Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

ПОГОНЯ

1

Последний летний месяц на исходе. Еще жарко, но тушины[45]45
  Тушины – грузины-горцы.


[Закрыть] уже перебираются на зимовку в долину. На поле, приспособленном для посадки вертолета, свалены туго набитые мешки, вьюки и головки сыра, завернутые в овечью шкуру. Вертолета нет вот уже два дня, и о чем-то бесконечно спорят мужчины, собравшиеся возле своей поклажи. На краю поля пасутся лошади. В тени одноэтажного каменного дома прячутся в ожидании вертолета женщины. Окруженные детьми, они коротают время в разговорах и вязании. Одни сидят на камнях или на ящиках, другие стоят, спиной прислонясь к стене. Чуть поодаль, но тоже в тени, прямо на земле сидит Мушни. Он обеспокоен тем, что вертолета нет и воздушный путь перекрыт, но боль в недавно вывихнутом плече порой заставляет забыть обо всем. Он забывает о том, что натворил вчера, о том, что может повлечь за собой его опрометчивость, если он вовремя не уберется отсюда. Ни о чем не дает думать всепоглощающая боль, которая жжет и терзает, как птица со стальным клювом, безжалостно рвет, клюет, словно бы на куски разрывая его тело. Больную руку он засунул под старый потертый пиджак. Синие джинсы, узкие и выгоревшие, заправил в сапоги, на сапогах засохла грязь. Светлые волосы прилипли ко лбу, смуглые, обожженные солнцем щеки запали и покрылись щетиной. Голубые глаза его будто выцвели и устремлены в пространство. Сидит Мушни на земле, чувствует, как правый внутренний карман оттягивает заряженный револьвер, и горько улыбается. Все странное и нелепое должно приключиться именно с ним! Вспоминает Мушни вчерашний день, принесший с собой столько неожиданных забот и хлопот, но о своем поступке не сожалеет. Он сидит усталый, опустошенный, ослабевший от боли и в короткие промежутки, когда боль немного отпускает, успевает подумать: был бы я тушином, женился на тушинке, жил бы себе в маленьком домике, со своей отарой овец, никуда бы не уезжал отсюда…

В это время из финского домика выходит Тапло – ветеринарный фельдшер из Телави. Сюда ее прислали на борьбу с ящуром. Отец ее в свое время был знаменитым силачом и наездником. Поэтому ее все знают и относятся к ней с уважением. Она красивая, высокая, стройная; полная грудь, талия тонкая, ноги упругие, породистые. Ей очень к лицу черное платье. На ногах у нее пестрые вышитые ноговицы, надетые поверх цветных шерстяных носков. Под ними – обыкновенный тонкий капрон – тоже черный. Голова Тапло повязана платком на тушинский манер, волос не видно, только на лоб спадает несколько прядей блестящих и черных. У Тапло высокие брови – дугами, нос маленький, с горбинкой – ястребиный. Она очень похожа на портреты грузинок начала девятнадцатого века, встречающиеся в учебниках истории и некоторых трудах по этнографии.

Выйдя из финского домика, Тапло замечает, что молодой лесник Гио, живущий со своей семьей в этом же домике, седлает лошадь.

– Ты куда собрался, Гио? – негромко спрашивает Тапло. Голос у нее низкий, даже чуть хрипловатый, но к ее внешности он как-то подходит.

Гио протягивает руку в ту сторону, где над ельником, покрывающим противоположный берег реки, – самой реки отсюда не видно, – столбом поднимается дым. Дымный столб этот Тапло видит уже четыре дня, но она не задумывалась, что это такое.

– Лесной пожар, – объясняет Гио.

– Отчего лес загорелся? – спрашивает Тапло, как будто ее это в самом деле очень интересует.

– Молния, неделю тушим, и никак.

– Как вы воду на такую высоту поднимаете?

– А мы без воды, рубим деревья и огонь засыпаем землей. Только мало нас, не справляемся.

– Такие герои, и вдруг не справляетесь!

– Мало нас, рук не хватает.

– А красивые у вас ребята?

Гио смеется:

– Тебе-то что за дело?

– Люблю на красивых парней смотреть.

– Вот узнает твой жених…

– Кто его спрашивает! – Тапло улыбается. – Если встречу кого получше…

Гио знает, Тапло веселая, на язык остра, любит пошутить.

Она идет вдоль серого одноэтажного дома к большой брезентовой палатке, где расположился ветпункт. Она проходит мимо толпы, ожидающей вертолета. Выражение лица у нее строгое, деловое, держится она с достоинством. Хотя пошутить и поострословить она всегда не прочь и характер у нее веселый, с первого взгляда этого не скажешь – так она сдержанна.

Тапло замечает Мушни, сидящего, или скорее полулежащего, в тени, еще выше поднимает брови и проходит с безразличным видом. На самом деле его лицо запоминается ей.

Мушни тоже видит Тапло, провожает ее равнодушным взглядом. Боль на мгновение исчезает. Наморщив лоб, он поднимает глаза к небу. Там никаких изменений. Небо такое же, каким было с утра, – чистое, голубое, с клочьями белых облаков. Время словно к месту примерзло, не движется совсем. Снова грызет его проклятая боль. Как хочется измученному телу покоя, уюта, ласки, как истосковался он по прикосновению теплых женских рук, нежных пальцев. Но усталое сознание не успевает запечатлеть этой тоски и желания, и Мушни не знает, что так приятно поразило его, что заставило на секунду забыть о боли, а вскоре он и вовсе забывает, что на какое-то мгновение почувствовал себя безмятежно.

2

Солнце стало клониться к западу, вокруг разлилась прохлада. На солнце теперь было куда приятнее, чем в тени.

Вертолет не прилетел и сегодня. Толпа начала расходиться. Женщины с детьми потянулись к деревне на ночлег – у всех там были знакомые и родственники. Мужчины оставались с вещами – ночевали они под открытым небом, завернувшись в бурки.

Мушни с трудом встал на ноги. Во рту было сухо, и кружилась голова. Превозмогая слабость, он сделал несколько неуверенных шагов. Остановившись, безрадостным взглядом окинул окрестности. Со всех сторон подступали холодные безмолвные горы, и долина, зажатая между ними, показалась ему тесной, как тюремная камера.

Мушни направился к роднику. Шел он по широкому полю медленно, устало ссутулившись, засунув болевшую руку за пазуху. Безжалостная, острая боль словно отупляла, разгоняя мысли.

Впереди он заметил девушку с пузатым кувшином на плече. Она шла ему навстречу, и кувшин был уже полон. Поравнявшись с ним, девушка, раскрасневшаяся от ходьбы, смело ответила на его взгляд. Усталой она не казалась, но, отойдя немного, поставила кувшин на землю и встала подбоченясь. «Ничего, придет домой и отдохнет», – подумал Мушни и почувствовал, что завидует девушке. Ему стало грустно.

До самого родника преследовала его эта грусть, вернее тоска – вроде какой-нибудь бездушной твари или, напротив, бесплотного духа. Но возле воды печаль рассеялась. Он неловко присел, встал коленями на мокрые камни и жадно приник губами к деревянному желобку. Иссохшее нутро вобрало в себя влагу, насытилось. Холодок воды взбодрил его. Он встал, мокрыми пальцами провел по лицу, по упавшим на лоб волосам. Сначала было приятно, но потом его вдруг зазнобило. Весь день ему было жарко, все тело горело, но лишь просох пот – снова захотелось тепла. Мушни поднялся на холмик и сел на валун, с удовольствием подставив спину последним закатным лучам. Мушни сидел, уставившись в одну точку, и ни о чем не думал.

Под ним был овраг, противоположный склон зарос кустарником, оттуда доносились невнятные голоса. Они перекликались, звали друг друга, но никого не было видно. Мушни догадался, в кустах возились дети – вышли собирать малину. Среди звонких детских голосов выделялся густой бас. Беззаботные мальчишки и девчонки были где-то совсем рядом, и Мушни стало обидно, что он их не видит.

– Дедушка! Деда! – звонко раздавался детский голосок.

Это, наверное, самый маленький отстал от своих и испугался, вот и кричит, как заблудившийся ягненок.

– Де-ед!

Мужской голос отозвался издалека. Дедушка шел на помощь. И Мушни вдруг проникся безграничной любовью к этому невидимому ребенку, всем существом почувствовал его страх и разделил его радость.

– Дедушка! – нетерпеливо звенел детский голосок, и сердце Мушни наполнялось добрым теплом оттого, что совсем скоро дедушка отыщет внучку в коротком платьишке или босоногого внука, приласкает и поведет за руку домой. Мушни даже по-хорошему позавидовал тому счастью, которое вот-вот испытает ребенок при виде спасителя-деда, должно быть еще бодрого и крепкого, надежного. Как приятно без сомнений и колебаний довериться его любви, отдаться его заботам.

У Мушни сжалось сердце, он словно превратился в беспомощного, чувствительного ребенка. К глазам подступили слезы, Мушни радовало, что отставший ребенок был таким счастливым, хотя и не сознавал своего счастья, и печалило, что самому не довелось пережить такое. Захотелось вдруг иметь деда или какого-нибудь близкого человека. Раньше он не испытывал подобных желаний. Мушни очнулся от слез, омочивших щеки. Очнулся, и исчезло, умерло поднявшееся откуда-то из глубины тепло, стремившееся заполнить его и даже перелиться через край. Непроявленная печаль обратилась в горечь и сладкий детский лепет, удалявшийся и терявшийся, гаснувший вдали, как наивная мечта, уже ни о чем не говорил ему, не будил никаких желаний. Он сидел настороженный, затаив дыхание, и чувствовал только, что становится холодно.

Солнце еще ниже склонилось к западу, и на окрестные холмы легла густая тень. Но Мушни был так поглощен собой, что долго ничего не замечал. А когда обнаружил, что давно наступили сумерки, встал и пошел к поселку.

В одном конце длинного каменного дома расположилась столовая. У входа стояли несколько мужчин. Мушни вспомнил, что весь день ничего не ел. Есть не хотелось, он и не вспоминал о еде, пока не увидел столовую и мужчин у двери. Пожалуй, так он и совсем ослабнет, надо хоть немного подкрепиться. Нехотя поднялся Мушни по каменным ступенькам и в дверях обернулся – красивый парень гарцевал на горячем черном жеребце. Мушни загляделся на них, затаив в груди завистливый вздох. Парень то поднимал коня на дыбы, то отпускал узду. Только разойдется скакун, наездник опять натягивает удила, подчиняя его себе. Лошадь, как видно, была чужой, и он приучал ее к себе.

Мушни продолжал думать о всаднике и в столовой. Хороший всадник всегда производил на него впечатление. Может, потому, что сам он был посредственным наездником. Конечно, умей он как следует держаться в седле, вчера не свалился бы с той клячи. В углу комнаты за столом сидела большая компания, и Мушни, заметив ее, досадливо поморщился.

Он попросил чего-нибудь поесть у некрасивого тощего буфетчика, который не показался ему местным. Тот предложил остывшие хинкали.

– Разогрею на сковороде и принесу, – пообещал он.

– Ты, наверное, не здешний, – сказал Мушни, ему было безразлично что есть.

– Почему же? Здешний я, у меня в Алвани дом и семья.

Мушни сел за стол возле самого прилавка. У стены стояли ящики с бутылками кахетинского, того самого, что пила компания.

Мушни сидел у стола и смотрел в открытую дверь на опустевшее поле. Смеркалось. Снаружи доносился громкий разговор, но Мушни не вслушивался, о чем говорят, удовлетворялся звучанием голосов, не вникая в отдельные слова. Сейчас он воспринимал мир только глазами, ибо не мог ничего слышать. Вернее, слышать мог, но не мог выносить смысл из услышанного, внимание его было утомлено и рассеяно. Он только отметил, что снаружи кто-то о чем-то говорит. Потом увидел, как всадник подогнал коня к столовой, спешился и вошел в открытую дверь с плетью в руке. Ворот его просторной, перехваченной ремешком рубахи был распахнут. Маленькие усики и кудрявые черные волосы красили смуглое разгоряченное лицо. Вошедший внимательно посмотрел на Мушни, встретившись с ним глазами, спокойно выдержал его взгляд и направился в угол, где сидела компания. Там сразу заговорили громче и оживленнее, но Мушни опять не понимал, о чем они говорили, просто отмечал про себя, что беседа веселая и непринужденная.

Буфетчик поставил перед ним горячие хинкали. Мушни равнодушно посмотрел на тарелку. Он был голоден – и не мог есть. Только он взял левой рукой хинкали, как его окликнули. Уйдя в себя, словно в берлогу, он не столько расслышал, сколько угадал, что обращаются к нему, и напрягся, как зверь с приближением опасности. Он рывком поднял голову. Только что вошедший парень стоял совсем рядом и, улыбаясь, говорил ему:

– Когда человек один – ему кусок в горло нейдет. Пожалуйте к нашему столу.

Вымученная улыбка искривила губы Мушни, он медленно поднялся и пошел к ним. Отказаться было нельзя, хоть очень хотелось побыть одному. Ему придвинули стул, он вежливо кивнул и молча сел.

Молодой красивый парень, тот самый, что пригласил Мушни к столу, спросил, как его зовут. Мушни ответил.

– Мушни? – повторил горец удивленно. – Вы грузин?

– Да.

– Я что-то такого имени не слыхал.

– Абхазское имя. Объяснения оказалось достаточно.

– А меня зовут Квирия.

Один из мужчин, – самый почтенный, с тушинской шапочкой на седых волосах, с руками и плечами, говорящими о недюжинной силе, – наполнил чайный стакан и поставил его перед Мушни.

– Выпей, племянничек! – Хрипловатый низкий голос его показался Мушни добрым и внушающим доверие.

Мушни поднял стакан, обведя рукой присутствующих в знак того, что пьет за всех, и разом осушил его. Он заметил, что все смотрят с удивлением на то, как он ест левой рукой и левой же рукой поднимает стакан. Но никто его ни о чем не спросил. Только поинтересовались, впервые ли он в Тушетии. Мушни ответил, что впервые. Второй стакан выпили за здоровье Мушни. И снова никто не спросил, кто он и откуда или зачем сюда приехал. И Мушни вдруг показалось, что эти люди знают о нем решительно все. От третьего стакана Мушни захмелел, на какое-то время впал в забытье и пришел в себя от шума. Мгновенно отрезвев, он увидел, что в столовую вошла высокая красивая девушка.

– Иди, Тапло, садись с нами, – пригласил Квирия, но Тапло отказалась.

– Я же вина не пью, – сказала она, но по тому, как непринужденно девушка держалась с мужчинами, было видно, что она в конце концов согласится.

– Да брось! Как это можно, чтобы дети такого отца вина не пили! – гремел седой великан по имени Гота. Он высился над столом и неуклюже размахивал огромными, с добрую лопату величиной, ручищами. «Ну и медведь», – с внезапной теплотой подумал Мушни.

– Вы не потеснитесь немного? – смело, даже с вызовом, обратилась к нему Тапло, глядя на него сверху вниз.

Мушни подвинулся к Квирии, и Тапло, придвинув стул, села. В столовой было уже темно, буфетчик зажег свечу. Тапло подняла наполненный стакан.

– Бог в помочь! – коротко произнесла она и лихо, по-мужски осушила стакан.

– Будь здорова, дочка! – восхищенно воскликнул Гота.

– А с этим юношей вы меня не познакомите? – без всякого смущения, глядя прямо в глаза Мушни, спросила Тапло.

Мушни назвался и протянул ей левую руку.

– Уж не приглянулся ли тебе наш гость? – захохотал Гота.

Тапло тоже рассмеялась.

Мушни решил, что она смеется шутке Готы, но она смолкла, нахмурилась, посмотрела на протянутую к ней руку Мушни и недружелюбно произнесла:

– Я смотрю, в ваших краях вежливостью гнушаются.

Мушни не сразу понял, почему она обиделась. Но все вокруг улыбнулись ему сочувственно, и он догадался.

– Простите, у меня правая рука болит.

– В таком случае прощаю, – насмешливо улыбнулась Тапло. – А что с вами случилось? – Она пожала Мушни левую руку.

Мушни понимал, что она тоже настроена пошутить, но всех остальных всерьез интересовало, что он ответит.

– Я вчера свалился с лошади и вывихнул руку.

– Раз не умеете ездить, не надо было садиться, – съязвила Тапло. Мушни не обиделся.

– Хватит тебе, Тапло! – прервал ее Квирия и мягко опустил руку на плечо Мушни. – Рука все еще вывихнута?

– Теперь уж нет, – ответил Мушни. – Я сам ее вчера вправил. Но здорово распухла и болит. Кажется, у меня температура…

– Я тебя завтра к своей бабушке отведу. Ее мазь по всей Тушетии славится. Она тебя живо вылечит.

Все поддержали Квирию. Мушни поблагодарил. Потом выпили еще по стакану. Мушни чувствовал свинцовую тяжесть во всем теле. Хотел раскрыть глаза и не мог, хотел извиниться и выйти на воздух, но язык не ворочался. Вокруг все качалось и кружилось. И в конце концов исчезло, как исчезают деревья и кусты, поглощенные неожиданным густым туманом.

3

Мушни положил голову на стол и заснул как убитый. Он не слышал, как Гота завел песню:

 
Ах ты, Гота, старый Гота!
Когда же ты за ум возьмешься?
 

Мушни не слышал и того, как Тапло подтрунивала над ним: «Не шумите, ребята, человек спит!» Потом компания разошлась по домам – утром всех ждали дела. Не помнил он, как его отвели в темную кладовую и уложили на скрипучую тахту. В каморке было тесно и грязно. На полках и на полу лежали закопченные котлы и кастрюли, по стенам было развешано какое-то тряпье. Мушни не слышал, что говорили мужчины, когда стояли возле тахты и глядели на него, беспомощного, чужого и жалкого своей беспомощностью. Не почувствовал он и того, как после ухода мужчин Тапло осторожно сняла с него пиджак и укрыла. Но боль при этом он ощутил, застонал, заговорил с Тапло, даже как будто узнал ее, но тут же опять погрузился в сон.

Мушни не знал, что люди ушли, повесив на дверь столовой большой замок. Он остался один в темной кладовке. А снаружи звездами блистало небо, изредка срывалось с высоты опрометчивое небесное тело, кинжальным лезвием вспыхивало во тьме и терялось в бесконечности. Холодное молчание гор нарушалось лишь конским ржанием. Но Мушни ничего этого не видел и не слышал. Он лежал, отгороженный от мира четырьмя стенами, обреченный на одиночество. Прожитая жизнь уже успела наложить свой суровый отпечаток на лицо парня, которому на вид было не больше двадцати четырех лет. Правда, врожденная беспечность или свойственная молодости беззаботность смягчали ожесточенное выражение его лица, и тогда сквозь огрубевшие черты проступала надежда, забытая там, в далеком отрочестве.

Сейчас Мушни спал. И ему снилась Тапло. Как будто, взявшись за руки, они шли по огромному бескрайнему полю. Рука девушки источала тепло, которое проникало прямо в душу. И он любил Тапло невероятно и чувствовал, что и она его любит.

А поле все не кончалось, и Мушни казалось, что свобода его бесконечна, как это поле. Мушни спал и был счастлив. Наверное, усталое тело его и душа искали и находили во сне то тепло и заботу, которых были лишены наяву.

4

Когда он проснулся, было светло. В кладовке дурно пахло, утренний свет, проникавший в окно, позволял рассмотреть беспорядочно разбросанную грязную посуду. И Мушни вспомнил, где он находится, только не мог сообразить, как сюда попал и кто его привел. И ему стало стыдно, что он опьянел до бесчувствия, хотя и выпил немного. Это было результатом той ночи, которую он накануне провел без сна, под деревом, и чуть было не замерз. Но стыд постепенно прошел, и он понял, что чувствует себя значительно лучше. Он отдохнул и даже подумал, что, может, и рука прошла. Но поднять ее не смог, боль не позволила. Тогда он вытянулся на тахте и стал глядеть в грязный потолок. Надоедливо жужжали и роились под потолком мухи. Из-за стены доносился мужской голос. Мушни сразу узнал голос тощего буфетчика. Сейчас он, пожалуй, будет относиться к нему презрительно, чего не посмел бы вчера.

Но что поделаешь? Мушни встал с тахты и вдруг очень явственно вспомнил свой сон и как сильно любила они с Тапло друг друга. Какое блаженное и сладкое было чувство! Но теперь, когда рассвело и явь разрушила мир сна, Мушни испытал горькое разочарование, он как будто что-то потерял. И еще понял, что причиной того счастья и сладости, что он испытал, была не Тапло. Эта нежность скопилась в нем самом, и он просто передал ее во сне Тапло, чтобы получить от нее обратно, испытать усладу, исходящую от другого существа. А в действительности все обстояло иначе. Наяву Тапло не была и не могла быть такой, какой придумал ее в своем сне Мушни.

Он взял пиджак и сразу заметил его непривычную легкость. Проведя рукой по карманам, убедился, что револьвера нет. И удивился – выпал, что ли? Заглянул под тахту, вытащил чью-то старую изношенную обувь, принялся искать револьвер, но не нашел. Он никак не мог припомнить, кто снял с него пиджак, кто его этим пиджаком укрыл. На душе было скверно, и он еще пуще рассердился на себя. Потеря револьвера расстраивала, а воспоминание о вчерашнем кутеже стало неприятным вдвойне.

Он толкнул дверь и очутился в том помещении, где они вчера выпивали. Стол, за которым накануне они сидели, еще не был убран. Мушни вышел на крыльцо и увидел залитый солнцем росистый луг. Спустившись по ступенькам, он столкнулся с буфетчиком. У того был деловой озабоченный вид, он и не думал насмешливо улыбаться и только спросил с дружеским участием, как гостю спалось. Мушни ответил, что хорошо, и в свою очередь спросил буфетчика, не находил ли он чего-нибудь в столовой. Буфетчик поднялся по ступенькам, и Мушни последовал за ним. Пиджак он держал в руке, и утренняя свежесть прохватила его порядком.

– А что я должен был найти? – спросил буфетчик.

– Да так… Думаю, может, нашли… – неопределенно ответил Мушни.

– А ты потерял что-нибудь?

– Да.

– Деньги?

– Да нет. Другое.

Буфетчик пошарил глазами по полу.

– Нет, ничего вроде не видел.

Мушни старался перехватить его взгляд. В чудно́м картузе с длинным козырьком небритый буфетчик выглядел пройдохой, но сейчас, пожалуй, он не лгал.

Он направился в кладовку, где спал Мушни, поискал там.

– Документы?

– Да вроде…

– Может, наши ребята взяли. Надо бы их спросить.

– А где я их найду?

– Не знаю, – задумался буфетчик. – Гота и Квирия вернулись чуть свет в отару.

Мушни вспомнил, что Квирия обещал его свести к бабушке – руку лечить, и невольное подозрение кольнуло его. Не то чтобы он подумал, будто Квирия унес револьвер, но ему не понравилось, что парень забыл о своем обещании.

«Никому нельзя верить», – мрачно подумал Мушни.

– Ладно, обойдусь! – проговорил он.

– А может, ты где-нибудь в другом месте потерял, да не помнишь? – На лице буфетчика мелькнуло нечто вроде участливой улыбки. – Знаешь, как ты вчера опьянел?

Нет, нигде больше он револьвера потерять не мог, потому что до того времени, как он пересел к общему столу, все помнится очень ясно, и револьвер тогда был при нем. А, стоит ли об этом думать!

Мушни вышел из столовой и зажмурился от яркого солнца. На траве сверкала роса. Возле каменного здания так же сидели женщины с детишками. Мужчины, сгрудившиеся вокруг поклажи, по-прежнему галдели и шумели. Небо было чистое, без единого облачка. «Слава богу, хоть погода летная», – удовлетворенно подумал Мушни. Он смешался с толпой в надежде встретить кого-нибудь из вчерашних знакомых и разузнать про револьвер. И в то же время, стыдясь своего опьянения, не хотел никого видеть. Возле дощатой будки, выкрашенной белой краской, где продавали билеты на вертолет, Мушни увидел начальника местного аэродрома. На ногах у него были тушинские, связанные из грубой шерсти ноговицы, на голове – форменная фуражка. Мушни спросил, будет ли сегодня вертолет. Начальник уверенно ответил, что будет. И Мушни позавидовал этому человеку: ему-то все равно, летная погода или нелетная. Он ведь никуда не спешит!

Мушни спустился в овраг к знакомому роднику, положил на камень пиджак, по чьей-то милости теперь пустой и легкий, и стал умываться. Растер холодной водой грудь, и хотя по телу пробежал озноб, это прибавило ему бодрости и энергии. Он еще раз попытался поднять больную руку, но не смог.

Вернувшись на летное поле, он заметил среди женщин Тапло и внезапно так разволновался и растерялся, словно все, увиденное ночью во сне, произошло в действительности. Тапло разговаривала с каким-то мужчиной, который стоял к Мушни спиной. Мушни стало стыдно. Он вновь припомнил вчерашний вечер и то, что какой-то отрезок времени совершенно выпал из его сознания. Мучительно теснила сердце мысль о том, что эта девушка видела его в помутившемся разуме. Он ведь ничего не помнил сегодня – как себя вел, что говорил и как оказался в кладовке. Подумав обо всем этом, он совсем смутился и решил обойти Тапло стороной, хотя у нее и можно было бы разузнать, как закончился вчерашний вечер и что-нибудь выведать о револьвере. Разузнать-то можно было, но не стоило. Теперь лишь бы вовремя унести ноги отсюда, а о револьвере беспокоиться нечего. Он только повернулся, чтобы обойти дом и устроиться где-нибудь на краю поля подальше от глаз Тапло, как услышал:

– Мушни!

Это был голос Тапло. Стало приятно, что она окликнула его, сразу увидела и узнала, хотя он этого и не заметил. Он обернулся и вдруг узнал в собеседнике Тапло своего сослуживца, молодого геолога, всего лишь несколькими годами старше Мушни, по имени Ладо, тихого, скромного человека. Мушни обрадовался, узнав Ладо, хотя вряд ли мог услышать от него что-либо отрадное. Когда Мушни подошел, Ладо поздоровался с таким трагическим лицом, что Мушни чуть не рассмеялся и одновременно понял – дела его крайне плохи.

Однако первая мысль, которая пришла ему в голову, была о другом: откуда Ладо знает Тапло? Такой скромник ни за что не заговорит с незнакомой женщиной! Видимо, он знает ее давно. Наверно, оба они не первый раз в Тушетии.

Мушни не любил, когда люди от неожиданности теряли над собой контроль. Но именно так случилось с Ладо. При виде Мушни он раскрыл рот и бросился к нему, позабыв о присутствии посторонних.

– Мушни! Ты еще здесь? А я радиограмму дал… Начальник приказал… Теперь в долине тебя милиция будет ждать, а может, и сюда милиционеров пришлют, с вертолетом. Если бы я знал, что ты еще не улетел, я бы задержал радиограмму. Почему ты здесь?

– Погода была нелетная, – сквозь зубы процедил Мушни. Он покосился на Тапло и заметил, что она слушает очень внимательно, хотя делает вид, что их разговор нисколько ее не интересует.

От Ладо не укрылось, что Мушни разозлился, но он приписал это злосчастной радиограмме, не понимая, что Мушни злится из-за другого: зачем он выбалтывает все при девушке, которой совсем не обязательно знать, что угрожает Мушни?

– Я не виноват, честное слово! – начал оправдываться Ладо. – Я думал, тебя здесь нет. Знал бы, ни за что не послал бы радиограмму…

Мушни усмехнулся. Он вовсе не считал Ладо виновным. Он заранее знал, что так оно все и будет, и теперь со злорадным удовлетворением отметил, что предчувствие его не обмануло.

– Что ты будешь делать? – испуганно прошептал Ладо.

– Ничего. – Мушни был спокоен и смотрел на Тапло. Она еще пыталась сохранить на лице безразличие, но сдерживаемый интерес все равно проступал сквозь ее мнимое равнодушие.

– Ведь тебя арестуют! – не отступал Ладо.

И Мушни вдруг почувствовал, что все, чего ом так остерегался и боялся, безмолвно приближается, надвигается на него и может сегодня уже претвориться в явь. Он растерялся, надежда на благополучный исход исчезала, но придумать что-либо было невозможно, и ему не хотелось больше разговаривать о случившемся. Он молчал.

– Так что же ты будешь делать?

Мушни не знал. Не знал – и все. Нужно время, чтобы подумать и решить, как быть дальше.

– Вообще-то тебе ничего не сделают, – продолжал Ладо. – Ты был прав. Но вот револьвер, пользование оружием…

– Знаю.

– Хотя рана у него легкая, совсем пустяковая.

– Это не имеет значения.

– Да… Что ж ты делать-то станешь?!

– Если бы не рука, придумал бы что-нибудь, а сейчас даже думать не могу, так болит проклятая!

– Между прочим, я вас жду, – вмешалась Тапло. – Квирия велел мне проводить вас к его бабушке.

Тапло говорила сухо и строго, тоном молоденькой учительницы, когда сквозь наставительную интонацию прорывается веселый уступчивый нрав, только для виду прикрытый напускной суровостью.

Мушни совсем был не рад тому, что она оказалась свидетельницей неприятного ему разговора, но не прогонять же было ее?

– Если хотите, я вас провожу, я как раз туда иду.

Мушни обрадовался, что у него появилось хоть какое-то дело, что куда-то нужно идти. Хотелось чем-нибудь заполнить время, чтобы оно шло скорее. Шагая рядом с Тапло через поле, он все думал, как же ему выкрутиться, и ничего не мог придумать. Ему было приятно, что Ладо не считает его виновным, хотя это ничего решительно не меняло. И надежды Ладо на то, что Мушни будет оправдан, поскольку он не виноват, совсем его не утешали, хотя сами по себе тоже были приятны. Теперь уже никакого значения не имело, полетит вертолет в долину или нет. Путь туда все равно закрыт. А совсем недавно не было важней вопроса! Пожалуй, лучше всего идти рядом с Тапло и ни о чем не думать, все равно ничего путного в голову не приходит. Так хоть время идет, а не стоит на месте. Сейчас, как никогда, он нуждался в совете. И, как всегда, был один. Мушни шел, отчужденный и молчаливый, настолько погруженный в себя, что не заметил, как Тапло остановилась возле ветеринарного пункта и заговорила с кем-то. Он продолжал машинально шагать и, только очутившись далеко впереди, сообразил, что идет один.

«Что-то надо придумать?» – преследовала его неотвязная мысль. Но ничего дельного в голову не приходило.

Тапло догнала Мушни.

– У вас что? Женщин уважать не принято? – сердито спросила она.

– Принято.

– Тогда можно было меня подождать.

Мушни извинился.

Тропинка свернула в лес и спустилась в овраг. Оттуда доносился глухой рокот воды. Мушни шел следом за Тапло, и она нравилась ему все больше и больше. Нравилось, как легко она перепрыгивает с камня на камень, как сдержанно и строго разговаривает с ним – будто пожилая опытная женщина. Одета она была все в то же черное платье. На ногах – пестрые вязаные ноговицы. Тапло все больше привлекала его внимание, вызывала все больший интерес. И Мушни незаметно для себя избавлялся от гнетущих забот и поддавался настроению вчерашнего сна. Оживало то чувство, которое он испытывал к этой девушке так недавно, во сне.

Некоторое время они молча шли по щебенистой тропке. Когда дорога стала ровнее, Тапло, шедшая впереди, дождалась его и спросила:

– А вчерашний вечер ты помнишь?

– Помню, конечно, – ответил Мушни, хотя почти ничего не помнил.

Она попыталась скрыть выступившую на лице лукавую улыбку, но Мушни все равно ее заметил.

– Ты всем так с ходу в любви объясняешься?

«Что это я наболтал вчера?» – встревожился Мушни, но выражение лица девушки успокоило его.

– Я объясняюсь тем, кто этого достоин, – он обнял Тапло за плечи.

Она резко отстранила его руку.

– За кого ты меня принимаешь? – крикнула она. – Смотри, не то…

– А что не то? – Мушни улыбнулся.

– А то, что у меня жених есть! – Тапло все-таки не сдержала улыбки, и Мушни осмелел, на лице его появилось выражение уверенного в себе мужчины.

– Осторожнее, братец, – пригрозила Тапло, – а то как бы я тебе вторую руку не вывихнула.

Она ушла вперед.

И все-таки она смеялась. И потом, когда тропинка пошла круто под гору, она долго еще оглядывалась и лукаво улыбалась.