Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"

Автор книги: Хейзел Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Я снова вглядываюсь в Аполлона. За месяцы моего внедрения в Йеле – под маской того неудачника Перси – он был самым скучным объектом наблюдения. Я считал, он пресный и к эксцентричным личностям братьев не очень-то подходит. Гермес скачет голышом по Йелю, Афина печатает фото Хейвен топлес в газете, Афродита строит игры на грани приличий, а Хайдес набросился бы с кулаками даже на листок, рискни тот влезть в его идеальную причёску. Аполлон был, по сути, человеческой оболочкой, существующей по инерции. Если бы можно было забыть дышать, Аполлон умер бы первым.

А потом я стал сомневаться. Порой он делал вещи – вроде того, как сорвал игру, чтобы спасти задницу Коэн, – и меня пробирало: может, там есть что-то ещё, под этой гривой а-ля Бейонсе?

Пиком стало, когда он надурил Ньюта и заманил его в лабиринт. Я бы его расцеловал – так был благодарен. Последнее, что нам нужно, – потерять Коэн. Ньют выкарабкается. Наверное. Если нет – постараюсь попасть на похороны.

Все ждут, что Аполлон заговорит. А он – сам по себе, глаза в пол, длинная каштановая прядь закрывает половину лица.

И тут меня щелкает. Мимолётная, дикая мысль. Настолько дикая, что может оказаться верной. Я сам себе поражаюсь – рот сам открывается. И первой это замечает именно Хейвен.

– «Что?» – шипит она, выведенная из себя. – «Почему у тебя такое идиотское лицо?»

Кронос улыбается мне. Он понял, что я сложил пазл.

Фраза, которую я сейчас произнесу, может всё перевернуть. Может разнести в клочья половину их жизней. Значит, нужно сказать её сразу.

– Аполлон помнил тебя.

Вот они – три слова. Одни из самых важных, что Хейвен услышит в своей жизни. И подаю их я, красиво, на серебряном блюде.

Поправка к самому себе: эта идея не «слишком безумная, чтобы быть правдой». Эта идея абсолютно логична. Аполлон не стеснительный. Аполлон не может смотреть Хейвен в глаза, потому что она – девочка, с которой он больше всего сходился в том паршивом приюте с мерзким названием.

Кто вообще назовёт детский дом «Святой Люцифер»? Чувак с мрачным чувством юмора. Как я.

Вдруг в зале вспыхивает смешок. Сначала тихий, потом истеричный. Хейвен. Она стоит, дёргая взглядом от меня к Аполлону и затем к Кроносу, и хихикает так, будто услышала анекдот.

Я устраиваюсь поудобнее, скрещиваю руки на груди и готовлюсь наслаждаться шоу. Её фирменным, полусумасшедшим шоу. Обожаю, кстати, без тени осуждения.

– Этого не может быть, – выдыхает она наконец. – Это бред.

– Бред, который чертовски складный, – парирую я. – Аполлон помнит тебя. Всегда знал, кто ты. Поэтому и не выдерживает больше двух секунд смотреть тебе в глаза.

Хейвен смотрит на Аполлона. И тут во мне что-то шевелится – почти жалость. Ей нужн лишь его ответ. А он стоит, молчит, как чертова амёба. Девчонка переживает полный набор возможных травм, и никто не удосуживается облегчить ей этот бардак.

– Аполлон, это правда? – спрашивает Хейвен. Обычно у неё голос уверенный, наглый, местами раздражающий. Сейчас – тихий-тихий. Ответа нет, и она повторяет: – Аполлон?

Ладонь зудит. Я держу её под столом, на бедре, но пальцы дёргаются, требуют свободы – без участия той крошечной рациональной доли, что во мне ещё дышит.

Поднимая руку, я ловлю взгляд брата. Зевс уже раскрывает рот со своим обычным нравоучением – поздно. По примеру Хайдеса хватаю стеклянный бокал и запускаю его в Аполлона. Увы, приходится целить не в голову, а мимо плеча. Бокал свистит рядом, Аполлон впервые дёргается – и вдребезги врезается в стену.

– Ты охренел?! – визжит Афина. От всех людей не ожидал у неё такого братского рефлекса. – Ты мог его ранить!

Я фыркаю и перекатываю в пальцах вилку:

– С такой шевелюрой его и пулей не прошибёшь.

Она бормочет ругательства. Мне плевать. Зевс вырывает у меня вилку – и тут Хайдес ловит мой взгляд. Он улыбается. Едва заметно – но я знаю. Это не издёвка, это одобрение.

Аполлон проводит рукой по волосам, закидывает их назад и шумно выдыхает.

– Да. Я помню тебя.

Он меня только что переиграл. Его четыре слова – те самые, что перепишут жизнь Коэн.

Её рот приоткрывается. Полные губы дрожат, глаза вот-вот выкатятся.

– Ты помнишь, что был в приюте со мной?

Аполлон лишь кивает.

Я пытаюсь поймать взгляд Хайдеса. Легко; он уже готов послать меня к чёрту и не вмешиваться. Я прищуриваюсь и киваю в сторону Аполлона. Предупреждение. Или они вдвоём подталкивают его говорить, или я включаю режим «псих» и развлекаюсь сам.

Ситуация абсурдна.

– Аполлон, – голос Хайдеса острый, как лезвие. – Ты мой брат, и я тебя люблю. Но если ты немедленно не объяснишься с Хейвен – и она это заслужила, – я буду первым, кто надерет тебе зад.

Афродита пробует вклиниться со своей вечной «мир-дружба». Хайдес гасит её одним движением пальца:

– Она не обязана страдать дальше. Выкладывай нам, блядь, объяснения. Сейчас же.

Кадык Аполлона заметно опускается. Присматриваюсь – белый, как привидение. Наливает воды – ему можно, у него бокалы ещё есть, – и осушает в пару глотков. Потом доливает ещё.

Я стучу кулаком по столешнице:

– Ты вообще собираешься говорить, или…

Аполлон ставит бокал:

– Я не сразу понял, что это была ты, – начинает он.

Пока Хейвен разворачивается к нему всем телом, готовая слушать, мой мозг отвлекается. Я оглядываю её с головы до ног. Точнее – до линии стола. Ровно до попы. В профиль она…

В меня врезается волна воды. Я моргаю – сначала растерянно, потом в ярости. У Хайдеса в руке бокал Аполлона; он успел наполнить его и вылить на меня.

– Перестань пялиться ей на задницу, – рычит.

Я провожу тыльной стороной ладони по лицу:

– Так заметно было? – искренне интересуюсь. Технику стоит подтянуть.

– Да, – хором отвечают Зевс, Гера, Афина, Гермес и Аполлон.

Я сползаю пониже на стуле, скрещиваю руки. Убедившись, что я угомонился, Аполлон откашливается и продолжает:

– Я говорил: не сразу понял, что это ты. Когда мы познакомились, я не связал тебя с той единственной девочкой в приюте, с которой мне вообще хотелось общаться.

Лицо Коэн на миг смягчается:

– И когда ты понял?

Кронос молча наслаждается представлением – с мерзкой улыбочкой человека, уверенного, что держит мир на ниточках. В чём-то он прав. Он дёргает за нитки. И у всего этого есть цель: помирить Аполлона и Хейвен. Потому что она – его Артемида, а Кронос сильнее всего хочет свести своих мифологических «близнецов».

– В Ночь светлячков, – шепчет Аполлон, возвращая меня в реальность.

– Это что? – интересуется Посейдон.

– Йельская традиция, – объясняет Хейвен, не отрывая глаз от Аполлона. А Хайдес – не отрывает их от неё, и с каждой минутой он всё напряжённее. – В саду вешают гирлянды, и каждый студент прикрепляет записку с желанием.

– Я не стоял рядом, когда ты писала своё, – продолжает Аполлон. Снова проводит ладонями по волосам. – Но, когда ты ушла с Хайдесом, я подошёл посмотреть. И увидел рисунок стакана… Тогда я и задумался, – признаётся. – Спросил у Хайдеса. Он рассказал про твою «жизненную метафору» – стакан наполовину пуст/полон. Подозрения выросли, и в итоге я спросил Кроноса. Он подтвердил.

– Прошёл почти месяц, – отчётливо проговаривает Хейвен. – И ни разу за всё это время тебе не пришло в голову рассказать мне? Серьёзно? Почему?

Аполлон теряет терпение. Шлёпает ладонями по бокам и рычит:

– Ты понимаешь, что, сказав про нас, я бы раскрыл тебе, что ты – удочерённая? Это было не моё дело. Ты должна была узнать это от отца и брата, а не от меня.

– От того самого брата, которого ты обманом засунул в лабиринт, чтобы убрать с дороги? – уточняю я, смакуя драму. – И каков был план? Он должен был передать новости с доски Уиджи из царства мёртвых?

Хейвен дёргается, ей больно. Возможно, я переборщил. Но она не подхватывает и возвращается к главному.

– Ты мог сказать уже после, когда я узнала, что меня удочерили.

Аполлон мотает головой:

– Ты и так была на грани. Я не хотел добивать.

Никто не находит, что вставить; и не факт, что мы вообще имеем право вставлять. С одной стороны, в его логике есть правда. С другой – я скорее на стороне Хейвен. К чёрту протоколы «кто должен сообщать». Я бы сказал.

И в этой тишине Аполлон добавляет ещё важные для Хейвен слова:

– Я рад, что ты сохранила мой совет так надолго. Что ты никогда не зацикливалась на том, сколько у тебя есть и сколько не хватает.

Коэн оседает. Не только эмоционально, но и физически. На миг меня тянет рвануть вперёд и подхватить её. Но это не моя роль. Этим займётся наш герой Хайдес Лайвли – с вторым именем, которое звучит, как редкий подвид вымирающей обезьяны.

Хейвен прячется в его руках, её тело мелко трясёт. Она плачет. И мы все понимаем: это не те же слёзы, что текли из-за Ньюта. Это слёзы радости. Радости с привкусом горечи. Хайдес гладит её по спине, и она чуть отводит его руку только затем, чтобы снова посмотреть на Аполлона.

Выходит, я ошибся насчёт визуального контакта. Похоже, Аполлон стесняется только её. Да у него банально влюблённость – очевидно же. Такая платоническая петрушка, от которой у меня всегда мурашки – в худшем смысле.

– Мне жаль. За всё, – шепчет Аполлон. – Когда сможешь – поговорим.

– Скажи одно: сколько мы были в приюте вместе? – спрашивает она. – Там были только мы двое?

– Мы все были одиноки, – вмешивается Афина. – Кроме Герма и Афродиты – они кровные близнецы. И, видимо, вы с Аполлоном. Просто тебя не усыновили наши родители.

Аполлон кивает:

– Не помню точный срок, Хейвен. Но ты была с нами недолго. Ты пришла, когда я уже там был. А ушла…

– Около четырёх месяцев, – подсказывает Кронос. Он такой счастливый и беззаботный, что меня слепит злость. Я бы с радостью придушил его прямо сейчас, если бы не было куда веселей привязать где-нибудь и мучить ежедневно, пока не взмолится о смерти.

– Мало, – комментирует Лиам, и, к несчастью, теперь он перестал есть и начал говорить. – И вы настолько близки?

– В отличие от Хейвен, я отлично помню годы в приюте. Мне нравилось быть одному. Я даже во двор не выходил. В столовую отказывался ходить – мне носили еду в комнату. Где я был категорически один, – говорит он и пытается держаться ровно, как всегда, но в его хрипе слышится укол эмоции. – Хейвен была моим первым другом. Я был только с ней. Она часто приходила ко мне, но я видел, как она смотрит в окно – туда. Поэтому я начал понемногу выходить в сад. Только чтобы ей было хорошо. А потом…

– Её забрали, – подытоживает Кронос. Похоже, усыновление Хейвен он пережил так, что до сих пор кипит, стоит лишь намекнуть: – Её отец и та, что была её мать, вместе с Ньютом.

Хейвен тяжело. Это видят все. Хайдес всё ещё держит её, и Кроносу это не нравится. В конце концов, сестру так не обнимают.

– Почему ты не согласился сказать сам, без этого видео? – наконец давит Хейвен. Ещё минуту назад она была потрясена, а теперь – злится. – Из-за тебя я упустила возможность закрыть ещё пятьсот тысяч долга.

Аполлон суёт руки в карманы и пожимает плечами. Вдруг снова мальчишка из ролика:

– Я боялся твоей реакции. Не хотел, чтобы ты разозлилась или подумала, что я тебя обманывал.

– Но ты обманул, по факту, – напоминаю я. – Воспользовался её паникой и тем, что она не могла к нам добраться, чтобы перекроить её слова и отправить брата в лабиринт.

Его зелёные глаза вспыхивают. Он так хочет врезать мне, что это прямо-таки развлечение.

– Тебе, насколько помню, мой выбор был весьма по душе.

– Доказательства? – дразнюсь.

Хейвен кусает губу – наверное, чтобы не высказать мне всё, что думает. Здесь все знают, насколько я тогда радовался.

– Хорошо, что усыновлял тебя не я, – неожиданно «по-доброму» роняет Кронос Лайвли, чем шокирует зал. – Ты, должно быть, свёл моего брата с ума. Как он?

Я на секунду задумываюсь. Можно ли ответить и заодно его оскорбить? Есть у меня такая фраза?

Меня опережает локоть Зевса:

– Помни, о чём мы говорили с Хейвен, – едва слышно шепчет он.

Верно. Хейвен. Саркофаг. Лабиринт. Убрать его. Как – пока неясно, но поймём. У нас есть Афина, стратег войны, и я – специалист по изящно разрушительным планам.

Ищу взгляд Хейвен – она смотрит в пустоту. Прошу помощи у Хайдеса. Любопытство его гложет: он уловил мой обмен с Зевсом. Не знаю, сколько услышал, но шепчет Хейвен что-то на ухо.

Нам достаточно одного взгляда.

И Хейвен снова становится собой. Отстраняется от Хайдеса, ставит стул на место. Идёт к Кроносу; тот следит за каждым её шагом – заинтересованно, с тенью тревоги.

– Я приняла твоё предложение, – говорит она. – Но хочу о чём-то договориться.

Голова Реи дёргается так резко, будто это кощунство – слышать подобное.

– Простите, договориться? С моим мужем?

Кронос подходит к ней, кладёт ладони на плечи и целует в затылок, в сияющие светлые волосы:

– Спокойно, vasílissa mou (по-гречески «моя королева»). Я в хорошем настроении, хочу послушать, что нам предложит наша Артемида.

Хейвен ни на кого из нас не смотрит. И правильно. Кронос не должен понять, что эта идея родилась у его любимой дочурки, которая, на деле, играет против него, и у той половины семьи, которую он ненавидит.

– Сделаем игру интереснее. Зайди со мной в лабиринт – через два месяца. Стартуем одновременно и берём разные пути. Кто выйдет первым – тот и выиграл.

Гермес, Аполлон и Хайдес вздрагивают одновременно. Вероятно, чтобы остановить её.

– Какого чёрта ты несёшь? – шипит Хайдес. – Ты не войдёшь…

– О, Хайдес, – отмахивается Кронос. – Смирись. Рано или поздно это случится, хочешь ты того или нет. Продолжай, прошу. И думай о своей Персефоне.

При этом имени пальцы Хейвен дёргаются. Чтобы не показывать слабость, она прячет руку за спину – так, что заметно только нам. Сжимает в кулак так крепко, что белеют костяшки. Хайдес делает шаг, догоняет её; таким же незаметным движением касается её кулака и лёгким поглаживанием раскрывает пальцы. Тихое заверение: я рядом.

Романтика. Тошнотворная.

Кронос склоняет голову набок. Его янтарные глаза несколько раз медленно скользят по фигуре Хейвен; губы – в тонкую линию.

– Предложение любопытное. Что я получу, если выйду первым?

– Что угодно.

Мы с Зевсом и Афиной переглядываемся. Тревожно. Это не та формулировка. Да, его нужно любой ценой заманить – но «что угодно» слишком жирно.

– А ты что получишь?

Хейвен гордо задирает подбородок:

– Ты полностью закроешь долг моего отца. И оставишь его в покое. И меня – тоже. Хватит с меня твоей Артемиды, Олимпа, Игр Богов и остальных бредней твоего величия.

Афина опускает лоб на ладонь – капитуляция. Зевс тоже недоволен тоном. А я – за. Кронос хочет её слишком сильно, чтобы сорваться на мелкую месть. И да, длинный язык Коэн – именно то, что любят такие, как мы, Кронос и Хайдес.

– «Кронос…» – шепчет Рея.

Он её не слышит. Подходит к Хейвен, и я замечаю, каких усилий стоит ей не отступить. И как раз когда думаю, что он не согласится и всё накроется, его губы растягиваются в улыбку:

– Прекрасная партия между отцом и дочерью. Кто я такой, чтобы отказываться?

Нога Зевса под столом вздрагивает в нервном тике – он ждёт, когда Кронос кивнёт, и мы сможем собирать план целиком.

– Так ты принимаешь или нет? – Хейвен протягивает руку.

Кронос смотрит на неё, не шевелясь:

– Если выигрываю я, ты станешь Артемидой и будешь делать всё, что я скажу.

– Хейвен… – возражает Хайдес.

Я перехватываю:

– Что такое? Слабо веришь в свою великую любовь? Думаешь, она не потянет?

А я думаю – потянет. Эта сделка – наш первый реальный шанс пристрелить этого психа. Я не дам Хайдесу всё испортить.

– Пожми мне руку – и считаем официальным, – торопит его она.

Кронос прищуривается. Правая ладонь готова, левая поднимается и указывает вверх. Он велит нам замолчать. В мёртвой тишине слышно, как тикают настенные часы. Его губы шевелятся беззвучно – я понимаю, что он делает, только когда их руки сходятся ровно в тот миг, когда часы отбивают полночь.

Пока они запечатывают сделку, начинается новый год. Это начало конца. На этот раз – не в плохом смысле. По крайней мере, не обязательно. Конец – у нас это начало новой эры. Без Кроноса.

– Ну, с Новым годом, ребзя! – взмывает бокал Гермеса, и лицо у него кривится в попытке разрядить ситуацию, которую разрядить нельзя.

– Это чистое безумие! – продолжает орать Хайдес уже в ночной темноте, меряя шагами террасу.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Когда-нибудь они так и застрянут – и я останусь с вывороченными белками как памятник людской тупости, доведшей меня до изнеможения.

Праздновать никто не захотел. Кронос, душка, предложил нам разбежаться по игровым залам детей, отметиться с клиентами и персоналом Олимпа. Вместо этого мы молча вышли из столовой, прошли гостиную и сбились на соседней террасе. Все расселись: кто в неловкости, кто в явной тревоге, кто в скуке.

К последней категории отношусь я. Мне адски скучно. Не знаю, хочу ли трахаться, спать, нажраться до рвоты или угнать лодчонку и грести к США. Я сыт Олимпом и этим островом по горло.

В чёрном небе разлетаются салюты всех мастей, искрятся рядом с луной, но так и не решаются подойти ближе. Хейвен вглядывается в небо – не пойму, в луну или в огни.

Достаю сигареты и прикуриваю. Речь Хайдеса долетает обрывками – я изо всех сил не слушаю: «Хейвен… как ты… опасно… Кронос… прошу… другое решение… да что у тебя в голове?»

Зевс постукивает мне по колену:

– Нет.

Одно слово. Ясно. Держи язык за зубами.

Я стараюсь. Но когда меня дразнят – удержаться почти невозможно. Хайдес тычет в меня пальцем, потом водит взглядом между мной и братьями:

– Это они, да? Это они вложили тебе эту идею в голову!

– Мы? Нет, конечно, – отвечает Посейдон самым виноватым тоном в мире.

– Только вы и не были шокированы предложением Хейвен, – продолжает он. Приходится признать: не тупой. – Только вы и глазом не моргнули.

Посейдон мнётся. Гера подхватывает – ровно и дипломатично, как всегда. Как она вообще сохраняет такое спокойствие?

– Тебе мерещится. Сядь и подыши.

– Я видел. Между вами летали такие взгляды, что сомнений не оставалось.

Тишина. Кажется, нас раскусили. Я вздыхаю, стряхиваю пепел на пол, затягиваюсь:

– Ладно. Это мы подсказали.

– Арес! – в унисон взрываются Зевс, Посейдон и Гера.

– Что? Он и так понял.

Хайдес отходит, с размаху пинает пустой стул – тот переворачивается. Хейвен прислоняется к парапету, голову опустила. Что-то мне подсказывает, что она уже жалеет о своём решении. Исчез тот огонь, с которым она торговалась с Кроносом; тот дерзкий блеск, что, уверен, зацепил самого Кроноса. Решимость драться и выложить на стол всё, что есть.

Мне не нравится эта Хейвен. Не нравится, как они заставляют её себя чувствовать.

– Она никогда не победит нашего отца, – наконец произносит Афродита своим нежным голоском и холодными, отстранёнными глазами. – Прости, Хейвен, я ничего против тебя не имею. Просто говорю правду, чтобы ты была готова.

– Кажется, твою «правду» тут никто не заказывал, – сообщаю я.

Гермес делает шаг ко мне, уже закипая:

– Не смей так говорить с моей…

– Так, хватит, – обрывает нас Хейвен. Она избегает смотреть на кого-либо и выглядит разбитой. – Хочу понять одно: кто из вас считает, что я не смогу выиграть у Кроноса?

Хайдес – всё ещё в стороне, видимо, в поисках новой невинной мебели для расправы – поднимает руку, как школьник. Его жест заражает остальных. Вторым тянет руку Аполлон, затем Гермес и Афродита. Афина колеблется. Если бы знали, что ядро плана – её работа, устроили бы семейную бойню, так что ей приходится играть дурочку. Она присоединяется.

Через несколько секунд подняты все руки. Кроме моей.

И на мне останавливаются разноцветные глаза Хейвен Коэн:

– Ну? Остался только ты.

Я качаю головой и выпускаю облако дыма:

– Я думаю, ты можешь выиграть.

Теперь смотрят все.

– Подождите, мой голос ещё не прозвучал! – доносится сзади голос Лиама; он сидит за спиной у Афины. Та бурчит себе под нос. Наверное, мат.

Я игнорирую и держу взгляд на Хейвен; она пытается уйти, я подаюсь вперёд и шлёпаю ладонью по столешнице. Работает. Она снова смотрит на меня.

– Я считаю, у тебя есть шанс. Но чтобы победить, тебе нельзя действовать одной упрямой башкой. Придётся слушать советы, учиться быть менее импульсивной и менее упрямой.

Не то чтобы я не любил эти её качества – наоборот. Но иногда надо уметь слушать.

– Думаешь, после этой трогательной речи она в тебя влюбится? – Хайдес возвращается в атаку. Гермес пытается встать, между нами, его легко обходят. – Может, ты тоже скажешь правду?

Я и бровью не веду. Давлю окурок и роняю его на плитку. Афина раздражённо шипит – я ухмыляюсь.

– Не сваливай на меня свою фрустрацию. Если тебе стыдно, что ты не веришь в способности своей девушки, сбрасывай пар где-нибудь ещё. Хоть на своём сраном Tumblr.

Дженнифер, как же ты была права.

Рука Хайдеса быстрее чьих угодно. Он хватает меня за ворот и дёргает на себя. Я ударяюсь о стол – он сдвигается на пару сантиметров.

Мы оказываемся лицом к лицу. Его шрам тянется вслед за гримасой.

– Я переживаю за неё. А ты – нет. Ты хочешь запихнуть её туда лишь потому, что это единственный шанс остановить нашего отца. Это – твоё долбаное эго.

Я уже раскрываю рот, чтобы огрызнуться. Но звука не выходит, как ни старайся. Впрочем, что я могу сказать? Признаться, что он прав, – лишь сыграть против себя. А отрицать – значит намекнуть, будто у меня слабость к Коэн. Чего нет.

Хейвен, кажется, считывает мой внутренний раздрай.

– Играть с Кроносом всё равно лучше, чем играть одной. С этим согласны все?

Всем становится как-то неловко. Гермес чешет затылок, кривится:

– Ну… нет. Лучшее – это вообще не пускать тебя в лабиринт.

Подача на серебряном блюде.

– Ах да? И кого тогда? Хейвен, у тебя есть ещё дорогие сердцу родственники, которых мы можем заманить туда обманом?

Гермес закатывает глаза:

– Я не это имел в виду.

– Да что ты? – наблюдать его мучения мне – одно удовольствие. – Всегда можно позвать на помощь Аполлона. Он у нас спец.

Аполлон и Хайдес вздрагивают одновременно. Зевс вскакивает, выставляет ладонь, челюсть сжата; бронзовые пряди ловят отблески салюта:

– Мой брат идиот. Игнорируйте, прошу.

– Мы тоже за, – добавляет Гера, указывая на себя и Посейдона.

Молчание. Напряжение лезвием режет.

И тут что-то меняется. Я не сразу улавливаю. Ищу разноцветные глаза – и не нахожу. Хейвен ушла. Не знаю когда и как – и Хайдес не заметил, – но её уже нет.

Ловлю взгляд Лиама – он кивает на пляж ниже, ответ на мои вопросы. Пока остальные не спохватились, я бесшумно отодвигаю стул. Хайдес, Гермес и Аполлон шепчутся у балконной решётки. Во мне поднимается чувство, редкое как затмение.

Жалость. Или нежность? Нет, всё-таки жалость. Слишком уж видно, как братья Лайвли держатся за Хейвен.

Они – ком нервов, все трое. И это из-за меня, моих братцев и плана, который мы ей подсунули. Хотя «вина» – слово неподходящее. Скорее – «заслуга». И пока они обливаются холодным потом, боясь её потерять, я доволен. Доволен тем, что у нас есть человек, способный попробовать снести Кроноса.

Боги, может, я и правда слишком бесчувственный. Ладно. Схожу к Коэн и скажу что-нибудь поддерживающее, чтобы не выглядеть черствым. Что-то вроде: «Разнеси их, Коэн». Или: «Смотри не сдохни – хотя не сдохнешь, ты крепкая. В худшем случае – пару костей сломаешь».

Уже лучше.

Я скольжу в темноту к боковой лестнице. С разбега спрыгиваю и оказываюсь на песке. Хейвен идёт метрах в десяти, босиком, медная коса качается у неё за спиной.

– Коэн! – ору, чтобы перекричать новогодние залпы.

Она замирает. Оборачивается в три четверти:

– О нет, только тебя и не хватало. Чего надо?

И снова идёт. Я, наоборот, останавливаюсь, нахмурившись:

– Не слишком ли мило ты разговариваешь с единственным, кто в тебя хоть немного верит?

– Не слишком ли мило тебе об этом напоминать?! – машет рукой, мол, отстань и катись. – Не важно. Уйди.

У меня на губах играет ухмылка. Когда она «колется» и гонит меня – меня тянет быть рядом ещё сильнее. Пара широких шагов – и я с ней наравне; она слышит, но не отталкивает и не просит оставить её одну.

Дует ледяной ветер, серые тучи загоняют небо в тень. Луна пока спасена. Светит ярче всех.

– Погодка огонь, да?

Хейвен косится на меня.

– В общем, – откашливаюсь, – забей на этих мрачных чокнутых наверху. Чтобы что-то получилось, не обязательно, чтобы кто-то в тебя верил. Главное – чтобы ты верила.

Она тут же грустнеет. Браво, Арес. Я бы отыгрался пошлым анекдотом про секс, но не уверен, что станет лучше.

– Ты веришь. Почему? Почему он – нет? – слова срываются у неё пулемётом. – Он говорит, что любит и хочет меня защищать, и я это ценю. Но я хочу, чтобы он меня подбадривал. Чтобы помогал. Ты был прав. Мне нужно доверять другим. Я готова слушать ваши советы.

– Хайдес… – начинаю. Нет, не выйдет оправдывать. Хочется согласиться с ней и добавить, что он конченый придурок. – …не такой, как мы с тобой. Как и остальные. Мы – импульсивные. Нас ведут эмоции. Коэн, мы с тобой настолько хаотичные, что могли бы зайти в лабиринт прямо сейчас.

Сравнение ей не очень нравится, но на губах мелькает улыбка. Наконец она заправляет прядь за ухо. Я таращусь, пальцы сами дёргаются вдоль бедра.

– Хайдес всегда называл свою жизнь и место, где живёт, – Адом, – шепчет Хейвен. – Тот лабиринт – его Ад. – Смотрит на меня. – А ты хочешь, чтобы я туда вошла. Почему?

Мну паузу. Решаю: говорить правду или соврать, как обычно? Выбираю первое. Сам не знаю почему. Может, потому что Коэн вызывает жалость. А может, потому что смотрит так, что деваться некуда.

– Он хочет держать тебя подальше от Ада, да. Он так боится, что ты поранишься, что не слушает маленький голос в голове, который шепчет: ты справишься. – Она уже готова возразить – я поднимаю ладонь. – Этот голос есть. Хоть тебе и не кажется – есть. Хайдес тоже верит в тебя, просто он слишком влюблён, чтобы это признать.

Она ждёт продолжения. Знает, что оно будет. И права. Но вторая часть – сложнее.

– Ты, Коэн, можешь спуститься в Ад и стать его королевой, – шепчу. – Вот насколько сильно я в тебя верю.

Она каменеет. Прядь срывается из-за уха и хлещет её по щеке – она даже не замечает. Гулко сглатывает, опускает голову, натягивая обратно свою обычную маску безразличия:

– Холодно. Пойдём обратно.

Я не спорю. Меня самого достал этот запах водорослей. Возвращаемся по следам; я считаю про себя до скольких смогу – лишь бы отвлечься от того, как мерзко песок скрипит под подошвами.

Мы только взбежали по ступеням, как Хайдес возникает буквально из ниоткуда – как скример в дешёвом хорроре.

Хейвен бросается к нему, и он обнимает её без тени колебаний – нежно и крепко сразу. Как самую любимую вещь на свете и как то, что боится сломать.

Меня подташнивает.

Прохожу мимо счастливой парочки. Лицо Хейвен утонуло у него в груди; Хайдес бросает на меня взгляд. Я показываю ладонью жест «шлепка по заднице», а он одними губами выговаривает «иди на хуй».

Остальные всё ещё на террасе, но атмосфера полегчала: играют в шарады. Нечто невиданное для семейства Лайвли – игра, где не рискуют ни жизнью, ни моралью.

Я скольжу в дом, прямо в гостиную. Тишина подозрительная. Где Кронос и Рея? Мысль, что они сейчас трахаются, «на счастье», по новогодней примете, вызывает у меня мурашки. Снова подступает тошнота – и на сей раз море ни при чём.

Дверь столовой распахнута. Охранник Кроноса исчез – некому встречать и фильтровать гостей. Заглядываю. Всё как было. Ни следа того, что мы здесь сидели. Или что я швырял бокал в стену. Жаль. Хотелось бы наткнуться на еду. Я проголодался.

Уже разворачиваюсь, как чёрный мелкий предмет цепляет взгляд. Пульт. Остался на стуле Реи. Понимаю, что подошёл сам собой, когда чувствую гладкий холод пластика на ладони.

Жму «включить». Левая стена разъезжается, снова выползает плоский экран. Стоп-кадр – там, где Аполлон и Хейвен спорят о стаканах.

Жму «play». Мне скучно, и вдруг там есть продолжение.

– Это нечестно, – твердит Хейвен. – Может, и утолит жажду, но вещи надо делить поровну!

Пока Аполлон подбирает слова, перед камерой появляется взрослый – спиной. Он что-то говорит Аполлону, поднимает его на ноги и уводит от Хейвен. Она провожает его взглядом, но я не различаю выражения.

И тут входит ещё кто-то. Точнее – мальчишка. Качество убогое; я щурюсь, пытаясь разглядеть черты. Видна только хмурая, раздражённая физиономия. Будто он сейчас наорёт на Хейвен.

Вместо этого он держит в руке стакан воды. Вероятно, свой. Не говоря ни слова, подносит его к стакану Хейвен и переливает. Вода струится из одного в другой, и через пару мгновений её стакан – полный до краёв. Его – наполовину пуст. Он отдал ей свою воду.

– Теперь полный. Пей, – бросает он жёстко.

Уходит. И видео обрывается.

Глава 18. ЕДИНИЦА И СУММА ЧАСТЕЙ

Гермес был известен своей хитростью и умением обводить других вокруг пальца. Порой он помогал богам в обманах и розыгрышах. Его связывали и с ворами, и с мошенниками, но не всегда в дурном смысле: он мог быть и союзником, и коварным противником.

– Никакой реакции, – объявляю, сбрасывая звонок. Уставив взгляд в экран, снова вижу фото и номер отца. За последние полчаса я звонила ему восемь раз и не получила ничего, кроме гудков.

Папа всегда был человеком занятым: работа, подработки, мелкие халтуры – всё в надежде хоть как-то разгребсти долги. Но с 25 декабря от него ни слуху ни духу, и это уже начинает меня тревожить. Когда я соврала про вирус, который «запер» меня в комнате Йеля, он встревожился, уговаривал поправляться скорее. Даже хотел прилететь ухаживать за мной – еле отговорила. Мы ограничились рождественскими поздравлениями. А потом – тишина. Дам ему ещё день, и тогда заявлю о пропаже.

Доктор Куспиэль, который явно не чувствует себя уютно в одной комнате со мной и всей кодлой детей Кроноса, откашливается:

– Вам пора идти. О Ньюте позабочусь я.

– Могу ли я вам доверять? Вы действительно будете заботиться о моём брате? – спрашиваю.

Он смотрит так, будто я его оскорбила. Да, он врач и давал клятву. Но он работает на Кроноса Лайвли.

– Разумеется, – отвечает наконец с показным терпением. – Я уже отправил в Йель документы о его состоянии. Его обучение заморозят, он не потеряет ни год, ни стипендию. Можете быть спокойны.

Глыба в горле становится невыносимой. Я не хочу оставлять брата здесь, на Олимпе, но и сама остаться не могу. В отличие от него я здорова – и, если не вернусь на учёбу и экзамены, лишусь стипендии и шанса закончить один из самых престижных вузов Америки. Денег у семьи нет, иного выхода тоже. Придётся лететь. С билетом в сумке – щедро оплаченный Лайвли.

– О боже, он открыл глаз! – визжит Лиам.

Я рывком поворачиваю голову к кровати, так резко, что в шее щёлкает. Доктор Куспиэль мгновенно оказывается рядом с Ньютом, уже готовый к осмотру.