Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)

8

В августе тушины начинают сеять рожь. Но пахотной земли у них очень мало, основное место в хозяйство занимает овцеводство. Весной отары перегоняют с зимних пастбищ на луга горной Тушетии и оставляют там до середины сентября. Кто летел самолетом из Телави в Омало, наверно, обращал внимание на бесчисленные белые крапинки, усеявшие зеленые склоны изборожденных ущельями гор. Эти белые крапинки и есть овцы.

Ночами столь же многочисленными крапинками звезд усеяно небо над Тушетией.

Сидит чабан у огня, закутавшись в бурку, и смотрит на молчаливые вершины, погруженные в туман. Ни малейшего шороха не улавливает его чуткое ухо. Только беззвучный ветерок играет с пламенем костра. Покой разлит вокруг, и невозможно поверить, что кто-то может мучиться бессонницей, суетиться, страдать. Сидит чабан со своими верными собаками – Басарой и Бролией – и дремлет.

А ниже пастбища, возле леса рассыпался табун. Полночь. Молодой табунщик, поставленный сторожить коней, спит. Стук копыт будит его. Он вскакивает и тотчас соображает, что воры угнали коней. Не раздумывая, садится он на своего любимого жеребца и мчится в погоню, безоружный, в одной рубахе, повинуясь первому порыву или чувству долга. Он охвачен азартом, летит сквозь тьму, только бы догнать конокрадов. Но те ждут погони и подстерегают безумца. Вот выросли как из-под земли две тени, схватили коня за уздечку. Плеть пастуха свистит в воздухе, обрушиваясь на конокрадов, но гремит выстрел, обреченно ржет раненый жеребец, вставший на дыбы, вскакивает в бессильной ярости наездник. Гремит второй выстрел, и пораженный пулей человек, надломленный, склоняется к гриве коня. У того еще достает сил, чтобы донести хозяина до стоянки. Он несется почти так же быстро, как только несся сюда, и останавливается, завидев вышедших ему навстречу пастухов. Он тяжело дышит и смотрит печальными глазами на пастбище. А потом, когда раненого, окровавленного седока снимают с седла и бегом уносят, он опускается на колени, и в миг последнего вздоха умные глаза его остаются открытыми.

9

Ночью Мушни крадучись проник в комнату Тапло. Нащупывая в темном коридоре ключом скважину, он слышал, как колотится сердце. И когда вошел, ему показалось, будто произошло что-то очень важное. Воздух в комнате напоминал запах Тапло и кружил голову. Один в пустой комнате Мушни так живо почувствовал присутствие Тапло, будто она находилась сейчас здесь, затаившись где-то в углу. Потом, когда глаза его привыкли к темноте и он разглядел раскладушку, висящие на стене платья, столик и посуду на нем, ему показалось, что она может появиться посредством необъяснимого, необыкновенного воплощения, как будто образ ее, который он носит в себе, сумеет обрести плоть, и ему отчаянно захотелось, чтобы это произошло. Он вслушивался в каждый шорох, в никем не нарушаемую тишину затемненной комнаты и слышал внутри себя голос Тапло и был готов ответить на тот немой зов, который приманивал его, но на самом деле был всего лишь плодом его воображения.

Его переполняло какое-то нежное, вечно женственное, чистое и ласкающее чувство, проникающее в душу откуда-то извне, издали, чувство, облегчающее все его переживания. Он лежал ничком на постели, прижавшись щекой к подушке, и так явственно, так зримо и мучительно ощущал тело женщины, которая была в эту минуту столь же далека, как неосуществимое желание, будто касался ее. Мысль о том, что на эту подушку опускала свою голову Тапло, возбуждала его фантазию, и он долго не мог уснуть, взволнованный и взбудораженный. Но в конце концов усталость взяла свое, и он заснул.

Разбудил его шум мотора. Он быстро вскочил и увидел, что уже рассвело. В окне виднелись сиреневые в тумане горы. Гул мотора доносился откуда-то издалека, но ясно: Больше месяца он не слышал этого гула, и теперь, услышав вновь, вспомнил, что за длинными хребтами, которые виднелись в окне, существовал огромный, шумный мир, а сам он был загнан в эти горы, как всякое существо, заключенное в рамки своего назначения. Услышав гул, он ощутил минутную радость, хотя прибытие вертолета не сулило ему ничего радостного. Он встал и оглядел комнату. Освещенная солнцем, она показалась ему простой и обыкновенной. Вещи Тапло – платья, чемоданы, сумки – стали понятными, будничными и потеряли ту особенную значимость, которую он приписывал им ночью. Вчера все ему казалось иным, должно быть, оттого, что и сам он чувствовал себя странно, пробираясь во тьме с колотящимся сердцем в комнату девушки. Утренний свет и шум мотора отрезвили его, теперь на всем лежала печать реальности.

Мушни подошел к окну и увидел вдали на небе черную точку, которая неуклонно увеличивалась, уподобляясь диковинной птице. Постепенно приблизившись и с оглушительным шумом описав круг над лесами и оврагами, вертолет опустился на поле, разбросал густую пыль, взревел еще пуще прежнего, – перепуганные лошади отбежали подальше, и вдруг мотор заглох, – сразу стало очень тихо, неизменная вечная тишина гор восстановилась. Внезапная, неосмысленная радость Мушни, овладевшая им при виде вертолета, угасла. Ведь он знал, что не сядет в этот вертолет и никуда не полетит. Теперь он безразлично смотрел на пассажиров, выбирающихся из вертолета. Первыми вылезли из кабины пилоты. Они не были похожи на пилотов из-за своей обычной, штатской одежды. Один из них, повыше ростом, открыл дверь, и наружу вылезли люди с пестрыми хурджинами и мешками. Последними выбрались и смешались с толпой два милиционера.

При виде милиционеров Мушни вздрогнул, сердце у него заколотилось. Их синие кителя магнитом притягивали взгляд. Один из милиционеров был долговязым и худым, другой – низеньким и толстым. Стоя у окна, Мушни так и впился в них глазами. Он этого ждал, но не сегодня же, не сейчас же. Ему казалось, что до их появления пройдет еще много времени. Перебросившись несколькими словами с какими-то людьми, милиционеры направились к столовой. На крыльце стоял буфетчик, глазевший на вертолет. Милиционеры поздоровались с ним и о чем-то заговорили. Отсюда, из окна, все было отлично видно. И он увидел, как милиционеры вместе с буфетчиком вошли в столовую.

«Что делать?» – думал он. Его больше не интересовала толпа на поле. Было ясно, зачем прибыли милиционеры. Следовало бежать отсюда как можно скорее. Но его почему-то влекло на аэродром, именно туда, где подстерегала опасность.

Мушни надел пиджак и вышел из комнаты, оставив ключ в дверях, как обещал Тапло. Боли в плече он не чувствовал. «Прав был Квирия, – подумал Мушни, – мазь помогла».

Он посмотрел на раскинувшееся внизу поле. Утренний туман стлался над оврагами, а роса на траве блестела.

Лошади с поклажей поднимались в гору. Мушни долгим взглядом проводил неторопливо шагающих мужчин. Может, пойти с ними? Там, наверху, деревни. Ему покажут дорогу вниз, и, быть может, он сумеет один, без проводника, добраться до долины. Но почему-то не хотелось уходить отсюда. Что-то держало его здесь и не отпускало. Вдруг ему представилась Тапло, и он понял, что думал о ней еще до того, как увидел ее, что, не сознавая того, давным-давно представлял ее образ, ее лицо, и рассердился на себя за то, что и сегодня не может выкинуть из головы эту девушку. Да куда там выкинуть, она все сильнее притягивала его к себе, заставляя забывать о деле, о грозящей ему опасности. «При чем тут Тапло? – с раздражением подумал он, будто бы оправдываясь перед трезвым рассудком. – Просто нет смысла бродить, переходя от деревушки к деревушке, все равно одному мне отсюда не выбраться, надо искать другой выход». Его потянуло посмотреть вблизи на милиционеров, так преступника притягивает место преступления.

Он стал спускаться. Какая-то часть его противилась этому, а другая словно подталкивала в спину. И Мушни шагал к летному полю, не понимая, что ведет его – страх или, напротив, жажда риска. Вертолет посреди поля походил на птицу с подбитым крылом. Неподалеку на пологом склоне какой-то человек косил траву. Мушни не думал о том, для чего ему нужно увидеть милиционеров. Просто казалось, что, не посмотрев на них, уходить отсюда нельзя. Но встреча с ними, к которой он так стремился, одновременно пугала его. Он шел и по своему желанию и словно бы наперекор ему.

На летном поле Мушни застал толпу отъезжающих с вещами. Вопреки обыкновению, не было никакой суеты и шума. Мушни стоял в стороне от толпы, с утомленным, задумчивым лицом, и смотрел на крохотную ровную площадку, окруженную горами, через которые вертолет вскоре перелетит и опустится в огромную долину, откуда открыты все дороги.

Люди степенно поднимались в вертолет, провожающие стояли группами и тихо беседовали. Мушни медленно направился к столовой, и в это время появились милиционеры. Они вышли из столовой, остановились на крыльце, что-то говоря оставшемуся в столовой буфетчику. Мушни резко повернулся и остановился как вкопанный, он будто примерз к месту. Потом очень-очень медленно сделал несколько шагов, напряженно ожидая оклика, но никто его не окликнул. Он слышал голоса милиционеров – грубый, низкий принадлежал, скорее всего, толстому – и знакомый писклявый голос буфетчика. Мушни было трудно отдалиться от этих голосов, трудно было сделать хотя бы шаг, так и тянуло подойти поближе, узнать, о чем они говорят. Чуть повернувшись, Мушни бросил быстрый взгляд в сторону столовой, но на крыльце никого уже не было. Тогда он повернулся совсем, медленно, как человек, слоняющийся без дела, и увидел, что милиционеры быстро уходят той самой тропинкой, которой он шел с Тапло вчера. Огромная тяжесть свалилась с плеч. Но одно непонятно: почему милиционеры ушли, не проверив, сел ли Мушни в вертолет. А может, они знают, что вертолет все равно осмотрят при посадке? Ведь Ладо предупредил, что там, в долине, тоже объявлен розыск. Значит, им кто-то сказал, что Мушни был вчера в деревне, у Квирии, и они думают, что он все еще там. Тем не менее Мушни испытал невероятное облегчение и даже некоторое разочарование: встреча с милиционерами, которой он добивался с таким напряжением сил, ждал, преодолевая страх, оказалась такой пустяковой.

Дождавшись, чтобы милиционеры скрылись из глаз, довольный полученной отсрочкой, Мушни вошел в столовую. Буфетчик суетился за прилавком. Он не ответил на приветствие Мушни. И только кончив возиться, спросил:

– Ты нашел… то, что потерял?

– Нет, – ответил Мушни, с трудом припомнив, что потерял служебное оружие.

После паузы буфетчик снова задал вопрос:

– Тебя Мушни зовут?

– Да.

– Тебя милиция ищет. – Буфетчик смотрел на Мушни прямо и серьезно. В руке у него был длинный острый нож. – Спрашивали, не знаю ли я такого.

– А ты что?

– Сказал, что не знаю. – Он положил нож и всем туловищем обернулся к Мушни.

– Что им от меня нужно? – спросил тот.

– Не знаю. Тебе виднее.

Мушни понял, что этот суетливый человек все знает, проникся к нему благодарностью и подумал, не спросить ли у него совета, но спрашивать не стоило, все-таки буфетчик был ему чужим. Пока Мушни размышлял, порыв к откровенности рассеялся. Даже если бы буфетчик был близким, не имело смысла открывать ему душу. Кто может разделить твое горе, почувствовать твою боль, как свою?

– Куда они пошли? – спросил Мушни.

– А ты что, не знаешь? – удивленно взглянул на него буфетчик и, встретив растерянный взгляд Мушни, помрачнел: – Ночью Квирию убили… бандиты лошадей угнали, он погнался за ними, – его убили. Все в деревню ушли. И милиционеры тоже.

10

Это было так неожиданно, что Мушни не испытал ни грусти, ни ужаса, безграничное удивление овладело им целиком. Быстрым шагом направился он к деревне, и чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Он никак не мог представить себе, что Квирии нет в живых. Того молодого, жизнерадостного человека, с которым он совсем недавно пил вино и разговаривал за столом, больше не существовало. Перед глазами Мушни все время стояла картина, которую он, усталый и измученный, увидел с крыльца столовой: черноусый красавец объезжал коня на поле, окаймленном горами. Как смириться с мыслью, что весь мир продолжал существовать, незыблемый и неуязвимый, а Квирия не видел ни стогов сена, ни зеленых склонов, ни глубоких оврагов, ни этой тропинки, по которой спешит сейчас Мушни, ни синего чистого неба, распахнутого над землей, которое, если долго смотреть на него, иногда внушает тебе мысль, что и ты так же вечен и бессмертен. Мушни никак не мог осознать случившегося. Удивление словно душило способность мыслить. Казалось, что разум покинул его и душа осталась без опоры. Было такое ощущение, будто не на что опереться, не на что больше надеяться, все стало подобно лишенному фундамента дому, который вот-вот развалится. Как горько и обидно, что никогда больше он не увидит Квирию, что человек, которого он видел всего лишь раз, исчезнет из памяти, как сон. Но ведь могло случиться и так, что в будущем они стали бы друзьями. Где-то в глубине души он недавно еще надеялся, что Квирия выведет его на правильный путь и поможет, как однажды уже помог. Теперь это невозможно. Погасла надежда, потерялась возможность получить от жизни то тепло и ту силу, которые существовали вовне, независимо от него, но могли бы стать и его достоянием. Конечно, все это было только возможностью, но Мушни воспринимал все, как потерянную реальность. «Почему я такой невезучий? Только встретил и полюбил человека, с которым мог сойтись и подружиться, как его убили!» Сейчас ему казалось, что он действительно полюбил Квирию, хотя до его смерти он этого не сознавал.

Наконец показалась деревня. Оттуда доносились громкие вопли и причитания. Мушни остановился и огляделся. Все оставалось таким же, как вчера. Ничего не изменилось. Прибавился только женский горестный плач. Мушни оттер пот с лица и пошел к деревне, вернее – навстречу все усиливающемуся плачу, который убедил его в смерти Квирии. И глубокая, искренняя скорбь охватила его, оттеснив собственные волнения и заботы. Все показалось ему мелким, незначительным, – прибытие милиционеров, его страхи, возникшее вчера чувство к Тапло…

Он прибавил шагу и вошел в деревню.

Деревня казалась безлюдной, Мушни никого не встретил по пути к дому Квирии. Леденящий крик словно вонзился в него, и он задрожал, трудно было заставить себя войти во двор. Собравшиеся там люди подтверждали суровую правду случившегося. Мушни вошел, охваченный сильнейшим волнением, и приблизился к покойнику, лежавшему посреди двора на тахте и окруженному женщинами. Он посмотрел на бледное, как миткаль, лицо Квирии, безучастное, равнодушное ко всему. Квирия не слышал причитаний, не видел, как плачут склонившиеся над ним женщины. На груди его лежал обнаженный кинжал, указывающий на смерть от раны, у изголовья на белой шерсти стояла бутылка с водкой и лежал кусок каменной соли. Мушни глядел на Квирию и удивлялся этому внезапному, невероятному и тем не менее – раньше или позже неизбежному – превращению. Потом он поискал глазами бабушку Квирии. Та стояла с застывшим лицом, уставясь на единственного внука. У Мушни сжалось сердце от боли, но он понял, что эту боль вызвала в нем старушка, а не белое лицо ко всему равнодушного Квирии. Слезы сдавили ему горло, и он поднял голову. Над селом плавало круглое белое облако, такое одинокое и беззащитное в бескрайнем синем небе. «Ничто не прочно, ничто не надежно», – подумал Мушни.

Женщины причитали, мужчины стояли в стороне. Среди женщин, столпившихся вокруг покойного, Мушни заметил Тапло. С лицом суровым и строгим она стояла рядом с молодой женщиной, обливающейся слезами. Это, наверное, и была жена Квирии – Шукруна. Мушни хотел было разглядеть ее, но тотчас перевел взгляд на Тапло. Он не думал, что так обрадуется, увидев ее. Ему очень захотелось окликнуть девушку, но он вовремя удержался. Кроме Тапло, он никого не знал здесь, может, поэтому она и показалась ему близкой и родной, в ней для него заключался смысл жизни, и очень хотелось, чтобы она заметила его. Он отошел подальше и встал в тени, падающей от дома.

Мог ли он вчера подумать, что сегодня вернется сюда?! Какой счастливой выглядела вчера бабушка Квирии! У Мушни опять болезненно сжалось сердце: какая-то необъяснимая нелепость в мгновение ока калечит целую жизнь, а человек не ощущает приближения этой минуты, и она настигает его неподготовленным, беспомощным и растерянным. Меняется ли мир после несчастья, приключившегося с одним человеком? На первый взгляд – нет. Но так ли это? Вчера стоял такой же ясный солнечный день, но разве не изменилось ничего за этой завесой, на вид недвижной и непроницаемой? Изменилось и вместе с тем осталось прежним. Как река не теряет своей сути и облика в непрерывном течении, так и жизнь.

Мушни вдруг с силой ощутил и осознал смерть Квирии. И этот внезапный уход, скачок куда-то, в неведомое, был грозен и ужасен.

Он стоял у стены дома и чувствовал себя выбитым из колеи, бессмысленно трепыхающимся в пространстве, наполненном женским плачем. Свести бы счеты с убийцами Квирии, отомстить им без сожаления! Но он так слаб и беспомощен. Болело плечо, хотя не в плече дело. Здесь он всем чужой и не знает, где искать преступников. Никто не просит у него помощи и не нуждается в его сочувствии. Даже милиционеры, толкущиеся здесь, во дворе, не знают, что этот обросший загорелый парень и есть Мушни, которого они ищут. Наверное, они принимают его за пастуха-дагестанца, несколько раз они взглядывали на него, но Мушни даже бровью не повел. Смерть Квирии принесла с собой удивительное спокойствие. Все остальное казалось бессмысленной суетой. Конечно, в тюрьму садиться ему не хотелось, но мысль об аресте уже не пугала его – по крайней мере это будет выходом из того неопределенного, томительного положения, в котором он очутился. Мушни прислушался к разговору, который вели милиционеры.

– Мы сюда прибыли по другому делу, – услышал Мушни голос толстого милиционера и улыбнулся. Он слышал только обрывки фраз.

– Ночью ребята отправились на поиски, еще не вернулись…

– Трудно в горах человека найти…

– Куда они денутся? Коней-то все равно узнают.

– Да нет, следы мы найдем, но… – Это был опять голос толстяка.

– Кто-то из геологов ранил в ногу начальника, мы за ним приехали. Кто же думал, что пастуха убьют? – Это сказал долговязый, рябой.

– Бедный Квирия.

– Эх, отличный был парень…

Никто не обращал внимания на Мушни. Все говорили о Квирии, все были проникнуты жаждой мести. Мушни стоял неподалеку от милиционеров и думал: знай они, кто я, задержали бы немедленно. Собственная дерзость доставляла ему странное удовольствие. Он радовался избавлению от страха и, забавляясь, дразнил судьбу. Он, конечно, не собирался открывать милиции свои имя и фамилию, но и уходить пока не думал. Мушни снова увидел Тапло, она разговаривала с каким-то ладным мужчиной, которого Мушни прежде не замечал.

«Может, это и есть жених? – подумал он. – А таких знакомых, как я, у нее небось целая куча».

Милиционеры строили планы на завтрашний день.

– Сегодня уже поздно. Завтра с утра поднимемся на пастбища. Никуда он от нас не уйдет…

«Это мы еще посмотрим», – насмешливо подумал Мушни и, обогнув дом, стал спускаться к реке. Непонятная обида теснилась в сердце. На кого и почему? Он не знал и не задумывался над этим. Смотрел на быструю пенистую реку, зажатую крутобокими горами, не воспринимая окружающей красоты. Мушни увидел седого великана, с которым познакомился в тот же день, что и с Квирией. Гота сидел на пеньке, одинокий и угрюмый. Мушни вдруг страстно захотелось подойти и заговорить с этим человеком: как будто та возможность, которая угасла со смертью Квирии, могла возродиться иным путем, но кто знает, помнит ли его Гота? Внутреннее чутье подсказывало Мушни, что перед ним добрый и отзывчивый человек. На приветствие он ответил слабым кивком, выдающим глубокую скорбь. Мушни понял, что Гота сразу узнал его и даже как будто обрадовался ему. Сам он с нескрываемым расположением смотрел на могучие плечи седого великана, на его огромные руки, бессильно лежавшие на коленях, и чувствовал, что может держаться с ним просто и откровенно.

Мушни стал расспрашивать о подробностях гибели Квирии. И Гота отвечал ему, как близкому, как другу. Рассказал почти то же самое, что Мушни уже знал от людей, но Мушни все равно слушал очень внимательно и жалел, что Квирия не знает и уже не узнает, как горюют по нему односельчане. Квирия умер, так и не узнав, как привязался к нему Мушни, с первой встречи, с первого взгляда.

– Хороший был парень, – вздохнул Мушни, когда Гота кончил свой печальный рассказ.

– Еще бы! Мы ведь с ним побратимами были. – Схватившись за голову, Гота добавил: – У меня на руках умер…

Гота вместе с Квирией был в ночном, когда бандиты увели коней.

– Поздно услыхали, не успели помочь, – сокрушался он.

– Никуда они не денутся, – сказал Мушни, – только Квирии это не поможет. Вон милиционеры прибыли, займутся ими…

– Да ну их, – махнул рукой Гота, – утром я сам отправлюсь на поиски, и пока не найду…

Со двора снова донесся плач, отчаянный, горький. Мушни испытующе посмотрел на великана.

– Один пойдешь? – спросил он погодя.

– Один.

И вдруг новая мысль молнией сверкнула в мозгу, и, едва успев додумать ее, Мушни поспешил высказаться:

– Если я не помешаю… Если можно… Возьми меня с собой.

Гота поднял голову и посмотрел на Мушни внимательно и испытующе, как смотрят фотографы на своих клиентов.

– Возьму! – уверенно решил он.

– Где мне ждать? – спросил Мушни.

– Где хочешь.

– Тогда я чуть свет буду на аэродроме.

– Ладно, – согласился Гота и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу: – Слушай, парень, я же твое имя забыл.

– Мушни!