последовал второй визит к императрице – но на этом интересном месте мемуары Екатерины обрываются. Следующие два года – едва ли не самый тёмный период в её жизни. Лишь в одном отрывке, датируемом 1760 годом, она пишет: «Я поздравляю себя с зарождающейся ко мне милостью, но должна в ней сомневаться, несмотря на уверения и подарки, которые мне делают. Это не должно, однако, мешать мне поступать совершенно так же, как будто я считаю её действительной. Мне всегда будут льстить, когда и насколько будут недовольны [великим князем]. Я слишком молода и проч., чтобы стать фавориткой, но должна так сделать, как будто думаю быть таковой».

Ждать пришлось недолго. В последние дни 1761 года она стала супругой императора, правление которого оказалось очень коротким.

«Рука Божия предводительствует»

Пётр III вступил на престол как законный наследник и внук первого российского императора. Благородные подданные приветствовали его первые милости, а манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» от 18 февраля 1762 года вызвал их искренний энтузиазм – сенаторы даже собрались поставить золотую статую императора. Но скоро восторги сменились разочарованием: Пётр совершал одну ошибку за другой. Облик и манеры государя не соответствовали утвердившемуся дворцовому этикету, а сам он представлялся не российским монархом, а заурядным голштинским офицером. Он обидел гвардию переодеванием в «немецкие» мундиры; заключил мир и союз с недавним противником Фридрихом II, отказавшись от оплаченных русской кровью завоеваний, чем оскорбил гордившихся победами военных; восстановил против себя духовенство, объявив об изъятии земель и крестьян у монастырей и передаче их в казну; наконец, решил во что бы то ни стало начать войну с Данией из-за голштинских земель. Судя по всему, дальнейшая жизнь с Екатериной в его планы не входила – на очередном празднике 9 июня император публично назвал супругу дурой и собирался даже арестовать её. В такой обстановке возник заговор вельмож и гвардейских офицеров.

Однако сама Екатерина II в письме С. Понятовскому от 2 августа 1762 года призналась: «Уже шесть месяцев как замышлялось моё восшествие на престол». Чёткого плана действий у неё, кажется, не было. Польскому графу она сообщала о замысле схватить мужа и «заключить, как принцессу Анну и её детей», но тут же указывала на идею Панина о перевороте в пользу наследника Павла, с чем якобы категорически не соглашались гвардейцы. О панинском плане провозгласить Екатерину «правительницей» были осведомлены и иностранные дипломаты (датчанин А. Шумахер, английский поверенный в делах Г. Ширли и секретарь французского посла К. Рюльер), и Дашкова, и ротмистр Конной гвардии Ф. Хитрово. Однако Екатерина могла выслушивать подобные предложения, но не связывать себя обещаниями. К тому же у императрицы были и другие заботы: в апреле 1762 года она втайне родила от Григория Орлова сына Алексея.

На начальном этапе заговор, по-видимому, включал узкую группу близких к Екатерине людей (включая пятерых братьев Орловых и Панина), которая на фоне недовольства политикой Петра III смогла за три-четыре недели организовать переворот. Екатерина II указывала на «четыре отдельных партии, начальники которых созывались для приведения [плана] в исполнение»; «узел секрета находился в руках троих братьев Орловых». Сами же эти «партии», как нам представляется, комплектовались на основе клановых и патрональных отношений, которые связывали гвардейских поручиков с «генералитетом». Состав же названных Екатериной II гвардейских «партий» известен из наградных документов – списков пожалованных за участие в перевороте.

Из солдат к заговору привлекались только избранные. Согласно дневнику статс-секретаря А. В. Храповицкого, в декабре 1788 года императрица вспоминала, как давала свою руку Преображенскому гренадеру Стволову в качестве «знака» для «приступления» к заговору. Такая тактика была оправданна. Попытки предупредить императора о возмущении остались без ответа не только из-за его беспечности, но и потому, что доносители не могли сказать ничего определённого о руководителях заговора. Вельможи не участвовали в офицерских сходках и «вербовке» гвардейцев. В привлечении лиц высокого ранга главную роль играла сама Екатерина; но она умела молчать; молодые офицеры представляли для неё намного более выигрышный «фон», чем опытные придворные интриганы... Частью подготовки дворцовой «революции» стала пропагандистская кампания – дискредитирующие императора слухи о «всенародном объявлении веры Лютера», намерении Петра III заново переженить министров и самому обвенчаться с Елизаветой Воронцовой в протестантской кирхе.

Незадолго до переворота царица обратилась за помощью к французскому послу Бретейлю. Она просила не так уж и много – 60 тысяч рублей; но дипломат, собиравшийся выехать из России, уклонился от исполнения деликатной просьбы, поручив дело секретарю посольства Беранже. Но теперь уже отказалась Екатерина: «Покупка, которую мы хотели сделать, будет сделана, но гораздо дешевле; нет более надобности в других деньгах». Очевидно, она нашла иной источник финансирования. Французские современники событий и авторы сочинений о перевороте Ж. Ш. Тибо де Лаво и Ж. А. Кастера сообщают о получении ею стотысячной «ссуды» от английского купца Фельтена.

Ранним утром 28 июня находившуюся в Петергофе Екатерину разбудил прискакавший из столицы Алексей Орлов. Вместе с ним императрица прибыла в расположение Измайловского полка, где её с энтузиазмом приветствовали гвардейцы. Измайловцы во главе с Екатериной отправились к казармам Семёновского полка, и оповещённые семёновцы выбежали навстречу. Два полка двинулись по Невской «перш-пективе» к Зимнему дворцу. Во время молебна в Казанском соборе царицу окружали уже не только солдаты и офицеры, но и подоспевшие высшие чины – К. Г. Разумовский, А. Н. Виль-буа, М. Н. Волконский; прибыл Н. И. Панин с наследником Павлом Петровичем. Но после провозглашения Екатерины императрицей в полках и «многолетия» ей в соборе говорить о регентстве было уже бессмысленно. В это время прискакала Конная гвардия; затем подошли и преображенцы, преодолев сопротивление верных присяге офицеров.

В Зимнем дворце Екатерина приняла присягу гвардейцев и высших чинов империи; манифест о вступлении на престол читал перешедший на сторону сильнейшего генерал-прокурор Глебов. Лишь немногие любимцы Петра III, подобно его генерал-адъютанту Андрею Гудовичу, остались до конца верны монарху, остальные же, как военное руководство, при первой возможности переметнулись к Екатерине. Благодаря этому обстоятельству и усилиям дежурных генерал-адъютантов (фельдмаршалов Разумовского и Бутурлина) мятежники были в курсе расположения и передвижения военных частей в окрестностях столицы; их посланцы успели перехватить все полки и «команды», прежде чем они получили приказы Петра III двигаться в Ораниенбаум. Почтовое ведомство задержало всю корреспонденцию, направленную к лицам «голштинской службы». Быстрое развитие событий дало мятежникам преимущество во времени в шесть-семь часов. Петру III не удалось ни вызвать на подмогу войска, ни укрыться в Кронштадтской крепости; он пал духом, безропотно подписал отречение от престола, умолял отпустить его в Голштинию, но через несколько дней был убит в Ропше. Появившийся 6 июля манифест порочил свергнутого монарха, чтобы оправдать переворот:

«...Не успел он только удостовериться о приближении кончины тётки своей и благодетельницы, потребил её память в сердце своём прежде, нежели она ещё дух свой последний испустила, так что на тело её усопшее или вовсе не глядел, или когда церемониею достодолжного к тому был приведён, радостными глазами на гроб её взирал, отзывался при том неблагодарными к телу её словами...

Не имев, как видно, он в сердце своём следов веры православной греческой (хотя в том довольно и наставляем был), коснулся перво всего древнее православие в народе искоренять своим самовластием, оставив своею персоною Церковь Божию и моление... Потом начал помышлять о разорении и самих церквей, и уже некоторые и повелел было разорить самым делом...

По таковому к Богу неусердию и презрению закона Его, презрел он и законы естественные и гражданств, ибо имея он единого Богом дарованного нам сына, великого князя Павла Петровича, при самом вступлении на всероссийский престол не восхотел объявить его наследником престола, оставляя самовольству своему предмет, который он в погубление нам и сыну нашему в сердце своём положил, а вознамерился или вовсе право, ему преданное от тётки своей, испровернуть, или Отечество в чужие руки отдать...

... законы в государстве все пренебрёг, судебные места и дела презрел, и вовсе об них слышать не хотел, доходы государственные расточать начал неполезными, но вредными государству издержками, из войны кровопролитной начинал другую безвременную и государству Российскому крайне бесполезную, возненавидел полки гвардии, освященным его предкам верно всегда служившие... А напоследок стремление так далеко на пагубу нашей собственной персоны возрастать стало... от чего наипаче помыслы его открылися и до нас дошли, вовсе нас истребить и живота лишить...

И для того, призвав Бога в помощь, а правосудие его Божественное себе в оборону, отдали себя или на жертву за любезное отечество, которое от нас то себе заслужило, или на избавление его от мятежа и крайнего кровопролития. По чему вооружася силою руки Господней, не успели мы только согласие своё объявить присланным к нам от народа избранным верноподданным, тот час увидали желание всеобщее к верноподданству, которое нам все чины духовные, военные и гражданские все охотнейшею присягою утвердили...»³⁶

Так завершилась самая долгая и самая массовая дворцовая «революция» XVIII века. 2 сентября 1762 года не имевшая никаких прав на русский престол Екатерина была коронована в кремлёвском Успенском соборе.

Наступило долгое и славное, но поначалу очень трудное царствование. Государыня настолько не была уверена в будущем, что переводила деньги за границу. Бумаги Тайной экспедиции Сената содержат два десятка дел гвардейских офицеров и солдат, намеревавшихся «переиграть» ситуацию в пользу заточённого Ивана Антоновича, а позднее – наследника Павла. Так, в 1769 году отставной конногвардейский корнет Илья Батюшков и подпоручик Ипполит Опочинин мечтали захватить карету императрицы на царскосельской дороге и постричь её в монастырь.

В том же году к следствию были привлечены Преображенский капитан Николай Озеров и его друзья – бывший лейб-компанец Василий Панов, отставные офицеры Ипполит Степанов, Никита Жилин и Илья Афанасьев. «Прямые сыны отечества» (так называли себя приятели) не просто ругали императрицу, а были возмущены тем, что не выполнены «разные в пользу отечества обещании, для которых и возведена на престол». Заговорщики планировали возвести на престол Павла, рассчитывая на то, что при нём земли дворянам раздадут «безденежно» и ликвидируют откупа, поскольку «винный промысел самый дворянский». Екатерину же они намеревались заточить в монастырь; а если бы она пыталась вырваться оттуда, «во избежание того дать выпить кубок». Озеров накануне ареста даже успел приготовить план Летнего дворца.

В июне 1772 года обнаружились замыслы группы Преображенских солдат-дворян во главе с капралом Матвеем Оловян-никовым. Тот считал возможным уничтожить наследника и обвинить в этом императрицу с целью оправдания её убийства, а затем самому занять трон: «А что же хотя и меня!» Своих друзей, из которых не все «умели грамоте», капрал заранее производил в генерал-прокуроры и фельдмаршалы. Оловянников был лишён дворянства, выпорот кнутом на плацу перед полком, заклеймён буквой «3» (злодей) и отправлен в Нерчинск на каторгу; его сообщников сослали в сибирские гарнизоны. Екатерина не смогла сдержать удивления: «Я прочла все сии бумаги и удивляюсь, что такие молодые ребятки стали в такие беспутные дела; Селехов старшей и таму 22 года...» Едва ли самодержице пришло в голову, что дерзость юных солдат была побочным результатом её собственных действий по захвату власти.

Первые реформы и крестьянский бунт

Екатерина II вступила на престол относительно молодой, уверенной в том, что на новом поприще ей предстоят великие дела.

Английский посланник при русском дворе граф Джон Бакингемшир описал новую государыню:

«Её императорское величество ни мала, ни высока ростом; вид у неё величественный, и в ней чувствуется смешение достоинства и непринуждённости, с первого же раза вызывающее в людях уважение к ней и дающее им чувствовать себя с нею свободно... Черты лица её далеко не так тонки и правильны, чтобы могли составить то, что считается истинною красотой; но прекрасный цвет лица, живые и умные глаза, приятно очерченный рот и роскошные, блестящие каштановые волоса создают, в общем, такую наружность, к которой очень немного лет тому назад мужчина не мог бы отнестись равнодушно, если только он не был бы человеком предубеждённым или бесчувственным. Она была, да и теперь остаётся тем, что часто нравится и привязывает к себе более, чем красота. Сложена она чрезвычайно хорошо; шея и руки ея замечательно красивы, и все члены сформованы так изящно, что к ней одинаково подходит как женский, так и мужской костюм. Глаза у неё голубые, и живость их смягчена томностью взора, в котором много чувствительности, но нет вялости. Кажется, будто она не обращает на свой костюм никакого внимания, однако она всегда бывает одета слишком хорошо для женщины, равнодушной к своей внешности. Всего лучше идёт ей мужской костюм; она надевает его всегда в тех случаях, когда ездит на коне. Трудно поверить, как искусно ездит она верхом, правя лошадьми – и даже горячими лошадьми – с ловкостью и смелостью грума. Она превосходно танцует, изящно исполняя серьёзные и легкие танцы. По-французски она выражается с изяществом, и меня уверяют, что и по-русски она говорит так же правильно, как и на родном ей немецком языке, причём обладает и критическим знанием обоих языков. Говорит она свободно и разсуждает точно; некоторыя письма, ею самою сочинённые, вызывали большие похвалы со стороны учёных тех национальностей, на языке которых они были написаны...»³⁷

Начались первые реформы. Генерал-прокурор А. А. Вяземский сосредоточил в своих руках управление юстицией, администрацией, финансами, почтовым делом; ему же подчинялся орган политического сыска – Тайная экспедиция Сената. Как главное доверенное лицо монарха он противостоял попыткам возвысить власть Сената и держал под контролем местных администраторов. Сенат, разделённый на шесть департаментов, стал органом контроля за деятельностью государственного аппарата и высшей судебной инстанцией.

Закон 1763 года утвердил новые штаты государственных учреждений, их служащие стали впервые в России регулярно получать жалованье. Вместе с новыми штатами и окладами в 1764 году у чиновников, опять же впервые, появилось право на «пенсион» по выслуге тридцати пяти лет. «Пенсионы» вначале выплачивались весьма узкому кругу лиц, далеко не сразу удалось добиться порядка в чинопроизводстве и оформлении «послужных списков» чиновников, а уж тем более обеспечить учреждения «достойными и честными людьми»; но это были первые практические шаги по созданию эффективного и современного государственного аппарата.

Несмотря на борьбу придворных «партий» (Н. И. Панина, братьев Орловых, Г. А. Потёмкина), Екатерина сумела сделать работу своей «команды» эффективной и работоспособной. Она осуществляла продуманное обновление высшего звена государственного аппарата. Место «слова и дела» заняли более гибкие методы контроля над настроениями и намерениями элиты, хотя начальника Тайной экспедиции Сената «кнутобойцу» С. И. Шешковского императрица по-прежнему принимала во дворце. К концу царствования регулярным занятием Екатерины стало чтение перлюстрации иностранной и внутренней почты, в том числе переписки наследника. В столицах появились профессиональные информаторы, следившие за подозрительными, с точки зрения властей, фигурами. Казалось, даже дворцовые стены имеют уши. Весной 1789 года в пустом зале Зимнего дворца француз-волонтёр на русской службе граф Роже де Дама, наблюдая за маршем отправлявшихся на фронт гвардейских частей, произнёс: «Если бы шведский король увидел это войско, он заключил бы мир» – и был крайне удивлён, когда через два дня Екатерина напомнила ему эту фразу.