Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"

Автор книги: Хейзел Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

– Ага, вот оно что, – комментирует Арес, и я знаю, что сейчас последует очередная его мерзкая шутка. – Думал, кто ж тебя чуть не грохнул.

– Заткнись.

– Прости. Наверное, грубовато вышло.

– Более чем. И извинения твои липовые.

– Конечно липовые.

Я игнорирую. Может, он как Гермес: дашь поболтать в пустоту – и сам устанет.

– Никогда не думал набить поверх татуировку? Ну, знаешь, как в японской теме: берёшь бабушкин кувшин, грохнул его об пол, а потом склеиваешь и золотом заливаешь трещины – и он уже красивее прежнего, – выпаливает на одном дыхании.

На секунду мне даже смешно. Это звучит в стиле Хейвен.

– Может, когда-нибудь и сделаю.

Арес довольно кивает, будто раскрыл мне секрет жизни. Достаёт телефон, экран бьёт ярким светом.

– Почти два ночи. Сколько ещё ждать этого идиота?

– Не называй Ньюта идиотом, – осекаю я.

Мы какое-то время смотрим друг другу в глаза. Арес приподнимает бровь.

– Хочешь сказать, что он не идиот?

– Идиот, – признаю.

– Ещё какой идиот, – добавляет с ухмылкой.

И, странно, я тоже улыбаюсь.

Бросаю взгляд на Хейвен. Она всё так же спит, спокойно. Возвращаюсь к Аресу.

– Тогда зачем ты здесь? Хейвен для тебя никто.

Его кривая ухмылка мгновенно заставляет пожалеть о вопросе. Знал же, что он подбесит.

– Пока никто. А потом… кто знает? – подмигивает.

– Потом ты уже будешь трупом. Так что планы не строй.

Арес откидывает голову и заливается смехом. Я тут же прикрываю ладонями уши Хейвен, чтобы она не проснулась. Когда он наконец замолкает, я осыпаю его матом. Плохая идея: его это веселит ещё сильнее.

– Шучу, Хайдес, ты же знаешь, что я люблю только провоцировать, – фыркает Арес.

– Неправда, – бормочу. – Тебе нравится Хейвен.

– Чушь, – отрезает он.

Я усмехаюсь тихо, с растущей уверенностью.

– Если бы у тебя был шанс узнать её так, как я, ты бы в неё влюбился. Я уверен.

На этот раз он запинается. Крутит телефон в руках, делая вид, что ему всё равно.

– Возможно.

– Арес.

Телефон выскальзывает у него из пальцев и падает в траву. Он даже не подбирает.

– В любом случае тебе не о чем волноваться, – говорит наконец. – Потому что я здесь злодей. А злодей никогда не получает девушку.

– Я бы не был так уверен, – возражаю.

Конец фразы заглушает раскат грома, но Арес догадывается.

– Максимум у нас будет один злой перепих, и всё, – ухмыляется.

Я хватаю подушку и с силой швыряю ему в лицо. Попадаю точно в цель: голова откидывается назад, подушка валится на колени. Арес морщится и потирает нос.

– Смотри, если испортишь эту красоту, придётся возмещать ущерб.

Я натягиваю фальшивую улыбку и стараюсь придать голосу самый любезный тон:

– Пока что она – моя девушка. Моя.

Арес вскидывает брови.

– Ну, однажды она может бросить тебя и стать моей.

Спокойно. Не время устраивать драку.

– Если она настолько опустится, чтобы влюбиться в такого придурка, как ты, я уже ничего не смогу сделать. Но сейчас она со мной. Вбей это себе в голову, пока я не впечатал её в стену.

Не знаю, то ли я его действительно заткнул, то ли он просто бросил тему. Скорее второе, потому что вскоре снова слышу его голос:

– Можно взять одеяло?

– Нет.

– Я замёрзну до смерти.

– Тем лучше.

И наступает тишина. Четверть часа проходит в молчании. Арес включает на телефоне шоу про Кардашьян. Хватает ненадолго. Минут через тридцать глаза у него слипаются, он борется со сном и в итоге засыпает.

Оставив меня сидеть на спальном мешке рядом с двумя спящими и слушать, как Ким Кардашьян орёт на Хлою. Я дослушиваю ссору до конца, ошарашенный её глупостью.

– Конечно, права Ким, – бормочу и сам чувствую себя идиотом.

Тянусь за телефоном, блокирую экран, даже не закрыв приложение. Тратить время больше не хочу.

Арес спит с открытым ртом, сопит, из уголка губ тянется нитка слюны. Щекой он вдавился в землю, и стебель травы почти лезет в ноздрю. Его это явно не беспокоит.

Я придвигаюсь к Хейвен. Она дышит ровно, с чуть приоткрытым ртом. Убираю с её лица выбившуюся прядь и кончиками пальцев касаюсь виска. Мне хочется её поцеловать. До одури хочется. И в то же время – чтобы никогда не целовал. Чтобы никогда не встречал. Тогда бы она не оказалась здесь. Я испортил ей жизнь. А она сделала лучше мою.

– Ты не самая красивая часть меня, – шепчу, будто она может услышать. – Eísai to pio agnó kommáti mou. Ты – самая чистая часть. Нетронутая. Та, что достойна счастья и Рая. – Вздыхаю. – А я – самая тёмная часть тебя. Прости, Хейвен. Прости.

Я уже склоняюсь, чтобы поцеловать её в лоб, когда внезапный оглушительный вой раскалывает пространство. Сирена. Сирена лабиринта. Та самая, что завыла раньше, когда выпускали Минотавра. От её звука подскакивают и Хейвен, и Арес.

Мы вскакиваем. Я поднимаю Хейвен, она ещё сонная, но быстро приходит в себя.

– Что происходит? Что значит этот сигнал? – спрашивает, в её голосе и надежда, и страх.

Я смотрю на время. Четвёртый час. Ньют вошёл в лабиринт в полночь. Четыре часа – мало, чтобы уже выйти, но достаточно, чтобы не справиться.

В особняке зажигаются окна. Логично – сирена гремит без конца. Хейвен осторожно подходит к выходу лабиринта, и я борюсь с собой, чтобы не схватить её и не прижать к себе.

Гермес и Зевс появляются первыми, за ними остальные. Последними приходят Кронос и Рея. Оба в халатах, и сонное пробуждение на них никак не отразилось.

Глаза моего отца сияют зловещим светом. Я не понимаю, что у него в голове, когда он идёт к лабиринту. Но не к Хейвен: он даже не смотрит в её сторону. Останавливается у самой ограды и ждёт.

Мы ждём все. В полной тишине.

Сирена смолкает. Но в ушах она всё ещё звенит.

Внутри ничего не видно. Чёрная воронка, едва различимые очертания живой стены. Ни души. Я начинаю считать про себя, чтобы занять голову.

На сто тринадцатом шаге тишину прорывает звук шагов. Слишком тяжёлых, волочащихся. Тело Ньюта валится вперёд – дальше идти он уже не может. Хейвен бросается к нему и ловит его, падая под его весом.

Она укладывает его на землю, поднимает голову себе на колени.

Мы все сближаемся – и из любопытства, и из тревоги. Ньюта не узнать. Лицо в грязи, волосы взъерошены. Свитер изорван, местами в крови. Он дышит тяжело, но смертельных ран нет.

Страшнее всего – глаза. Пустые. Уставившиеся в никуда. Рот приоткрыт. Будто он в трансе.

– Ньют? – зовёт Хейвен. – Ньют?

Кронос хлопает в ладони. На лице – раздражение. Он явно задаётся вопросом, как, чёрт возьми, тот сумел выйти. И, хотя я рад, что Хейвен не потеряла брата, я думаю о том же. Это невозможно. В одиночку – точно. Даже если бы я сейчас вошёл внутрь, я не уверен, что смог бы выбраться.

Хейвен не думает ни о чём, кроме как прижимать Ньюта к себе и покрывать поцелуями: в затылок, в волосы, в лоб, в щеки. Не замечает, что он… потерян.

Я вижу момент, когда мой отец понимает. И от раздражения переходит к довольству. С ужасом понимаю: он надеялся, что Ньют не выйдет. Но доволен и так: потому что тот, кто лежит перед нами, уже не Ньют. Это просто тело, в котором живут только биологические функции.

– Почему ты не отвечаешь? – шепчет Хейвен. – Ньют? – Поднимает на меня глаза. – Мы должны его отнести. С ним что-то не так.

Кронос поднимает руку.

– Пусть наши врачи займутся им. Всего лишь устал.

Нет, это не усталость. Это почти смерть. Смотреть на него так тяжело, что я опускаю взгляд на пушистые тапки Афродиты.

– Мы выиграли, – выдыхает Хейвен, с новой силой. Улыбается Кроносу. – Мой брат вышел. Мы выиграли тринадцать миллионов. И я больше ничего не должна.

Рея глядит на неё с жалостью, скрестив руки. Кронос куда прямее. Усмехается.

– Артемида… – качает головой. – Что я сказал Ньюту этим утром? Что значение имеет только твоё слово, не его. И ты приняла соглашение.

Ужас проступает в глазах Хейвен.

– Нет… Нет… – шепчет, пятясь назад.

Сбывается то, чего я боялся.

– Ты согласилась. А потом твой брат вошёл в лабиринт, – продолжает Кронос. – Его поступок уже не считается. Вы проиграли. И куда больше, чем если бы ты согласилась сразу, Артемида.

Хейвен немеет. Все смотрят на неё. Мы, братья, знаем, какая она, но кузены и так поняли: она сейчас способна на всё. Её реакция непредсказуема.

– Какой расклад? – шепчет Гермес, не отрывая глаз от Хейвен. – Я слева, ты справа, Аполлон спереди, Афина сзади. Зевс и остальные – дальше, если кто-то упустит.

Я велю ему заткнуться. Но Хейвен нас удивляет. Она склоняется над братом, над его пустым лицом и ранами. Не орёт на Кроноса. Не бросается на него.

– Ньют. Ты тоже мой родной брат. Ты всегда был им и всегда будешь. Слышишь? Прошу тебя. Услышь меня.

Теперь никто не смотрит. Это слишком интимно. Я бы ушёл, если бы тело не отказывалось.

Я вглядываюсь в лабиринт. В то, что из него видно. И вижу то же, что в обрывках воспоминаний, от которых до сих пор трясёт. Я не могу отвести взгляд. Внутри себя я кричу, молю тело слушаться и увести меня прочь. Руки мокрые, ком в горле.

И тут внутри что-то двигается. Высокая, костлявая фигура. Короткие волосы. Два белых зрачка в темноте. Улыбка – и ряд идеально белых зубов. А потом – тень исчезает. Но остаётся её смешок.

В лабиринте был не только Минотавр.

Глава 13. СОННОЕ МАРЕВО

Согласно греческой мифологии, на острове у берегов Северной Африки жил народ лотофагов – тех, кто питался только цветами лотоса. Эти растения обладали наркотическим эффектом: вызывали амнезию и тихий сон. В «Одиссее» Гомер рассказывает, как трое людей оказались на этом острове и забыли дорогу к кораблю. Одиссей спас их, связав и унеся обратно, чтобы они не вернулись.

Грудная клетка Ньюта равномерно поднимается и опускается. Это единственное движение, доказывающее, что он ещё жив; во всём остальном он похож на мёртвого. Врач, который сейчас его осматривает, уже закрыл ему глаза.

– Как там звали того мужика? «Асклепий»? – ехидно тянет Арес.

– Заткнись, – одёргивает его Зевс своим вечным отцовским тоном.

Ньют подключён к аппаратам, тем самым больничным мониторам, что показывают все параметры организма. Доктор уже вколол ему два укола – не знаю, чего именно, – и меня вынудили выйти из палаты, чтобы не мешать.

Я сама не понимаю, что чувствую к Хайдесу, Гермесу и Аполлону. Никогда бы не подумала, что для Аполлона я настолько важна. Не знаю, смогла бы я сделать то же самое ради Хайдеса – обмануть или подставить одного из его братьев или сестёр. Знаю лишь одно: мне невыносимо смотреть Аполлону в лицо.

И всё же внутри звучит голосок, который твердит, что вина лежит и на мне. Если бы я никогда не приблизилась к Хайдесу и семье Лайвли, Ньюта не было бы здесь. Это он согласился приехать на Олимп. Это он говорил мне держаться подальше от них и не играть. А потом сам решил сыграть. Я хотела, чтобы он принял моё решение участвовать в Играх Богов, значит, и я должна была принять его выбор. Но как? Как принять то, что человек, с которым я выросла, захотел войти туда, где Хайдес получил тот самый шрам?

Перед глазами мелькает голубая копна волос. Посейдон стоит слева от меня, лицо его непроницаемо. На нём голубая пижама с морскими звёздами, рыбами и ракушками.

– Всё будет с ним нормально, Ко, – говорит он.

Я всегда ненавидела эти пустые фразы: «Всё будет хорошо», «Ты увидишь, он справится».

– Как ты меня назвал? – вырывается у меня.

Посейдон бросает короткий взгляд:

– Ко. От Коэн.

Сбоку кто-то нарочно кашляет.

– Паршивое прозвище, – замечает Гермес. – Слыхал и получше.

Посейдон только улыбается, даже не думая обижаться:

– Получше, как твоё?

– Именно! – вскидывается Гермес, но тут же каменеет, кадык дёргается, он пятится на шаг. – Я… просто считал это милым прозвищем, вот и всё.

– Ты что, ревнуешь Хейвен? – добивает его Посейдон, словно других проблем у нас нет.

Я встречаюсь глазами с Гермесом. Он сразу прячет взгляд.

– Я? Нет. – Но выглядит он точь-в-точь как ребёнок, у которого отняли игрушку. – Лучше бы ты нырнул в аквариум в гостиной и помолчал.

Лицо Посейдона светлеет, словно он услышал нечто великое. За его спиной Зевс и Арес синхронно закатывают глаза.

– Я видел ваш аквариум! Классный, рыбы там шикарные!

– А что ещё можно найти в аквариуме, кроме рыб? – тянет Хайдес, смертельно скучающим голосом.

Но Посейдону всё нипочём. Он обращается к Хайдесу, Гермесу и Аполлону:

– Я даже имена вашим рыбкам придумал.

Аполлон морщится:

– Если ты ждёшь, что мы спросим, какие именно, зря надеешься. Никому не интересно.

– Платидку я назвал «Роберт Платтинсон», – сообщает он совершенно серьёзно.

Прежде чем он успевает продолжить, Зевс зажимает ему рот и бросает нам извиняющийся взгляд:

– Спасибо, Поси. А теперь можем вернуться к брату Хейвен, который в коме и борется за жизнь?

Я замечаю, как Гермес едва сдерживает смех.

Краем глаза улавливаю движение в палате. Врач снова проверяет Ньюта, пролистывает карту в руках. Через пару минут он кивает – можно входить. Я бросаюсь к двери, нажимаю ручку с такой силой, будто от этого зависит результат. Слышу шаги Лайвли за спиной и тут же замираю.

– Аполлон остаётся снаружи, – объявляю ровным тоном.

Несколько секунд тишины.

– Почему? – спрашивает Хайдес.

Он тоже должен бы остаться… но без него я не могу. Как бы ни разъедала меня злость, мне необходимо знать, что он рядом. Что, если я подниму глаза, они встретятся сразу с его – устремлёнными на меня, как всегда.

– Потому что это он впихнул Ньюта в лабиринт, – наконец отвечаю.

– Он сам хотел туда, – возражает Аполлон, и я вздрагиваю: не ожидала, что он осмелится заговорить. Он больше даже не пытался быть рядом. – Он сам сделал свой выбор. Так же, как и ты много раз в последние месяцы. Он тоже не был согласен с твоим.

Я стискиваю кулаки.

– Да, но ты его обманул. Ты воспользовался моим паническим приступом, моим отчаянным «помоги» – и впихнул его внутрь, перекрутив мои слова.

– Ты полный кусок дерьма, – вмешивается Арес с нарочито вежливым тоном. – Спасибо, что сделал это, – добавляет уже тише, но достаточно громко, чтобы я услышала. – Мой план Б был закинуть его себе на плечо и швырнуть в кусты лабиринта.

– Арес… – окликаю я, но осекаюсь. Нет смысла его ругать или оскорблять. Для него это было бы только развлечением.

Он тут же возникает в поле зрения, наклоняется вперёд. Стоит за моей спиной, ближе даже, чем Хайдес. Его подбородок касается моего плеча, он поворачивает голову так, что мы оказываемся лицом к лицу. И улыбается:

– Хочешь мне что-то сказать, Коэн?

– Прекрати, – рявкает Хайдес.

Арес подмигивает и поворачивается к нему:

– Отвали, я флиртую с твоей девушкой. Невоспитанный ты, Хайдес.

Из груди Хайдеса вырывается низкое рычание, больше похожее на звериное. Прежде чем он успевает что-то сказать, я влезаю между ними:

– Хватит уже, оба! – срываюсь я. – Мой брат подключён к больничным аппаратам, а вы двое выясняете отношения из-за меня. Хватит!

Оба опускают головы. Из-за плеча Ареса появляется Зевс и кивает с удовлетворением, будто одобряет, что я навела порядок.

Я захожу обратно в палату под взглядом врача, который явно видел наш спектакль. И пусть он смотрит на нас как на сумасшедших, мне всё равно. В конце концов он протягивает руку:

– Я доктор Куспиэль. Полагаю, ты сестра Ньюта?

Я пожимаю руку:

– Хейвен. – И сразу в лоб: – Как он?

У доктора густые седые волосы, но почти нет морщин на лице. Его глаза – ярко-зелёные точки за толстой оправой очков.

– Ньют в коме.

– Ну, могло быть хуже, – комментирует Арес.

Я зажмуриваюсь, собирая остатки терпения. Нет сил отвечать ему. И с облегчением наблюдаю, как Зевс хватает его за ухо и оттаскивает подальше. Ко мне подходят Хайдес и Гермес, следом – Посейдон.

– Что значит «в коме»? Он проснётся? У него необратимые повреждения? С ним всё плохо?

Доктор с усталой улыбкой снимает очки и трет переносицу:

– Ты знаешь, что такое кома?

Я хмурюсь. Мне нужны факты о здоровье брата.

– Состояние бессознательности. Так что с ним?

Он будто и не слышит меня:

– Само слово «кома» происходит от греческого kôma, что значит «глубокий сон». Это состояние, когда человек не может проснуться, не чувствует боли, не реагирует на свет и звуки, не спит и не бодрствует, не способен ни на что.

В углу раздаются аплодисменты:

– Спасибо, познавательно, но мы не на лекции по медицине, – вставляет Арес.

Доктор его игнорирует и вздыхает:

– Причин комы множество. В случае Ньюта – это передозировка лекарств. К сожалению, довольно частая история.

Я замираю. Передозировка? Ньют? Он никогда не злоупотреблял таблетками. Всегда выбирал травы и чаи, отчитывал меня за то, что я глотала обезболивающее при любой мелочи.

– Какими именно лекарствами?

– Судя по анализам, смесью Прозака и Эфексора, – поясняет он. – Это оба антидепрессанты. Ему невероятно повезло, что он не умер, учитывая дозы.

Я смотрю на лицо брата. Он спокоен, будто ничего не происходит, лишь мерные «бип» аппаратов нарушают тишину.

– Какие побочные эффекты?

– Деменция, спутанность сознания, бред, затуманенное зрение, провалы памяти, галлюцинации.

Меня скручивает тошнота. Вперёд выходит Посейдон:

– А если это Кронос? Если он подкармливал Ньюта этим коктейлем, чтобы загнать в лабиринт? Тогда понятно, почему тот так рвался играть вместо Хейвен. Он был обдолбан таблетками.

– Логично, – бормочет Гермес. – Но уж слишком просто.

Зевс что-то говорит, но я не слушаю. Слова Посейдона складываются в картину, и я прихожу к другой, куда более страшной мысли:

– Нет, – вырывается у меня слишком громко. – Эти таблетки дали ему не для того, чтобы он вошёл. А для того, чтобы забыть, что он там увидел.

Все разом понимают. Первым соглашается Хайдес:

– Чёрт. Конечно. Чтобы стереть память об игре. – Он трёт волосы. – С галлюцинациями и бредом всё, что он расскажет, будет мусором. Его память отравлена.

Доктор Куспиэль стоит в стороне, явно стараясь не слушать. Неловко кашляет, кладёт карту на тумбочку и прячет руки в карманы.

– Я ещё зайду проверить его. Сообщу о любых изменениях.

– Он очнётся? – окликаю я.

Он задерживает на мне взгляд.

– Есть шкала оценки глубины комы – шкала Глазго. Там три показателя: открытие глаз (1–4 балла), двигательная реакция на команды (1–6), словесная реакция (1–5). От трёх – глубокая кома, до пятнадцати – полное сознание.

Арес зевает и имитирует, будто вонзает нож в грудь от скуки.

– Сколько у Ньюта? – спрашивает Хайдес.

– Три за речь: иногда мычит. Два за открывание глаз. И один за движение – самый низкий балл. – Он кивает на брата. – К тому же его правая рука сжата в кулак. Мы пытались разжать – безуспешно.

Я всматриваюсь в руку Ньюта. Действительно: одна ладонь раскрыта на простыне, а вторая – крепко сжата.

Хайдес осторожно берёт её в свои руки, но не пытается раскрыть:

– А если он что-то держит?

– Бред, – бурчит Арес. – Мы теряем время. Надо идти к Тутанхамону и набить ему морду. Хейвен, ты со мной?

Я не обращаю на него внимания. Теперь, когда Хайдес это произнёс, я тоже начинаю верить: Ньют что-то сжимает. И задаю доктору последний на сегодня вопрос:

– Его рука не разожмётся совсем?

Он кривится и переступает через порог:

– Лучше не вмешиваться слишком сильно в состояние комы. Но разговаривать с ним можно. Двигаться он не сможет – это ясно по баллам шкалы Глазго, – но голосом может помочь. Пусть это будут неясные звуки, всё же что-то он способен сказать. А главное – ему полезно слышать голос близкого человека.

Больше он ничего не добавляет. Я шепчу «спасибо», даже не уверена, что он это услышал. Он оставляет нас наедине с Ньютом и назойливым писком больничных мониторов.

Тишина держится недолго.

– Ну что, идём убивать Кроноса?

Я оборачиваюсь к Аресу. Как только наши взгляды сталкиваются, в его чёрных как смоль глазах загорается искра.

– Сиди спокойно, – осекаю его.

Ему, как обычно, это нравится. Хоть я его оскорблю, хоть обматерю, хоть обращусь как с псом – Арес будет доволен.

Я вижу, как его губы начинают растягиваться в новой провокационной фразе, но его перебивает Хайдес. Только теперь замечаю, что он стоит слишком неподвижно, будто его озарила внезапная мысль.

– А если… – бормочет. Откашливается. – А если это часть игры? Смесь лекарств.

Я подхватываю нить:

– Тогда это был не Кронос. Он не в лабиринте. Кто-то другой даёт их. Минотавр?

Хайдес машет рукой, мол, я права, но ухожу не туда, куда он хочет.

– Если это часть игры, значит, мы тоже их получали. Я и мои братья.

Повисает тишина.

Гермес делает шаг вперёд:

– Значит, наши воспоминания о лабиринте… неверные? Никто на самом деле не знает, что там было.

– Это невозможно, – встревает Зевс. – Вам было семь, шесть лет? Он бы не стал пичкать детей антидепрессантами. При его мании на детях-гениях он бы не рискнул их мозгами.

– Есть только один способ узнать, – озвучиваю я идею, страшную, но важную. – Вы когда-нибудь сравнивали между собой, что видели в лабиринте?

Гермес и Хайдес переглядываются. А потом оба смотрят на дверь. Там стоит Аполлон, прислонившись к косяку, скрестив руки. Они переговариваются молча, как братья.

– Мы никогда не говорили об этом, – наконец признаётся Гермес, и голос его дрожит. – Для всех нас это было ужасом. И мы были детьми.

Эти слова повисают в воздухе и ясно дают понять: сейчас слишком больно заставлять их вытаскивать воспоминания. Больше всего сопротивляется Хайдес – он бы не заговорил даже со мной.

– Так что там было? Скажете или нет? – взрывается Арес, нетерпеливый и, как всегда, без такта.

Хайдес бросает на него взгляд, полный ненависти:

– Сам зайди и посмотри.

Арес реагирует самым мерзким образом. Переводит взгляд на меня и протягивает руку:

– Пойдём вместе, Пупсик.

Хайдес бросается вперёд так резко, что я удивляюсь, как Гермес и Аполлон успевают его схватить и удержать, прежде чем он схватит Ареса за горло. Арес только смеётся.

– Мы всё равно найдём ответы, – пытается примирить всех Зевс. Я уже поняла: он – тот, кто сглаживает углы и удерживает остальных. – Когда-нибудь вы сравните воспоминания.

– Если они вообще не искажены, – добавляю я.

Арес отлипает от стены, недовольный примиренческим тоном старшего брата:

– Или мы отрежем Ньюту руку и сразу узнаем, что он там держит.

– Это не смешно, – огрызаюсь.

Он поднимает брови:

– Я и не шутил.

Я не трачу слова на ответ. Голова уже болит, и хоть мне тяжело уходить от Ньюта, тут даже стула нет – словно специально, чтобы я не оставалась. Я должна поесть, помыться и хотя бы пару часов поспать. Потом вернусь.

Хайдес считывает мои намерения и кивает:

– Пошли в комнату.

Постепенно все расходятся. Я остаюсь одна. Подхожу к бессознательному брату, глажу его волосы. Они всё ещё грязные. Позже я сама приведу его в порядок. Провожу пальцами по сжатому кулаку, едва сдерживая дрожь в горле.

– Если слышишь меня… – делаю паузу. – Ты тоже мой брат по крови, Ньют. Но мне мало, чтобы ты это услышал в коме. Мне нужно, чтобы ты открыл глаза, был в сознании и посмотрел мне в лицо, когда я это скажу. Понял? Ты не умрёшь. И я отомщу за то, что с тобой сделали.

Я глотаю слёзы, наклоняюсь и целую его в лоб. После всего, что он сделал для меня, теперь моя очередь заботиться о нём.

Поворачиваюсь, глаза горят, всё плывёт. У двери стоит Аполлон. Рука на ручке, он готов закрыть дверь, как только я выйду.

Он не смотрит на меня. И мне вдруг хочется, чтобы посмотрел.

– Ты и правда остался снаружи, как я просила, – вырывается у меня.

Он кивает:

– Ты этого хотела.

– Хотела совсем другого.

– Но я не мог дать тебе это. – Его голос без обиды.

– Ты даже не извинился, – бросаю я. – Ни слова, что тебе жаль. Ничего.

Он стоит так близко, почти вплотную к двери, и всё равно упорно не встречает мой взгляд.

– Я не умею говорить фальшивые извинения. Единственное, о чём я мог бы пожалеть, Хейвен, – это что до сих пор думаю: правильно поступил, обманув твоего брата.

– Почему?..

Его голова резко поворачивается. Исчезла мягкость, к которой я привыкла и которую он почти всегда мне дарил.

– Когда я смотрю на твоего брата, лежащего в коме и обколотого таблетками, я думаю только: слава богу, что это не ты. Прости, что я эгоист. Но я не верю в идеальное, жертвенное чувство. Любовь делает больно. Она не всегда добро. И ты должна это принять.

– Это не любовь, – шепчу я. И чувствую, что проигрываю этот спор.

Аполлон пересекает комнату за шаг. Сжимает моё лицо одной рукой, и я ощущаю кольца, врезающиеся в кожу.

– Прости, – шипит. – Прости, но я сделал бы это снова. Я бы ещё тысячу раз столкнул твоего брата в тот чёртов лабиринт, потому что ты…

– Хватит, – гремит голос из-за его спины.

Я узнаю тёмные волосы Хайдеса. Он стоит, пылая злостью, и сверлит брата глазами:

– Оставь её. Разве мы ещё недостаточно натворили?

Аполлон прикусывает губу так сильно, что я боюсь – вот-вот пойдёт кровь. Но ответ я никогда не узнаю: он разворачивается и уходит быстрым шагом. Его плечо задевает плечо Хайдеса.

Я тоже выхожу, закрываю дверь осторожно, словно это может разбудить Ньюта.

Коридор пуст и тих. Мы в каком-то крыле виллы, которое я раньше никогда не видела. Хайдес протягивает мне руку, но я её не беру, и он опускает её обратно вдоль бедра. Между нами повисает напряжение – такое, какого не было даже в наши худшие дни, когда мы только познакомились.

– Ты же знаешь, что я не умею любить, – шепчет он. – Прости, если я делаю это неправильно. Если за последние часы делал всё неправильно.

– Я бы никогда не пожертвовала одним из твоих братьев.

– Ради меня? Правда? – в его голосе вспыхивает злость. – Ты бы позволила мне войти самому? – Он уверен, что я поступила бы, как Аполлон: обманула, подтолкнула в ловушку его или Гермеса. Или даже Афину.

– Нет. Я бы пошла сама вместо тебя. И именно этого я ждала и от тебя, и от Аполлона: не обманывать Ньюта. Это так сложно понять?

Я не хочу, чтобы Хайдес снова переступил порог лабиринта. Если бы мне пришлось выбирать между собой и им, как это случилось с Ньютом, я выбрала бы себя – снова. Но уже проследила бы, чтобы меня не обвели вокруг пальца. Я вошла бы без колебаний. И уж точно не втолкнула бы в ловушку кого-то другого только потому, что он мне не так дорог.

Мой ответ застает его врасплох.

– Я предпочитаю, чтобы ты ненавидела меня за то, что я согласен с выбором Аполлона.

– Да? Ты предпочитаешь, чтобы я не могла взять тебя за руку? Чтобы таила на тебя обиду?

Он яростно кивает. Подходит ближе, и я невольно отступаю, пока не упираюсь в стену. Но Хайдес обхватывает меня за талию и не даёт удариться. Я не чувствую боли. Его рука остаётся на стене, должно быть, он ободрал костяшки, но вида не подаёт.

– Пусть ненавидишь, – бормочет он. – Зато ты жива. Зато дышишь, сердце бьётся ровно и сильно. Никто не накачал тебя смертельным коктейлем лекарств. Твоей жизни ничего не угрожает. Зови это «эгоизмом», «неправильной любовью» – как угодно. Мне всё равно. Мне жаль Ньюта, правда жаль. Но я не могу не радоваться, что ты стоишь передо мной, а не лежишь за этой дверью в коме.

У меня в горле ком. Моя рука сама тянется к шее, к рубиновому кулону в форме яблока, который он подарил мне на Рождество – меньше, чем сутки назад.

Глаза Хайдеса следят за движением.

– Оставь. Не возвращай.

– Я…

– Это не просто кулон. Для меня он значит больше.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он прижимает палец к моим губам. Смотрит на них с отчаянием и желанием. Во мне откликается то же самое, но я слишком устала, чтобы продолжать спор.

Может, он прав. Может, и Аполлон тоже. Любви в едином определении не существует. У каждого – своя. Можно её принять или отвергнуть, но изменить нельзя. Именно она меняет нас.

Хайдес отстраняется и оставляет мне пространство. Я молчу. Просто позволяю ему довести меня до конца коридора, где дверь ведёт наружу. Та самая, через которую мы вошли. Вилла настолько огромна, что в ней десятки коротких путей к любым местам.

Снаружи холодно, пронизывающе. Ничего общего с мягким греческим теплом. Это зима. Зима куда суровее, чем я представляла. По коже бегут мурашки. Но ненадолго: Хайдес снимает чёрную толстовку и остаётся в футболке. Молча протягивает её мне.

– Нет, спасибо… – пытаюсь отказаться.

– Не будь упрямой и надень, – резко обрывает он, и я понимаю: спорить бессмысленно.

Слева – ряд деревьев. Они помогают мне не бросать взгляды в сторону лабиринта. Я задерживаю дыхание и ускоряю шаг, выдыхая только тогда, когда чувствую: мы достаточно далеко, чтобы его не видеть и не слышать.

Восемь утра. Вилла погружена в зловещую тишину. Где Кронос? Где Рея? Где тот чужак в маске быка – Минотавр? Где завтра окажусь я сама и что станет с моим братом?

И, среди всего этого хаоса, я почему-то думаю о Лиаме. Его присутствие во всей этой трагикомедии придаёт происходящему странный оттенок абсурда.

Мы поднимаемся на этаж с комнатами Лайвли. Моя и Хайдеса – напротив друг друга, с самого первого раза, когда я попала сюда, на Зимний Бал. Здесь мы впервые оказались в одной постели. Здесь я наивно думала, что всё начнётся.

– Спокойной ночи, – говорит он и скрывается за дверью своей комнаты.

Я остаюсь стоять в коридоре, прислушиваясь к хлопку двери. На языке вертится одно слово, которое я так и не сказала: «Останься».

Но слишком поздно. Оно срывается с губ едва слышным шёпотом. И никто, кроме меня самой, его не слышит.

Глава 14. ПРЕДАТЕЛЬСТВО АФИНЫ

Фигура Афины всегда связывалась с войной – прежде всего с обороной и стратегией. Её считали покровительницей городов вроде Афин и Спарты, и часто взывали к ней о защите в битвах.

Грохот грома вырывает меня из сна. За окном льёт как из ведра. Часы на тумбочке показывают, что я проспала меньше часа. Голова трещит, глаза жжёт, и я точно знаю: больше не усну. Хочу увидеть Ньюта. Хочу, чтобы он поправился, и вернуться в Йель. Или просто куда угодно – лишь бы подальше отсюда.

Я звонила отцу, но он так и не ответил. С одной стороны, это облегчение – я всё равно не представляю, как рассказала бы ему обо всём. С другой – начинаю тревожиться. Слишком много дней без вестей. Это ненормально. С учётом всего, что происходит, мне точно не хватало ещё и заявлять о пропаже отца.

Задумавшись, я только спустя несколько секунд замечаю странный запах. В комнате пахнет дымом. Табачным дымом.

– С пробуждением, Куколка.

Я резко оборачиваюсь, хватаясь обеими руками за сердце. С трудом сдерживаю испуганный крик.

Арес растянулся на кровати рядом, хоть и на расстоянии. Лежит поверх одеяла, полностью одетый, даже в ботинках, которые оставили мокрые следы на покрывале. В руке у него тлеет сигарета. Он затягивается и выпускает струю дыма к потолку. На тумбочке с его стороны стоит что-то вроде пепельницы.

– Ты какого чёрта тут делаешь? – сиплю, садясь. – И почему куришь, полностью одетый, прямо на моей кровати?

Арес щурится.

– Предпочитаешь, чтоб я был голым? Могу и так.

Молния вспыхивает за окном, вырывая его из полумрака. Как будто мало – он ещё и насквозь промок: на покрывале расползается мокрое пятно.