Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"

Автор книги: Хейзел Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

О боже, я так взволнован. Конечно. Говори: что делать?

Отправляю голосовое с деталями плана и гашу экран.

Рука уже поднята, чтобы постучать, когда дверь распахивается. На пороге – Арес в шапочке для душа. На лице – короткая смешинка; завидев меня, он хмурнет.

– Привет, – всё равно здоровается первым.

– Привет, – отвечаю. – Поговорим?

– Нет. Не хочу, – парирует.

Он останавливается у записки, будто заранее знал, что найдёт её здесь. Интересно, сколько таких в день прилетает от соседей. Читает и хихикает. Только теперь замечаю у него за ухом ручку: вытаскивает и пририсовывает к записке фаллическую «иллюстрацию».

Потом сдёргивает лист, с гримасой отлепляет жвачку и той же жвачкой прилепляет записку уже на стену. Подтверждение простое: он не знает, кто автор, а стена – нейтральная территория, где это попадётся на глаза кому угодно.

Я иду за ним, а Арес ворчит себе под нос.

– Я же сказал, что не хочу разговаривать.

– А я говорю, что мне плевать, – отрезаю я. – Так что садись. – Указываю на диван.

Он остаётся стоять, привалившись к стене, руки заложены за спину. Косится на меня из-под густых ресниц, с таким видом, будто это я сделал ему что-то ужасное.

Я открываю рот, но он в тот же миг отворачивается и уходит в ванную. Намеренно. Только не знает, насколько я тоже упрям. Вздыхаю и иду следом, опираясь на косяк.

Арес стоит перед зеркалом, снимает шапочку для душа. У меня отвисает челюсть.

Он обесцветил волосы. Чёрные пряди превратились в жёлтый-блонд.

– Тебе нужно фиолетовый шампунь, – объясняю я, – он уберёт желтизну, и цвет станет натуральнее.

Арес бросает на меня взгляд.

– Значит, когда говорят, что ты ухаживаешь за волосами, это не шутки. Ты реально в теме.

Я пожимаю плечами. Он снова утыкается в зеркало. Потом наклоняется и начинает смывать состав, разбрызгивая воду во все стороны. Жду, пока закончит. Он остаётся с мокрыми волосами, даже не промокает их полотенцем.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я. Ожидаю услышать «не твоё дело», но вдруг…

Он поворачивается ко мне.

– Мне нужно было увидеть в себе что-то другое. Пусть даже незначительную деталь. Хотелось почувствовать изменения внутри, а если видишь их снаружи – мозг легче обмануть.

Я поднимаю брови.

– Осторожнее. Я ещё начну думать, что мы можем стать лучшими друзьями.

Он театрально кривится, отряхивая в мою сторону капли.

– Это всё, что получишь от меня сегодня. Ты хотел поговорить? Мы уже поговорили. Удовлетворись и свали.

Ну вот, вернулся в привычное русло.

– Я ещё даже не сказал, зачем пришёл.

Сначала он будто и не слушает: спокойно расчёсывается, потом переводит на меня взгляд – и в его глазах мелькает нехороший блеск. Он кивает на унитаз.

– Давай так: говори сколько хочешь, если позволишь мне тебя обесцветить.

– Отлично. Тогда пока, – отвечаю мгновенно и разворачиваюсь.

Его смех останавливает меня. Лёгкий, почти дружеский – никогда такого не слышал.

– Да ладно, Хайдес. Ну что тебе стоит? Волосы же отрастут. А вдруг блонд тебе даже к лицу? Или, скажем, белый.

Я закрываю глаза и тяжело выдыхаю.

– Для справки: блонд мне пошёл бы идеально. Но вот в твой парикмахерский талант я не верю.

Он показывает коробку с ещё одним порошком.

– Тогда руководи сам, шаг за шагом. А я буду делать – и слушать твои длинные нотации, Дива.

Я наставляю на него палец:

– «Дива» меня называют только братья и Хейвен. Не наглей.

Он поднимает руки, едва скрывая ухмылку.

– Принято. – Кивает снова на унитаз. Я вздыхаю и опускаюсь на крышку. Слишком ясно: пожалею.

Следующие десять минут Арес молча выполняет все мои инструкции, сосредоточенно кусая губу, глядя в зеркало. Господи, это катастрофа. Гермес получит ещё один повод глумиться. Будут тяжёлые дни.

– Ну? – нарушает он тишину.

Я едва сдерживаю смешок. Ребёнок. Делал вид, что ему плевать, а на самом деле рвётся узнать.

– Остальные в оранжерее Йеля, – начинаю коротко. – Афродита возглавляла клуб ботаники. Теперь, когда её нет… придётся отдать его кому-то другому. Но прежде мы хотели провести там вместе ночь – среди тех цветов, что она всё-таки вырастила.

Арес натягивает на меня свою шапочку, и я решаю промолчать.

– Звучит смертельно скучно. При чём тут я?

– Идём вместе, когда закончим с моими волосами.

Он останавливается, смотрит сверху с откровенным скепсисом.

– Даже не обсуждается. Мне плевать на цветочки и душевные разговоры, пока Джаред Лето плетёт себе косички.

– Хейвен хочет, чтобы ты был там.

Он сразу настораживается.

– Врёшь. – Потом замолкает и уточняет: – Правда она хочет, чтобы я пришёл?

Вместо ревности я чувствую жалость.

– Правда. Я пообещал, что попробую тебя уговорить, и она обрадовалась. Ей важно, чтобы ты перестал сам себя вычёркивать. Никто тебя не выгонял.

Арес прячет лицо, отходит к раковине и опирается на край, склоняя голову.

– Вам всем проще без меня. Признай честно.

– Честно? Проще без человека, который постоянно кидает пошлые намёки моей девушке, – отвечаю я. – Но в остальном – никто на тебя зла не держит.

Он встречает мой взгляд в зеркале.

– Даже ты?

– Даже я. Ты ошибся, как любой может ошибиться.

Его губы дрогнули в улыбке – и тут же он её гасит.

– Я не хотел того всего наговорить. Я запаниковал. И был пьян. Прости, что повёл себя так в день похорон твоей сестры.

– Извинения приняты. – Я улыбаюсь. – А пока мысленно молюсь, чтобы ты не угробил мне волосы.

Он не улыбается, но выражение лица близко.

– Значит, Коэн звала меня? И ты пришёл за мной? Достойный поступок.

Хоть понимает.

– Хейвен к тебе неравнодушна.

Не знаю, чем я его задел, но его лицо каменеет. Плечи напрягаются. Он не отвечает, рывком открывает ящик у раковины и достаёт электробритву.

Я жду секунду, и, когда он включает её, не выдерживаю:

– Эту сцену я уже видел. Бритни Спирс, 2007-й.

Арес рассеянно кивает, поднося машинку к затылку:

– Время идти по стопам Брит. Это катарсис. Так что…

Я тянусь, чтобы остановить, но поздно. Машинка проходит по центру головы. Светлые пряди осыпаются на спину, липнут к футболке. Я смотрю во все глаза, как он сбривает затылок почти наголо, оставляя неровный бледный ёжик.

Я знаю, что ему нужно время, поэтому жду. Он стряхивает обрезанные пряди с футболки, подметает пол. Выдёргивает бритву из розетки и прячет в шкафчик.

– Она мне нравится, – признаётся он почти шёпотом, со стыдом. – Твоя девушка, Хайдес. Она мне нравится.

– Знаю.

– И я не собираюсь отступать, – добавляет он.

Я хмурюсь, сжимаю кулак.

– Тогда у нас с тобой проблема.

Он закатывает глаза.

– Будто у меня были бы хоть малейшие шансы. Чего ты боишься? Если веришь в свою любовь, мои выходки не должны тебя тревожить. Хотя… кто знает? Вдруг однажды она поймёт, что я лучше тебя.

– Почему ты должен быть лучше?

– Потому что я ради неё пожертвовал бы всеми, – отвечает без тени колебаний.

– Да? А я пожертвовал бы собой ради Хейвен.

Арес открывает рот, чтобы возразить, но потом осекается, словно сам поражён тем, что согласен со мной.

– Хейвен тебе нравится потому, что ты отчаянно ищешь того, кто смог бы тебя полюбить, – говорю тихо. – Никто никогда этого не сделал, и стоило встретить её – открытую, добрую – тебе понравилась сама идея её любви. А я её люблю потому, что не хочу быть любимым никем, кроме Хейвен. Понимаешь, Арес? Я не ищу просто любовь. Я ищу её любовь.

Он пожимает плечами.

– А ты уверен, что хочешь быть любимым только Коэн? Мне кажется, судьба связала тебя с Персефоной. И теперь ты её снова встретил. А вдруг она способна любить тебя так, как ты мечтаешь?

У меня перехватывает дыхание.

– Как ты можешь говорить такое, видя реакцию Хейвен?

Он поднимает ладони, делая наивное лицо:

– Я всего лишь хотел, чтобы ты посмотрел шире. Открылся новым возможностям.

– Если бы твоя Коэнсоседка услышала сейчас эти слова, уверяю, видеть тебя ей долго бы не захотелось.

Арес бледнеет. Страх искривляет его лицо.

– Ты не скажешь ей. Ты ведь хороший. Не такой, как я.

Я киваю.

– Верно. Но если она тебе правда дорога, ты не станешь ранить её из-за спины, косвенно.

Маска наглого равнодушия сползает, обнажая боль.

– Только такая, как она, могла бы полюбить такого, как я. Она единственная в мире, кто смог бы. Ты – хороший, добрый, всегда находишь верные слова. Тебя может полюбить любая. А я… меня бы никто не выбрал. – Он проводит ладонями по свежевыбритым волосам. – Даже мама меня не любила.

А я-то думал, что у нас нет ничего общего. Кроме разве что желания переспать с Хейвен.

– Моя тоже, – признаюсь с трудом. Не уверен, стоит ли открываться: это слабое место, и Арес может им воспользоваться. – Она бросила меня у мусорного бака, сразу после рождения. До этого пыталась избавиться от меня до самого девятого месяца.

Арес не отрывает взгляда. Может, я схожу с ума, но его глаза будто влажнеют. Он… сейчас заплачет? Арес Лайвли заплачет?

– Я тоже был уверен, что меня никто не полюбит, – обвожу пальцами рубец. – А потом появилась Хейвен. Так что я понимаю тебя, клянусь. И мне жаль. Но обещаю: это не будет длиться вечно. В мире семь миллиардов людей, и кто-то тебя полюбит. Но это будет не моя девушка. – Голос становится жёстким. – Второй раз я не повторю это мягко, Арес. Будь осторожен.

Его пальцы, висящие вдоль тела, начинают дёргаться от нервного тика. Взгляд мечется по комнате, избегая моего. Похоже, я всё же пробился сквозь его броню. Губы сжаты. Он смотрит на часы.

– Скоро смоем краску, – бурчит. – А потом пойдём к остальным любоваться цветочками.

Глава 31. ДВОЙНАЯ ИГРА

Ниоба, царица Фив, гордилась своей многочисленной семьёй и хвасталась своей плодовитостью, утверждая, что превосходит в этом Лето, у которой было лишь двое детей – Аполлон и Артемида. Эти слова глубоко оскорбили божественных близнецов, и они решили отомстить за честь матери. С луками в руках они отправились в Фивы. Пока Аполлон поражал сыновей Ниобы, Артемида направляла стрелы в дочерей. Ни мольбы, ни слёзы не тронули их: Аполлон и Артемида не знали пощады. Тогда Ниоба воззвала о том, чтобы её превратили в камень – и её молитва была услышана.

Хайдес

Когда мы открываем дверь оранжереи, первые глаза, которые устремляются на нас, – глаза Афины.

– Не верю своим глазам, – произносит она ровным тоном.

Через секунду смотрят уже все. Гермес хлопает ладонью себя по рту так сильно, что наверняка ушибся, и душит в ладони истошный визг, болтая ногами от избытка восторга.

– Что вы, чёрт побери, с собой сделали? – первым спрашивает Зевс.

– Да они теперь как Бритни Спирс и Леди Гага! – взвизгивает Гермес, на грани нервного припадка от перевозбуждения. Если бы существовали панические атаки радости, Гермес бы слёг в реанимацию.

Арес проходит в центр, словно вышагивает по подиуму. Строит нелепые позы, проводит пальцами по отсутствующим волосам – и ловит на себе все взгляды. Гера шлёпает его по заднице, когда он проходит мимо.

Мои опасения оказались лишними: я не лишился ни одной пряди, а цвет лёг куда ровнее, чем жёлто-блондинистая катастрофа Ареса. Волосы остались мягкими – благодаря маслам, которые я нанёс, а он упрямо отверг. У меня получился блонд, почти уходящий в белый. Мы убрали за собой ванную, выбросили пустые флаконы и, не обменявшись ни словом, отправились сюда.

Я думал, что мне никогда не понравится ничего, связанное с Аресом. Оказалось – я обожаю, как он звучит, когда молчит.

– Смешно выглядите, – усмехается Посейдон, со своим вечным самодовольным оскалом.

Я указываю на его волосы.

– А у тебя они синие.

– И это ему очень идёт, – вступается Хейвен. Обнимает его за плечи и лохматит голубые пряди.

Посейдон краснеет.

Тут же между ними вклинивается Гермес, напыжившись:

– Эй, Поси, ты что, хочешь увести у меня «Маленький рай»?

Троица уходит в свои перепалки, я же слежу за Аресом. Он подходит к Зевсу и Гере. Оба что-то шепчут ему – он отвечает лёгкой улыбкой и коротким кивком. Потом Зевс бросает мне взгляд и беззвучно произносит: «Спасибо».

– Господин Зевс, вам бы тоже покрасить волосы, – пользуется моментом Лайам. – Не то, чтобы ваш цвет вам не шёл, ни в коем случае. Но на вашем месте я бы рискнул. Представьте: ярко-красный! Или серебристо-серый – выглядели бы потрясающе.

Если что и стоит признать за моим кузеном, названным в честь царя богов, так это бесконечное терпение. Он сносит всё – и Лайама, и нас. Потому что, честно говоря, его сдержанный характер совсем не вписывается в нашу компанию.

И тут я замечаю на себе два разноцветных глаза. Хейвен, окружённая Посейдоном и Гермесом, которые спорят в полный голос, смотрит на меня, улыбнувшись краешком губ. Её взгляд скользит вверх, к моим почти белым волосам. Я указываю на них, намекая: нравятся ли? Она прикусывает губу, чтобы не расхохотаться, и пожимает плечами.

Маленькая зараза.

– Ребята, а где Аполлон? – громко спрашивает Афина, перекрикивая визг Герма. – Я написала ему, чтобы пришёл, но он не ответил.

И правда, в последний раз я видел его утром, когда мы паковали вещи Афродиты. Неудивительно, что он исчез. Он тогда был бледный, на грани слёз, убирая её одежду из шкафа.

Пользуясь суматохой, я наклоняюсь к Лайаму:

– Получилось?

Он поднимает большой палец.

– Джузеппе для тебя сделает что угодно, – шепчет. Потом кривится. – Ну, кроме колеса. Никогда не проси меня крутиться колесом. Особенно с эскимо во рту. И нет, я не рассказываю это, потому что сам однажды попробовал и теперь у меня детская травма.

Я закатываю глаза и отстраняюсь.

– Спасибо, Лайам. Учту насчёт колеса с эскимо.

Хейвен всё ещё оживлённо болтает с Гермесом и Посейдоном, но я уверен: она следит в основном за мной. Улавливаю её взгляд боковым зрением, обхожу друзей и через несколько шагов обнимаю её за талию.

– Можно украсть тебя на минутку?

– Зависит. Куда утащишь? – отвечает она, прижимаясь ко мне. Её волосы щекочут мне подбородок.

Я склоняюсь ниже, вдыхая её запах.

– Здесь останемся. Но я покажу тебе один уголок. Хочешь?

В ответ Хейвен разжимает мои руки и переплетает пальцы с моими. Я веду её к самому дальнему углу оранжереи, где стоит длинный деревянный стол, – и моё безумное вдохновение, осуществить которое помог Лайам. Невероятно.

Стол примерно до пояса. И когда Хейвен понимает, что на нём, она сжимает мою ладонь. Её глаза сияют, и сердце у меня разгоняется – я горжусь, что именно я зажёг в них этот свет.

В землю для цветов воткнуты деревянные палочки, а на них приклеены свежие фотографии. На снимках – гималайские голубые маки, любимые цветы Хейвен. Шестьдесят шесть фото складываются в крошечное, но цельное поле маков.

– Хайдес… – шепчет она, подходя ближе. – Я… честно, не понимаю, что ты этим хочешь сказать.

Я улыбаюсь и кончиками пальцев касаюсь её щеки.

– Когда ты сказала, что гималайский голубой мак – твой любимый цветок, я подумал: «Что за чёрт вообще?» Никогда о нём не слышал. Не видел. Я полез искать и… завис. Он такого синего, почти индиго – моего любимого цвета. Я начал читать, как их выращивают, и кое-что даже запомнил.

Хейвен указывает на фотографии.

– Вижу, у тебя отлично растут. Настоящий садовод.

Я фыркаю, хотя улыбка всё равно пробивается, и загоняю её в угол – между краем стола и своим телом. Она вдруг серьёзнеет, и я слышу, как у неё перехватывает дыхание.

– Я не успел купить семена или рассаду. Да и сезон сейчас неподходящий. Но весной… я хочу, чтобы ты сама занялась ими. Что скажешь? Вырастишь здесь, прямо за твоей спиной, целую поляну голубых маков?

Она смачивает губы, и я не могу отвести глаз от её языка.

– Чтобы ты потом сорвал их и подарил мне букет, приглашая на ужин? Хочешь произвести впечатление, Малакай?

Я прижимаю ладонь к её боку и скольжу пальцами под свитер – к тёплой гладкой коже.

– Афродита следила за растениями, которые ты уже видела здесь. Теперь непонятно, кому это отдадут, но, если ты возьмёшься… никто из нас не будет против. Наоборот.

Она напрягается у меня в объятиях.

– Почему именно я?

– Вопрос странный, Persefóni mou. Персефона – богиня весны, она дарила жизнь любому семени. Ты подошла бы идеально.

Вслух это звучит гораздо нелепее, чем в моей голове. Возможно, я сейчас кажусь сумасшедшим, и она всё ещё может убежать от нас. Мне становится неловко.

Секунды тянутся, Хейвен молча смотрит на меня.

– Скажи хоть что-нибудь, пожалуйста, а то я начинаю чувствовать себя идиотом, – признаюсь.

Она обнимает меня за корпус и буквально ныряет в мои руки, утыкаясь лбом в грудь. Сквозь ткань свитера целует меня в живот.

– Для меня было бы честью ухаживать за цветами Афродиты. Спасибо.

Я выдыхаю с облегчением.

Подушечки её пальцев гладят мой шрам, раз за разом обводя контур. Глаза сами собой закрываются от этого касания. Ещё пару месяцев назад я бы напрягся и ждал, когда она уберёт руку. Теперь же мне иногда хочется самому попросить: «Хейвен, погладь мой шрам». Я позволил бы ей прикасаться к каждой своей «некрасивой» части – просто чтобы верить, что от её пальцев они станут красивыми.

В конце концов, она заботилась обо мне так же, как, я уверен, будет заботиться о маках и цветах в этой оранжерее. Я был пустырём, на котором ничему не суждено было вырасти. Она приходила каждый день, ухаживала – и показались первые робкие ростки. Время идёт, и они тянутся вверх, превращаясь в пышные цветы. Без неё всё это завянет.

Я подставляю щеку – немой просьбой о поцелуе. И, как всегда, Хейвен ведётся: тянется к коже – и в тот миг я резко поворачиваюсь, обхожу её и чмокаю в лоб.

Хейвен фыркает. Я слишком рано праздную победу – тихо посмеиваясь, – и она этим пользуется: ловко меняет нас местами. Теперь моя спина прижата к деревянному столу, а она стоит вплотную, всем телом – ко мне.

Она приподнимается на носки и касается моих губ – поцелуй такой нежный, что по коже идёт мороз. Хлопок наших губ висит, между нами, только для нас. Носы невольно трутся, я крепче держу Хейвен за талию, не позволяя отступить.

Она смеётся – тёплое дыхание касается лица – и от запаха её губ мне хочется утащить её в свою комнату и целовать до утра.

– Предупреждаю: сейчас раздвину тебе ноги прямо в оранжерее, – шепчу.

– А меня – предупреждаю: сейчас вырвет, – раздаётся голос Афины. Она стоит в нескольких метрах, скрестив руки, с выражением, в котором поровну и смеха, и осуждения.

Мы с Хейвен смущённо отстраняемся; я откашливаюсь.

– Ты как здесь, Афи? – спрашиваю. Сестра уже глядит не на нас, а на стол с грунтом, усыпанный фотографиями голубых маков.

– Лиам рассказал, что ты задумал.

– Сейчас пойду и заклею ему рот…

Афина поднимает указательный палец – тсс.

– Нет, он всё сделал правильно. Я согласна: оранжереей должна заниматься Хейвен – если она сама этого хочет. При одном условии.

Хейвен настолько ошарашена её доброжелательностью, что даже говорить не может – только часто кивает с круглыми глазами.

– Вырастишь для меня аквилегии, – шепчет Афина, и её карие глаза метают в меня предупреждающий взгляд. Она не хочет, чтобы я рассказывал, почему – и я не буду.

– О, – откликается Хейвен. – Да. Правда, я пока не представляю, что это за цветок, но куплю семена и разберусь, как его выращивать.

Афина улыбается. Сегодня – день «впервые». Впервые Афина меня обнимает. Впервые – улыбается Хейвен. Впервые – я вытворяю что-то безумное со своими волосами. И впервые – Лиам справляется без катастроф.

Осталось только, чтобы Кронос пошёл на терапию – и можно считать, что мы видели уже всё.

Хейвен скользит ко мне, в руке телефон. На экране – входящий вызов. Она поднимает его:

– Простите, это Аполлон. Отбегу отвечу – и вернусь.

Она уходит, не дав мне задать вслух вопрос, который обрушился на голову: почему звонит мой брат? И главное – где он сам?

Я поворачиваюсь к Афине, а она провожает взглядом, как Хейвен выходит боковой дверью и растворяется в темноте сада, подальше от искусственного света оранжереи.

– С каких это пор у Аполлона с Хейвен такие тёплые отношения? Его весь день не видно, и вдруг он звонит ей?

Я пожимаю плечами, слишком занятый тем, чтобы разглядеть Хейвен в темноте. Не вижу. Инстинктивно делаю шаг, готовый идти следом.

– Нам нужно говорить. Срочно, – раздаётся у меня за спиной. Арес. – Всем вместе. Сейчас. Самый подходящий момент, пока нет Ко… Где Коэн?

Я указываю на второй выход из оранжереи:

– Пошла говорить с Аполлоном. Он ей звонил.

Арес бледнеет.

– Немедленно пойдём за ней.

Афина останавливает его ладонью на плече:

– Что с тобой происходит? Вдохни. Объясни.

Он бормочет ругательства и проводит ладонями по голове – автоматический жест из тех времён, когда у него были длинные волосы.

– В ту ночь, когда я устроил сцену в Греции… Я только что вышел из комнаты Аполлона. Был пьян и перепутал двери. Понял это, когда полез в ящики тумбы у кровати. И нашёл там маску Минотавра. Того самого типа с мачете, который вошёл в лабиринт вслед за Ньютом.

Мне требуется несколько секунд, чтобы сложить услышанное. Чем чаще повторяю его слова, тем нелепее это звучит.

– Арес, ты был пьян. Мог ошибиться. Это невозможно.

– Нет! То есть… да, я выпил, – взвивается он. Афина удерживает его – будто боится, что он кинется на меня с кулаками. – Но я видел всё чётко, Хайдес. Эта чёртова маска была у него в комнате.

Я поднимаю руки примиряюще и подхожу ближе. У него явная каша в голове. Аполлон не может быть Минотавром – не сходится.

– Послушай, Аполлон был с нами, когда Ньют вошёл. Он заманил его туда обманом… разве ты не помнишь реакцию Хейвен?

Арес начинает мотать головой ещё до того, как я договариваю – упирается в каждое слово. Я уже собираюсь повторить и разложить по полочкам, но Афина делает неожиданное:

– Нет. Его не было с нами, – шепчет она; голос предательски дрожит. – Вспомни: он заманил Ньюта, а потом исчез. Возможно, ты был слишком погружён в состояние Хейвен и не заметил. Но если прокрутить ту ночь – почти уверена, Аполлон пропадал. – Она вздрагивает. – Хотя он всё равно не может… нет.

– Тогда почему маска была у него в комнате? – наседает Арес.

Я не хочу в это верить. Это звучит безумно. Голова отказывается принять, что Арес видел правильно. Или что Аполлон – и есть Минотавр. Но я обязан рассмотреть это как рабочую версию. Версию, которая прямо сейчас может означать опасность для Хейвен.

– Идём за Хейвен, – решаю наконец, сжав зубы так, что готов их переломать.

Мы с Аресом вылетаем из оранжереи, Афина – следом. Сад тонет во тьме. Фонари, которые должны освещать дорожки, погашены. Странно. Такого ещё не было. Мы включаем фонарики на телефонах и начинаем звать Хейвен. Расходимся в разные стороны – но это лишь уловка для собственного мозга. Я отлично знаю: её здесь нет. Этот уголок сада невелик. Если ни один из нас на неё не наткнулся, значит, она уже ушла.

Сердце колотится так, будто хочет пробить рёбра. Каждый удар – о грудную клетку. Пот выступает на лбу и у корней волос, ладони скользкие – iPhone вырывается и падает на пол. Поднимаю его на лету и снова влетаю в оранжерею, уже в панике. Где Хейвен?

Чтобы не сорваться, твержу себе: речь об Аполлоне. Даже если бы он и был Минотавром – что невозможно, – он не причинит Хейвен вреда. Он всегда её защищал. Останавливал Игры ради неё. Не тронет.

Я начинаю кричать ещё до того, как добегаю до остальных, сгрудившихся у входа:

– Нужно срочно…

Голос обрывается. Хейвен здесь. Стоит между Гермесом и Герой. Остальные сомкнулись вокруг, как будто она принесла с собой секреты вселенной.

Арес и Афина настигают меня – тоже готовы поднимать тревогу. Оба бледнеют, заметив Хейвен целой и невредимой.

– Что случилось? – спрашивает Афина.

– Я говорила с Аполлоном по телефону, – сообщает Хейвен; понимаю, что это для всех, не для нас с Афиной – мы и так знали. – Это было… странно.

– «Странно» – это как? Если он признался, что любит секс в бычьей маске, можешь вздохнуть спокойно, – отрезает Арес. На вопросительные взгляды лишь отмахивается: – Вернёмся к этому позже.

Лицо Хейвен двусмысленно. Я знаю её достаточно, чтобы понять: ей немного страшно – и под этим страхом шевелится любопытство.

– Он сказал, что уехал из Йеля на несколько дней, – продолжает она. – Не знает, когда вернётся.

Что?

Мы с Гермесом и Афиной переглядываемся. Это не в стиле Аполлона.

– Простите, а можно меня просветить: в чём вообще польза этого парня для семьи? – вскипает Арес, поднимая руку, как школьник, который просит слова. – И главное: в чём заключаются его Игры?

– Мы и сами толком не знаем, – мнётся Герм.

Его смятение цепляет и меня: вдруг становится тесно, надо двигаться – стоять не могу. Чтобы отвлечься, беру слово:

– У каждого из нас здесь, в Йеле, по пятницам – свой «игровой» вечер. У Аполлона тоже, но он никогда не хотел его проводить. И не объяснял, что это за игра. Обычно мы тянем шахматные фигуры – чтобы решить, кто отвечает за вечер. Имя Аполлона выпадало всего три раза за всё время. И все три раза он отказывался, передавая очередь кому-то из нас.

– И это вам не показалось странным? – рычит Арес, будто мы все идиоты.

– Нет, – Афина становится между ним и нами, раздражённая его тоном. – Аполлон никогда не любил, как мы «играем» со студентами Йеля. Он не одобрял наши вечера и унижения. Поэтому и вмешивался, чтобы помочь Хейвен.

Все молчат. Арес готов продолжать наезжать, но его взгляд срывается на Хейвен – и я ясно вижу облегчение от того, что с ней всё в порядке.

Зевс выходит вперёд, нахмурившись:

– Может, ему плохо, и ему нужно побыть одному. – Обращается к Аресу: – Почему ты так подозрителен?

– Потому что в Греции я по пьяни перепутал двери и попал в его комнату. Порывшись в ящиках, нашёл маску Минотавра.

Об этом знали только я и Афина. Реакция остальных была бы забавной, если б не такое напряжение. Все ошеломлены – кроме Хейвен. У неё хмурый лоб, словно сама мысль о предательстве со стороны Аполлона – нелепость, даже оскорбление.

– Нет… Нет-нет, – выдыхает она.

– Возможно, его подставили, – предполагает Зевс, оглядываясь. – Настоящий Минотавр мог положить маску в комнату Аполлона, рассчитывая, что её найдут. И, возможно, этот человек сейчас среди нас.

Лампа на потолке подрагивает.

– Я сейчас обмочусь, – признаётся Лиам. – Это жутко и очень страшно. Но клянусь: я не Минотавр.

Зевс хлопает его по спине:

– Спокойно, Лиам. В этом мы не сомневались.

– Это невозможно, – наконец говорит Гермес. – Минотавра нет среди нас. И Аполлон – не он. Скорее всего, брату просто плохо, ему нужно время. Он такой. Оставь его на вершине горы со спальником – и он там прекрасно проживёт. – Он уговаривает самого себя. Как и мы с Афиной, он ещё держится за надежду.

– А если… – тихо произносит Хейвен. – А если это и есть его Игры?

Пытаюсь уследить за мыслью:

– Это – что? Лабиринт Минотавра? Не сходится.

Она энергично мотает головой:

– Если его Игры – это… двойная игра?

Глава 32. МАЛЕНЬКИЕ ВЕЩИ

Аполлон – одна из самых многогранных фигур мифологии: он соединяет в себе свет, музыку, пророчество и месть. Его влияние ощутимо во многих аспектах древнегреческой культуры и до сих пор остаётся значимым образом в литературе и искусстве.

Прошло два дня с того момента, как я говорила с Аполлоном по телефону, и он сказал, что уедет из Йеля на какое-то время. Хайдес, Афина и Гермес продолжают звонить ему и писать сообщения – безрезультатно.

Впрочем, неудивительно: Гермес не удержался и отправил ему:

Арес нашёл маску Минотавра в твоей комнате в Греции. Что это, чёрт возьми, значит, Аполлон? Ты должен нам объяснить.

Дать Аполлону понять, что мы считаем его предателем и подозреваем в интригах, – явно не лучший способ заставить его вернуться в Йель. Хайдес первым отчитал Гермеса, но, после двадцатого отклонённого звонка, оставил на автоответчике короткое и предельно ясное:

«Тащи свою грёбаную задницу сюда, пока мы не приехали за тобой сами».

Я же решила промолчать: голова отказывается принять, что Аполлон мог предать. Не имеет смысла – чтобы он оказался Минотавром. Не имеет смысла – чтобы действовал за спиной у братьев. Он всегда твердил, что против Игр и всех этих унижений.

Перед зеркалом в ванной поправляю волосы и брызгаю на шею три капли духов. Сегодня у меня первый экзамен года – по конституционному праву. При всех событиях последних недель я изо всех сил старалась готовиться. Я из тех студентов, кто ночи проводит за книгами не ради оценок, а потому что учусь здесь по стипендии. И если не покажу результат – её у меня отберут. Ошибаться мне нельзя. Даже если жизнь катится кувырком с тех пор, как я встретила Кроноса Лайвли.

На пару секунд задерживаюсь у коробки с «перекисью для волос» и невольно улыбаюсь: стоит представить Хайдеса и Ареса, которые одновременно обесцвечивают волосы и обсуждают чувства, как меня разбирает смех.

Телефон на раковине завибрировал. Сообщение от Хайдеса.

Удачи на экзамене. У тебя всё получится.

С широкой улыбкой отвечаю, уже направляясь к двери:

А если не получится?

Он не тянет с ответом и пары секунд:

Это ведь конституционное право, да? Случайно ли, что я сдал его на высший балл. Если не получится – можешь брать у меня уроки.

Вспышкой возвращаюсь мыслями к ночи в Греции, когда он объяснял мне греческий. И начинаю представлять, как именно он бы преподавал мне право. Настолько ухожу в фантазии, что не сразу слышу, какую песню на всю громкость врубил Арес в комнате.

– «Africa» Toto! – восклицаю. – Это же одна из моих любимых!

Арес сидит на полу, привалившись к дивану. Стол завален листами, книгами, его ноутбуком и дымящейся кружкой кофе. В зубах у него зажата карандаш, за ухом – ручка, в руке – жёлтый маркер.

– Доброе утро, Коэнсоседка, – бурчит он.

С того дня, как я была рядом при его панической атаке, он изменился. Ведёт себя почти как друг и куда меньше лезет с глупыми намёками.

– Как дела? Учишься?

Арес обводит меня взглядом с ног до головы, несколько раз. Молчит.

– Арес? – тяну. – Ты чего?

– Жду, когда ты развернёшься. Хочу посмотреть, как эти джинсы сидят на твоей заднице.

Я закатываю глаза и пятясь хватаю сумку, не подставляя ему спину. Проверяю, что на месте пропуск Йеля и документ. Книгу по праву оставляю: иначе не удержусь и буду зубрить до последнего.

– Кстати, – продолжает Арес. – Я так и не услышал ни одного комплимента моему новому стилю.

Я наливаю воды, делаю глоток.

– И не услышишь. Даже если скажу что-то хорошее, ты обернёшь это в пошлость.

Он хмурится, а в колонках снова начинается «Africa».

– То есть, значит, комплименты у тебя есть? – ухмыляется и проводит ладонью по свежевыбритой затылочной зоне. – Хочешь, скажу, как бы я использовал свою новую причёску?

Я игнорирую и проверяю сумку.

– Увидимся позже, Арес. Если только соседи раньше не прикончат тебя за музыку.

Уже хватаюсь за ручку, когда он окликает:

– Коэн?

– Хватит о волосах, – пресекаю.

– Удачи на экзамене. Иди и коэнполучи высший балл.