Текст книги "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП)"

Автор книги: Хейзел Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

На фреске раскрывается небесно-голубое небо.

Стучат каблуки Реи Лайвли. Она садится за стол, задрав подбородок, следя за рассказом.

– Позже появились более мирные божества. Согласие, Любовь, День, Уран – Небо, и Гея – Земля. По воле Любви они перестали быть частью Хаоса и стали отдельными сущностями. – Она улыбается. – Так начало формироваться Порядок.

Кронос кладёт руки на спинку кресла, больше похожего на трон.

– Первым богом, воцарившимся в мире, вышедшем из Хаоса, был Уран. Он соединился с Геей и породил множество детей: Титанов и циклопов. Но он сам их боялся и сразу после рождения заточил в Тартар. Гея, разгневанная, убедила Титанов восстать и свергнуть отца. Она вручила младшему, Кроносу, серп, которым он оскопил Урана, – повествует он.

Я смотрю на изображение Кроноса. Не похоже на мужчину передо мной – на картине он выглядит добрее.

– Но Кронос тоже боялся своих детей, – замечаю.

– Верно, – подхватывает Лиам, уткнувшийся в телефон. – Википедия пишет, что он их пожирал. Странный тип, да? – Но, подняв голову и встретив взгляд Зевса, он мгновенно глотает слюну, гасит экран и прячет мобильный.

– После свержения отца Кронос женился на Рее. Её называли Великой Матерью, и у них было много детей, – продолжает Рея.

Кронос барабанит пальцами по креслу и в упор смотрит на меня янтарными глазами. Даже с такого расстояния его взгляд невыносимо тяжёл.

– Оракул предсказал, что Кронос будет свергнут одним из своих детей. Поэтому он решил проглатывать их при рождении. «Хронос» – время – метафора того, как время пожирает всё созданное. Не правда ли, прекрасный образ, Артемида?

Я уже открываю рот, чтобы поправить его и сказать, что меня зовут не так, но вмешивается Зевс:

– Но Зевс победил его. И стал царём богов.

Кроносу эта ремарка явно не по вкусу. Он хмурится и отодвигает кресло.

– Сядем за стол. Нас ждёт чудесный ужин.

Тишина. Гера, Посейдон и Зевс занимают левую сторону, остальные идут направо. Я останавливаюсь у первого попавшегося места, и стул рядом движется синхронно с моим.

Арес нависает надо мной с хищной усмешкой.

– Не возражаешь, если сяду рядом?

– Возражаю.

– Врёшь, – укоряет он.

За его спиной возникает Хайдес. Арес ощущает его присутствие, но не отступает. Улыбка только шире.

– Ступай к братьям, пока я не подвесил тебя к люстре, – рявкает Хайдес.

Арес не двигается. Но краем глаза он ловит взгляд брата Зевса, который молча его осуждает. Тогда Арес указывает на стул возле него.

Аполлон и Гермес вместе с Хайдесом окружают Ареса.

– На другую сторону, – повторяет Аполлон.

– А то что? Пристегнёшь меня своей шевелюрой, Джаред Лето?

Я устала от этого цирка. И от Ареса особенно. Да и есть хочется.

– Арес, – окликаю я. – Уходи.

Почему-то меня он слушает. Двух слов хватает, чтобы он поднял руки в притворной капитуляции и обошёл стол. Сел рядом с Зевсом – всё с тем же самодовольным видом.

Я оказываюсь между Хайдесом и Аполлоном.

И только теперь замечаю деталь, ускользнувшую до этого момента. Они разделены цветом. Те, кто рядом со мной, предпочитают тёмно-синий. Афина и Афродита – в платьях этого оттенка. Гермес, Аполлон и Хайдес – в строгих костюмах. Только у Хайдеса вместо рубашки – открытый торс под пиджаком. В нагрудном кармане – синий платок. Даже Кронос и Рея в синих тонах.

А напротив – красный. Расстёгнутая рубашка Ареса, цветок в петлице Зевса, пиджак Посейдона, облегающее платье Геры.

Два месяца назад я сочла бы это паранойей. Сейчас уверена – случайностью тут и не пахнет. Особенно если учесть, что на мне простое белое платье.

– Кстати, ты забыл рубашку, – вмешивается Арес, обращаясь к Хайдесу. – Я бы проверял дважды, прежде чем выходить из комнаты.

Хайдес даже не моргает. У него в бокале уже красное вино, он делает глоток.

– А если бы я был тобой, я бы встал из-за стола и со всей силы треснулся головой о стену.

– Я лучше трахнусь с твоей…

Всё происходит молниеносно. Я вижу это только потому, что не свожу глаз с Хайдеса: его рука хватается за нож и запускает его в сторону Ареса. Он и не собирался попасть – я понимаю сразу. Лезвие просвистывает у самого лица Ареса и вонзается в стену за его спиной.

– Хайдес! – рявкает Кронос.

Арес облизывает губы и выпрямляется.

– Плохой прицел. Давай ещё раз, но целься в меня. Иначе возьму нож сам.

Хайдес вскакивает. Аполлон тут же хватает его за руку и усаживает обратно.

Но конфликт далёк от завершения: новый нож вонзается в стол между ними, с такой силой, что дерево трескается. Афина всё ещё держит руку в воздухе.

– Ещё раз, и следующий полетит вам в лоб. Жалкие сцены из-за какой-то девчонки. Вы отвратительны.

Кронос цокает языком. И тут, со второго входа, появляются трое официантов с подносами.

– Афина, так не говорят о сестре, – замечает он.

– Сестре?! – я не выдерживаю. – Я не твоя дочь. И меня зовут не Артемида. Ты пугающий. – Делаю паузу. – И зачем у вас висит моя фотография?

Посейдон хрюкает от смеха. Арес подхватывает:

– Неплохо, Хейвен. Я бы добавил ещё…

– Заткнись! – взрываюсь я.

– Я обожаю девушек, которые приказывают мне заткнуться, – шепчет он.

Аполлон рывком забирает у Хайдеса все приборы со стола.

Мы замолкаем. Еда уже на столе, но никто не притрагивается. Кроме Гермеса, Лиама и Посейдона – они бодро передают друг другу тарелку с рёбрышками и ярким салатом.

Кронос опирается локтями о стол и складывает руки, подперев ими голову.

– Хочешь сыграть в игру, Хейвен? Очень быструю. Я покажу тебе фото, а ты скажешь, кто на нём. Согласна?

– Кронос, – голос Реи звучит как предупреждение. И, если возможно, разжигает моё любопытство ещё сильнее.

Кронос на мгновение прячет руку под стол. Потом достаёт лист бумаги. Я невольно думаю – не тот ли самый, что был у него на ринге во время боя.

– Ну? Хочешь играть?

– Что я выиграю? – уточняю. Под столом чья-то ладонь ложится мне на бедро, и я сразу узнаю этот прикосновение. Хайдес.

Кронос Лайвли размахивает фотографией, но я успеваю уловить лишь размытые пятна цветов и форм. Ничего конкретного. И всё же желание вскочить и вырвать её у него из рук становится почти невыносимым.

– Увы, Хейвен, в этой игре ты в любом случае проиграешь. Даже когда выиграешь. Особенно когда выиграешь. Готова рискнуть?

– Будь точнее, – приказываю я.

Он выгибает обе брови. Не понимаю, раздражил ли его мой тон или, наоборот, развеселил.

– Скажем так: твоя победа будет и моей победой. Потому что, если угадаешь, всё для тебя изменится. Любовь чистая и прозрачная, какой ты её считала, окажется запятнана навсегда.

Господи, почему в этой семье всё превращают в загадки? Каждое слово – как головоломка с миллионом решений.

– Хейвен, если выиграешь, я уверен: ты примешь моё предложение. Вот почему ты проиграешь, – будто читая мои мысли, подытоживает Кронос. Его слова гремят у меня в голове всё громче, с каждым повторением – словно обратное эхо.

– Этого не может быть. Я не верю, – отрезаю я.

Кронос разводит руками. Фотография остаётся лежать на столе.

– Кидай кости – и узнаем.

Я прикусываю губу. Хайдес сильнее сжимает мою ногу. Справа зелёные глаза – Аполлон следит за мной. Кажется, он даже произносит моё имя, но я не слышу – всё внимание приковано к Кроносу.

– Хватит, – взрывается Арес, вскакивая. Стул падает с грохотом. – Она не станет твоей «дочерью», больной ублюдок.

– Это решит Хейвен. Сядь, Арес, и закрой рот, – спокойно обрывает его Рея. Она продолжает есть, изящно отправляя в рот крошечные кусочки.

Мой взгляд мечется от Кроноса к фотографии. Остальные тоже смотрят то на меня, то на неё – всем интересно, что я выберу. Впервые в жизни я боюсь игры. Потому что где-то внутри верю: он прав. И я действительно могу узнать нечто ужасное.

– Эй?.. – подаёт голос Лиам, робко, как будто просит разрешения. – Можно задать вопрос, который меня мучает?

– Нет! – синхронно отвечают Хайдес и Арес.

Но Кронос жестом велит продолжать. Лиам откашливается, глаза прикованы к тарелке, уже дважды очищенной.

– Господин Кронос, вы ведь хотите, чтобы Хейвен вошла в семью? Так почему именно как Артемида, то есть как сестра другим, а не как Персефона? Она же могла бы выйти замуж за Хайдеса. Тогда тоже стала бы частью семьи.

Повисает тишина. Только Посейдон запускает косточку, и та падает в тарелку Аполлона.

– Ну, звучит логично, – осторожно комментирует Гермес, будто пробуя почву. – Молодец, Лиам.

– Ну? – подталкиваю Кроноса. Не то чтобы я прямо горела желанием замуж, но… когда-нибудь…

Кронос поднимается, тяжело вздыхая. Берёт фото и прячет во внутренний карман пиджака.

– Ты упустила шанс, Хейвен. Игры больше нет.

– Ты не ответил на вопрос, Тутанхамон, – усмехается Арес. – Память начала подводить?

Кронос идёт по периметру стола, опустив голову, будто погружён в собственные мысли. Нас будто и нет. Я уверена, только Рея знает, что у него в голове. Но вдруг он поднимает лицо. И там – не тревога, а удовольствие. Даже веселье. И это пугает ещё сильнее.

Он подходит к двери и кладёт ладонь на ручку.

– Хейвен не может быть Персефоной. Она Артемида. Дополнение к Аполлону. Солнце и Луна. А не какая-то второстепенная богиня, получившая власть через брак.

Я уже раскрываю рот, чтобы возразить, но он опережает:

– Да и Персефона уже есть.

У меня замирает сердце. Я готова обрушить на него миллион вопросов, но дверь с шумом распахивается. Кронос делает шаг в сторону и протягивает руку, ладонью вверх. Её заполняет другая – белоснежная, с тонкими пальцами. В зал входит девушка, которую я вижу впервые.

У неё длинные чёрные волосы мягкими волнами спадают до талии. Лицо в лёгких веснушках, глаза – тёплого шоколадного оттенка, полный губы. Чёрное кожаное платье облегает её фигуру, подчёркивая грудь. Всё тело в татуировках – от рук и ног до ложбинки между грудями.

– Вот твоя Персефона, Хайдес. Она будет управлять игорным залом вместе с тобой, – объявляет Кронос.

Хайдес ошарашен. Настолько, что его губы складываются в «О», но ни звука не вырывается.

Я же готова выпалить тысячу фраз. Первая: «Нет». Вторая: «Хрен тебе».

Рука Хайдеса соскальзывает с моего бедра. Для меня это тревожный сигнал. Он встаёт. Его грудь вздымается всё быстрее. Лицо искажено шоком. Но это не шок отторжения. Это… радость?

– Ты, – говорит он, глядя на Персефону. – Ты.

– Ты что?! – взрываюсь я. Между Кроносом, Хайдесом и Персефоной проскальзывает какой-то тайный обмен взглядами. И я не понимаю, что сильнее – злость или любопытство. – Хайдес? Что происходит?

Кронос улыбается и чуть подталкивает Персефону вперёд, к Хайдесу, который уже отошёл от стола. Потом достаёт из внутреннего кармана две фотографии и поворачивает одну к нам.

Я щурюсь, вглядываясь. На фото двое детей в саду. Один – мальчик с чёрными, словно пятно туши, волосами и серыми глазами. Другая – девочка с чёрными волосами и веснушками.

– Персефона и Хайдес. Им было шесть. В приюте. Вместе, – поясняет Кронос.

Персефона улыбается ему робко.

– Помнишь меня, Кай?

Хайдес будто испытывает чудовищную боль. Он держится за затылок, челюсть до боли сжата. Тяжело выдыхает, качает головой.

– У меня мало воспоминаний из приюта. Но я помню одну девочку. Образ смутный, размытый… но есть. Помню, что мы не ладили.

Персефона смеётся. Звонко, обворожительно.

– Да, мы не выносили друг друга. Ты всё время говорил, что я ужасная заноза.

Что-то внутри меня ломается. Я проваливаюсь в бездну. Хоть бы пол действительно разверзся и поглотил меня. Ты говорил, что я – заноза.

Гермес тем временем пересаживается ближе ко мне. Кладёт руку на плечо, мягко, по-дружески. Его лоб хмурится: видно, он так же, как и я, ничего не понимает.

– Ты исчезла… – шепчет Хайдес, приближаясь к ней. – Помню, как в один день тебя просто не стало.

Кронос корчит фальшиво-сентиментальную гримасу.

– А знаешь, что говорила директор приюта? Что утром ты забирался на дерево и ждал её возвращения. – Он кивает на Персефону. – Вот она. Вернулась. Разве это не счастье?

Персефона сокращает дистанцию. Ласково обвивает шею Хайдеса руками и прижимается к нему. Я замираю, считая секунды. Глаза прикованы к его ладоням, неподвижным у её бёдер. Считаю до пятнадцати, пока они не отстраняются.

– А вторая фотография тогда что? – резко бросает Арес, не впечатлённый сценкой.

Я заглушаю все остальные звуки. Вижу только Хайдеса и Персефону. Двое, когда-то вместе в приюте. Персефона. И Хайдес. Он ждал её. Всегда ждал? Или перестал ждать?

– …Хейвен. – Моё имя отзывается эхом. Я не уверена, кто его произнёс.

Первое, что я вижу, – лицо Аполлона. Совсем рядом. Он пытается привлечь моё внимание. В его взгляде ужас. Как ушат ледяной воды. Сердце срывается в бешеный ритм. Ладони покрываются потом.

Кронос уже выложил фотографию. Она лежит на столе, прямо перед Аполлоном. И слишком близко ко мне.

Двое детей, снова. Сидят за игровым столиком. У одного длинные каштановые волосы и глаза цвета весенней листвы. А у второй… два разноцветных глаза и рыжие волосы. Это я.

– Это мы, Хейвен, – шепчет Аполлон. – В приюте. Нам было по пять лет.

– Вы были неразлучны, – рассказывает Кронос мечтательным тоном. – Воспитательницы говорили, что вы – дополнения друг к другу. Два разных способа мыслить, противоположные, но не способные существовать по отдельности. Два разных разума, которые вместе творили чудеса.

Меня мутит. Я благодарна себе за то, что не притронулась к еде. И точно не притронусь. Не могу даже смотреть на фотографию, что лежит передо мной. Просто не могу. Это значит не только то, что мы с Аполлоном знакомы всю жизнь, и что Кронос уже тогда решил сделать меня своей Артемидой… Это значит, что я – приёмная. Но это невозможно. Значит ли это, что мой отец не мой настоящий отец? Что Ньют – не родной брат? Или он тоже был там? Он всегда знал, что я ему не сестра?

Больше всего меня пугает то, что я ничего этого не помню. Совсем ничего. Ни малейшего воспоминания о приюте. Но ведь это такой опыт, который невозможно стереть из памяти. И я даже не могу обвинить Кроноса во лжи – фотография говорит сама за себя.

– Ты была удочерена, Хейвен. Ты должна была вернуться домой со мной, Реей и Аполлоном. А не с твоим отцом и Ньютом, – подытоживает Кронос, словно ему было мало того, что я уже увидела.

Эти слова привлекают внимание Хайдеса: он отрывает взгляд от Персефоны и поворачивается ко мне.

– Что?

Я не успеваю найти в нём опору. Потому что Персефона касается его руки, и Хайдес тут же поворачивается к ней. И если то, что я только что узнала, стало для меня ударом, то это – контрольный выстрел. Потому что то, как он на неё смотрит… Этот взгляд невыносим. От него мне кажется, что я лишняя.

Вдруг воздух становится тяжёлым, удушающим. Я с трудом вдыхаю. Осознаю, что встала, только когда приходится приложить усилие, чтобы распахнуть огромную дверь, через которую вошла. Через мгновение я уже бегу прочь.

Глава 8. НАСТОЯЩАЯ ПЕРСЕФОНА

«Филаутия» – это любовь к себе, которая в положительном смысле проявляется как самоуважение, а в отрицательном – как эгоизм или разрушительная любовь.

Я почти бегу по коридору, с греческими колоннами по бокам. Почти несусь, словно Кронос вот-вот настигнет меня и силком вернёт в столовую, чтобы снова пытать меня видом Хайдеса и Персефоны или фотографией меня и Аполлона в детстве.

Позади раздаётся голос, трижды зовущий меня по фамилии:

– Коэн, чёрт возьми!..

Я вылетаю из виллы прямо в парадный сад, где две недели назад впервые встретила Кроноса и Рею. Ночью он освещён множеством тёплых огоньков. Даже яблони видны отчётливо, каждая со своими разноцветными плодами.

– Хейвен, когда тебя зовут, можно хотя бы откликнуться и притормозить! – раздаётся за спиной сердитый и слегка запыхавшийся мужской голос.

Я игнорирую его. Ухожу к углу сада, туда, где фруктовые деревья растут особенно густо. Там, может быть, удастся оторваться от назойливого преследователя. Мне нужно побыть одной. Никто сейчас не сможет помочь. Даже Хайдес.

– И куда ты, мать твою, собралась? – ворчит за мной Арес, возобновив погоню.

Я уже почти у яблони с алыми плодами, когда чья-то рука резко хватает меня за запястье. Я дёргаюсь, стряхиваю хватку, но Арес снова цепляется за меня, словно ничего не произошло.

– Что тебе нужно?

– Для начала мне нравится, когда на меня смотрят, когда я говорю, – зло шепчет он. – Так что поверни своё симпатичное личико ко мне.

Закатываю глаза, но поворачиваюсь. Если подыграть ему – скорее отстанет. Или хотя бы хочется в это верить.

– Ну и? – подгоняю. – Без обид, Арес, но ты – последняя, с кем я хочу говорить.

Он ухмыляется дьявольской ухмылкой:

– Обожаю, когда девушки меня ненавидят и делают вид, что не хотят.

Я вырываю руку. Его улыбка только шире. Ему и правда нравится, когда его отталкивают.

– Я вовсе не делаю вид. Я и правда не хочу тебя видеть. Уходи.

Он театрально округляет глаза, прижимает ладони к груди, изображая боль:

– Ого, Коэн, это ранило меня в самое сердце. Следи за словами, а то твой милый ротик выдаёт слишком жёсткие штуки.

– Мне плевать. – Я поворачиваюсь и быстро углубляюсь в яблоневую аллею.

Арес легко нагоняет меня. Я собираю в кулак остатки терпения, лишь бы не врезать ему. И всё же, как ни странно, раздражение, которое он вызывает, немного отвлекает от того, что только что произошло в доме Лайвли.

Я никогда не умею сразу разбирать свои раны. Мне нужно закрыть их в ящике внутри себя и вернуться к ним потом, когда буду готова. На время притвориться, что их нет. Это мой личный способ выживания.

– Зачем ты пошёл за мной? – нарушаю тишину. – Зачем приперся?

В воздухе сладкий запах яблок. Но когда Арес подходит ближе, его собственный аромат перебивает всё. В отличие от свежего, как морской бриз, запаха Хайдеса, у Ареса – насыщенный, терпко-сладкий.

– Подумал, что немного секса подняло бы тебе настроение, – заявляет он с полной серьёзностью.

Я продолжаю идти и бросаю на него убийственный взгляд:

– Ты не смешной.

– Я и не шучу. Я серьёзен. Если хочешь…

– Прекрати.

– …забыть свои беды с помощью…

Я наугад нахожу его руку и несколько раз стукаю по ней кулаком:

– Арес!

Он вскрикивает фальшивыми «ай-ай-ай» и отдёргивается. И снова мне кажется, что его невыносимость – это всё-таки способ отвлечь меня. Потому что в повисшей тишине перед глазами снова встаёт Хайдес с Персефоной и их связь с детства. И я с Аполлоном. Как я могла его забыть? Как вообще стерла его из памяти?

– Тебе было всего пять лет. Я и сам не помню ничего из того возраста, – бормочет Арес, будто прочитал мои мысли. – К тому же, детский мозг часто вытесняет особенно тяжёлые, травмирующие события. Для тебя приют явно был именно таким.

Он засовывает руки в карманы и равнодушно осматривает яблони.

Я не хочу обсуждать это. Особенно с ним. Но в груди всплывает другой вопрос. Когда его чёрные глаза цепляют мои, выражение у него становится неожиданно серьёзным.

– Знаю, о чём ты думаешь, Коэн, – шепчет.

– О чём же?

Он берёт в пальцы прядь моих волос:

– Ты думаешь, почему за тобой пошёл такой красавец, как Арес, а не твой милый бойфренд.

Я не стала бы формулировать именно так. Но спорить с его эго – бессмысленно.

Из груди вырывается глухой всхлип:

– Два часа назад всё было… идеально. Мы… А теперь кажется…

Я не могу даже озвучить конфликт, который во мне клокочет. Боюсь, что Арес обратит всё в шутку.

– Два часа назад вы шептались на пляже о вечной любви, а теперь он обнимает другую с сиськами побольше? Ну да, понимаю, обидно, Коэн.

– Ты совсем не помогаешь.

– Мне это часто говорят.

– Тогда заткнись, – срываюсь я.

Он усмехается:

– Возвращаюсь к предложению. Хайдес тебя шлёпает? Я тоже мог бы.

Я резко толкаю его плечом и ускоряю шаг, надеясь избавиться от него:

– Ты жалкий ловелас.

Арес переграждает мне путь. В чёрных глазах вспыхивает странный огонёк. Он наклоняет голову, приближаясь с хитрой ухмылкой:

– Ладно, всё. Обещаю, отстану. Но не гони меня прочь.

Я теряюсь.

– Почему? Чего ты хочешь?

Он вдруг становится серьёзным. Отходит на шаг и кусает губу, будто сомневается, стоит ли говорить. И впервые, с тех пор как я его знаю, Арес не уверен, выпускать ли на волю свои мысли.

Наконец он выдыхает:

– Хейвен Коэн. Я видел, как у тебя с лица сошла вся краска. Думал, ты упадёшь в обморок прямо в тарелку. И когда ты сбежала – понял, что только я смогу отвлечь тебя так, чтобы ты хоть ненадолго отложила то, что узнала сегодня.

Я онемела. Он замечает это и тут же получает от меня насмешливое прикрытие:

– Отличная тактика. Отвлечь, притворяясь самовлюблённым придурком, который предлагает меня отшлёпать.

Он не ведётся. Склоняется ближе, так что наши лица оказываются на одном уровне:

– Но ведь сработало, верно? Я тебя отвлёк.

– Отвлёк, – признаю я. – Но теперь я ненавижу тебя ещё сильнее.

Краешек его губ чуть дёргается вверх.

– Плевать. Главное, что я…

Оба одновременно осознаём, что он собирался сказать. Главное, что я сумел тебя отвлечь. Арес Лайвли с крупицей человечности?

Он резко отшатывается. Порыв ветра шевелит листву и забрасывает ему пряди на лоб. Он не утруждает себя убрать их. Лицо становится сосредоточенным. Он указывает рукой назад, в сторону виллы.

– Пошли. Я уже сыт по горло этими чёртовыми яблоками, – бурчит.

Я не спорю. Мы возвращаемся по тому же пути и вскоре снова оказываемся у входа в особняк Лайвли. Огни всё ещё горят, но сомневаюсь, что они продолжают ужинать, будто ничего не произошло. Мы поднимаемся по ступеням. Я показываю Аресу путь к спальням.

Он молчит. И я благодарна за это. Потому что правда: без его дурацких «отвлечений» я всё ещё вижу перед глазами взгляд Хайдеса, полный тепла для Персефоны. И слышу, как внутри меня копится вопрос, который однажды я должна буду задать Ньюту: правда ли, что меня удочерили?

Прежде всего, подойдя к двери своей комнаты, я думаю, будет ли Хайдес там и ждать меня. Скажет ли он снова «Persefóni mou». Я ещё его Персефона? Или это всегда была та девушка?

А если Ньют ничего не знает об моей усыновлении? Я всё ещё для него сестра? Увидит ли он меня прежней?

И смогу ли я после этой ночи снова смотреть на себя так, как раньше?

– Коэн, – зовёт меня Арес, пока я опускаю ручку.

Я уже готова к очередной его последней ерунде. – Чего тебе теперь? – рявкаю.

Он кивает в сторону часов в коридоре. Похоже, там уже без пяти минут полночь. – С Рождеством, – говорит он с сарказмом. И всё же в уголке губ скользит искренняя усмешка. Наверное, ему жаль меня.

– Да и тебя, – отвечаю.

Потом его взгляд пробегает по моему телу, он проводит рукой по волосам. – Моя комната по ту сторону, если ты… —

– Нет.

– Ладно. Попробовал. Спокойной ночи.

Я не жду, пока он уйдёт. Вхожу в комнату и с шумом хлопаю дверью, облегчённо выдыхая. Внутри темно; только лунный свет просачивается сквозь стекло балконной двери, заливая всё холодным голубоватым свечением.

Я хожу по комнате раз по пять, пока не устаю и не признаю: Хайдеса здесь нет.

Его нет. Он не ждёт меня в постели, не стоит на террасе, не стоит голым в ванной – никого, кроме меня.

– Ладно, – шепчу. – Ладно. Это не значит, что он не придёт. Он придёт. Вернётся сюда, Хейвен, прекрати. Ты смешна. Смешна. Прекрати. – бубню я себе под нос.

Только я делаю шаг к прикроватной тумбочке, чтобы включить лампу, как две руки хватают меня за бока и прижимают к голой груди. Рот ныряет в мои волосы и останавливается у уха. – Ты кого-то ждёшь? – шепчет он.

Сердцу становится легче. Но слёзы всё равно подступают. – Да, – отвечаю.

Хайдес чувствует боль в моём голосе; он сжимает меня крепче и начинает покачивать, убаюкивая. Провёл губой по мочке уха. – И кого ты ждёшь? Меня? —

Я закрываю его ладони своими руками и нежно глажу.

– Конечно же тебя, – отвечает он сам себе.

– Хайдес…

– Хейвен… – шепчет он и поворачивает меня к себе. У меня мало секунд, чтобы вглядеться в черты его лица, прежде чем его губы прижимаются к моим – жёсткий, отчаянный поцелуй.

Он отстраняется лишь на долю секунды и шепчет мне на кожу: – Аресу стоит поблагодарить судьбу – у меня желание раздеть тебя сильнее, чем стремление набить ему морду за то, что он за тобой бегал.

Мне удаётся слабенько улыбнуться. Он целует меня ещё раз.

– Вот она, – шепчет. – Твоя улыбка. – Фраза как будто расслабляет его, и он снова атакует меня поцелуями – шумно, глупо, лишая меня дыхания и заставляя хохотать, как ребёнка.

Я умоляю его оставить меня в покое, и он поддаётся, но не отступает далеко. – Что случилось? – спрашивает он.

У меня одна мысль, крутящаяся в голове: Она – твоя Персефона. Голос срывается на половине слова. – Она – твоя Персефона, – выдавливаю я, уже больше злюсь, чем плачу.

Хайдес смотрит на меня, и я не могу прочесть его выражение. Он заправляет прядь волос за ухо, отбрасывает остальное на спину, оставляя мою грудь оголённой. Слежу за его руками. Когда он заканчивает, осмеливаюсь посмотреть ему в глаза.

В них – и гнев, и желание.

Хайдес поднимает меня, держит за бёдра. Обвиваю ногами его талию и не задаю вопросов – губы сами бросаются на его, языки сталкиваются, поцелуй выходит неуклюжим от возбуждения.

Балконная дверь распахивается, и в лицо дует тёплый декабрьский ветер – слишком тёплый для этого времени года. Хайдес ставит меня на перила, проверяет, надёжно ли я сижу, опускается на колени и поднимает длинную юбку моего платья; скидывает мои туфли и бросает их себе за плечи. Когда его руки заползают под юбку и поднимаются по ногам, я рефлексивно сжимаю бедра.

– Что ты делаешь? – уже задыхаюсь.

Он смотрит на меня с демонским оскалом, хватается за край моих трусиков и одним плавным движением стягивает их вниз. Я выдыхаю удивлённо.

Потом он вновь идёт вверх, его пальцы ищут молнию платья – находят её – и в мгновение ока я стою полностью обнажённая. Хайдес бросает белое платье на перила, предлагая мне на него усесться.

Немного надавив на мои колени, он просит: – Ты помнишь мой урок греческого? Boreís na mou anoíxeis ta pódia sou?

Я киваю.

Он наклоняет голову и оценивающе смотрит, его левая рука ползёт к бедру и упирается в талию. – Ты можешь? – шепчет он соблазнительно. – Раздвинуть ноги для меня?

– Зачем? – спрашиваю я. – Мы на балконе. Тут спальни всех. Услышат всё.

Он пожимает плечами и ныряет лицом мне в шею, оставляя влажную дорожку по коже. Медленно мои ноги расходятся – во власти Хайдеса Малакая Лайвли. – У нас тут ещё и комната Персефоны, – шепчет он. – Которая не моя Персефона. Как не была и не будет никогда. Так что пусть все слышат. Она, мои братья, кузены, даже отец с матерью. Пусть слышат, что ты – моя. Что я – твой. Без стыда. Пусть насладятся твоими стонами и развеют сомнения в том, кого я хочу и кого люблю по-настоящему.

– Но она… – начинаю я. Хайдес ждёт, пока я выложу свои страхи. Глубоко вдыхаю, собираю мысли. – Ты смотрел на неё так, что мне было больно.

Он гладит моё лицо, и я закрываю глаза, упиваясь прикосновением. – Я смотрел на неё, как смотришь на подругу, которую знаешь из тяжёлого времени, которая пропала – просто как на друга. Ничего больше, Хейвен, клянусь.

Я улыбаюсь, но сама вижу: улыбка совсем не искренняя. Это не ускользнуло от Хайдеса. – Однажды ты можешь проснуться и понять, что она – самый простой и логичный выбор. Ты знал её с детства, ждал её на дереве, нашел её снова. Она прекрасна, и родители её одобряют. Зачем мучиться со мной? – вываливаю я.

Он пронзительно смотрит мне в глаза, так что у меня почти кружится голова. Берёт лицо в ладони и тянет ближе. На губах у него сдерживаемая улыбка. Пытается удержать её. – Хейвен, – говорит он, – ты всегда была для меня пыткой с первого момента, как мы познакомились. И ты продолжала меня мучить: когда ты бросила мне тот леденец, когда дразнила меня «господином яблок», когда задавала бесконечные вопросы, когда умудрялась оскорблять меня остроумием, когда записалась в мой театральный кружок… – он вздыхает. – Больше всего ты меня мучила, когда отказывалась говорить. Когда я видел тебя в кафетерии и ждал, что ты придёшь, а ты не шла, и мне приходилось посылать брата за тем, чтобы он принес мне яблоко. Ты мучила меня, когда держалась в стороне. Ты шла мимо, волосы у тебя играли на солнце, голос звучал так близко, а я не мог подойти. Ты моё величайшее мучение, да.

– Я… – начинаю я.

Его большой палец коснулся моих губ, заставляя замолчать. – Ты ошибаешься.

Хмурю лоб, ошарашенная переменой темы. – Во чём?

– Ты ошибаешься, думая, что я хоть на секунду подумаю о другой. Это – твоя самая большая ошибка, – упрекает он.

Его рука скользит с моей щеки к основанию шеи. Приближает губы к моему уху и проступает дрожь. – Игнорируй остальной мир. Сосредоточься на мне. Позволь мне боготворить тебя всю ночь.

У меня в животе узел от предвкушения, а сердце опьяняют сказанные им слова. Он кладёт указательный палец мне на губы: – Игнорируй. Остальной. Мир. Пожалуйста.

У меня не хватает сил устоять. Я расслабляюсь, словно сбросив тяжесть, и Хайдес чувствует это. Улыбается довольный и начинает расстёгивать джинсы. – Kaló korítsi.

– Что значит? – спрашиваю, лишь чтобы заполнить томительное ожидание, пока он снимает брюки и развёртывает презерватив, вынутый из кармашка.

Он обхватывает мои голени и тянет меня к себе, оставляя меня балансировать на тумбочке, прижавшись к прохладной ткани платья, которым я сидела. Наклоняет меня вверх и теряет членом мою промежность. – Это значит, что ты хорошая девочка, моя Persefóni mou, – шепчет он.

Я сглатываю, осязаю каждое движение его тела, требующего ещё. Когда пытаюсь податься сильнее, Хайдес отстраняется, только чтобы позлить.

Я выхватываю презерватив у него из рук и беру член правой рукой. Натягиваю защиту медленно, не отрывая взгляда от его лица; он ошарашен моей резвостью. Именно я веду его: пальцы крепко сжаты вокруг него, я сама ввожу его решительной толчком.

Хайдес наклоняется ко мне, прерывисто стонет. Целую его в губы, поднимаюсь к уху, крепко прижимаюсь телом и трусь о него. – Ты ошибаешься, – говорю шёпотом. – Я вовсе не «хорошая девочка». Я сожгу весь мир ради тебя. Я не ограничусь игнорированием: никто не встанет, между нами.

Глава 9. КАРТОЧНЫЙ ДОМ

«Philia» – братская любовь или дружба.

Любовь, основанная на взаимном уважении, доверии и общих интересах.

Многие философы, например Аристотель, считали philia одним из самых важных видов любви.

Утро на следующий день ещё хуже.

Ночь с Хайдесом отвлекла меня от мыслей и это действительно помогло – ненадолго. Потом я поняла, что никакое отвлечение не способно заглушить всё до конца. Я всё ещё застряла на «Олимпе» Лайвли: мужчина, который хочет меня «усыновить» и зовёт «Артемидой», девушка, назначенная Персефоной Хайдеса.

Ах да. И меня усыновили. Мои родители – не биологические. А мой брат…