Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)

– Он был убит тем единственным выстрелом? – срывающимся голосом спросила Алиса.

– Да, – ответил Вамех.

Взошла луна, и ее отражение засияло в озере. Вамех запрокинул голову, слезы текли по его лицу, и оно блеснуло в лунном свете как маска. Алиса провела ладонью по щеке Вамеха и прошептала:

– Ты не виноват.

Вамех молчал.

– Это не ты, это судьба.

– Я грешник, – шепотом возразил Вамех.

Алиса обхватила его за шею, прижалась лицом к его лицу.

– Ты мученик, – шептала она, целуя в глаза Вамеха, который, словно ребенок, покорно подчинялся ей. – Всякое может случиться… Ты не виноват, ты должен жить, должен любить жизнь…

Она все крепче и крепче обнимала его, прижимая к груди его мокрое от холодного пота лицо.

Что-то давно изгнанное и забытое пробудилось в Вамехе, и все исчезло, кроме этого единственного, всеобъемлющего чувства. Какая-то горячая волна, поднявшаяся из глубины существа, смыла с души горечь и муку. Она подхватила Вамеха, и его, доверившегося ей, прибило к обетованной земле, к долгожданной и светлой гавани. Вамех не помнил, кто он, где он, горячая волна несла и несла его, и вдруг отхлынула, опустошив тело и душу, и счастливая пустота задрожала в них. Вамех ощутил, что лицо его прижато к груди Алисы, что женщина обвивает руками его шею. Вамех глубоко вдохнул аромат сена и волглую прохладу недалекого озера. Потом безмолвное течение времени, как зов, снова прозвучало в ушах, и он услышал из тьмы далекий крик сарыча.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Горный хребет дремлет на краю долины. Верблюжьим горбом выгнута спина его. Вдоль подножья, между лесистых массивов, выползая из ущелья, струится с тихим плеском река, настолько прозрачная, что не разобрать, какого цвета вода в ней, голубая или зеленая? Можно подойти к берегу и часами смотреть на воду, не отрывая глаз от пенных перекатов, можно часами внимать плеску волн, разглядывая светящиеся сквозь толщу воды пестрые голыши, можно проследить взглядом рывки форелей, всегда стремящихся к верховью, к холодным и далеким вершинам, которыми рождена живительная влага горных ключей.

Как прекрасен теплый, солнечный зимний день!

Ты стоишь у реки и наслаждаешься ее сказочным шепотом, словно пением соловья. Ты стоишь у реки, и прохлада текущей с гор воды возбуждает энергию, ослабевшую за зиму, и наполняет тебя чувством приволья и привязанности ко всему земному. Ты стоишь у реки, и отрадны твоему глазу эти деревни – с домами, крытыми дранкой и осокой, с амбарами для кукурузы, приподнятыми над землей на столбиках, – которые разбросаны внизу, вдоль ущелья и по лесистым склонам хребта. Как ты любишь лес! Далеко между стволами обнаженных деревьев твой внимательный взгляд видит зайцев, маленьких, безобидных зверьков, навостривших уши, не вредящих никому на свете, а ведь весь мир – враг им. Из оголенной рощи доносится пересвист дроздов, и яркое солнце заставляет тебя забыть, что сейчас зима. Но ты любишь и снег, и его искрящиеся покровы, потому что в свое время и на своем месте – все прекрасно. Прекрасно все, что ты любишь, и ты любуешься ледовыми вершинами гор, горящими под солнечными лучами.

Ты постигаешь мудрость природы, и поэтому любишь ее! Удивительно мудро созданы каждый камень, каждая песчинка. Мудрость – начало любви. А всеобъемлющая любовь – полная гармония души и окружающего ее мира и есть конечная цель существования и развития человека.

Ты любишь саму любовь, и тебе хочется, чтобы добро и любовь торжествовали на свете. Внезапно ты забываешь о людской вражде, о зависти. Как, почему возникают они? Тебе хочется, чтобы все вокруг было прекрасным и возвышенным, чтобы все было любимо. Но ты сознаешь, что пока еще это невозможно. Мир устроен не так, как тебе хочется, и невольная грусть охватывает тебя, пока ты застыл у реки и глядишь на мир. Ты видишь: природа щедро одарила человека, ничего не пожалела она для его счастья, но какая-то неведомая сила нарушает возможную гармонию. Сколько на земле угнетенных, сирых, страждущих…

Долго стоял над рекой, ушедший в раздумья Вамех, долго глядел на прекрасный мир, расстилающийся внизу.

День угасал, и теплый, синий вечер незаметно подбирался к ущелью. Вамех стоял на каменистом берегу, гордый и свободный. Он видел голубую, неприступную со всех боков гору, поднимающуюся к небу в конце ущелья, и его радовало, что она существует.

Некогда народ верил, что на вершине ее обитают владыка полей и его прекрасная дочь. Богами красоты были они – так гласила древняя легенда. Прекрасна была царевна – дочь владыки полей, столь прекрасна, что высшего совершенства не мог представить ни один из смертных. Сказочным лебедем плыла она над цветами, и белое, прозрачное покрывало трепетало за плечами ее. Она садилась на чашечку цветка и пела. Цветочной пыльцой утоляла она голод, цветочной росой – жажду. Она резвилась среди сверкающего разноцветья, заполнившего просторное поле на вершине горы, радуясь солнцу или лунному свету. Прекрасной голубкой порхала она с цветка на цветок, играла и пела, переполненная счастьем собственного совершенства. Ничто не нарушало ее покоя, потому что, – так утверждала легенда, – всякого смертного, осмелившегося настичь ее и коснуться, тут же ожидала гибель.

Но разве можно назвать человеком того, кто не рвется к непостижимому, кого не одолевает страсть постичь это непостижимое? И вот в далекие времена, – никто не помнит, когда это случилось, – один юноша поднялся на гору, вступил в царство цветов, увидел прекрасную дочь владыки полей и погнался за ней. Он почти настиг ее, но увернулась царевна, скрылась в отцовском дворце, и только прозрачное ее покрывало осталось в руках юноши. С тех пор никто не видел его, не знал, что случилось с ним, какая участь постигла его, погиб он или остался с владыкой полей, как равный среди равных? Может быть, неистовое стремление к непостижимому, убежденность, что ему откроется нечто, скрытое ото всех, бесконечная вера и вправду превратили его в небожителя, обессмертив душу? А может быть, земля не отпустила своего сына и приняла прах его в свое лоно? Никто не знал, что произошло с ним, и легенда умалчивала о дальнейшей судьбе его.

Но Вамеху, стоящему сейчас на берегу реки, отягощенному собственной плотью и притяжением земли, безгранично привлекательным казался тот юноша, тот смельчак, которого, может быть, вообще не рожала земля, и чей подвиг был только символом безудержного стремления к непостижимому. Вамеху был близок тот юноша, и это возвышало Вамеха, и ему самому хотелось взойти на ту голубую вершину, на которую еще не ступала нога человека, подняться на нее и своими глазами увидеть дочь владыки полей и прекрасный мир цветов, в котором живет она.

«Весной обязательно поднимусь туда», – твердо решил он, и жизнь предстала перед ним во всей своей красе, потому что он верил. – жизнь есть то, что происходит в нашей душе, а не где-то вне нас. Это решение наполнило его гордостью, он расправил плечи и, уверенный в успехе, как будущего соперника, смерил взглядом неприступную со всех сторон скалистую гору, возвышающуюся в верховьях ущелья.

Затем Вамех сошел на тропинку и начал спускаться к селу. Синий теплый вечер, оцепенение долин, сельская тишина – все было прекрасно. Тропинка сбегала по склону, издали доносилось позвякивание колокольчиков возвращающегося с пастбищ стада и требовательное мычание отставших телят. На проселочной дороге лаяли собаки, а над домами поднимался из труб ровный, белый дым.

У околицы Вамех заметил женщину, стоящую на шатком мостике через овражек, и узнал в ней Алису. Он обрадовался, вприпрыжку сбежал с тропинки и обнял ее.

– Где ты пропадал? Целый час дожидалась тебя, – ласково попеняла Алиса.

Вамех не ответил, только сильнее прижал ее к себе. Недавнее настроение еще не покинуло его, и ему стало жалко Алису, жалко того тепла, которым она так щедро делилась с ним.

– Пойдем, там Шамиль ждет тебя, – улыбаясь, сказала Алиса и сама обняла его.

– Что ему надо?

– Не знаю, дело какое-то…

2

Шамиль вовсе не был таким отпетым негодяем, каким считался в городке. Все, кто знал его ребенком, еще помнили рослого не по годам мальчика в коротких штанишках, который, бывало, по дороге в школу или из школы вежливо здоровался со старшими, приветливо всем улыбаясь и блестя живыми, смышлеными глазенками, а зимой еще и снимал при этом шапку. Признанный главарь и заводила среди своих сверстников, он никого не обижал несправедливо, хотя иногда в разгар игры мог хлопнуть провинившегося товарища. Да кто в детстве не бывал скор на расправу? Трудно увидеть в этом что-то из ряда вон выходящее, хотя малыши прекрасно могли бы обходиться без потасовок. Так или иначе, но безусловно сразу бросалось в глаза, что Шамиль воспитывался в достойной семье. Его мать до самого ухода на пенсию преподавала грузинский язык и литературу в той самой школе, где сейчас директорствовал Вахушти. До него этот пост занимала мать Шамиля, но потом ее сместили, вручив бразды правления школой Вахушти, как более молодому, перспективному и во всех отношениях более подготовленному педагогу. В свое время мать Шамиля обвиняла Вахушти в коварных интригах, но прошли годы, обида ее забылась сама собой, да к тому же для подобных обвинений не было явных доказательств.

Отец Шамиля жил отдельно. Горожане поговаривали, что в этом виновата жена, которая кичилась своей образованностью и интеллигентностью, совершенно не заботилась о супруге, пренебрегала домашними делами, и систематическое недовольство мужа, вполне, впрочем, справедливое, привело к распаду семьи. Отец Шамиля переехал в Кутаиси, где его поставили во главе какой-то артели, за короткое время обзавелся новой семьей и, как передавали, зажил припеваючи, зарабатывая большие деньги. Подтверждением тому служила материальная помощь, которую он ежемесячно оказывал первой жене и сыну, она была столь значительна, что в детстве, да и позднее Шамиль ни в чем не знал отказа.

Шамиль отлично закончил семилетку и поступил в сельскохозяйственный техникум. Он давно мечтал стать агрономом, хотя мать лелеяла мечту увидеть сына врачом. Это может показаться забавным, но профессия врача считалась в городке самой почетной. Доктор Коция, этот, безусловно, добрый, но довольно взбалмошный и упрямый человек, в то время имел репутацию наиболее уважаемого и достойного представителя человеческого рода, бо́льшим авторитетом пользовались всего двое – секретарь райкома и председатель райисполкома. Как известно, Коция работал главным врачом в местной больнице, и все уважали его, отдавая должное его заслугам, ни у кого не закрадывалось сомнений в достоинствах доктора Коции до той поры, пока молодежь (особенно после ухода Левана из дому) не начала остро подшучивать над странноватым характером доктора. Поэтому, быть может, доктор Коция не терпел молодежи. Он забывал, что все происходящее сегодня вытекает из случившегося в прошлом, и если молодежь не оправдывает его надежд, то в этом есть и вина предшествующего поколения, в том числе и самого доктора Коции. Но он не принимал во внимание этих обстоятельств, когда начинал ругать повадки молодых людей. Он не доверял им, не хотел замечать тех благородных порывов, той новизны и того духа современности, которые вносит в жизнь каждое новое поколение. Доктор был упрямым, консервативным человеком, и, когда разговор касался молодежи, он не находил для них иного словечка, кроме как «желторотые». Да, каждый молодой человек, не достигший устойчивого положения, казался ему «желторотым». Доктор свысока относился к любому, кто годился ему в сыновья, потому что считал высокомерие естественным утверждением собственного достоинства, совершенно не желая думать о том, что высокомерие так же, как и зависть, есть проявление слабости человека, пытающегося скрыть свою слабость. А может быть, его самомнение объяснялось всеобщим поклонением? Кто знает? Однако сам доктор считал, что он на голову выше всех жителей городка. Часто случается так, что неведомая сила выносит человека на поверхность жизни, и такие люди, как воздушные шары, видны отовсюду, они непременные участники всего происходящего, наиболее известны и почитаемы, в то время как истинно достойные люди пребывают в тени.

Следует оговориться, что многие странности доктора Коции были проявлением его непостоянного характера. Иногда он по совершенно непонятным причинам брался опекать кого-нибудь из молодежи. Джемал, например, сразу пришелся ему по душе, и доктор обещал практиканту всяческую помощь и протекцию, если тот после завершения учебы надумает осесть в городке. Возможно, его доброта объяснялась и тем, что он не видел в Джемале конкурента. Этот молодой человек считал себя должником доктора, и, вероятно, подобная признательность и навела Коцию на мысль облагодетельствовать Джемала. Может быть, и его внимание к Алисе вытекало из той безграничной веры и уважения, которые девушка испытывала к нему. А доктору Коции льстила народная любовь. Вполне возможно, что он не пропускал ни одного дня рождения Алисы только для того, чтобы лишний раз упиться атмосферой почтительности и благоговения. Некоторым казалось, что Коция отечески любит и жалеет девушку. Будь это правдой, разве он уволил бы Алису, когда узнал, что она порвала с Джемалом? Почему он вышел из себя, почему взъелся на нее, когда произошло то, чего он не одобрял? Какая уж тут отеческая любовь! Хотя, справедливости ради, следует заметить, что поступок Алисы, помимо доктора, порицало множество людей, даже те, кто искренне любил ее и желал ей добра. Вполне возможно, что и Коция искренне любил ее, но разочаровался, и это толкнуло его на такое безжалостное решение. Ведь и с сыном он обошелся не мягче, хотя кто рискнет заявить, будто он не любил сына? Теперь-то доктор всеми путями старался помириться с Леваном и вернуть его домой. Может быть, виноват был не столько сам Коция, сколько та традиция, которая требует от младшего безоговорочного подчинения и ни во что не ставит его самостоятельность? Но, как бы ни было, профессия врача издавна считалась в городе самой почетной.

Мать Шамиля мечтала увидеть сына в белом халате, но он предпочел стать агрономом, поступил в сельскохозяйственный техникум, намереваясь после окончания продолжать учебу. Сначала он учился прилежно, увлекся спортом и вскоре стал капитаном футбольной команды техникума, довольно сильной в районном масштабе. И здесь Шамиль отличился – его зачислили в сборную города. Потом он со всей страстью отдался борьбе, и в короткий срок этот восемнадцатилетний парень стал знаменитым борцом. Одно за другим завоевал он звания чемпиона города, района, а затем республиканского спортивного общества. Во всей Западной Грузии не было в то время более популярного борца, чем Шамиль. Он рано возмужал и окреп. Теперь его знали не только в родном городе, но и во всех соседних, в этом краю издавна почитали борьбу. Его уважали, как выдающегося борца, но это уважение проявлялось лишь в угощениях. Начались бесконечные пирушки, ужины, банкеты. Понемногу Шамиль забросил учебу, он достиг такой славы, что стоило ему появиться на улице, как все от мала до велика пялили на него глаза. Вино способствовало выявлению дурных наклонностей. Пару раз Шамиль устраивал такие дебоши, что они насилу сошли ему с рук, зато он приобрел репутацию непобедимого драчуна. Число избитых росло, и настал день, когда Шамиля признали первым ухарем в городе. Кто мог сравниться с этим красавцем и богатырем? Уверовав в собственную исключительность, он забыл почти все впитанное с молоком матери, начал преследовать красивых девушек, не давая проходу ни одной, кто бы ни была она – соседка или незнакомая, сестра или невеста приятеля. От былой воспитанности не осталось и следа, и он скатился в пропасть, которая, однако, ему самому представлялась вершиной. Все только руками разводили, не в силах постичь подобную перемену. Что произошло с милым, добрым и отзывчивым Шамилем? Что переродило его? Сложен человек. Многие противоречивые обстоятельства формируют личность, но, каковы бы ни были противоречия, все они объединяются в одном стремлении. Именно это стремление, вбирающее в себя множество противоречий, определяет сущность человека, и поэтому оно должно направляться на правильный путь. Добро, зло, инстинкт, интеллект, страсти, множество сознательных и бессознательных порывов борются в человеке, и все они нуждаются в узде, которая не дает человеку распуститься. Есть тысячи способов, но если скептицизм взял верх, любые ограничения теряют смысл, скептицизм же порождает непрочность убеждений. Человек должен во что-то верить, а Шамиль отмахнулся от всего, кроме собственных желаний, и поступал так, как хотелось ему, ни на кого не обращая внимания. В деньгах он не нуждался. Отец и мать, вероятно, для того, чтобы завоевать его любовь, ни в чем не отказывали ему. Второй его страстью стала игра в кости. Выигрыши сменялись опустошительными проигрышами, и однажды, когда обчистили духан в поселке, в народе распространился слух, что это дело рук Шамиля и его дружков. Однако Абрашка – в те годы он заведовал духаном – занял странную позицию, не назвал грабителей, хотя говорили, что он знал их, и дело прикрыли. Через неделю в полночь ограбили возвращающегося с работы буфетчика вокзального ресторана, человека, как поговаривали, денежного. Буфетчик указал на Шамиля, и на этот раз тому не удалось отвертеться от тюрьмы. Шесть лет протрубил Шамиль где-то в Сибири. Каких только собак не вешали на него. В городке, например, откуда-то узнали, будто бы он в драке зарезал заключенного, но всю вину, якобы, взял на себя какой-то приговоренный к расстрелу бандит, и Шамиль остался чистеньким. Но насколько достоверны были слухи, никто не знал, сам же Шамиль никогда не распространялся о своем прошлом. Шесть лет спустя, когда он вернулся, тело его украшали два глубоких шрама, но как он получил их, можно было только гадать. Он потерял зубы и вставил себе стальные. Ничего не осталось от бывшего спортсмена: мешковатый, с ленивой походкой, он производил впечатление настоящего головореза, желчного и злобного. Одно время Шамиль бил баклуши, и пополз слушок, что он снова пристрастился к костям и картам. Люди со страхом сторонились его. Но потом то ли безделье набило ему оскомину, то ли по какой другой причине, Шамиль устроился шофером и приутих. Все же мало кто верил его исправлению. «Этот за копейку и мать зарежет», – поговаривали в народе. Затем произошел тот случай, когда Вамех схватился с Шамилем из-за Мейры, и на главной улице, на глазах многочисленных зевак, двумя ударами уложил бывшего борца. Теперь все предвкушали, что Шамиль снова развернется, покажет себя во всей красе, но прошло три месяца, и – ничего… Эти, казалось бы, злейшие враги часто встречались на улицах, но даже взглядом не удостаивали друг друга. А вскоре люди уверились – ждать нечего. Все очень просто, – решили горожане, – Вамех не трогает Шамиля потому, что не тот ранил его в парикмахерской; а раз Вамеха поранил дружок Шамиля, то и Шамиль считает, что они с Вамехом в расчете. Так и жили два врага в маленьком городке, настороженно, а возможно, и непримиримо относясь друг к другу, но шли дни, и все оставалось по-прежнему. Затем, на исходе осени, кто-то ранил Ясона. Лейла и косоглазый Дзуку отвезли несчастного в Тбилиси, но и там не помогли ему врачи, он лишился руки и в сопровождении тех же Лейлы и Дзуку вернулся в родной Сухуми, где, как говорили одни, его встретила жена, хотя другие утверждали, что с женой он давно разошелся. Лейла и Дзуку многое сделали для Ясона, но и он оказался достойным такого отношения. Оставшись с одной рукой, он не озлобился, не разочаровался в жизни. «Отдохнули, и довольно», – пошутил он и вскоре устроился на работу. После этой поездки Лейла и Дзуку сблизились, почти подружились, исчезли былые напряженность и недоверчивость. Но самым удивительным было то, что необычная троица встречала Лейлу и Дзуку на вокзале: Вамех, Алиса и… Шамиль. Да, да, представьте себе, Шамиль! С вокзала они вместе отправились к Алисе, а спустя два-три часа прохожие могли наблюдать, как подвыпивший Дзуку выжимал стойку на перилах Алисиного балкона на третьем этаже. Это никого особенно не удивляло, все помнили его пьяные художества, поражало другое – как его пригласили к Алисе, и уж все прямо не верили своим глазам, видя, что рядом с ним стоял хохочущий Шамиль.

Люди только руками разводили, не постигая происходящего, однако вскоре все прояснилось.

Наступила зима. В декабре задули жгучие восточные ветры. Озлобленным зверем примчался холод из дальних студеных просторов, и внезапные затяжные дожди смыли со склонов последнюю гальку. Потом дожди прекратились и ударили морозы. В первых числах января выпал снег. Короткими зимними днями скудный свет едва брезжил с безжизненного неба, и каждый вечер, возвращаясь с работы, Алиса видела одни и те же черные, промокшие стены домов и темное небо над крышами, которое совсем затягивалось мглой и чернело, пока она доходила до дому. Улицы были пусты и безлюдны. По пути Алиса забегала в выстуженные магазины, где не гасло электричество, где за прилавками стояли продавцы в пальто и белых халатах поверх них, красными негнущимися пальцами заворачивая покупки. Придя домой, Алиса включала свет, грелась у батареи и с нетерпеливой радостью ждала… Дотлевали сумерки и по замолкшим улицам начинал гулять ветер, дребезжа оконными стеклами и свистя в проводах. Если ветра не было, она слышала, как грохочут колеса, лязгают тормоза и, после долгой тишины, гудит электровоз – последний поезд покидал вокзал. Алиса вскакивала, стелила свежую скатерть, собирала на стол, в детском нетерпении подходила к окну и замирала, не сводя глаз с тускло освещенной улицы, ведущей от вокзала к почте. Дни сменялись днями, и каждый вечер сердце Алисы готово было выскочить из груди от волнения и счастья, как и той ночью, когда она впервые привела Вамеха в свою комнатушку – отныне она даже мысленно называла ее не «моя», а «наша» – и оставила у себя. Почти месяц прошел с тех пор, как они с Вамехом провели ночь под одной кровлей, лежа рядом, и все же каждый раз в ожидании Вамеха ее сердце колотилось так, словно она впервые дожидалась прихода любимого.

Вамех возвращался поздно. Он работал на строительстве кирпичного завода, и очень скоро весь город узнал, что он живет у Алисы. Новость эта дошла и до доктора Коции, который страшно возмутился, площадными словами обложил «девку» и, наконец, найдя повод, отдал приказ уволить ее. Пустячный случай послужил причиной для увольнения – однажды Алиса на час раньше ушла с работы. Не это было главной причиной увольнения – она и прежде уходила с работы раньше, если у нее не было дел, и Алиса прекрасно понимала подоплеку докторской придирчивости. Она расплакалась, негодуя на несправедливость, но духом не пала. У нее имелись кое-какие сбережения на черный день, но не это поддерживало ее, а безграничная любовь к Вамеху, вера в него и убежденность в правоте собственных чувств. Алиса без оглядки отдалась любви, сама не понимая почему, да и не пыталась в этом разобраться. Алиса ни о чем не думала и была счастлива. Она, не задумываясь, следовала за течением своей безудержной страсти, она верила Вамеху. Сколько раз приходилось наблюдать ей, как изменялись люди под его влиянием. Некоторые, и пожилые и молодые, поддавались влиянию вполне сознательно, потому что правота Вамеха совпадала с их собственными взглядами на жизнь; другие старались противостоять влиянию, чтобы не поддаться ему. Но та основа, на которой прежде они твердо стояли, все равно оказывалась поколебленной – неосознанное сравнение зарождало сомнение в правильности их жизненных взглядов. Сторону Вамеха приняли и Шамиль, и Дзуку, и Леван, и Ясон, и многие другие, особенно молодежь, которая старалась даже внешне подражать ему – неторопливой, широкой походкой, раскачиваньем во время ходьбы, скрещиванием рук на груди… Поэтому-то и раздражал Вамех доктора Коцию, Вахушти и некоторых иже с ними… Но зато Мейра сейчас свободно и безбоязненно разгуливал по улицам, и никто не трогал его. Прекратились дебоши и драки, зачинщиками которых считали Шамиля. И сам Шамиль изменился так, что стал прямо-таки двойником Вамеха. Все поражались перемене, даже внешне преобразившей Шамиля – исчез угрюмый, нахальный взгляд, которым он смотрел на людей после тюрьмы, теперь он смотрел открыто и жизнерадостно, словно в нем ожил прежний Шамиль, Шамиль – мальчик, он снова стал вежливым и внимательным, готовым прийти на помощь каждому. Дружки Шамиля, которые прежде подражали ему, и сейчас, оставшись его друзьями, во всем копировали его новые повадки, и в меру своих задатков старались проявлять благородство. Невозможно было представить себе, что всего лишь два-три месяца назад эти парни развлекались, мучая бедного старика, стягивали с него штаны. Однажды вечером, когда Вамех еще не вернулся с работы, Шамиль привел к Алисе Резо, того плешивого верзилу, который ранил Вамеха в парикмахерской. Вамех пришел поздно, отворил дверь, он оторопел и застыл у порога: прижавшись спиной к стене, понуро и жалко стоял Резо. Увидев Вамеха, Шамиль вскочил со стула и бросился к нему:

– Вамех, он просит простить его. Если ты брат мне, прости!

И Вамех без колебаний ответил:

– Прощаю!

Они засиделись далеко за полночь, пили вино и беседовали, впрочем, и словом не касаясь прошлого. Резо все же несколько раз попытался оправдаться перед Вамехом, но тот переводил разговор на другое. Счастливая Алиса сидела с ними и удивлялась, каким хорошим парнем оказался этот Шамиль.

А несколько дней спустя Шамиль подстерег возвращающегося с работы Вахушти и обвинил его в ранении Ясона. Прохожие, обступившие их, с изумлением наблюдали необычайную картину: бледный, трясущийся, потерявший всю свою солидность и блеск, Вахушти пытался улизнуть и не мог. Шамиль преграждал ему дорогу, осыпая ругательствами. Чем плотнее становился круг, тем больше входил в раж Шамиль, последними словами честя директора школы. Тут он снова напоминал прежнего бандита Шамиля. Почему он все-таки решил, что во всем виновен Вахушти? Оказывается, Резо, которому директор школы доводился двоюродным братом, за день до ранения Ясона, по липучей просьбе Вахушти, одолжил свое ружье, а на следующее утро, когда Ясон уже лежал в больнице, ружье было возвращено хозяину. Резо заподозрил неладное, зная, что после того, как Вахушти потрепала Мура, он буквально лез на стену от злости на Вамеха. Но разве брата выдашь? Когда милиция отбирала у всех ружья для проверки, Резо почему-то обошли, и он был рад этому, чего доброго и его могли заграбастать. Кое-кто, а он прекрасно знал скрытный и мстительный нрав Вахушти, не любил его за это, да разве подведешь брата под тюрьму? Однако после примирения с Вамехом Резо поделился своими подозрениями с Шамилем, и тот, недолго думая, остановил Вахушти на улице – сгоряча он хотел избить его до полусмерти, но передумал, боясь испортить все, – остановил и стал кричать, что такие замаскированные подонки, как он, загадили весь город. Народ окружил их. Некоторые улыбались, видя Шамиля в необычайной роли защитника справедливости, и в то же время упивались его обличительной речью – Шамиль был уверен, что Ясона ранил Вахушти, и не жалел слов. Знакомые принялись успокаивать их и наконец развели в стороны. Вахушти, отойдя подальше от кулаков Шамиля, спокойно и весомо пригрозил ему издали: «Я этого так не оставлю, вы еще понесете ответственность!..»

И он действительно принял меры. Как потом каялся Шамиль, что не прибил на месте этого гада, уж коли сидеть, так хоть за дело! Дернул же черт соблюдать какие-то правила! Да знай он заранее, что ничего не докажет, он бы своими руками удавил эту свинью… Вахушти легко выгородился, убедив всех, что в ту роковую ночь он гостил у родственников жены. Что удивительного, если поверили ему, а не Шамилю? Шамиля предупредили в милиции, что если с Вахушти что-нибудь случится, ответственность ляжет на него. Тем и завершилось правдоискательство Шамиля. Но большинство горожан все же поверило ему. Правда, нашлись некоторые принявшие сторону Вахушти, но, так или иначе, весь город узнал о низости Вахушти, и можно уверенно сказать, что имя его отныне было запятнано. Для начала и это было своего рода победой.

В городке все давно привыкли к Вамеху. Каждое утро он выходил из дому Алисы и торопился вместе со всеми на работу. Мужчины здоровались с ним, вступали в разговоры; его уже считали своим. Вамех так же, как и все горожане – отцы семейств, целый день проводил на работе. Он таскал мешки и ящики в холодный склад, где пахло сыростью, олифой и красками, цифрами помечал каждый ящик и сортировал их. В полдень приходила Алиса и приносила обед. Она теперь не работала и старалась каждую лишнюю минуту побыть с Вамехом. Она раскладывала еду на ящике у стены склада, они пристраивались на других ящиках и обедали. Алиса была счастлива. С каким удовольствием она следила, как Вамех ест, и розовела от радости, когда он хвалил ее стряпню. Ее радовало, что рабочие любят его, ей нравилось их беззлобное подшучивание, их простота в обращении; нравилось, что никто из них не обращает внимания на скромную трапезу влюбленных, – для них все это было естественным, а кроме того, рабочие считали своей и Алису. Она радовалась, что сидит рядом с любимым, а вокруг них кипит работа: каменщики перекликаются и хохочут, снуют люди с тачками и носилками; иногда кто-нибудь подбежит к Вамеху, попросит закурить, иногда Вамех возьмет у кого-нибудь папиросу. Алиса довольна, что ей никуда не надо спешить, что можно, не опасаясь замарать своей репутации, сидеть и есть обед и ощущать полную независимость. Что зазорного в том, что они обедают на ящике, у стены склада? Алиса ничуть не сетовала на судьбу, нет, такая жизнь была ей по душе, она чувствовала себя легко, свободно и раскованно. Иногда они прогуливались по улицам, беседовали, заглядывали в библиотеку и просматривали газеты. Иногда выходили за город, на поля, где лежал искристый снег, такой же белый, как и все вокруг.

По воскресеньям они подолгу нежились в теплой постели, потом завтракали и шли на базар. Весь городок знал их. Иные, вроде Вахушти и подобных ему, теперь не здоровались при встрече, отводили глаза и с отсутствующим видом проходили мимо. Алису это не трогало, кроме Вамеха, для нее не существовало никого на свете. Из старых приятелей только Лейла осталась верна ей. После возвращения из Тбилиси Лейлу словно подменили. Она больше не ругала Дзуку, хотя и с Вахушти не прерывала дружбы. Алиса знала, что Дзуку любит Лейлу, и ей хотелось, чтобы и подруга ответила ему взаимностью, потому что, по убеждению Алисы, Дзуку был достоин настоящей любви, – Алиса теперь подходила к людям с иной меркой, чем раньше. У нее больше не возникало сомнений в достоинствах Дзуку, но еще раз поразила его доброта, когда он без колебаний уступил им родительский дом в деревне.