Текст книги "Расплата"
Автор книги: Гурам Гегешидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Больше мы ничего не знаем о Вамехе Гурамишвили.
1966
Перевод В. Федорова-Циклаури.
ПОВЕСТИ
ЧЕРТОВ ПОВОРОТ
1Молодой писатель давно уже сидел на обочине пыльного шоссе, ожидая попутной машины в Сванетию. Было очень жарко, и писатель обливался потом. Одет он был в достаточно выгоревшую зеленую рубаху и старые залатанные брюки, на ногах – тяжелые ботинки. Решительно не походил он на писателя серьезного и преуспевающего. Нехитрый багаж его умещался в рюкзаке, лежавшем тут же, на скамейке. По дороге, нещадно пыля, проезжали грузовики, и ни один не ехал к тем синим горам, которые четким силуэтом вырисовывались вдали.
– Ты, браток, в Джвари езжай, там скорее попутную найдешь, – посоветовал писателю сидевший рядом парень, который, очевидно, никуда не спешил, потому что уже больше часа вел беседу о футболе. Парень считал, что зугдидец Гегенава – величайший футболист, и не только во всей Грузии, но и за ее пределами. Он не говорил об этом прямо, но вывод напрашивался сам собой – не только в Грузии, но и во всем мире. – Если и в Джвари не будет машины, вернешься в Зугдиди…
Пожалуй, стоило прислушаться к совету столь симпатичного юноши, который добровольно разделял и скрашивал тягостные минуты ожидания. Писатель остановил полуторку, направлявшуюся в сторону Джвари, попрощался с новым знакомцем и полез в кузов.
Через час он был в Джвари. И едва очутившись там, вспомнил, что в этом местечке работает его институтский товарищ. Но где именно, вспомнить не мог. «Знай, я, в какой организации он работает, повидался бы с ним», – подумал писатель, вылезая из кузова и расплачиваясь с водителем.
– Здесь можно найти машину в Сванетию? – спросил он у шофера.
– Не знаю. Вон у столовой машина стоит, спроси. Я в Цаленджиху еду!
Писатель забросил рюкзак за спину и пошел к грузовику, тяжелые ботинки его с железными подковами на каблуках вдавливались в асфальт, размягченный зноем. Было очень жарко, хотя по тому, как часто солнце скрывалось за тучами и хмурилось небо – там вдали, у самых гор, – можно было предположить перемену погоды.
Писатель заглянул в кабину – никого. А в кузове – на досках, укрепленных между бортами, сидели люди с сумками, корзинами, мешками. Они оживленно переговаривались.
– Куда машина? – спросил писатель, став ногою на обод колеса.
– Не знаю, – ответил небритый, сравнительно молодой мужчина, который сидел поближе и сворачивал самокрутку.
– Как не знаешь! Сидишь в машине, и не знаешь, куда едешь? – вспылил писатель.
Женщины прервали беседу и обернулись в их сторону.
– А вы куда сами-то едете? – спросила молодуха в черном платье.
– В Сванетию, – ответил писатель, – мне надо в Бечо.
– Нет… Эта машина пойдет до Хаиши.
– Ладно, поеду в Хаиши. – Писатель полез в кузов. Он чувствовал, что его появление вызвало какую-то неприязнь, и это его раздражало.
– Ты бы, дорогой, спросил у шофера, может он тебя и не возьмет, – подал голос небритый.
– Возьмет, чего спрашивать! – Писатель уселся рядом с ним и сбросил к ногам рюкзак.
Остальные снова вернулись к своей беседе. Писатель немного знал мингрельский, но они говорили так быстро, что он успевал только удивляться, как они друг друга понимают.
А водителя все не было. Писатель уже начал жалеть, что связался именно с этой машиной. Вон только что из переулка выехала такая же полуторка и свернула на дорогу в Сванетию. Сел бы он на нее, и намного раньше прибыл бы в Хаиши! Нет, путешествие явно не задалось с самого начала! Сейчас уже двенадцать часов, в лучшем случае, если ему в Хаиши сразу попадется машина, идущая вверх, в горы, он доберется до места к девяти-десяти часам вечера. И чего доброго – ночь придется провести под открытым небом, – недовольно думал писатель.
Нужно сказать, что интуиция его не подвела, и в эту ночь ему действительно пришлось идти одному от Бечо до Мазеры и еще выше – к истокам Долры до Чихринской долины…
А шофера все не было. Теперь уже и остальные стали выражать недовольство.
– Куда он подевался? – громко спросил кто-то.
– Обедает, – ответили ему.
– Ничего себе обед, – пробурчал первый.
Еще несколько человек влезли в кузов. Они были рады, что нашли машину, да еще знакомых встретили, но те, истомленные ожиданием, радости их не разделяли и в разговор вступали неохотно.
– Поехали! Хватит! Поехали! – то и дело слышались женские голоса, но непонятно было, к кому они обращались. Скорее всего выражали вслух свое нетерпение.
Наконец появился водитель, низкорослый, лет тридцати. Что мог есть столько времени такой тщедушный человек? Все оживились, зашумели.
– Идет, идет! – радостно твердили женщины, глядя, как шофер неторопливо выходит из столовой. По дороге он еще остановился поболтать с кем-то, потом беззаботно и неспешно направился к машине.
– Слушай, куда ты пропал, мы тут сгорели в этой жарище, – загалдели мужчины, но совсем не сердито, напротив обрадованно.
Улучшилось настроение и у писателя. У самого шофера вид был довольный, веселый. Он стал на подножку и заглянул в кузов. Писатель воспользовался моментом и спросил:
– Друг, а дальше Хаиши ты не поедешь?
– Нет, – ответил водитель и стал шутить с другими пассажирами: – В чем дело, товарищи, откуда вас набралось столько?!
– Джуджгу, дорогой, подожди чуточку. Вардо в магазин побежала, сейчас вернется, – попросила шофера одна из женщин.
– А что ей в магазине понадобилось?
– Да за хлебом пошла.
– За хлебом! – воскликнул Джуджгу. – Фу ты, чуть было не забыл! – Он спрыгнул на землю и так же неторопливо пошел к магазинчику, который лепился возле столовой.
Движение – то же действие, а если человек действует, он не заскучает. Как только машина въехала в ущелье, как только показались лесистые горы по обе стороны реки – по эту и по другую, откуда, несмотря на пыль, поднятую машиной, тянуло прохладой и сыростью, крепким запахом влажной земли, мха и листьев, – у писателя сразу возродилась надежда, что там, в Хаиши, он найдет машину и доберется, куда задумал, вовремя. Он радовался, что видит мутную реку, прихотливо извивающуюся, сильную, волокущую огромные бревна, радовался, что видит кукурузные поля на склонах, а выше, на горах, тропинки, ведущие к пастбищам, – и подсознательно старался все это запомнить получше, чтобы описать, когда понадобится.
А машина тряско и шумно ехала по ущелью Энгури. На подъемах, когда мотор натужно гудел и хрипел, казалось, выбиваясь из сил, писатель не слышал разговора своих спутников, а на ровной дороге он внимательно прислушивался к ним, тем и развлекался. Женщины болтали в основном о покупках, ценах, о делах, которые их ждали дома. Мужчины – о строительстве дороги, которую начали прокладывать по другую сторону реки, – там тянулись остатки взорванных скал.
– Дорога будет что надо, – уверял рыжий длинноусый дядька в синей рубахе навыпуск, с карманами, подпоясанный серебряным пояском, которым обычно перехватывают в талии черкеску.
– Это разве дорога? – подхватил небритый, тот самый, с которым писатель заговорил вначале. – Двум машинам не разъехаться.
– Уча, сынок, – обратилась к нему сидящая впереди пожилая женщина, – это правда, что говорят?..
– Правда, – ответил Уча.
– Горе, горе! – вскрикнула женщина, проводя пальцами по щекам, словно царапая их.
– А что случилось? – всполошились остальные женщины и, приготовившись к причитаниям, приложили ладони к лицам.
– Машина перевернулась, с Чертова поворота сорвалась.
– Горе, горе! – вскричали теперь другие женщины и тоже стали ногтями царапать щеки, но слегка.
– А народу много было?
– Никого, один шофер, – ответил Уча.
– Разбился?
– Насмерть.
– Горе, горе! Женат был бедняга или холостой?
– Двое детей, мальчик и девочка.
– О, горе, горе!
– Отличный был парень, – сказал Уча, который хоть и не знал погибшего, но был доволен тем, что привлек к себе общее внимание.
– Несчастная его жена! Несчастные дети!
Писатель перегнулся через борт и поглядел вниз, туда, где волны реки угрожающе налетали на берег. Он попытался представить себе положение человека, упавшего в эту реку: «Ведь ее не переплывешь, а впрочем, пока долетишь туда с этакой высоты, о скалы разобьешься. А что, если и наша машина сорвется?» Эта мысль порядком испортила ему настроение, и он решил, что глупо думать о том, что может, конечно, случиться, а может и не случиться никогда.
– Когда мы будем в Хаиши? – спросил он Учу.
– Часа в четыре.
– Из Хаиши идут машины в Местию?
– Да кто его знает, когда идут, а когда нет.
Писатель замолчал. Попутчики его некоторое время еще поговорили о погибшем, потом о несчастных случаях вообще и в конце концов перешли на другие темы.
Дорога спустилась со склона в долину, и оглушительный шум реки на время стих. Машина шла мимо кукурузного поля, отделенного от дороги изгородью, в конце поля виднелся амбар, крытый соломой. Солнце пекло нещадно, и тень от деревьев, растущих вдоль дороги, не могла защитить от палящих лучей. Но вот дорога снова вернулась в ущелье, и снова зашумела река. Дорога тянулась вдоль реки, вернее, над ней, над ее быстрым течением, таким грозным, что писатель снова подумал – в случае чего, можно ли выплыть, выбраться из этого водоворота?
Он как раз был поглощен этой мыслью, когда машина внезапно остановилась возле пацхи, крытой тростником. Над крышей вился дымок. Пацха стояла на земле, но балкон, к ней пристроенный, висел над самой рекой. Шофер выскочил из кабины, вошел в пацху и быстро вышел обратно.
– Чего остановились? – спросил писатель.
Шофер о чем-то переговорил с мужчиной, который сидел рядом с ним в кабине, потом они оба вышли на дорогу и начали о чем-то говорить так быстро, что писатель ничего разобрать не мог.
– Почему мы стоим? – спросил он снова.
– Здесь столовая, водитель обедать будет, – ответил Уча.
Писатель взбесился.
– Слушай, друг, ты же только обедал! – крикнул он шоферу из кузова.
– А я снова проголодался, дорогой, – пояснил шофер и невозмутимо продолжил беседу.
Кое-кто из пассажиров выпрыгнул из кузова и пошел в столовую. Начали спускаться женщины. Соскочил и Уча. Был он широкоплеч, с мозолистыми большими руками трудяги, в чувяках и таких же залатанных, как у писателя, брюках. Писатель встал одной ногой на колесо, вторую тоже перенес через борт и спрыгнул.
Камешек, выскочивший из-под его ботинка, угодил в ногу одной из женщин, и она недовольно на него покосилась. Возле пацхи, в тени лежала старая овчарка и поглядывала на прибывших с выражением, не обещающим ничего хорошего.
Писатель вошел в пацху и, прежде чем подойти к прилавку, заглянул в кухню через окошко, вырезанное в стене. Худая женщина в платке мешала большой деревянной лопаткой гоми в котле, висящем над огнем, стены в кухне были закопченные, черные. В самой пацхе, на стене позади прилавка висели нанизанные на веревку сухие круги сулгуни. Пол в пацхе был земляной. Рядом с входной дверью окно, у окна стоял длинный стол с длинными скамейками по обе стороны. Другая дверь выходила на балкон, внизу под балконом протекала река, и создавалось впечатление, что стоишь на палубе маленького пароходика, плывущего против течения к истокам реки. Приятно было глядеть на быструю воду, приятно ощущать на лице ее прохладные брызги.
Балкон был перегорожен занавеской. За нею сидел водитель и еще несколько человек в ожидании обеда. Они о чем-то разговаривали. Писатель снова вошел в пацху. Молодой буфетчик, голубоглазый и светловолосый, резал огурцы и помидоры для салата. Писатель взглянул на ящики с пивом, громоздившиеся в углу.
– Холодное? – спросил он.
– Теплое.
– А что можно поесть?
– Гоми и сулгуни.
– Еще?
– Салат.
– И больше ничего?
– Ничего.
– Давай гоми и сулгуни, и еще салат.
Писатель сел за стол и только тут заметил Учу, который сидел на другом конце длинной скамьи и уплетал гоми с сыром. Когда буфетчик принес еду, писатель попросил у него две бутылки пива, одну оставил себе, вторую протянул Уче.
– Спасибо, – Уча отпил пиво. – Ух, какое теплое…
Писатель ел безо всякого аппетита. Он догадывался, что до вечера ни до какого Бечо не доберется. А от Бечо ему надо было еще долго идти пешком, и перспектива блуждать по горам среди ночи совсем его не вдохновляла. Через открытую дверь он видел овчарку, лениво бредущую по двору, ту самую, что лежала на крыльце, когда они подъехали, и она напоминала ему обо всех злых псах, существующих на этом свете. Вполне возможно, что ночью ему встретится несколько или один из таких псов – и того вполне достаточно. Одним словом, путешествие не сулило никакой радости.
Писатель не съел еще половины гоми, а к салату и вовсе не притронулся, когда перед машиной Джуджгу остановился грузовик, уставленный пустыми ящиками. Из грузовика вылезли трое и вскоре появились в пацхе. Самый высокий из них был в соломенной шляпе, второй – в сванской шапочке, третий совсем без шапки. Пожалуй, он и был шофером – крутил в руках ключи от машины.
– Здравствуйте, – приветствовали они буфетчика и посетителей.
– Здравствуйте и вы, – ответили им дружно.
Шофер сел рядом с Учей, а двое других подошли к буфету.
– Слушайте, неужели это правда, что Кочия… – спросил буфетчик.
– Правда, – вздохнул высокий в соломенной шляпе, снимая ее и отирая пот со лба.
– Бедный, бедный Кочия! – Буфетчик замотал головой.
На минуту наступило молчание.
– Вчера как раз в это время он сюда заехал, – продолжал буфетчик.
– Он случайно не пил? – спросил высокий в шляпе.
– Да нет, что ты! – Буфетчик вышел из-за стойки. – Вот здесь он сидел, – показал он место на скамье рядом с писателем, тот оглянулся, словно надеясь увидеть человека, о котором шел разговор.
– Бардга, неси гоми и сулгуни, крикнул он мне, – рассказывал буфетчик. – Нарезал я ему сыру, салат сделал и поставил, вот здесь, – он ткнул пальцем в стол рядом с тарелкой писателя. Все смотрели на писателя, точнее – на ту пустоту рядом с ним, где вчера еще, в это время, сидел человек. Писатель тоже повернул голову и старался представить рядом человека, которого никогда не видел.
– Ну, как, спрашиваю, Кочия, дела с ткемали, – буфетчик изо всех сил старался восстановить вчерашний разговор с Кочией. Он волновался, наверное, глаза его и сейчас видели перед собой не пустое место на скамье, а живого Кочию, который только вчера именно в это время сидел на этом месте. Поэтому Бардга изображал все до крайности живо и выразительно.
– Ну, как, спрашиваю, Кочия, насчет ткемали, а он мне: да будь оно трижды неладно!
– Так и сказал? – переспросил высокий в шляпе.
– Да, так прямо и сказал: будь оно трижды неладно! Потом он встал вот здесь в дверях. – Бардга подошел к выходу и показал, где вчера остановился Кочия. Все дружно повернули головы за ним и почему-то стали смотреть на земляной пол, словно силились разглядеть там следы человека, стоявшего в дверях вчера. – Бардга, сказал он мне, – сейчас у меня нет денег, расплачусь в другой раз. А я ему: как тебе, говорю, Кочия, не стыдно, что за счеты…
Мужчина в сванской шапке усмехнулся.
– Ты не волнуйся, я за него заплачу, – заявил высокий в шляпе, – но…
– Да ладно, не в этом дело.
– Погиб человек, а теперь и семья его пропала.
Третий, вошедший с ними, как определил писатель, шофер, сидел, ссутулившись, и молчал.
– Эх, бедный Кочия, – буфетчик вернулся от двери к столу, – разве я мог подумать, что такое случится… Вот тут он сидел, сюда я поставил гоми, сюда салат… Лимонад есть? – спросил он. – Нету, – говорю, – есть пиво теплое, целую неделю стоит, – вошедший в экстаз буфетчик выболтал даже профессиональную тайну. – На что мне теплое пиво, сказал Кочия.
– Значит, не выпил?!
– Ни капли.
– Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, – развел руками высокий.
– Паршивое дело, – сказал Уча.
– Конечно, паршивое, – подтвердил сван.
– И сильно он разбился? – спросил буфетчик.
– Не говори! – махнул рукой высокий.
– Еще бы, с такой высоты… О господи! – воскликнул Бардга.
– Ну, пошли! – сказал высокий.
Шофер поднялся.
– Вы ведь в Хаиши едете? – спросил у него Уча.
Он кивнул.
– Тогда я с вами, не могу больше ждать.
Писатель тоже вскочил и кинулся к шоферу.
– А место найдется?
– Места нет, если только на ящики сядете…
– Сяду, а что делать.
Писатель расплатился с буфетчиком, потом вышел на балкон, отодвинул занавеску и поискал глазами Джуджгу.
– Скажи, сколько с меня, а то я на другую машину пересаживаюсь…
– Ничего не надо, дорогой, – с достоинством заявил Джуджгу и многозначительно поднял руку. – Счастливого пути!
Но когда писатель ушел, он досадливо подумал: «Ишь ты, какой выискался, на людях деньги предлагает!»
Со стороны писателя это на самом деле было бестактным – предлагать деньги человеку, сидящему за столом в компании, но он, во-первых, очень спешил и, во-вторых, был достаточно зол на медлительного Джуджгу, поэтому над своим поступком задумываться не стал, вернее вовсе не придал ему значения. Он выбежал во двор, вытащил из кузова свой рюкзак и полез в грузовик, заваленный пустыми ящиками. Уча уже сидел там, он взял рюкзак у писателя и помог ему устроиться поудобнее.
Машина двинулась, и очень скоро пацха скрылась из глаз.
Машина въехала в прохладный лес, потом снова вышла на равнину. Там и сям лежали штабеля бревен, обструганных, очищенных от коры и сучьев, валялись щепки и стружки. В воздухе стоял сильный и свежий запах сырого дерева. Потом они проехали мимо пасеки. На ящиках сидеть было очень неудобно, наверно поэтому сван ехал, стоя на ступеньке, ухватившись за крышу кабины.
– Когда мы приедем в Хаиши? – спросил писатель.
– Часов в пять-шесть, – ответил Уча.
– А сколько от Хаиши до Местии?
– Еще часиков пять-шесть.
Дорога была ровной, и трясло не очень. Справа от дороги показалась мельница. Перед мельницей в тени огромного дуба сидели белобородые старики и с интересом смотрели на полуторку. Машина переехала через поток, пересекающий дорогу. Вода была такой чистой и прозрачной, что просвечивали самые мелкие камушки на дне. Потом начинался пыльный проселок, ведущий в деревню, по обе стороны проселка стеной стояла кукуруза.
В огороженных дворах стояли двухэтажные деревянные дома – оды. Из какой-то подворотни выскочил пес и с лаем кинулся за грузовиком. Загорелые ребятишки шумно возились в тени. Деревня оказалась маленькой, на другом конце ее собрались женщины, и даже издали было заметно, что они взволнованы и о чем-то спорят. Машина, подъехав поближе, стала, женщины окружили высокого в соломенной шляпе, как только он выбрался из кабины, и заговорили все разом. Они спрашивали, когда заготовительный пункт заплатит им за ткемали. Высокий отвечал, что скоро. Сван стал снимать с кузова ящики и ставить их на обочину дороги. Там же стояли корзины с ткемали. Высокий наклонился, взял несколько штук, оторвал черенки и снова бросил в корзину.
– Надо отрывать черенки, – стал выговаривать он женщинам.
– Э-э! – зашумели они снова, – ты сначала заплати за те, без черенков, что мы сдали, а потом поговорим о черенках. – Они прыскали, прятались друг за дружку.
– Пересыпьте ткемали в эти ящики, на обратном пути мы взвесим и заберем, – сказал высокий.
– Да, – недовольно загалдели женщины, – вчера нам тоже так сказал шофер и не приехал, вон так и стоят полные ящики…
– Как он мог приехать, если он погиб!
– Что-о?!
– А вот то самое – на Чертовом повороте машина в пропасть сорвалась.
И пошло… Закричали женщины: горе, горе! Высокий со всеми подробностями стал рассказывать об аварии, а женщины не могли представить, что человека, который только вчера проехал здесь и оставил им пустые ящики, нет в живых.
В самом деле, странно, хотя писатель и знал, что в смерти нет ничего странного и необычного. Напротив, было бы странно, если бы люди не умирали. Но все-таки странным и печальным был тот факт, что вчера, на этой самой дороге, среди прекрасной природы проезжал человек, которого сегодня уже нет. А солнце по-прежнему обливает своим жарким сиянием поросшие лесом горы, тянущиеся, покуда достает глаз, и неспокойную реку между горами. И горы, и река выглядят сегодня так же, как вчера, как, может быть, тысячу лет назад, как в те времена, когда они впервые возникли в результате каких-то явлений и изменений в природе, потому что все на этом свете – результат каких-нибудь явлений, действий, сил, условий, которые в свою очередь только суть производные от основной, главной первопричины. Что же она такое, эта первопричина, производящая все остальное? – подумал писатель и окинул взглядом молчаливые зеленые горы, громоздящиеся над рекой, с вершинами, окутанными легкими белыми облаками. Решить этого отвлеченного вопроса писатель не мог и поэтому вернулся к реальности.
– А что все-таки случилось с тем несчастным, как его угораздило? – спросил он.
– Не знаю, да и кто это может знать, – ответил Уча.
Маленькое село со своими обитателями давно уже скрылось из глаз.
Машина поползла в гору. Чем выше поднималась дорога, тем натужнее гудел мотор. Река осталась где-то далеко внизу и уходила все дальше и дальше. Воды ее опять несли бревна, связанные в плоты, – по небольшому притоку Энгури сплавляли лес.
Машину трясло, заносило на поворотах, оставалось только удивляться, что не вываливаются из кузова ящики, прыгающие, перекатывающиеся от борта к борту.
У писателя из нагрудного кармана даже мелочь высыпалась, что отнюдь его не обрадовало: денег и без того было мало. «Небось на рубль мелочи было», – с сожалением подумал он. Время от времени машина останавливалась, сван и Уча сбрасывали ящики. Из лесу кто-то выходил, забирал тару и снова скрывался в чаще. Грузовик был от заготконторы, и сейчас, в сезон сбора ткемали, во всех деревнях поджидали агента с тарой. Машина постепенно освобождалась от ящиков. Писатель и Уча давно ехали стоя, присоединился к ним и сван. Писатель устал от тряски и грохота, расстался с надеждой вовремя прибыть в Хаиши, перестал обращать внимание на пейзаж, который когда-нибудь мог ему пригодиться. Теперь он смотрел вокруг глазами обыкновенного усталого путника, а не писателя, собирающего материал.
Шофер высунул голову из кабины, жадно вдыхая прохладный воздух.
– Ты здесь в первый раз? – спросил писателя Уча.
– Нет, но давно в этих краях не бывал.
– Ты что, геолог?
– Да.
Наш молодой писатель никогда не называл себя писателем. Во-первых, потому что был еще совсем неизвестен, печатался он очень редко. А во-вторых, надеялся стать великим писателем, а до тех пор предпочитал, чтобы его считали кем угодно, только не сереньким, никому не известным писакой. Вот и соглашался он быть и геологом, и железнодорожником, и колхозником, кем придется. С одной стороны, это было даже полезным для него.
– В Хаиши есть гостиница? – спросил он.
– Не знаю, дорогой. По-моему, нет.
Дорога теперь шла под гору. Вот уже несколько часов она то ползла вверх, то спускалась вниз. Теперь дорога пошла под уклон, спустилась опять к Энгури, где машина остановилась. Шофер, сван и высокий заготовитель в соломенной шляпе вышли и стали громко звать какого-то Уджуши и махать руками.
На краю поля, в самом начале леса кто-то обрубал сучья у поваленного дерева. Это и был Уджуши.
Он бросил топор и быстро пошел к машине. От дороги через поле шла тропинка, вела она к узенькому висячему мосту через Энгури. По ту сторону реки виднелся одинокий дом, деревянная ода, с пристроенной сбоку кухонькой, с сараем и амбаром. За домом и перед ним зеленела кукуруза, и никаких следов другого жилья вокруг.
Уджуши подошел, вежливо поздоровался.
– Как дела? – спросил сван.
– У меня все готово, – ответил Уджуши, – ящиков жду.
– Сколько набрал?
– Да килограммов сто, если не больше.
Уджуши производил приятное впечатление – мужественная внешность, хорошая манера разговаривать и держаться.
– А что, вчера Кочия совсем ящиков не оставил? – спросил заготовитель.
– Бедный Кочия, – покачал головой Уджуши, – мне сегодня Коция Гамзардия сказал.
Все замолчали. Шофер попросил у свана папиросу и закурил.
– Беда, беда случилась, – сказал заготовитель.
– Я просто не мог поверить, – сказал Уджуши.
Снова молчание.
– Бедняга Кочия оставил мне четыре ящика, но ткемали оказалось больше, – заговорил Уджуши.
Заготовитель записывал в блокнот количество розданных ящиков.
– Бери, сколько хочешь, – сказал он.
– Трех будет достаточно.
Уджуши поставил ногу на колесо и, подтянувшись, появился над бортом. Он извинился перед писателем.
– Простите, пожалуйста, я хочу ящики взять.
Писатель передал ему ящики.
Мужчины еще некоторое время поговорили об урожае ткемали, о гибели Кочии, потом стали прощаться.
– Приготовь, Уджуши, ткемали, Астамур вечером заедет и заберет, – сказал заготовитель, забравшись в кабину.
– Я буду ждать, Астамур, – сказал Уджуши шоферу.
Астамур кивнул. Машина тронулась. Писатель смотрел, как Уджуши собирает ящики и идет по тропинке через поле к висячему мосту.
Вот оно, место, откуда сорвалась вчера машина. Наконец они до него добрались. Какая прохлада в лесу, какой жуткий гул доносится из темного провала! С дороги реки не видно, а если сильно наклониться, чтобы разглядеть ее, можно поскользнуться и скатиться вниз. Река далеко, но шум так оглушителен, словно она здесь, совсем рядом. Дорога проходит по самой скале, крутой и гладкой, крутой поворот, Чертов, как все его называют. Густые заросли и папоротники делают лес почти непроходимым. Молча стоят огромные ели и клены. Вокруг тишина, земля сырая, хотя дождей нет уже с месяц, и над вершинами деревьев стоит палящее летнее солнце. Оно все равно не проникает сюда и не высушивает пропитанной сыростью почвы. Скала сочится влагой, вода стекает в овраг и там, наверно, сливается с рекой, чей гул, как угроза, выносится наверх. Белые столбики на краю дороги сбиты, здесь вчера опрокинулась машина. Все стоят и молча глядят в темную бездну.
– Вот, отсюда он… – Астамур поковырял ногой землю на самом краю обрыва.
Высокий заготовитель утер выступившие на глаза слезы.
– Бедный Кочия. Безобидный был человек.
