Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"
Автор книги: Хейзел Райли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)
У меня отвисает челюсть. Лиам, Посейдон и Арес таращатся на меня – удивлённые и явно заинтересованные.
– Хайдес тебе рассказал?
Он кивает:
– Мы же братья. Делимся. И тебе стыдиться нечего. Я вообще-то твой лучший друг, да? – Я показываю глазами на троих, которые не перестают пялиться. Он кривит рот: – Упс. Теперь и они в курсе. Но повторюсь: стыдиться нечего.
Поскольку я человек очень зрелый и совершенно не обидчивый, я вырываю листок из тетради Лиама и стаскиваю его ручку. Пишу:
Очень хочется набить тебе морду. Свободен встретиться в спортзале позже?
Мну бумажку и запускаю её в Хайдеса. Комочек падает прямо на его книгу. Он хмурится и разворачивает записку. Пока читает эти две крошечные фразы, кадык у него заметно дёргается. В конце – улыбается.
Аполлон украдкой косится, нахмурив лоб:
– Почему она хочет тебя побить? – бормочет своим низким голосом.
– Потому что я сказал Гермесу, что мы с ней, вот прямо в библиотеке, занимались оральным сексом, – объясняет Хайдес.
Моя челюсть и правда может стукнуться о стол.
Аполлон поднимает обе брови:
– Я не просил настолько вдаваться в детали, но… ну… за вас, пожалуй.
Когда возвращаюсь к своему столу, Лиам, Посейдон и Гермес уже щебечут о чём-то другом. И впервые я благодарна их гиперактивности и полной невозможности фокусироваться дольше пяти секунд на одной теме.
Арес тем временем тычет меня локтем, требуя внимания:
– Так ты прям плохая девочка, Коэн, а? Нравишься мне всё больше.
– А мне ты стабильно поперёк горла. Так что закрой пасть.
Следующий час эта четвёрка рубится в «Имена, вещи, города». У каждого – лист и ручка; доходят до двадцати букв алфавита. Арес пытается мухлевать как может, Лиам старается так трогательно, что почти вызывает слёзы, Посейдон не блещет, но кайфует всё равно. В финале побеждает Лиам и орёт так, что весь зал вздрагивает.
Насытившись играми, они занимаются своими делами. Арес залипает в свои телефонные игрушки, Лиам что-то черкает в тетради, Посейдон грызёт карандаш над книжкой, а Гермес вытаскивает квадратную пурпурную подушечку и отрубает за пару минут.
За соседним столом все уткнулись в учёбу. И Хайдес тоже. Обычно он чувствует, когда я таращусь, и отвечает взглядом.
Я пользуюсь моментом, хватаю телефон. Быстро прячу его в задний карман джинсов, оглядываюсь – и встаю нарочито непринуждённо. Никто ничего не спрашивает и не смотрит. Кажется, все взгляды тянутся к Хайдесу.
Я ныряю в пустой ряд и ухожу в самый конец. Набираю номер, который, как думаю, принадлежит Дионису, и опираюсь на стеллаж, слушая гудки.
– Алло? – похоже на его голос.
– Это Хейвен.
Тишина. Звук – будто что-то поставили на твёрдую поверхность.
– Ты умная.
– Звучишь удивлённо, и мне это не нравится. – Мимо проходит студент, вопросительно зыркает, но не останавливается. – Неважно. Я хочу знать всё. Встретимся.
– Сейчас? Не могу. – В голосе что-то странное.
– Почему? Что у тебя такого важного?
– Фильм смотрю. И я слегка пьян.
Закатываю глаза. Нет, в этой семейке никто не «сохранился».
– Думала, ты не помешан на мифологии, как твои. А выходит, соответствуешь имени.
Пауза такая длинная, что я успеваю решить: не услышал.
– Я пьян не потому, что меня зовут «Дионис», а потому что люблю алкоголь. Мифология ни при чём.
– Как скажешь. Тогда – завтра? – Вспоминаю важное: – А ты где вообще живёшь? Чем занимаешься? Где ты?
Он хихикает; на фоне – голоса актёров.
– Я учусь в Йеле, Хейвен.
– Что? – срываюсь слишком громко. – Это как?
– Ты правда меня не помнишь, ма шери?
Теперь мне и впрямь любопытно и непонятно. Помнить его? Такое лицо не забудешь… и всё же я не помню.
– Нет, точно нет.
В ответ – вздох.
– Дионис? – зову.
– Мы сидели рядом на собрании для перваков в сентябре. Было весело. Я специально говорил с сильным французским акцентом, а ты запаниковала. В конце сказала мне «уи» и убежала, – фыркает.
Этого хватает, чтобы память щёлкнула. Точно. То самое собрание. Он прикинулся, будто плохо знает английский, чтобы троллить меня. Самая длинная получасовая пытка в моей жизни – а он просто развлекался.
– И как ты прятался от Ареса и Геры?
– Живу в другом общежитии. В Йеле их много. А когда надо – приходил сюда оставить тебе записку, – объясняет так, словно это нормально.
Проверяю, сколько мы болтаем: надо возвращаться, пока никто не насторожился. Зевс, к примеру, вполне способен всё испортить.
– Мне пора бежать. Пришли место и время в смс. Я хочу увидеться, – быстро говорю. – Пока.
– À bientôt, Paradis. («До скорого, Рай», по-французски.)
Я делаю пару глубоких вдохов и натягиваю на лицо выражение «всё норм». Выхожу из укрытия – и едва не умираю от испуга: врезаюсь в Ареса. Он опирается на стеллаж, руки скрещены.
Цокает языком:
– Есть что скрывать, Коэн?
– Нет.
Пробую обойти – он перехватывает запястье и неприятным толчком отбрасывает обратно:
– Надеюсь, ты не настолько тупая, чтобы тайком встречаться с моим братом. Скажи, что ты не тупая.
Я мрачнею:
– У Диониса, похоже, есть ответы.
– У Диониса в крови больше алкоголя, чем крови. Он ненадёжен, – жёстко чеканит. И на миг я ему верю. А потом вспоминаю, кто говорит. Арес.
– Это моё дело, – выплёвываю. – В любом случае у меня есть Хайдес. Обсуждать буду с ним. Не с тобой.
Он будто обижается. На секунду. Тут же натягивает фирменную наглую мину и кивает в сторону окон:
– Погодка – что надо, да?
Резкая смена темы сбивает меня на шаг.
И правда, небо снова свинцовое, тяжёлые серые тучи. Кроны деревьев треплет порывистый ветер. Любимая погода Ареса – я уже поняла. И ещё – что за этим есть что-то большее. Его тело каменеет, брови едва сдвинуты.
– Ты часто так говоришь. Зачем?
Он вздрагивает и медленно наводит на меня резкость:
– Просто фраза. Ничего важного. Пойдём к своим.
Я не давлю. Немного страшно – вдруг я начну понимать Ареса. Проще не выносить его, чем сопереживать. Потому иду молча – и внезапно ловлю себя на том, что мне грустно от этой короткой перепалки.
Первым нас встречает взгляд Хайдеса. Будто читая его мысли, Арес говорит:
– Да, мы целовались взасос за стеллажом. Надеюсь, тебя не напрягает.
Окей. Волна ярости к Аресу возвращается мгновенно.
В шесть вечера происходят три вещи: Гермес просыпается после обеденного «пятачка», Арес проходит-таки уровень Candy Crush, на котором застрял полчаса, и на улице начинает лить стеной.
Библиотека наполняется шумом ливня без передышки. Небо темнеет, с фиолетоватым сиянием, от которого не отвести глаз. Внезапная молния на миг выхватывает из мрака столы у окон.
Краем глаза вижу, как пальцы Ареса судорожно сжимают телефон. Руки немного дрожат, но через несколько секунд он берёт себя в руки.
Грохот грома заставляет меня вздрогнуть, а Лиама – издать придушенный писк. Следом – ещё мощнее; люстра метрах в трёх от нас вздрагивает. Лампочка гаснет на секунду – и снова загорается.
– Ненавижу такую погоду, – бурчит Посейдон. – Скучаю по Стэнфорду и Калифорнии.
Новый гром, новый всполох – и все лампы гаснут. Библиотека погружается в темноту; свет – только от мониторов. Шёпот растёт и быстро превращается в суматошный гул.
Ослепительный луч фонарика телефона бьёт мне в глаза – я жмурюсь.
– Герм!
– Ой, я тебе в глаза? – Он отводит луч и заливает соседний стол. Хайдес с Аполлоном закрывают лица, показывая, что их слепит. Гермес в ответ хихикает и водит лучом, чтобы «танцевал» у них по щекам.
– Уважаемые студенты, – женский голос взрывается в динамики, – из-за грозы по зданию произошёл блэкаут. Мы работаем над восстановлением, но непогода вызвала перебои по всему району. Просим возвращаться в общежития и не выходить без необходимости. Спасибо.
Раздаётся грохот двигаемых стульев и шаги – все исполняют распоряжение. Мы тоже. Лиам рассказывает, как в его хомяка ударила молния, а Гермес поддакивает с изрядным драматизмом. Кажется, зверька звали «Фасолька», он был белый.
Мы светим себе фонариками телефонов. Зевс и Аполлон первыми торопятся к выходу, за ними – Афина и Афродита.
Хайдес оказывается рядом в ту же секунду:
– Не шуми и ничего не говори.
У меня нет времени ни удивиться, ни спросить. Его руки обхватывают меня за талию и рывком утаскивают в сторону – в пустой проход между двумя рядами стеллажей. Движение такое быстрое, что идущие сзади проходят мимо, даже не заметив.
Лиам, Посейдон, Гермес и Арес – последние. Хайдес приглушил свет экрана, чтобы они не обернулись на вспышку.
– Что ты делаешь? – шепчу, лишь убедившись, что они далеко.
Хайдес кладёт телефон на деревянную полку экраном вверх – единственный источник света. Где-то ходит заведующая библиотекой, и яркий фонарь выдал бы нас.
– Мне нужно задать тебе вопрос, Хейвен, – в голосе легкая досада, приправленная нежностью.
– Какой?
Он замыкает меня между собой и полкой. Поднимает руку и цепляет ладонь за верхний ряд над моей шеей:
– Сообщаю, что утром я заметил, как ты проверяла, занят ли я книжкой, и ускользнула с телефоном в заднем кармане. Ты нашла способ связаться с Дионисом?
Я вздыхаю. От него ничего не спрятать. Или это я дурында.
– Да. Я позвонила ему и попросила встретиться.
Хайдес молчит. Ждёт, что я добавлю?
– Ты злишься, потому что я сделала это не вместе с тобой?
Контуры его лица проступают чётче – глаза привыкают к темноте. Лоб хмурится:
– Я не злюсь на тебя. Я просто хочу быть включён в каждый шаг этой истории. Потому что это моя вина, что ты в неё угодила.
Я нервно усмехаюсь:
– Это не твоя вина. Я сама упрямилась – хотела играть с вами… с тобой. Не смогла держаться подальше. И теперь принимаю последствия.
Он изучает меня пару секунд, потом мягко берёт прядь моих волос и проводит по ней пальцами:
– Принять последствия – не значит разгребать всё в одиночку. И ты не могла знать, насколько безумен мой отец. Я и сам не представлял, что он зайдёт так далеко.
– Прости, но я всё равно буду думать, что виновата.
– А я всё равно буду говорить, что это не так.
Я улыбаюсь – он отвечает.
– Если бы я выбрала Стэнфорд, а не Йель, может, всё сложилось бы иначе.
Его лицо мгновенно каменеет. Я касаюсь его руки – молчаливое «эй», но он не отвечает. Отпускает мои волосы и прикусывает губу, утонув в мыслях, к которым меня ещё не подпускает.
– Стэнфорд и Йель всегда были твоими главными выборами? В каком возрасте решила поступать именно туда?
Не понимаю, к чему он.
– Кажется, лет в тринадцать. Ньют всегда топил за Йель и делал всё, чтобы затащить меня учиться с ним. Однажды купил две белые футболки и синим несмываемым маркером нарисовал на них «Y» Йеля. – От воспоминания сводит грудь.
– Хейвен… ты осознаёшь, что твои два топ-выбора – те же самые школы, где учимся мы и мои кузены? – Стоит ему это произнести – и меня накрывает. – Не кажется ли тебе странноватым совпадением?
Ещё как.
– И разве не ещё страннее, что я выбрала именно ту, где дети Кроноса Лайвли? Вместо той, где его племянники, которых он, между прочим, терпеть не может?
Хайдес сжимает челюсть и кивает:
– Кто-то ему сказал. Вопрос – кто: твой отец или Ньют?
Лёд растекается по венам. Друзей в старшей школе у меня почти не было – так, поверхностные знакомые: поесть вместе, поболтать у шкафчиков. Отец и Ньют всегда были единственными, кто знал меня. Знал мои мечты и желания. Каждое моё движение.
– Невозможно, – выдыхаю наконец. – Невозможно, чтобы кто-то из них меня предал.
– Это могло быть не специально, – пробует он. И, заметив мой надвигающийся срыв, берёт моё лицо ладонями и заставляет смотреть в глаза: – Хейвен, эй. Причин может быть много. И такие, где ни отец, ни Ньют не при делах. Ты бы удивилась связям Кроноса. Единственное, что мы можем – дать шанс Дионису. Пока.
Я киваю. Мысль о том, что семья меня предала, невыносима. Прежде чем я успеваю утонуть в панике, гром рвёт воздух и разносит в щепки мои клетки-мысли.
Я возвращаюсь в настоящее. Возвращаюсь к Хайдесу. Но одной ногой – всё ещё в завтрашнем дне.
– Раз с вопросами покончено, перейдём к чему-то приятнее… – шепчет он, вплетая пальцы в мои распущенные волосы. – Может, поцелуй, Persefóni mou?
В голове пустеет – остаются только его губы.
– Да.
Хайдес наклоняется и проводит губами по моей щеке; касается подбородка и замирает у уголка рта. Отстраняется на миллиметр:
– Урок греческого № 2: naí значит «да».
Я сглатываю.
– Thes éna filí, Persefóni mou? Хочешь поцелуй, моя Персефона? – горячее дыхание щекочет кожу, и меня пробирает дрожь.
Он, наверное, думает, что я забыла его уроки. Отчасти – да. Но если есть что-то, кроме «я тебя люблю», что я не забыла, – так это как просить поцелуй:
– Fílisé me, Ádis mou.
Глухой звук срывается у него из горла и прорывается наружу хрипловатым стоном. Он кладёт ладонь на мой затылок, поворачивает мою голову и прижимает нас плотнее, целуя. Не ждёт ни секунды, чтобы ворваться языком и закрутиться с моим – быстро, жадно.
Мне сразу не хватает воздуха, и я отрываюсь ровно настолько, чтобы вдохнуть.
– Знаешь, о чём я иногда думаю? – спрашивает он.
Сердце долбит болезненным ритмом:
– О чём?
– Что будто знаю тебя всю жизнь. Не могу объяснить, Хейвен, но такое чувство, что мы уже встречались.
Я улыбаюсь краешком губ и прикасаюсь к нему лёгким целомудренным поцелуем.
Хайдес раскрывает рот, чтобы продолжить, – но новый гром сотрясает нашу тишину. Я подскакиваю, сердце спотыкается. Наверное, у меня испуганное лицо, потому что он серьёзнеет и вглядывается внимательно:
– Ты боишься гроз?
– Нет, – вздыхаю. – То есть… мне они не нравятся. Терпеть не могу. Впервые мне стало страшно, когда я была маленькой. Помню, как прибежала к Ньюту в кровать – отец ночами брал подработки. Брат придумал игру, чтобы отвлечь меня. По очереди называть что-то, что пугает больше, чем гроза за окном. Сказал, что так мы справимся вместе. Я почти сразу уснула. И с тех пор, как только гремело, Ньют вставал и приходил ко мне. Мы играли, пока я не вырубалась. Он никогда не засыпал раньше меня. А теперь… – вижу Ньюта в больничной постели, в коме, и зажмуриваюсь, – …теперь гроза напоминает мне о нём.
Хайдес слушает молча, на лице смесь печали и злости. Ничего не говоря, он забирает телефон и засовывает мне в задний карман джинсов. Потом протягивает руку:
– Пойдём со мной.
Я открываю рот.
– Без вопросов, если сможешь.
Я хватаю его за руку и позволяю вывести меня из библиотеки. Коридоры тёмные, тишина – только стук наших шагов по полу.
– Не думаю, что смогу не задавать вопросы, – признаюсь, миновав общежития.
– Ну и ладно. Постарайся.
– Остроумно, – закатываю глаза.
Добираемся до атриума – он тоже пуст. Видеть Йель таким тёмным и опустевшим неожиданно грустно. Мне нравится постоянная беготня студентов. Нравится знать, что вокруг есть чьи-то жизни, кроме моей, о которых я ничего не знаю и с которыми, уверена, у меня гораздо больше общего, чем кажется.
– Ты что делаешь? – взвизгиваю. Упираюсь пятками в пол и выдёргиваю руку из ладони Хайдеса. – Ты ведёшь меня на улицу? Там ливень. И гром. И молнии.
Он фыркает:
– Я же не собираюсь привязывать тебя к дереву, Хейвен. Хотя, кто знает, может, «удар молнии» тебе к лицу.
Я его игнорирую и смотрю сквозь стеклянные двери. Вода стеной, вдали сверкания. Гром заставляет меня отступить. Но стоит взгляду упасть на Хайдеса – и что-то меняется.
Он снова протягивает руку – с самой тёплым улыбкой, какую я на нём видела.
– Потерять одного из моих братьев, – шепчет.
Я прищуриваюсь:
– Что?
– То, чего я боюсь, – уточняет. Он играет в нашу с Ньютом игру. – Я до смерти боюсь потерять Гермеса, Афродиту, Афину и Аполлона. Они для меня всё.
Ком подступает к горлу. Он ждёт, чтобы я тоже сказала, чтобы мы играли вместе.
– Потерять Ньюта, – добавляю.
Серый в его глазах темнеет, налаживает тень боли на идеальное лицо.
– Потерять тебя, – говорит он.
– Потерять тебя, – эхом повторяю.
Он делает шаг ко мне, едва шевелит пальцами свободной руки – ещё один немой призыв.
– Но мои братья живы. А Ньют в соседней больнице и продолжает бороться. Ты здесь. Я здесь. – Кивает на бурю за дверями. – А это всего лишь один из многих наших ливней. Он пройдёт.
Я берусь за его руку, всё ещё колеблясь. Хайдес тут же подтягивает меня к себе.
– Как там звучала та фраза… про танцы под дождём? – бормочу.
– «Жизнь – это не о том, как пережить бурю, а о том, как научиться танцевать под дождём», – подсказывает.
Свободной рукой он опускает ручку ближайшей двери и резко распахивает её.
Я судорожно сглатываю, пока Хайдес подходит к порогу. Когда он делает шаг наружу, мне хочется отдёрнуть руку и извиниться: я не могу. Но не придётся – Хайдес меня никогда ни к чему не принуждал и не станет. Он размыкает наши пальцы и выходит один, под ливень.
Через считанные секунды он промок до нитки. Чёрные пряди прилипают ко лбу, он отбрасывает их назад движением ладони. Вода висит на ресницах, и каждый раз, моргнув, он распыляет капли в воздух.
Он отступает подальше и раскидывает руки. Останавливается в паре метров от меня, подальше от дерева, посреди мокрой травы. Улыбается. Широко, светло – в полном контрасте с чёрным небом и молниями.
– Иди ко мне и танцуй со мной под дождём!
Это нелепо. И он это знает – вот что трогает. Он мог вернуть меня в комнату и сидеть в тепле, сухой и спокойный. Вместо этого намокает, лишь бы отвлечь меня от мыслей о Ньюте.
Я делаю два шага наружу. Дождь бьёт по мне в полную силу, холод пробирает. За секунды я вся мокрая, волосы тянут воду, капли катятся по лицу. Я чувствую их на губах и слизываю.
Добираюсь до Хайдеса с растянутой улыбкой:
– Ты правда хочешь танцевать под дождём?
– Думаю, это была метафора. Танцевать под дождём – значит принять, что солнце не всегда, и бури – часть жизни. Разве нет?
– А вдруг имелся в виду настоящий танец, – делаю вид, что задумываюсь.
Он берёт меня за предплечья и притягивает к себе:
– Иди сюда и крепко обними, – приказывает мягко.
Пока мои руки обхватывают его талию, его ладони ложатся мне на лицо – тянут ближе, и он целует меня. Поцелуй со вкусом дождя, лёгкой глупости от того, что мы творим, и благодарности.
Когда мы отрываемся, Хайдес заправляет мокрые волосы мне с лица:
– Я бы остался с тобой здесь навсегда, – шепчет в мои приоткрытые губы.
– Под дождём, посередине йельского двора?
Он усмехается и сразу становится серьёзен. Его глаза прибивают меня к месту – такие красивые, что перехватывает дыхание:
– Просто с тобой.
Я кладу голову ему на грудь и прижимаюсь. Сквозь ветер и шум дождя слышу его сердце – оно скачет, как моё.
– Ты от меня не избавишься.
Его трясёт от озноба:
– И отлично. Потому что я безнадёжно в тебя влюблён.
Я запрокидываю голову, чтобы увидеть его:
– А я…
– Ребят, вы какого чёрта творите?
Мы синхронно оборачиваемся. На пороге – Лиам, Гермес и Посейдон. Лица – любопытные. Позади них Афина, Афродита, Аполлон, Зевс, Гера и Арес таращатся, как на сумасшедших.
– Учимся танцевать под дождём! – выкрикиваю. – Пошли с нами. Поиграем!
Большая семья Лайвли плюс Лиам переглядываются.
– Вы чокнутые? Тут льёт, – отзывается Афина.
– Знаешь, что хуже Дивы? – складывает ладони рупором Гермес. – Дива с насморком. Марш обратно!
Хайдес уже собирается поддержать мою агитацию, но Лиам с Посейдоном нас опережают: выскакивают под ливень, за секунду становятся мокрыми и бегут к нам.
– Я сегодня ещё не успел в душ, – сообщает Лиам, выплёвывая воду. – В каждом выборе есть смысл.
Посейдон валится в траву и машет руками-ногами, как будто делает снежного ангела. Потом размахивает рукой в воздухе, зазывая остальных:
– Ну же! Все – наружу!
Афродита подтолкнула Афину, и та, не ожидая, вываливается под дождь. Возразить не успевает: сестра обгоняет её бегом, её хрустальный смех наполняет вечернюю тьму – такой красивый, что на мгновение заглушает бурю.
Аполлон, Арес, Зевс и Гера остаются внутри, но подходят ближе – смотреть. Готова поклясться: у всех – по маленькой улыбке. Арес скрещивает руки, чуть качает головой, что-то беззвучно говорит мне губами – я не разбираю. Улыбаюсь в ответ – и, как по волшебству, его рот тоже расплывается в доброжелательной складке.
Это длится миг. Кто-то подхватывает меня на руки и, как мешок, закидывает на плечо. Восторженный визг Гермеса подтверждает догадку. Я пытаюсь возмутиться, но он носится по газону так, будто я невесомая:
– Держись крепче, «Маленький рай»!
Он виляет слишком рискованно, и я пару раз едва не соскальзываю. В итоге спотыкается он сам – падает первым, а я плюхаюсь сверху. Мы оба разражаемся смехом – пополам из боли и восторга, – и он меня заражает.
– И чего вы тут? – выдыхает меж смешками, пытаясь перевести дух.
– Я не люблю грозы. А Ньют, чтобы меня отвлечь, придумал игру: по очереди называть то, чего боишься больше, чем гром. Хайдес повторил со мной.
Я приподнимаюсь и заглядываю в лазурные глаза Гермеса. Он всё ещё улыбается, но смеяться перестал; лицо постепенно собирается.
– Разочаровываешь. Я надеялся, вы решили трахаться под дождём.
А я-то думала, он скажет что-нибудь серьёзное. Я лохмачу его мокрые волосы, он дёргает за прядь моих в ответ.
– Бесчувственный.
Он корчит язык:
– Хочешь знать что? Если не брать во внимание бред моего отца – про усыновить тебя и сделать Лайвли, – я и так чувствую тебя нашей. Но не как Артемида. И не как Персефона. Как Хейвен. Ты – Хейвен Коэн, и это прекрасно.
Сердце тает, всплеск счастья проходит по мне дрожью до самых костей.
– И ещё я – «Маленький рай».
– Но это – только для меня, – подмигивает. Он подставляет мизинец, и я сцепляю свой с его – детская клятва.
Я люблю его так сильно, что это чувство почти невыносимо.
Крики Лиама обрывают наш трогательный момент. Теперь к нам присоединились и остальные. Если честно, у Зевса и Аполлона вид «лучше бы провалиться под землю», но ничего.
– Афина, – вещает Лиам, гоняясь за ней по всему двору, – ты и мокрая прекрасна. Как ты это делаешь?
Мы с Гермесом хохочем в унисон. В глубине души я знаю: даже Афина начинает питать к Лиаму что-то вроде нежности.
Я скатываюсь с Гермеса, но остаюсь лежать рядом, на траве. Смотрю на тех, кто вокруг. Семья Лайвли – большие фанаты яблок – с чудаковатыми родителями и опасными играми. И Лиам, который вроде бы вообще ни при чём – и при этом будто рождён быть с нами.
Вот что значит «танцевать под дождём». Принять, что солнце не вечно, и найти тех, кто останется под бурей вместе с тобой.
Глава 24. ХИРОН
Хирон был мифическим существом с телом коня и торсом человека. Его описывали как красивого кентавра. Его природа олицетворяла союз божественного и природного.
Он был известен своей мудростью, добротой и знаниями в искусстве и науках. Хирон был учителем и наставником многих героев и мифологических фигур. Среди его самых знаменитых учеников были Ахиллес, Асклепий, Геракл и Ясон.
Он обучал их музыке, медицине, охоте, поэзии и военному делу.
Лиам в пятый раз смотрит на часы и тяжело вздыхает. С тех пор как мы уселись в кафетерии на ужин, он не отрывается от циферблата. Я начинаю уставать.
– Что тебя гложет, Лиам? – сдаюсь я наконец.
Под столом Хайдес крепче сжимает мою ногу.
– Обязательно было спрашивать?
– Седьмое января. Думаю, время вышло, – отвечает он.
– Время для чего? – вмешивается Гермес с набитым ртом спагетти с соусом. Белый свитер уже в четвёртой новой кляксе.
Лиам ковыряет вилкой в тарелке с фрикадельками.
– Мои родители забыли подарить мне сладости от Бефаны. Я жду ещё с шестого.
За столом воцаряется тишина. Теперь все уставились на Лиама. И братья Яблока, и кузены Яблока.
– Сладости от Бефаны? – переспросил Аполлон, растягивая слова.
Арес подталкивает Афину локтем:
– Он про тебя говорит, Бефана?
Афина не удостаивает его ответом. Просто поднимает вилку и со звоном вонзает её зубцы в стол – в сантиметре от пальцев Ареса.
Тот дёргает руку и отшатывается.
– Ты психопатка, честное слово. – Он выдерживает паузу и вдруг ухмыляется: – Но, может быть, ты мне начинаешь нравиться.
– В Италии есть праздник, которого здесь нет, – объясняет Лиам. – Он называется Эпифания. Вечером 5 января дети вешают чулок, и ночью Бефана наполняет его сладостями, если ты был хорошим. А если плохо себя вёл, получаешь уголь.
У меня вырывается новый вопрос:
– Но почему ты, американец, отмечаешь итальянский праздник?
Лиам хлопает глазами, как будто я спросила глупость:
– Потому что моя мама итальянка. Я наполовину итальянец. Моё полное имя – Лиам Джузеппе Бейкер.
– Лиам, это потрясающе! – оживляется Афродита. – А из какого города твоя мама?
Краем глаза я замечаю, что Арес пытается запустить фрикадельку с вилки катапультой. Кусок мяса взлетает и с хлопком падает прямо в салат Аполлона. Тот замирает и смотрит в тарелку. Даже не видя, он прекрасно понимает, кто это сделал.
– Прости, Джаред Лето. Я целился тебе в лицо, а не в еду.
Прежде чем Аполлон вскочит и схватит его за горло, Гермес кашляет и обращается к Лиаму:
– Так, где же родилась твоя мама?
– В Риме. В столице, – отвечает тот. – Это волшебный город. Полный истории, жизни, искусства и культуры. Там можно часами гулять и не уставать, потому что вокруг всё невероятно красиво.
Мы замолкаем. На фоне только гул голосов студентов.
– Самая длинная связная речь, что я от него слышал, – констатирует Хайдес.
– Я всегда мечтала побывать в Риме, – признаётся Афродита. Её голубые глаза сияют, щёки вспыхивают румянцем. – Ты часто там бывал?
– Нет, ни разу.
Хайдес прищуривается.
– И как же ты тогда… Ладно, забудь.
***
Последние дни были… спокойными. И пустыми. Мы проводим дни в библиотеке, вечерами ужинаем в кафетерии и расходимся спать. Все уставшие, даже Гермес, обычно неиссякаемый и бодрый. Не то чтобы у него были особые причины устать: он читает в библиотеке час, а потом устраивает себе «перерывчик для сна» на три.
Каждое утро меня будит Арес, который орёт Should I Stay or Should I Go в душе, с полотенцем на бёдрах. И, клянусь, каждый день он завязывает его всё ниже. Соседи продолжают стучать и оставлять записки. Думаю, уже весь коридор нас ненавидит. Упрямый и задиристый характер Ареса только подливает масла в огонь: отвечать на каждую бумажку он считает своим долгом. Так началась холодная война, в которую я втянута против воли.
Я уже трижды навестила Ньюта в больнице. Его рука всё так же сжата в кулак, неподвижная, несмотря на усилия врачей. Показатели стабильны: хорошо, что не хуже, плохо, что не лучше. Когда я поделилась с Хайдесом тревогой насчёт страховки, он меня успокоил: Кронос всё оплатил. Сначала я не могла в это поверить, потом поняла, что это вполне в его духе. Жалкая попытка влезть ко мне в голову, заставить поверить, будто он не такой уж и плохой.
Дионис после нашего звонка в библиотеке пропал на несколько дней. Сегодня днём, буквально пару часов назад, прислал простое сообщение:
Планетарий, полночь. На этот раз никаких случайных удушений, клянусь. Только ты и Хайдес. Да, я уверен, что ты ему всё рассказала. Но без остальных, особенно без моих брата и сестры.
Поэтому мы с Хайдесом держим всё в секрете. По крайней мере пытаемся. От Аполлона и Зевса скрыть сложно. С Гермесом, Лиамом и Посейдоном куда проще – они настолько витают в облаках, что и конец света проспят.
– Ты доела? – спрашивает Хайдес шёпотом, глядя на мой пустой поднос. Там осталось только красное яблоко.
Я киваю, вытираю руки салфеткой.
– Пошли? – шепчу я, чтобы нас не услышали любопытные.
Он помогает мне встать, обнимает за плечи, и я обвиваю его талию рукой. От его близости мне спокойно. Хайдес тянется и забирает яблоко с моего подноса. Откусывает и, проглотив, говорит:
– Пошли.
Мы идём сквозь зал, и студенты Йеля смотрят на нас, будто на самое яркое шоу дня. На полпути Хайдес протягивает мне яблоко, я тоже кусаю и заставляю его улыбнуться.
Сладость плода разливается по рту, сок хрустит на зубах.
– Уже полюбила красные яблоки? – дразнит он.
И, хотя на нас всё ещё пялятся, я сокращаю расстояние и целую его. На его языке чувствую вкус фрукта и, даже оставаясь поклонницей жёлтых яблок, шепчу:
– В твоём поцелуе они определённо вкуснее.
Дверь захлопывается за нашими спинами, оставляя снаружи шёпот и любопытные взгляды.
***
Планетарий оказался ещё прекраснее, чем я помнила. Это одно из тех мест, которое никогда не приедается. Мне кажется, будто с последнего раза прошла целая жизнь.
Как и прежде, Хайдес исчезает в темноте. Я жду, пока он включит свет. Когда оживает купол и в центре вспыхивают планеты, я закрываю за собой дверь и двигаюсь вперёд.
Он стоит рядом с трёхмерной моделью Земли. Голубые и зелёные огни ложатся на его лицо. Он смотрит на меня странно, отчего я замедляю шаг.
– Что случилось?
– На днях я думал о тебе…
– Только на днях? – я подхожу ближе и улыбаюсь вызывающе. – Сомневаюсь, что я у тебя просто мимолётная мысль.
Он закатывает глаза:
– Ты не мимолётная. Ты навязчивая. Большая заноза в моей жизни.
Я открываю рот, чтобы возразить, но он обхватывает меня за талию и притягивает к себе. Я упираюсь подбородком в его грудь и всматриваюсь в глаза.
– Так о чём ты думал?
– О том, что я ни разу не пригласил тебя на свидание. Нормальные пары так делают. – Его объятия крепнут, его запах свежести и чистоты кружит голову. – Я представил параллельную реальность: ужин в ресторане, я волнуюсь, еду за тобой с букетом цветов. Какие твои любимые?..
– Подожди, букет цветов? Ты хотел сказать – корзину красных яблок?
Он щипает меня за бок, и я подпрыгиваю от щекотки.
– Твой любимый цветок?
– Голубой гималайский мак, – отвечаю без колебаний.
Хайдес застывает с открытым ртом, потом вздыхает:
– Договорились на красных розах.
– Вообще-то слово «гималайский» не значит, что нужно ехать в Гималаи, – поддеваю я. – Его можно найти и ближе.
Он прижимает ладонь к моему рту, смеясь:
– Ты можешь хоть две минуты молчать? Или это уже мировое первенство по болтовне?
Я выдыхаю ему в кожу и киваю.
– Я бы подъехал к твоему дому, припарковался и постучал в дверь с букетом красных роз и фотографией голубого гималайского мака, – добавляет он саркастично. Я корчу ему гримасу.
– Я бы остался стоять, заворожённый, пару секунд, а потом сказал бы, что ты прекрасна, и сопроводил бы тебя к машине. Открыл бы перед тобой дверцу и повёз бы в ресторан с террасой, чтобы рядом с нами горели огни города, а над нами – звёзды.
Только когда он умолкает, я замечаю, что закрыла глаза и упиваюсь его словами, как ребёнок любимой сказкой на ночь.
– А потом? Ты поцеловал бы меня у двери, в конце? Ты из тех, кто целует на первом свидании, или из противоположного лагеря?
Прикосновение его пальцев к моей щеке заставляет меня улыбнуться.
– Я поцеловал бы тебя в тот самый миг, как оказался бы рядом, Хейвен. Не стал бы ждать до конца вечера.
Я довольно киваю, утопая в ощущении его рук и тепла его тела.
