Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Кроме того, необходимо было быть любезным с друзьями и противниками, вовремя замечать перемену настроения государыни, развлекать её приятными сюрпризами, подчиняться её распорядку дня, склонностям и даже капризам день за днём в течение многих лет – и всё это время находиться «на прицеле» у придворного общества, среди интриг и «подкопов». Бирон хорошо понимал, «как крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтобы не воспоследствовало злополучной перемены»: для этого нужно всегда находиться «в службе её величества» и соблюдать «единственно и исключительно интерес её императорского величества». Этот «интерес» он защищал и в качестве герцога Курляндского, которым стал в 1737 году благодаря усилиям императрицы и русской дипломатии. Сама же Анна обеспечивала баланс сил в правящем кругу. Бирон мог критиковать вице-канцлера Остермана, но дипломаты знали: в области внешней политики «все дела проходят через руки Остермана», который «много превосходит обер-камергера опытом и... умеет ошеломить его своим анализом положений».

Нет оснований подозревать Бирона в неискренности, когда он рассказывал о своей «работе» на следствии в 1741 году: «Он в воскресные дни в церковь Божию всегда не хаживал, и то не по его воле, понеже всякому известно, что ему от её императорского величества блаженные памяти никуды отлучиться было невозможно, и во всю свою бытность в России ни к кому не езжал, а хотя когда куда гулять выезжал, и в том прежде у её императорского величества принуждён был отпрашиваться, и без докладу никогда не дерзал».

Фавориту надлежало входить в самые интимные подробности высочайшего самочувствия. Это было сложно, так как императрица «оную свою болезнь сами всегда изволила таить, и разве ближние комнатные служительницы про то ведали». За два года до смерти у Анны появились первые симптомы заболевания – «в урине её императорского величества... кровь оказалась». Бирон тогда лично отправлял мочу государыни на анализ и, преодолевая сопротивление Анны, «припадая к ногам её императорского величества, слёзно и неусыпно просил, чтоб теми от докторов определёнными лекарствами изволила пользоваться; а больше всего принуждён был её величеству в

том докучать, чтоб она клистир себе ставить допустила, к чему её склонить едва было возможно».

Тем не менее он сумел дать некрасивой, одинокой, бездетной женщине ощущение собственного дома и семьи. Как свидетельствуют записки очевидца, «не бывало дружнее четы, приемлющей взаимно в увеселении и скорби совершенное участие, чем императрица с герцогом Курляндским. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своём притворствовать. Если герцог явился с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное отражалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену».

У императрицы и фаворита сходились и характеры, и вкусы. Оба они любили нехитрые развлечения шутов, буженину, токайское (в меру), карты, танцы. Бирон, как известно, был страстным лошадником и наездником и проводил почти каждое утро в своей конюшне либо в манеже. «Поскольку же императрица не могла сносить его отсутствия, то не только часто к нему туда приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чём наконец и успела настолько, что могла по-дамски с одной стороны на лошади сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться». Видимо, именно в подарок Анне Бироном был заказан драгоценный «конский убор, украшенный изумрудами», хранившийся некогда в Эрмитаже и проданный в начале 1930-х годов за рубеж всего за 15 тысяч рублей.

Царствование Анны Иоанновны вошло в учебники как время бироновщины – засилья иностранцев, грабивших богатства страны и жестоко преследовавших всех недовольных. Однако доля чужеземцев среди высших чиновников и военных не увеличилась, а их жалованье было уменьшено и сравнялось с получаемым русскими сослуживцами. Составленный в 1740 году «Список о судьях и членах и прокурорах в колеги-ях, канцеляриях, конторах и протчих местах» свидетельствует: на закате бироновщины из 215 ответственных чиновников центрального государственного аппарата «немцев» было всего 28 человек (а при Петре 1 в 1722 году – 30). Если же выбрать из этих служащих лиц в чинах I—IV классов, то окажется, что на 39 важных русских чиновников приходилось всего шесть иностранцев (чуть больше 15 процентов).

Не было и единой «партии немцев»: иноземцы, укоренившиеся на русской службе со времён Петра I (А. И. Остерман, Б. X. Миних), или поступившие на неё выходцы из Прибалтики и немецких княжеств (Менгдены, Левенвольде и др.) соперничали между собой не менее остро, чем с русскими вельможами. Среди членов Кабинета министров иностранцем был только Остерман. С другой стороны, сделавшие карьеру при Петре Великом П. И. Ягужинский, А. М. Черкасский, Г. И. Головкин, А. И. Ушаков, Ф. Прокопович, П. П. Шафиров верно служили и Анне.

При Анне вполне можно было угодить под пытку по доносам о «непитии здоровья» государыни или «подтирке зада указами с титулами её императорского величества». Но сохранившийся архив карательного ведомства показывает, что Тайная канцелярия была непохожа на аппарат соответствующих служб Новейшего времени с их разветвлённой структурой и многотысячным контингентом штатных сотрудников и нештатных осведомителей, а являлась скромной конторой с небольшим «трудовым коллективом». В 1740 году в ней несли службу секретарь Николай Хрущёв, четыре канцеляриста, пять подканцеляристов, три копииста и «заплечный мастер» Фёдор Пушников. В Москве работал её филиал – Контора тайных розыскных дел с двенадцатью сотрудниками во главе с секретарём Василием Казариновым. Доставку подозреваемых осуществляли местные военные и гражданские власти. Никаких местных отделений и тем более сети штатных «шпионов» не было.

Большинство преступлений составляли «ложное объявление за собой слова и дела» и «непристойные слова» в адрес верховной власти и не представляли, с точки зрения опытных следователей, опасности. Обвиняемые, особенно если они не запирались, а сразу каялись в «безмерном пьянстве», отделывались сравнительно легко – поркой и отправкой к прежнему месту жительства или службы. Так, в 1739 году жительница Старой Руссы Авдотья Львова угодила на дыбу за исполнение песни о печальной молодости императрицы, по приказу Петра I выданной замуж за курляндского герцога:

Не давай меня, дядюшка,

Царь государь Пётр Алексеевич,

В чужую землю нехристианскую, бусурманскую.

Выдай меня, царь государь,

За своего генерала, князя, боярина.

Тщетно бедная мещанка уверяла, что пела «с самой простоты», как исполняли эту песню многие во времена её молодости. От имени Анны она получила «нещадное» наказание кнутом с последующим «свобождением» и вразумлением о пользе молчания.

За всё царствование Анны Иоанновны к политическим делам оказались причастными (в качестве подследственных и свидетелей) 10 512 человек, а в ссылку отправились 820 преступников. От эпохи бироновщины в Тайной канцелярии осталось 1450 дел, то есть ежегодно рассматривалось 160 дел, тогда как от времени «национального» правления доброй Елизаветы Петровны до нас дошло уже 6692 дела, то есть интенсивность работы карательного ведомства выросла до 349 дел в год – более чем в два раза.

Однако царствование Анны Иоанновны стало в глазах дворян символом жестоких репрессий: императрица и её окружение подозрительно относились к русской знати – к тем, кто недавно сочинял проекты по ограничению самодержавия. Из 128 важнейших судебных процессов её царствования 126 были «дворянскими», почти треть приговорённых Тайной канцелярией принадлежала к «шляхетству». Судили политических противников (Д. М. Голицына, князей Долгоруковых) и недовольных затянувшейся войной, образом жизни двора и налоговой политикой (указы 1735 года требовали взыскивать недоимку подушной подати с самих помещиков). По инициативе Бирона и Остермана был отдан под суд и казнён кабинет-министр А. П. Волынский. Фельдмаршал Миних утверждал, что «сам был свидетелем, как императрица громко плакала, когда Бирон в раздражении угрожал покинуть её, если она не пожертвует ему Волынским и другими», а секретарь опального Василий Гладков показал на следствии, что слышал от асессора Смирнова, как Бирон, стоя перед Анной Иоанновной на коленях, говорил: «Либо ему быть, либо мне».

В оренбургские степи, в Сибирь, на Камчатку отправились «пошехонский дворянин» Василий Толоухин, отставные прапорщики Пётр Епифанов и Степан Бочкарёв, «недоросли» Иван Буровцев и Григорий Украинцев, драгун князь Сергей Ухтомский, отставной поручик Ларион Мозолевский, подпоручик Иван Новицкий, капитан Терентий Мазовский, воевода Пётр Арбенев, коллежский советник Тимофей Тарбеев, майор Иван Бахметьев и многие другие российские дворяне.

Одних подследственных ожидали жестокие пытки и казнь, как иркутского вице-губернатора Алексея Жолобова или Егора Столетова, который, на свою беду, рассказывал, как сестра царицы мекленбургская герцогиня Екатерина Иоанновна сожительствовала с его приятелем князем Михаилом Белосельским. Но порой Анна умела быть великодушной. Крестьяне сосланного Петра Бестужева-Рюмина донесли, что его жена не стеснялась в «непристойных словах к чести её императорского величества». Государыня повелела отписать мужу, что отправляет к нему виновную, «милосердуя к ней, Авдотье», и пусть та впредь не болтает.

Нельзя сказать, что все подследственные дворяне или чиновники являлись политическими преступниками или страдальцами за убеждения. Протоколы Канцелярии конфискации показывают вполне рутинную деятельность: «штрафование» нерадивых воевод и чиновников, взыскания с недобросовестных или прогоревших казённых подрядчиков, разоблачение «похищений» государственных средств, взимание недоимок – и отнюдь не только с бедных крестьян. «Бывшего в канцелярии моей секретаря Егора Мишутина за имеющуюся на нём доимку за пятьсот за семьдесят рублёв двор ево с пожитками и с людьми продать», – распорядился обер-гофмейстер С. А. Салтыков.

Имения и дворы отбирались по тем же причинам, что и в предыдущие, и в последующие царствования: за невыполнение подрядных обязательств по отношению к казне, долги по векселям и т. п. Трудно считать жертвами бироновщины, например, московского «канонира» Петра Семёнова, продававшего гарнизонные пушки, или разбойничавшего на Муромской дороге помещика Ивана Чиркова. Дворяне были недовольны неудачной войной, тяжёлой службой, ответственностью за выплату их крепостными податей. Но эти сугубо российские проблемы появились не при Анне.

Итоги десятилетия

Герцог де Лириа в начале аннинского царствования отметил, что императрица «очень страшится пороков, в особенности содомии, её размышления и идеи очень возвышенны, и она ничем так не занята, как тем, чтобы следовать тем же правилам, что и её дядя Пётр I». О том же писал в мемуарах сын фельдмаршала Миниха: «Она была богомольна и при том несколько суеверна, однако духовенству никаких вольностей не позволяла, но по сей части держалась точных правил Петра Великого».

При Анне Иоанновне в целом проводилась та же политика, что и при её великом дяде, хотя и с учётом интересов «шляхетства». Был отменён петровский закон о единонаследии, по которому имение доставалось по наследству только одному из сыновей, а остальные должны были жить службой, открыт Сухопутный шляхетский кадетский корпус для подготовки из дворянских недорослей офицеров и «статских» служащих. В 1736 году служба дворян была впервые ограничена двадцатью пятью годами, а в 1740-м им был разрешён переход с военной службы на гражданскую. Помещичьим крестьянам было запрещено брать на откуп торговлю казёнными товарами и государственные подряды. С другой стороны, все поползновения дворянского «общенародия» на участие во власти, вроде содержавшихся в проектах 1730 года предложений о выборности должностных лиц в центральных учреждениях и губерниях, были отвергнуты.

В стране создавались новые предприятия, в 1730-х годах по выплавке чугуна Россия обогнала Англию. По-прежнему собиралась подушная подать и проводились рекрутские наборы. Военные опять приступили к сбору недоимок: «В случае непривоза денег в срок полковники вместе с воеводами посылают в не заплатившие деревни экзекуцию». Однако вскоре практика использования воинских команд для сбора недоимок была отменена: недоимки продолжали расти, а вместе с ними росли поборы, взятки и злоупотребления со стороны сборщиков. «Слёзные и кровавые подати» заставляли крестьян бежать за рубежи государства или оказывать сопротивление властям и составлять разбойничьи «партии».

И всё же тревожная для правящей верхушки «эпоха дворцовых переворотов» принесла некоторое облегчение «подлым» подданным. Как показали антропометрические исследования Б. Н. Миронова, если за царствование Петра I средний рост взятых в армию парней уменьшился с 165,4 до 163,1 сантиметра, то к 1740 году увеличился до 164,7 сантиметра, что, по мнению исследователя, говорит о повышении уровня жизни.

Царица временами была грозной; ходили слухи, что она давала «всемилостивейшие оплеушины» своим министрам. Однако и ей не удалось прекратить финансовую неразбериху, ужесточить сбор налогов и упорядочить государственные доходы и расходы. Порой не могли найти денег даже для самой Анны Иоанновны – тогда министры «для сыскания той суммы» послали «ездовых сержантов» за сведениями, «сколько в штате-конторе и других принадлежащих к тому местах денежной казны ныне имеется налицо».

Ревизион-коллегия в мае 1732 года докладывала: коллегии и конторы прислали счета «неисправные», из которых «о суммах приходу и росходу видеть было нельзя». Действительно, при разборе документов финансовой отчётности уразуметь их смысл и систему подачи цифр порой весьма мудрено, а сопоставить с показателями других лет часто бывает невозможно. Деньги (с опозданием и не в полном объёме) приходили в разные кассы. Нужные средства изыскивались в других ведомствах и затем годами не возвращались. Наконец, центральный аппарат не имел представления о том, сколько и каких сборов должно было поступать в казну. На попытки властей империи получить точную картину финансового положения страны и составить «окладную книгу» чиновники с мест отвечали, что отчёты «в скорости сочинить никоим образом не можно, ибо за раздачами приказных служителей в разные команды и в счётчики осталось самое малое число».

Анна, подобно Петру I, самовольно назначала архиереев, не обращая внимания на «представления» Синода. За неслужение молебнов и поминовений императорской фамилии виновных ждали не только плети и ссылка, но и лишение сана. Тех же, кто по каким-либо причинам не присягнул новой императрице, считали изменниками; следствие по их делам передавалось в Тайную канцелярию. Начались «разборы» церковнослужителей и их родственников, которых власти отправляли в армию, чтобы восполнить потери. Синод отчитывался: в Тверской епархии «взято в службу 506 человек, в Казанской 464, в Нижегородской – 1233». В итоге некоторые храмы и монастыри остались без клира.

Во внешней политике императрица также пыталась следовать курсу дяди. В феврале 1731 года она подписала «жалованную грамоту» хану Младшего казахского жуза Абулхаиру о принятии его в российское подданство с обязательством «служить верно и платить ясак». Следующим шагом стало строительство Оренбургской крепости и линии укреплений, которая должна была сомкнуться с Иртышской линией в Сибири. На северо-востоке Азии продолжались грандиозные работы Второй Камчатской экспедиции Беринга по изучению и описанию северных владений России.

В 1733 году Россия вместе с Австрией утвердила на польском престоле своего ставленника саксонского курфюрста Августа III. На юге велась война с Турцией (1735—1739) с целью взять реванш за поражение Петра I на Пруте. Честолюбивый фельдмаршал Миних обещал триумф: «Знамёна и штандарты её величества водружаются где? – в Константинополе. В первой, старейшей греко-христианской церкви, в знаменитой Святой Софии, её величество венчается как греческая императрица и даёт мир кому? – миру без пределов».

В 1736 году армия Миниха двинулась через степи на юг. Прорвав перекопские укрепления, русские войска впервые вторглись во владения крымского хана. Они без боя заняли ханскую столицу Бахчисарай и сожгли её, но после вынуждены были повернуть обратно.

В том же году другая русская армия под командованием фельдмаршала П. П. Ласси захватила Азов. В 1737 и 1738 годах Ласси ещё дважды вторгался в Крым, но вынужден был возвращаться: в разорённой предыдущими походами местности не было провианта. Миних в 1737-м взял турецкую крепость Очаков в устье Днепра; русские отстояли его от турок, но начавшаяся чума и трудности со снабжением заставили покинуть и этот опорный пункт на побережье Чёрного моря.

Только в 1739 году главнокомандующий наметил оказавшийся удачным маршрут через Молдавию в турецкие владения на Балканах. В сражении у села Ставучаны турки были разбиты, зажгли свой лагерь и в беспорядке отступили. Крепость Хотин была взята без сопротивления: большая часть гарнизона бежала вместе с отступавшей армией. Студент Михаил Ломоносов воспевал славу русского оружия в «Оде на победу над турками и татарами и на взятие Хотина»:

Крутит река татарску кровь,

Что протекала между ними,

Не смея в бой пуститься вновь,

Местами враг бежит пустыми,

Забыв и меч, и стан, и стыд,

И представляет страшный вид В крови другое своих лежащих...

Строки о реках, наполненных кровью, были поэтическим преувеличением – на деле потери турецкой армии не превышали тысячи человек, а русские потеряли всего 70.

Однако как раз в это время австрийцы были разбиты под стенами Белграда и вынуждены были заключить мир ценой потери территорий, завоёванных ими в ходе предыдущей войны (1716—1718). Воевать в одиночку Анна Иоанновна не была готова. По Белградскому договору 1739 года Россия не получила ни выхода к Чёрному морю, ни права держать там свой флот; вся торговля могла осуществляться лишь на турецких судах. В качестве трофеев ей достались только Азов без права строить там укрепления и полоса степного пространства к югу вдоль среднего течения Днепра; русским паломникам гарантировалось свободное посещение Иерусалима.

Опыт ведения наступательной войны на огромных пространствах, координация действий на разных фронтах, учёт международной ситуации и состояния противника – всё это подготавливало почву для будущих побед. Только цена этого опыта оказалась высока: по современным оценкам, походы 1735—1739 годов унесли жизни не менее 120 тысяч человек – примерно половины штатного состава всей русской армии, причем не более десятой части из них пали в боях, а остальные погибли от жары, голода и болезней. Слава великих побед досталась уже последующим поколениям солдат и полководцев времён Екатерины II.

Надо было подумать и о наследнике престола. В июле 1739 года императрица, наконец, выдала дочь сестры Екатерины и герцога Мекленбургского Анну Леопольдовну замуж за брауншвейгского принца Антона Ульриха. Супруги явно не подходили друг другу, но выполнили династический долг: 12 августа 1740 года Анна Иоанновна лично восприняла от купели долгожданного наследника, названного по прадеду Иваном. В воскресенье 5 октября за обедом императрице стало дурно. Во время своей последней болезни государыня сразу объявила младенца своим преемником, но медлила с назначением регента.

В эти дни Бирон рыдал, однажды даже упал в обморок – и всё же рискнул предложить себя в правители государства. Будущий канцлер, а в то время кабинет-министр Алексей Петрович Бестужев-Рюмин составил «челобитную» о назначении Бирона регентом при младенце-императоре, и её безропотно подписали виднейшие сановники. За два дня до смерти императрица не без колебаний утвердила полномочия регента. 17 октября Анна Иоанновна скончалась между девятью и десятью часами вечера в полном сознании и даже успела ободрить своего любимца: «Небось!»

Бирон получил право вершить все государственные дела «как бы от самого самодержавного всероссийского императора». За трёхнедельное правление он подписал ровно 100 указов, предписывавших «поступать по регламентам и уставам... государя императора Петра Великого». Всем подданным обещался суд «равный и правый», крестьянам – сбавка в уплате подушной подати, преступникам – амнистия; дезертирам – отсрочка для добровольной явки. Бирон «изволил слушать доклады» в Сенате и накладывал на них резолюции с подписью по-русски: «Иоганн регент и герцог». Похоже, он был уверен в любви подданных, поскольку даже начал проводить непопулярные меры: назначил очередной рекрутский набор и поднял в столице цену на водку.

«В службе её величества» Бирон был непотопляем. Но после десятилетнего фавора он попытался стать самостоятельной фигурой – и потерпел фиаско. Столь стремительное возвышение фаворита вызвало недовольство вельмож и «преторианские» поползновения гвардии. Поручик Пётр Ханыков прямо во дворце во время присяги регенту заявил: «Что де мы здела-ли, что государева отца и мать оставили... а отдали де всё государство какому человеку регенту – что де он за человек?» В 1740 году поручики и капитаны уже были уверены в своём праве «отдавать» престол. Как только у них объявился лидер, произошёл дворцовый переворот: в ночь на 9 ноября 1740 года фельдмаршал Миних с группой гвардейцев свергли регента. Правительницей России стала мать императора принцесса Анна Леопольдовна.

В заключении Бирон держался с достоинством. Он опровергал обвинения в небрежном отношении к здоровью Анны Иоанновны и рассказывал, как «докучал, чтобы она клистир себе ставить допустила»; утверждал, что «до казённого ни в чём не касался»; требовал представить пострадавших от его «не-сытства» – надо сказать, что таковых следствие не нашло. Но приговор был предрешён: «бывший герцог» был приговорён к четвертованию. Казнь заменили ссылкой, Бирона лишили 120 имений с годовым доходом в 78 720 талеров и даже имени – было велено именовать его Бирингом. «Дело» герцога содержит огромный список его гардероба и домашней утвари – в «бывшем доме бывшего Бирона» зубочистки и даже ночной горшок были из чистого золота. В манифесте от 14 апреля 1741 года он представал демонической фигурой: Бог «восхотел было всю российскую нацию паки наказать... бывшим при дворе её императорского величества обер-камергером Бироном». Закончивший свою миссию злодей отправился в Сибирь под конвоем гвардейцев.

Новая «регентина» Анна Леопольдовна чувствовала себя при дворе неуютно: «Поступки её были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для неё несноснее, как толь необходимое при дворе притворство и принуждение... – писал о ней Миних-младший. Правительница помиловала или облегчила участь многим сосланным по политическим обвинениям в прежнее царствование. Но к лету 1741 года она отошла отдел в связи с рождением дочери Екатерины. Формально она исполняла свои обязанности; но обычно просто утверждала предлагаемые ей решения резолюциями «Быть по сему» или «Тако». Её назначения не были продуманными; произвольные повышения нарушали сложившиеся традиции чинопроизводства; министры ссорились и интриговали – и проглядели новый дворцовый переворот.

Глава восьмая

«ВЕЛИКАЯ ПЕТРОВА ДЩЕРЬ»

Слава доброго правленья Разливалась всюду в свет. Все кричали с восхищенья, Что её мудрее нет.

Г. Р. Державин

Вечная невеста

Елизавета Петровна появилась на свет в подмосковном Коломенском в победном для русского оружия 1709 году, ещё до заключения официального брака между её родителями. Счастливый отец этим обстоятельством не смущался – от души баловал свою «четверную лапушку» и готовился сделать из «Ли-зетки» настоящую принцессу.

Её воспитанием занимались тётка-царевна Наталья Алексеевна и семья Меншикова. «Мамушек» и кормилиц сменили учителя-иностранцы и француз-танцмейстер. Живая девочка училась танцам, музыке; свободно говорила по-французски и по-немецки, понимала итальянский и шведский языки. В 1722 году тринадцатилетняя цесаревна (так стали именоваться дочери Петра I после принятия им императорского титула) была объявлена совершеннолетней. Анна и Елизавета должны были сыграть важную роль в заключении международных союзов и поддержании политического равновесия в Европе. Начались поиски достойных женихов для дочерей российского императора. Анну Пётр планировал выдать за герцога Голштинии; Елизавета постоянно была чьей-то потенциальной невестой – французского короля Людовика XV, принцев Карлоса Испанского, Морица Саксонского, Георга Английского, Карла Бранденбургского, но ни за одного из них так и не вышла: слишком быстро менялась внешнеполитическая конъюнктура, да и происхождение девушки смущало претендентов.

В короткое царствование супруги Петра I Елизавета с сестрой находилась при дворе матери. Очаровательная природная блондинка (хотя и красила волосы и брови в чёрный цвет) политикой не интересовалась, но читала неграмотной императрице государственные бумаги и даже подписывала вместо неё указы. Та ещё в феврале 1727 года заявляла, что престол принадлежит её дочерям – но скоро сдалась под нажимом Меншикова, сделав наследником внука первого императора – Петра II. Противники Меншикова генерал-полицмейстер Антон Девиер и член Верховного тайного совета Пётр Толстой пытались добиться того, чтобы императрица «короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе», но силы оказались неравны – престол занял одиннадцатилетний Пётр под присмотром Меншикова.

После смерти матери Елизавета согласно завещанию покойной должна была выйти замуж за любекского князя-епис-копа Карла Августа из голштинского дома. Однако жених в том же году скончался, а Меншиков отстранил цесаревну от участия в заседаниях Верховного тайного совета. Опала «полудержавного властелина» на короткое время сделала Елизавету некоронованной царицей двора её племянника.

Позднее поэт и министр Гавриил Державин воспел «царь-девицу»:

Очи светлы голубые,

Брови чёрные дугой,

Огнь – уста, власы – златые,

Грудь – как лебедь белизной.

Однако беспечная Елизавета слишком уж шокировала московское общество, по оценке французского резидента Манья-на, «весьма необычным поведением». Её роман с молодым генералом Александром Бутурлиным и прочие приключения, услужливо пересказанные Долгоруковыми Петру II, отдалили от неё венценосного племянника.

Теперь маленький двор Елизаветы ещё более шумно веселился. Цесаревна, как говорил её биограф в позапрошлом веке, удалилась «искать развлечений в безмятежной тиши подмосковных дворцовых сёл, предавшись там вполне влечениям своей страстной, пылкой, истинно русской натуры». Заезжала она и в Измайлово, но большую часть времени проводила в старинной Александровской слободе, находившейся в ведении её собственной Вотчинной канцелярии. Там близ церкви Рождества Христова и торговой площади стояли хоромы дочери Петра, в которых размещалась её свита: Мария Румянцева, Аграфена Салтыкова, врач Арман Лесток, камер-юнкеры Александр Шувалов, её сердечный друг камер-паж Алексей Шубин, родня (Гендриковы и Скавронские), юнгферы и «ка-мер-медхены», музыканты, певчие, карлицы во главе с гофмейстером Семёном Нарышкиным.

Летом Елизавета в сарафане водила хороводы и каталась на лодках, осенью под звуки рога гонялась с псовой охотой за зайцами, зимой скользила на коньках и носилась в санях на тройках; вернувшись, пела со слободскими парнями и девками и «мастерски отделывала с ними все русские пляски». Денег порой не хватало, но веселье било ключом, а спиртное лилось рекой: на месяц выходило 17 вёдер водки, 26 вёдер вина и 263 ведра пива – и это «окроме банкетов». Двадцатилетняя царевна жила широко и любила много – словами того же биографа, «роскошная её натура страстно ринулась предвкусить прелестей брачной жизни». От того времени осталась песня, приписываемая народной памятью Елизавете:

Я не в своей мочи огнь утушить,

Сердцем болею, да чем пособить,

Что всегда разлучно и без тебя скучно;

Легче б тя не знати, нежель так страдати.

После неожиданной смерти Петра II Елизавета согласно завещанию матери оказалась наследницей трона, поскольку её старшая сестра Анна, выходя замуж за герцога Голштинского, отреклась от прав на российскую корону, а в 1728 году умерла, оставив сына. Однако Верховный тайный совет признал Елизавету незаконнорождённой и отказал ей в правах на престол. Новая императрица Анна Иоанновна двоюродную сестру не любила и видела в ней опасность для своей власти. Цесаревну вызвали в Петербург, но она не имела права являться к императрице без предварительной просьбы или специального приглашения. Ей сократили содержание со ста до тридцати тысяч рублей, запретили устраивать у себя ассамблеи, а Шубина сослали в Сибирь.

Но грозная императрица ничего не могла сделать с нежеланной родственницей – дочерью Петра Великого, хотя тоже пыталась выдать её «за отдалённого чюжестранного принца» и даже думала, как бы постричь её в монахини. Девушка сохраняла при дворе почётное место и по-прежнему являлась украшением любого бала. «Принцесса Елизавета... красавица. Кожа у неё очень белая, светло-каштановые волосы, большие живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она склонна к полноте, но очень изящна и танцует лучше всех, кого мне доводилось видеть. Она говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски, чрезвычайно весела, беседует со всеми, как и следует благовоспитанному человеку, – в кружке, но не любит церемонности двора», – передавала свои впечатления о полуопальной принцессе леди Рондо.

Бирон во время своего кратковременного регентства относился к Елизавете вполне доброжелательно и даже заплатил её долги – может быть, потому, что намеревался обвенчать цесаревну со своим старшим сыном. С правительницей Анной Леопольдовной отношения тоже складывались неплохо: на свой день рождения (18 декабря) Елизавета получила от «сестрицы» браслеты, золотую табакерку с государственным гербом и 40 тысяч рублей, а позднее – подарки от имени младенца-им-ператора. Она, в свою очередь, стала восприемницей дочери правительницы, а Ивану Антоновичу подарила два пистолета и ружьё.

Но, кажется, именно в это время Елизавета впервые выказала желание царствовать. Поначалу она рассчитывала на скорую смерть младенца-императора и с конца 1740 года консультировалась с французским послом Шетарди и его шведским коллегой Нолькеном. Те сулили поддержку – в обмен на официальное обещание пересмотреть результаты Северной войны, однако осторожная принцесса не желала давать письменных обязательств.