Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"

Автор книги: Хейзел Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

Его рука остаётся вытянутой.

– Только сегодня. Сделаем вид, что ничего не было. Сегодня Зимний бал, и мы только что были вместе. Вернёмся на несколько страниц назад – в главу, где мы были счастливы. Согласна?

Больше всего на свете я этого хочу. Потому что мою печаль могут развеять только две вещи: пробуждение Ньюта и близость Хайдеса. А если первое – просьба слишком великая, то второе даётся не легче.

– Но потом нам придётся вернуться сюда. В эту запутанную, поломанную часть истории.

– Придётся, – соглашается он. Его пальцы едва заметно шевелятся, зовя меня. – Но где бы мы ни оказались, в светлых или мрачных главах, мы будем рядом.

Глаза предательски увлажняются. Я стала слишком уязвимой, и мне это не нравится. Никогда не была из тех, кто легко плачет. Это Ньют способен рыдать над одним и тем же фильмом пятьдесят раз.

– Забудь, каким я был козлом, – шепчет он с мольбой. – Только сегодня. Пусть даже на полчаса. Я не знаю, сколько смогу удержать. Но забудь достаточно, чтобы взять меня за руку. Не оставляй меня так, в ожидании. Возьми мою руку.

Я всё-таки сплетаю пальцы с его пальцами – крепко, так, будто мы обнялись.

– Надеюсь, ты усердно молишься своим богам о моём прощении. Потому что я действительно хочу тебя простить.

Он чуть улыбается и мягко тянет меня ближе к воде.

– Каждое утро и каждый вечер. И всегда с одной и той же фразой.

– С какой?

– «Пожалуйста, кто бы ни услышал, пусть эта заноза Хейвен Коэн меня простит».

Я смеюсь сквозь слёзы. Пихаю его плечом, он не двигается ни на сантиметр, только притягивает меня ближе – осторожно, но крепко.

Я бросаю обувь в песок и шагаю к воде. Холод омывает ступни, и по ногам взлетает дрожь. То ли от температуры, то ли от того, что ладонь Хайдеса под моим свитером медленно рисует круги на коже.

Краем глаза я ловлю его взгляд. Он снова смотрит так же, как раньше я смотрела на луну. Я приподнимаю бровь – и он будто приходит в себя.

– Почему ты так смотришь?

Резкий порыв ветра растрёпывает мне волосы. Рыжие пряди облепляют лицо, и чем больше я пытаюсь их убрать, тем хуже выходит. Я ворчу, тщетно запихивая их за уши.

Хайдес оказывается у меня за спиной. Прежде чем я успеваю что-то спросить, он берёт меня под локоть и поднимает руку. Проводит ладонью по предплечью вниз, к запястью. Крючком поддевает пальцем резинку – ту самую, что он сам подарил, – и стягивает её.

– Что ты делаешь?

– Завяжу тебе волосы, – отвечает, как ни в чём не бывало. – Они мешают.

Я молчу. Его руки заменяют мои в схватке с моими непокорными прядями. Его пальцы скользят между волос, осторожные, бережные. Уже с первого движения я закрываю глаза и позволяю себе раствориться в этом прикосновении. Он касается моей шеи, за ушами, скользит по лбу, собирая выбившиеся пряди.

– Знаешь, зачем я спрашивал про луну? – его голос звучит прямо у уха, и я знаю, что он видит мурашки у меня на шее.

Я качаю головой.

– Не шевелись, – строго, но мягко приказывает он. – Иначе собьёшь мне руки.

Я замираю.

– Kaló korítsi, – шепчет он. А через секунду переводит: – Хорошая девочка.

Он делает не обычный хвост – что-то другое. Я не пытаюсь угадать. Мне важно только это ощущение – его ладони, которые расчёсывают мои волосы мягкими, ритмичными движениями.

– Расскажи мне про луну.

Одна прядь всё равно ускользает и падает на лицо, обрамляя его. Хайдес её не трогает. Мне это нравится. Думаю, и ему тоже.

– В ночь, когда ты прилетела сюда с Аполлоном, – говорит он, – мы были на пляже. Луна стояла так высоко и ярко, что казалась ярче солнца. Или, может, мне так показалось. Но когда ты шла по песку навстречу мне и Гермесу, я увидел тебя иначе. Будто сама луна выбрала тебя. Среди всех, кто был там, она осветила именно тебя. Женщину, на которую хотела пролить свой небесный свет. Ночь легла на тебя, Хейвен, как платье, сшитое специально для тебя. Ты была прекрасна. Прекрасна до боли. Прекрасна, как ничто в этом мире. Прекраснее самой луны.

Он заканчивает возиться с моими волосами. Его ладони остаются на моих плечах и скользят ближе к шее. Я накрываю одну своей рукой – не чтобы остановить, а чтобы попросить: не убирай.

– Артемида, помимо того, что она богиня охоты, ещё и одна из трёх ипостасей луны. Так же, как её брат-близнец Аполлон связан с солнцем. Это даже иронично. Я тогда ещё не знала, кем хочу быть для своих родителей, и всё же…

Он не заканчивает фразу. Она зависает, между нами. С одной стороны, это красиво; с другой – напоминает, что где-то есть безумец по имени Кронос, который слишком всерьёз относится к греческой мифологии и собирается меня «удочерить».

Хайдес снова подходит ближе. Я машинально трогаю волосы и сразу понимаю: это коса. Причём сделана аккуратно. Ветер больше не взлохмачивает волосы. И пока я об этом думаю и смотрю, как Хайдес носком пинает камешек, у меня тает сердце. Какие бы проблемы у меня не были – маленькие или большие, – он сумел бы их решить. Даже если я не прошу.

– Ответишь на один вопрос? – нарушаю тишину. Он негромко мычит: мол, говори. – Раз Кронос всё воспринимает буквально и для него я – Артемида… мне что, придётся охотиться на зверей? Притащить ему кабана в знак своей «достойности»? Или телёнка – на алтарь девственниц?

Голова Хайдеса резко поворачивается ко мне, на лице уже расплывается улыбка.

– Ты нелепая, – срывается у него смешок.

– А что не так? Вопрос по делу, – пытаюсь возмутиться, но его улыбка заражает и меня.

Он тянется и щипает меня за щёку:

– Прекрати свои глупости.

– Вообще-то это тебе следовало бы завести пса, если уж мы придираемся к деталям, – добавляю рассеянно, перебирая в голове школьную мифологию.

– Да ну? – он нарочито ироничен.

– Да. И носить чёрные кожаные штаны с заклёпками, – увлекаюсь внезапной идеей. Потом изображаю скорбь: – Или ты не носишь их, потому что тогда все увидят твои худые ноги, Хайдес?

Он ошарашен ровно на секунду. Я вытащила старую шутку – с того утра, когда ввалилась в его комнату, а он стоял голый и одевался. Я тогда не отлипала от темы его «немускулистых ног», и, кажется, он принял это близко к сердцу.

Хайдес шагнул ко мне:

– Забери свои слова.

– Ни за что.

Он рвётся вперёд с лукавой ухмылкой – и просчитывается: он гораздо более отвлечён моментом, чем я. Моя голова – с ним, но часть меня по-прежнему в палате у Ньюта. Концентрации хватает, чтобы подставить ему подножку.

Хайдес спотыкается. Впервые с момента нашего знакомства я успеваю его обойти, быть на шаг впереди. И именно теперь ошибаюсь я: слишком рано праздную победу и не замечаю, как его руки цепляются за мои бёдра и тянут меня вниз.

Он переворачивает нас так, чтобы упасть на песок самому, а я оказалась сверху и не ушиблась. Глухой удар его спины о песок заставляет меня вздрогнуть.

– Ты не ушибся? – спрашиваю.

И в ту же секунду он:

– Ты не ушиблась?

Я поднимаю лицо, встречая его взгляд. Если бы не яркая луна, его глаза были бы совсем тёмными; а так – серебристо-серые, как всегда, красивые. Мы одновременно улыбаемся – осторожно, смущённо. Между нами, всё странно: мы не можем быть далеко и не можем быть слишком близко. Я не могу его простить – и не могу ненавидеть. Не могу сказать «уйди» – и не нахожу сил попросить «останься».

Мы молча смотрим друг другу в глаза. Его пальцы играют с моей косой – кажется, он даже не осознаёт этого.

– Чей любимец у луны сегодня – он или она?

Он улыбается и морщит нос. Кончиком указательного пальца касается моих губ:

– Всегда ты, Persefóni mou. И всегда будешь ты, i mikrí mou agápi.

Каждый раз, когда он говорит по-гречески, мне безрассудно хочется попросить повторить. У него красивый голос – тёплый, хрипловатый, – а на греческом он становится ещё чувственнее, мелодичнее, словно он поёт.

– Что это значит?

– «Персефона моя», – нарочно дразнится.

– А второе?

Он колеблется. При обычном свете я бы поняла, краснеет он или нет.

– «Моя маленькая любовь». I mikrí mou agápi.

Теперь я точно знаю, что мои щёки пылают. Хайдес отводит взгляд, смущается, а у меня сердце грохочет так, что готово разорвать грудь.

– Скажи ещё раз, – шепчу.

Он будто переваривает просьбу, а потом произносит медленно, лаская каждым слогом:

– I mikrí mou agápi, Persefóni mou, agápi mou. – Его ладони идут в такт словам, словно он слепой, который запоминает моё лицо по касаниям: – «Моя маленькая любовь. Персефона моя. Любовь моя».

Я распахиваю глаза. Если бы не ветер, не музыка со всех концов острова, не пьяные голоса и преждевременные хлопки петард – он бы услышал, как бьётся моё сердце.

– Молись своим богам получше, потому что мне хочется тебя поцеловать, – признаюсь.

Его рука замирает. Скользит к затылку, перехватывает косу у основания и потягивает меня к себе. По нервам пробегает разряд.

– Можешь и так.

– Нет.

Я криво улыбаюсь и откидываю с его лба прядь. Даже растрёпанные, волосы у него лежат идеально.

– Megálos pónos ston kólo.

– Ласковые греческие словечки тебе не помогут, – предупреждаю.

– Это значит «большая заноза в заднице».

Он смеётся ещё до того, как я успеваю толкнуть его и сделать вид, что обиделась. Я сползаю с него на песок, он перекатывается туда-сюда и задевает меня нарочно. Я пытаюсь отпихнуть его, а он липнет ещё сильнее: набирает горсточки песка и пытается запихнуть мне за ворот и в волосы; я, всхлипывая от смеха, умоляю его прекратить.

Побеждаю только тогда, когда атакую его причёску и начинаю тщательно её портить.

– Ладно, ладно! – почти истерично сдаётся Хайдес. – Ты выиграла. Игра окончена. Всё.

– Ну и Дива, – бормочу.

– Я слышу.

– На это и расчёт.

Я поворачиваю голову, не двигаясь – спиной в песок. Грудь Хайдеса ходит чаще обычного после нашей возни, а на лице – улыбка. Лунный свет ложится на шрам, подчеркивая изгиб его губ – ту полоску уязвимой кожи, которая делает его для всех открытым, а для меня – прекрасным.

– Знаешь, – говорю тихо, будто делюсь секретом, – может, сегодня любимец луны – ты. Она освещает ту часть, которую ты считаешь самой некрасивой, – левую сторону лица. – Хайдес замирает и слушает. – Возможно, она тоже хочет сказать тебе, что ты красив.

Он не отвечает – и не нужно. Его рука находит мою сразу. Мы снова сцепляем пальцы и лежим так, в темноте, под шум чужого праздника.

Я хочу, чтобы всё оставалось таким. Хочу встать и застрять именно в этой главе – там, где я могу любить его и мне не нужно никого прощать. Ни его, ни его семью. Хочу, больше всего, чтобы это была та часть книги, где я ещё успеваю спасти своего брата.

– В новогоднюю ночь я всегда загадывал желание. С самого детства.

Он всё ещё смотрит вверх, и его шрам сияет серебристым ореолом.

– И что ты просил?

Он пожимает плечами:

– Всегда одно и то же: быть счастливым.

Я обдумываю его слова и следующую мысль, которую хочу озвучить:

– Ты из тех, кто верит в поговорку: «Загадаешь вслух – не сбудется»?

Краешек его губ приподнимается:

– Нет. Наоборот, я верю, что произнесённое вслух желание становится сильнее. Я всегда думал: так оно быстрее дойдёт до того, кто может его исполнить.

– И чего ты попросишь сегодня?

– Чтобы ты была счастлива, – без раздумий. И ничто в его голосе не даёт повода усомниться. Именно этого он хочет.

Наконец Хайдес поворачивается. Наклоняет голову, чтобы встретиться со мной глазами. Улыбается. Но не мне – а какой-то своей мысли, что приходит к нему, пока он смотрит на меня. Его дрожащая ладонь касается моей щеки и задерживается, принимая её в свой тёплый приют.

Он всё ближе. Я замечаю это только тогда, когда кончик его носа касается моего. Его дыхание греет мои губы, его запах смешивается с морским, и я уже вцепилась в его свитер. Одна половина меня кричит: поцелуй его, это сделает тебя счастливой хоть на миг. Другая шепчет: не смей, пока Ньют не очнётся, я не имею права быть счастливой.

– Прости, Хейвен, – выдыхает он мне в губы. – Извини.

– Теперь за что? – он ведь уже просил прощения за всё, что связано с моим братом.

Его пальцы вплетаются в мои волосы, склоняя мою голову.

– Прости, что я не собираюсь спрашивать разрешения поцеловать тебя. Даже если ты злишься. Я просто сделаю это. Потому что я должен.

Сердце спотыкается – и это последняя мысль, прежде чем его губы накрывают мои. Сначала я думаю, что должна оттолкнуть его. Но вместо этого разжимаю руки и обвиваю его шею, притягивая ближе. Такое чувство, будто мы не целовались целую вечность, хотя прошла всего неделя.

Его губы двигаются медленно, осторожно, но язык ищет меня жадно, нетерпеливо. Хайдес хватает меня за талию и усаживает сверху, ветер треплет его волосы и щекочет ими мне лицо.

Я чувствую его повсюду. Больше нет ничего. Ни солёного запаха моря, ни свиста ветра. Только его аромат и хрипловатый звук его дыхания между поцелуями.

Его руки снова и снова скользят вверх по моей спине. Одна остаётся внизу, удерживая меня, а другая играет с косой – тянет назад, склоняя мою голову и открывая ему шею. Он тут же осыпает её влажными поцелуями и лёгкими укусами, и мне становится всё труднее сдерживать голос.

Его ладонь спускается ниже. Пересекает край джинсов и добирается до середины… но звонок телефона прерывает всё. Не моего. Его.

Хайдес выдыхает в мою кожу ругательства, шаря в кармане. Отрывается только чтобы глянуть на экран.

– Ну, конечно. Кто ещё, если не Гермес.

Телефон продолжает звонить.

– Не отвечу, – решает он и бросает iPhone прямо в песок.

Когда он тянется ко мне снова, я отталкиваю его грудь. Беру телефон, и сама принимаю вызов, включая громкую связь.

– Привет, – говорю.

Пауза. Потом голос Гермеса:

– Я вам, что, секс сорвал?

– Да, – отвечает Хайдес.

– Нет! – одновременно выпаливаю я. И сверлю его взглядом. – Ты ничего не сорвал.

– А, ну ладно.

– Ну и чего ты, блядь, хочешь? – рычит Хайдес, едва сдерживаясь, чтобы оборвать разговор и вернуться ко мне.

С Гермесом отношения сложные. Не такие острые, как с Аполлоном, но тоже нелёгкие. Я мысленно обещаю себе, что найду время поговорить с ним отдельно и попытаться наладить хоть какой-то мост.

– Папа ждет нас всех в столовой, – наконец говорит Гермес, мрачным голосом.

Этой фразы достаточно, чтобы разрушить наш миг. Я сползаю с колен Хайдеса, он помогает мне подняться.

– Зачем? Что ему нужно? – спрашиваю, стряхивая с себя песок, забравшийся повсюду.

– Он сказал, что хочет встретить с нами полночь. И… что у него есть для нас кое-что важное.

Глава 16. СОЛНЦЕ, ЛУНА, ИСТИНА

Среди множества ролей и атрибутов, приписываемых Аполлону, была и эта – бог света и знания. Поэтому его часто связывали с поиском истины и справедливости.

Как бы я ни ненавидела Кроноса и как бы ни хотелось мне провести новогоднюю ночь где угодно, только не с ним, это может быть мой шанс. Шанс начать переговоры и запустить первую часть плана, который мы обсудили пару дней назад с Аресом и остальными. Звучит абсурдно, но встретить Кроноса не так-то просто: он сам решает, когда появиться – и, как правило, чтобы испортить тебе жизнь.

Столовая примыкает к гостиной, дверь закрыта, но сквозь неё доносится негромкий гул голосов. У входа стоит охранник в строгом костюме; он отдаёт нам с Хайдесом знак уважения и открывает дверь сам.

Тихий скрип петель заставляет всех обернуться. Кронос сидит во главе стола – на нелепом кресле, больше похожем на трон. Рея напротив, с той же ледяной маской равнодушия. Их дети – по правую руку. Племянники – по левую, все стоят.

И там же Лиам. В углу, возле тележки с дымящимися блюдами. Держит в руках куриную ножку. Гермес свистит ему:

– Принеси и мне.

Только сейчас Кронос, похоже, замечает Лиама. Хмурится, словно забыл о его существовании. Потом в глазах – вспышка узнавания.

– Почему его до сих пор не отправили первым рейсом в США?

– Он хотел остаться, – отвечает Гермес. – Не волнуйся, проблем не доставит. Я присмотрю.

Кронос тяжело вздыхает:

– Гермес, первый, кто доставляет проблемы, – это ты. Закрой рот и сядь, пожалуйста.

Стол накрыт как в канун Рождества. Тогда я узнала, что меня удочерили, что я провела время в приюте вместе с Аполлоном. А ещё – познакомилась с девчонкой, которую Кронос считает настоящей Персефоной. Интересно, что ждёт меня сегодня.

Кронос смотрит на меня и на Хайдеса. Тот встал чуть впереди, словно щитом прикрывая меня, и это его забавляет. Уголки губ дёргаются в усмешке, но в глазах нет ни капли радости.

Он указывает на стол:

– Почему бы вам не сесть? Поедим. Я велел приготовить отличные блюда.

– Подтверждаю! – радостно выкрикивает Лиам, грызя кость. – Комплимент, мистер Кронос.

Кронос закатывает глаза, но молчит. Сцепляет пальцы, опирается на них подбородком.

– Артемида. Хайдес.

Хайдес не двигается. Я пытаюсь шагнуть – он удерживает.

– Я ведь не подсыпал вам яд в еду, – продолжает Кронос.

– Нет, наркотики только в лабиринте, да? – огрызаюсь я.

На его лице что-то меняется. Мелькает микрожест – слишком быстрый, чтобы я успела распознать.

– Садись, Хайдес. И посади рядом свою сестру.

– Хватит уже, Саркофаг, – встревает Арес. Я уж начала удивляться, как он до сих пор молчит. – Никто не хочет сидеть с тобой за одним столом, а уж тем более жрать. – Его взгляд скользит в противоположный угол: – Кроме Лиама.

Лиам всё ещё ест. Гермес смотрит на него с явной завистью, будто тоже мечтает присоединиться.

– Говори, чего ты хочешь, Кронос, – вмешивается Зевс, в своём неизменном длинном чёрном пальто. – Нам не до твоих игр.

– Ах, вот как? Жаль. А я так хотел поиграть.

Все головы в зале синхронно поворачиваются к нему. Он привлёк внимание, как и задумал. Но когда я смотрю на обе стороны семьи, замечаю разницу: Хайдес и его братья насторожены, а другие – скорее заинтригованы.

– Ну так что, сыграем? – спрашивает Кронос. Наливает красного вина, до краёв бокала. Половину выпивает одним глотком. – Мы с Реей были бы очень рады.

– Какого рода игра? – спрашивает спокойным, но взрослым голосом Лиззи. То есть Гера. Она так похожа на себя прежнюю, что я порой забываю об обмане.

Кронос делает полный круг вокруг стола, разливая вино по бокалам каждому из семьи. Потом ставит бутылку прямо в центр – на белую скатерть.

– В бутылочку.

Повисает тишина.

Я ловлю взгляд Ареса и невольно прыскаю. У него дурацкая мина – уверена, отражает мою собственную.

– В бутылочку? – повторяет он, ошарашенно. – Нам что, по пятнадцать лет?

– Это не то, что вы знаете, – раздражённо отрезает Кронос. Никогда не смейся над Лайвли и их «играми». – Бутылка лишь выберет участника. Всё остальное будет по другим правилам.

– Так вы садитесь или нет? – впервые с моего прихода подаёт голос Рея. Не могу понять: ей всё равно, и она потакает мужу от скуки, или же она ещё коварнее его.

Кронос улыбается мне:

– Может, ты узнаешь больше о своём прошлом, Артемида.

Я больше не трачу силы на то, чтобы возражать и говорить, что это не моё имя. Легонько трогаю Хайдеса за руку. Он и так понял: я хочу играть. На этот раз не из азартного интереса и не из любопытства. Может, ты узнаешь больше о своём прошлом. А это, вместе со здоровьем Ньюта, – то, что для меня важнее всего.

Я сажусь первой. За мной – Хайдес. Третьим садится Посейдон, потом Зевс и Гера. Арес с показным усердием отодвигает стул прямо напротив меня. Я морщусь, он подмигивает.

– Знаете, Будде приписывают очень красивую и глубокую фразу, – начинает Кронос, поднимая бокал. Внутри – лишь остатки вина. – «Три вещи нельзя скрывать долго: солнце, луну и истину».

Солнце. Луна. Истина. Солнце – Аполлон. Луна – Артемида. Мой мозг мгновенно выстраивает эту связку. Тревожно. Я начинаю думать, как эта безумная семья, помешанная на мифологии.

Кронос не говорит больше ни слова. Он никому ничего не должен объяснять. Поднимается и дотягивается до бутылки. Лёгким нажатием запускает её в движение. Я слежу за вращением, и тревога нарастает. Кажется, если она остановится на мне – я не получу ответов. Но если выберет меня, я могу открыть что-то новое.

Бутылка замедляется. Делаем каждый оборот с усилием. Она проходит мимо Ареса и остальных – значит, выпадет на кого-то справа. С каждой секундой ожидание становится мучительнее.

Бутылка останавливается на полпути между Аполлоном и Афиной. Оба смотрят на неё, окаменевшие и бледные, какими я их ещё никогда не видела.

Кронос довольно улыбается. Именно этого он и хотел – чтобы выбор пал на одного из них двоих. И если я не совсем дура, то ясно, что изначально он нацеливался на Аполлона. Подтверждая мои догадки, Кронос снова встаёт и слегка подталкивает стекло, чтобы бутылка несомненно указала на Аполлона.

Аполлон в замешательстве. Но молчит. Как и все остальные. Лайвли играют так, чтобы ты проиграл, и меняют правила, когда им вздумается. Но сейчас… сейчас всё иначе. Теперь мы их игра.

Титан покидает свой трон и начинает обходить стол, задерживая взгляд на каждом. В его глазах сверкает чистое безумие.

– «Три вещи не могут долго оставаться скрытыми», – повторяет он. – «Солнце. Луна. Истина». Подумайте, насколько это подходит к нашей ситуации. Аполлон – наше солнце. Потом Артемида, которая наконец раскрывает свою истинную природу, свою сущность.

Я кривлюсь. На другом конце стола Арес смотрит на меня слишком пристально.

– Но истина всё ещё скрыта, – продолжает Кронос. – Истина первостепенной важности. Та, что свяжет вас узами ещё более неразрывными. – Он останавливается за спиной Аполлона. – Истина, которую должен сказать ты сам, Аполлон. Правда?

Аполлон вздрагивает. Это видят все. Любопытство в зале растёт, и моё вместе с ним.

Губы Аполлона, алые, словно ягоды, размыкаются, чтобы произнести одно слово:

– Нет.

Гермес с раскрытым ртом поворачивается к Хайдесу, поражённый упрямством брата. Честно говоря, и я ошеломлена. Аполлон никогда не шёл против отца. И если бы не его обман с Ньютом, я бы сказала, что он и скрывать-то ничего не умеет. Теперь же я не уверена в нём ни на йоту.

Кронос хмыкает и запускает пальцы в его длинные каштановые волосы.

– Если скажешь Артемиде правду, я спишу ещё пятьсот тысяч долларов долга её отца. Да, до всей суммы далеко, но, поверь, кредиторы всегда рады получить хоть что-то.

Я давлюсь воздухом. Глаза распахнуты, я тщетно пытаюсь поймать взгляд Аполлона. Он намеренно избегает его. Потому что знает: я хочу умолять его, молить, чтобы он согласился. Чтобы выложил правду, что бы он там ни скрывал. Нам нужны эти деньги. И это самые лёгкие деньги, которые только можно получить во всех грязных играх Кроноса.

– Сделал бы это ради своей Артемиды, Аполлон? – давит Кронос. – Сказал бы правду, чтобы помочь её отцу?

Аполлон склоняет голову. Чёлка скрывает лицо. Видеть его могут только те, кто сидит напротив. Судя по выражению Посейдона, он не согласен.

– Нет. Не хочу, – хрип его голоса прокатывается по комнате с эхом. Но звучит он только у меня внутри, застревая в голове, как приговор. Он не хочет помочь.

– Ты что, совсем идиот? – шипит Хайдес, готовый сорваться к нему.

– Это его решение, – заступается Рея. – Свободная воля.

Арес усмехается.

– Слушать от вас про свободную волю – это уже фарс. Вы тираны и мания величия в одном флаконе, штампующие деньги и воображающие, что их можно тратить, чтобы гнуть всех под себя.

– Ну… у них ведь получается, – вставляет Лиам. Он всё ещё стоит у подноса, теперь уже с десертом в руках – розовой половиной мороженого, увенчанной спиралькой сливок.

Арес сбивается:

– Вот это вкуснятина. Передашь одну?

Хайдес тянется за прибором, и я почти уверена, что он хочет повторить трюк с ножом, как в прошлый ужин. Но быстро понимает, что у него одного на столе нет приборов. Выругавшись, хватается за бокал. Гермес молниеносным движением убирает его из-под руки.

Грохот Кроносового кулака по столешнице заставляет вздрогнуть весь сервис.

– Любимая, – обращается он к жене. – Начинай.

Только теперь я замечаю у Реи возле тарелки крошечный чёрный пульт. Она нажимает красную кнопку – и стена за её спиной отъезжает в сторону. В нише прячется плоский экран. Он оживает бесшумно.

Картинка размытая, снята давно. Чёрно-белое видео. Крупным планом – стол. Камера так приближена, что почти ничего не разобрать. В углу подпись: Святой Люцифер. Слева дата: июль пятнадцатилетней давности.

Рея жмёт на кнопку снова, и запись идёт. Камера отъезжает назад – и появляются две фигуры. Двое детей. Сначала я думаю, что это девочки: у обоих длинные волосы. Но Аполлон узнаётся мгновенно – он ничуть не изменился.

Лицо камеры – на нём. Другого ребёнка видно только со спины. Лишь две тёмные косы.

На столе между ними стоят два стакана воды.

– Это несправедливо, – жалуется девочка. – У меня стакан полупустой. У тебя намного больше. Почему мне досталось так мало?

Аполлон внимательно разглядывает оба стакана. Она права. Её – заметно меньше. Его – налит до краёв. Маленькой пухлой рукой он пододвигает ей её стакан, словно подталкивая к глотку.

– Он не полупустой. И не наполовину полный. Это просто стакан воды, – говорит он тихо. Забавно слышать такие серьёзные слова из детских уст. – Не думай о том, сколько у тебя. Думай о том, что хоть что-то у тебя есть.

– Но я… – начинает она.

Аполлон толкает стакан ближе.

– Попробуй выпить. Может, поймёшь, что этого достаточно, чтобы утолить жажду. А если бы было больше – ты бы и не допила.

Видео обрывается резко. Я и не заметила, как Кронос подошёл ближе. Он забрал пульт и остановил запись.

Его янтарные глаза скользят от меня к Аполлону, наполняясь всё большим возбуждением. Аполлон не смеет поднять взгляд. За столом все в шоке.

И только теперь я понимаю почему.

Кронос тяжело выдыхает:

– Вы были прекрасны.

Глава 17. БОГ ХАОСА

Когда Рея родила первенца, Гестию, она едва успела назвать её по имени, как Кронос выхватил дочь из её рук и проглотил. То же случилось со вторым ребёнком – мальчиком по имени «Аид». Затем настала очередь Посейдона и, наконец, Геры. К тому моменту любовь Реи уже обернулась ненавистью. Узнав, что снова беременна, она бежала к родителям. Её крики – зов к Урану и Гее – три дня разносились по всему миру.

«Мать-Земля, Отец-Небо, услышьте свою дочь и помогите ей! Сын, что сверг вас, стал самым безумным из Титанов, самой развращённой и чудовищной тварью. Он проглотил пятерых ваших внуков, но в моём чреве растёт ещё один. Помогите мне спасти его – и я сделаю так, что он всегда будет вам верен».

Арес

На последнем году школы я встречался с девчонкой с длинными белокурыми волосами и задом, круглым как шар.

Голос у неё был самый гнусавый из всех, что я слышал в жизни, и до сих пор я не встречал никого с голосом хуже. Но Дженнифер Бенсон была убийственно красива, а секс с ней – огонь. Я делал всё, чтобы она говорила поменьше.

В день, когда я поставил точку, она пустилась в бесконечные тирады о том, как я раню её чувства, как она меня любит и прочую скукотищу.

Когда я перебил её: «Не могла бы ты написать всё это в письме? Терпеть не могу звук твоего голоса», – она ответила фразой, которую я ношу с собой до сих пор и вспоминаю в разные моменты жизни:

«Арес, однажды твоя неспособность думать, прежде чем открыть рот, тебе дорого обойдётся».

Она ещё и влепила мне пощёчину. Но это, признаться, мне даже понравилось, так что не жалуюсь.

В общем, она была права. Уже обходилось. Не так дорого, как ей мечталось, но выводы я сделал. Например: если ты – единственный рядом, когда у дамы вырывают сумку, и она просит тебя помочь догнать вора, отвечать: «Сама виновата, держать надо крепче», – не лучший выбор.

Сейчас, когда столовую окутала тишина и все уставились на экран с поставленным на паузу видео, мне очень хочется озвучить то, что вертится в голове. Это как раз тот случай, когда не стоит. И в мозгу уже визжит тот самый гнусавый голос Дженнифер – скрипучий и бесюче-навязчивый.

Жаль, что я не трачу время на лишние размышления перед тем, как действовать.

– Итак, – начинаю, чувствуя, как Зевс впивается в меня взглядом, – долго ещё мы будем делать вид, что нас тронул этот домашний архив Джареда Лето в нежном возрасте?

Отвечает, на удивление, именно Саркофаг:

– Это потому, что ты не понимаешь, что это значит, Арес. – Он делает паузу, которая в его больной голове, видимо, кажется эффектной. В глазах – знакомая безумная искра. – Начало всего.

Произнесённое им шёпотом «начало всего» вызывает у Лиама сдавленный звук; увы, он так и не ушёл. Он прикрывает рот ладонью, глаза расширены – будто понял, к чему клонит Кронос.

Я остаюсь невозмутим:

– Сознаёшь, что ты всё равно ничего нового не сказал?

Он сознаёт. И наслаждается этим. Он хочет вычеркнуть нас. Если я люблю называть нас «здоровой частью семьи», то Кронос видит в нас побочный ущерб. Проклятие.

Хейвен вскакивает так резко, что пугает и Гермеса, и Хайдеса. Её тело едва заметно дрожит – и всё же я вижу, каких усилий стоит ей держать себя в руках. На один короткий миг мне даже жаль её. Потом – нет. Мне это не свойственно. Меньше эмпатии – крепче нервы.

– Есть мантра, которую я повторяла всю жизнь, – бормочет она. – В мире есть два типа людей: одни видят стакан наполовину полным, другие – наполовину пустым. Я выбрала середину. Я вижу стакан таким, какой он есть: просто стакан с водой. Неважно, сколько в нём есть и сколько не хватает. Важно, что что-то в нём есть.

Теперь Хейвен смотрит на Аполлона. Тот всё так же склоняет голову, не в силах встретиться взглядом. С какой стати? За эти месяцы я заметил одну штуку: этот парень не умеет держать зрительный контакт с Хейвен. Я изучал её внимательно – и тех, кто вокруг.

Он что, и правда такой стеснительный?

– Всё, на чём я строила свою жизнь, – продолжает Коэн, – это единственное воспоминание из того времени в приюте. И единственное – это вот этот маленький урок Аполлона.

Молчание.

Посейдон проходит у меня за спиной – тянет за собой привычный запах соли. Он подходит к телевизору, чтобы рассмотреть видео поближе.

– Как ты, Хайдес? – спрашиваю я с ухмылкой. Он вскидывает на меня взгляд. – Ревнуешь?

– Ему не к чему ревновать, – вмешивается Рея. Если я называю Кроноса мумией, то она ушла дальше: вечно неподвижная, вечно молчаливая, мимика – как у валуна.

Слышать её голос – уже чудо. А когда говорит – редко что-то умное. – У Аполлона и Артемиды особая связь, да, они как близнецы. Дополняют друг друга. Но братьев любят одинаково. Артемида будет любить обоих.

Как и ожидалось.

– «Будет любить» – это в каком смысле? – я её поддеваю, но мне и правда любопытно, куда они клонят. – Вы решили перейти на инцест как у «настоящих» греческих богов?

Она меня игнорирует. И правильно.

Кронос нажимает ещё одну кнопку на крошечном пульте – экран снова уходит в стену. Я знаю, он что-то готовит. Сильное ощущение, что это ещё не всё. Он говорил о истине. О тайне, которую Аполлон скрывает от Хейвен. Но… это и есть всё? Хейвен построила часть своей жизни на коротком эпизоде с Аполлоном в детстве? Почему же он отказался рассказать? Лёгкие деньги, часть долга закрыта… солидная помощь. Не то чтобы это выглядело страшной правдой – по сравнению с тем, что вскрылось на днях.