Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)

Но теперь она больше не интересовала Мушни. Настроение у него испортилось, и он вернулся к действительности. А что в ней – в этой действительности? С незнакомой девушкой идет он неизвестно зачем в чужое село. Вернется – его задержат. Не арестуют сейчас – успеют сделать это, когда он прилетит в долину. В общем, он в капкане, а еще с женщинами заигрывает. Если бы он знал эту девушку или хотя бы Квирию! Куда делся револьвер? Все молчат, и она молчит. Сама Тапло небось смеется над ним в душе. Да еще рука болит невыносимо. Под гору идти оказалось еще хуже, чем в гору. «Вылечу руку и явлюсь, куда следует, – подумал он твердо, – все равно схватят. – И тут же заколебался. – А если посадят?..»

У ревущей реки они остановились. Впереди был мост, а за ним начинался подъем, длинный и лесистый.

– Болит? – спросила Тапло.

– Болит, – мрачно подтвердил Мушни.

Она почему-то избегала его взгляда и смотрела на другой берег, где не было ничего интересного, кроме столетних сосен.

– Помнишь, как мы с Квирией тебя вчера спать укладывали? – Тапло почему-то упорно возвращалась к этой теме. – Ты, братец, пить совсем не умеешь, я – женщина, и то больше тебя выпила.

– Вы с Квирией? – переспросил Мушни и потом сказал. – Помню.

– А помнишь, что ты мне говорил, когда Квирия ушел? – В глазах ее блестели лукавые искорки.

– Еще бы не помнить: говорил, что люблю тебя.

– Ты опять за свое!

«Сама все время к этому возвращается», – подумал Мушни, а вслух сказал:

– Что поделаешь: полюбил я тебя с первого взгляда!

– Ну, начал!..

– Не я начал, а ты сама…

– Что я сама? – Тапло по-настоящему рассердилась и нахмурила брови.

Мушни разозлился, он вспомнил пропавший револьвер и вспылил:

– А то, что прицепилась: помнишь, помнишь? Ничего я не помню, если хочешь знать!

Тапло посмотрела на него с укоризной:

– Я так и думала, что ты ничего не помнишь. – В голосе ее звучали одновременно и обида, и насмешка. – Потому и спрашиваю.

5

Передохнув немного, они перешли через мост и двинулись в гору. Тапло почти бежала, оставив Мушни далеко позади.

Мушни уже знал, что Тапло – школьная подруга молодой жены Квирии и часто ее навещает. Поэтому сегодня она и оказалась его проводницей. Тапло следовало выбросить из головы, хотя ни одна женщина не нравилась Мушни так, как она.

Может, это сон вчерашний виноват. Но ведь и сон тоже часть нашей жизни, он изменяет настроение, на мысли разные наводит. Правда, сны быстро забываются. Но разве не забывается так же быстро реальное прошлое? Чем же воспоминание отличается от сна? Ничем. Иной сон больше взбудоражит душу, чем любая реальность.

Как сон, вспоминаются теперь Мушни годы, проведенные в России. Три года военной службы. Их часть стояла в маленьком городке на берегу большой реки. Мушни – крутил баранку, в армии шоферскому делу выучился. Ему нравился городок, нравилась река, нравились люди. По воскресеньям, если получал увольнительную, он ходил в клуб на танцы. Стоял у стены и смотрел, как неутомимо кружатся друг с другом беленькие красивые девушки. Они волновали Мушни. Он вслушивался в их звонкие голоса, вглядывался в светлые ясные глаза. Но заговорить не решался и простаивал у стены, пока товарищи танцевали с девушками.

Однажды, в конце вечера, аккордеонист громко объявил:

– Дамы приглашают кавалеров!

Девушки приглашали своих знакомых и поклонников.

И к Мушни подошла какая-то девушка и пригласила его наклоном головы.

Мушни растерялся: во-первых, он не умел танцевать, а во-вторых, всегда подшучивал над товарищами, такими неуклюжими в грубых солдатских сапогах.

– Я не танцую! – отказался он.

– Почему?

– Не умею.

– Я вас научу.

– Трудное дело.

– Совсем нет, было бы только желание.

Девушку звали Таней, и в тот вечер Мушни пошел ее провожать. Таня жила с двухлетней дочкой, год назад она разошлась с мужем. Работала на фабрике.

Два месяца Мушни провожал Таню с танцев домой. И однажды остался у нее. До утра. И на танцы ходить перестал. Как выдастся свободная минута – бежал к Тане в ее уютный домик на самом краю города, на берегу реки. Привык. Если не видел ее долго, тосковал.

Отслужил свой срок в декабре. Что делать дальше? Куда ехать? Воспитавшая его бабушка – да и та не родная – давно умерла, оставив ему в наследство швейную машинку, старинный буфет и пустую комнату. К кому же возвращаться? Кого радовать? И Мушни остался с Таней.

До весны они жили вместе. Мушни работал шофером, счастливый, спешил с работы домой. И хотя просторные заснеженные поля с пирамидами терриконов не были родными, чувствовал он себя здесь своим. Его любили. О нем заботились. У него было все, без чего он так страдал раньше.

Но когда наступила весна, тронулся лед, дрогнул застывший воздух, Мушни загрустил. Потянуло его назад, к прошлому. Подолгу стоял он у реки, скинувшей зимний панцирь, и смотрел на пароходы, идущие на юг. Четыре года не видел он родины.

– Останься, Мушни. – Таня плакала. – Нам так хорошо вместе.

Но Мушни не мог остаться. Он был полон самых радужных надежд. Поедет домой, устроится, выпишет к себе Таню. Ну, а не устроится, вернется обратно.

– Ты не вернешься, – сквозь слезы твердила Таня.

– Вернусь, – успокаивал он ее.

Вот уже два года прошло, а он и не вернулся, и не устроился. И о Тане вспоминал все реже. И не верил, что все то было на самом деле, что Таня верна ему, ждет. Зачем ему на разведенной жениться, да еще с ребенком? Разве девушек мало? Несмотря на это, он не раз порывался поехать к ней, но вновь и вновь становился поперек своему желанию. Что было – прошло. Новая жизнь затянула его.

Первое время Таня часто присылала ему полные отчаяния и мольбы письма, но он не отвечал. Да и какая молодуха будет ждать и хранить верность так долго? Жизнь коротка, каждый старается урвать для себя побольше, и никто ни во что не верит. Любовь? Разве кто-нибудь кого-нибудь любит так, без всякой корысти? Любят потому, что ждут пользы или удовольствия, или еще чего-нибудь. Почему Таня должна любить Мушни? Почему она должна ждать его? Чепуха все. И все прошло, как сон.

Запуталась жизнь Мушни. Начал он работать шофером, бросил, надоело. Полюбил книги, стал мечтать об институте, устроился в геологическую партию. И тут три дня назад повздорил с начальником и ранил его выстрелом в ногу. Теперь, наверно, его засудят. Вот она, реальность. А все остальное – сон. Если бы он успел вовремя отсюда смыться, еще, может, выкрутился бы. Но не успел. А теперь все равно: хочешь – свой вывих лечи, хочешь – сиди на аэродроме и жди милицию. Другого выхода нет.

Тем временем подъем кончился, Мушни вышел из лесу на луг и увидел Тапло, сидящую на валуне. Неподалеку расположились в тени деревьев местные ребятишки. Они посматривали на Тапло и Мушни, девочки не прекращали вязать. За лугом возвышалась лысая гора, а рядом с ней – гора пониже, густо поросшая лесом.

– Идешь, как на прогулке, братец, не торопишься! – крикнула ему Тапло.

Мушни бросил пиджак у ног Тапло и лег на него. Усталый, потный, он посмотрел на девушку снизу, сначала в глаза, а потом оглядел ее всю с ног до головы.

Тапло заерзала на камне и натянула подол на колени.

– Рука болит, сестрица, не могу скакать, как ты, – в тон ей ответил Мушни.

Тапло улыбнулась и поправила волосы. Лицо ее раскраснелось от быстрой ходьбы.

– Если не секрет, скажи, в кого ты стрелял?

Мушни снова пристально посмотрел на нее. И ответил негромко и спокойно.

– Если тебе интересно, скажу. Я ранил очень плохого человека.

– За что?

– За то, что он на старика руку поднял.

– А кем тебе приходится старик?

– Никем.

– Так чего же ты лез?

– Э-э, тебе легко говорить.

– А что теперь делать будешь? – опять спросила Тапло.

– Ничего.

– А если арестуют?

– Пусть.

– Тебе что, охота в тюрьме сидеть?

– Почему бы и нет? Надо попробовать и это.

– Ты можешь серьезно поговорить с человеком?

– Серьезно я могу говорить только о любви. Хочешь? – Мушни засмеялся. Ему казалось, что для женщин нет ничего важнее любви. А сам он теперь считал, что из всех отношений между людьми самые непрочные, ненадежные – это любовные.

– Я тебя серьезно спрашиваю, что ты думаешь делать?

Мушни перестал смеяться и спросил усталым и бесцветным голосом:

– А тебе разве не все равно?

– Нет, не все равно. Мне тебя жалко.

– А ты лучше своего жениха пожалей, у которого будет такая жена, – снова засмеялся Мушни. Он так устал от этого бестолкового разговора, что постарался все превратить в шутку. Говорить с этой девушкой о себе и о своем положении было бессмысленно.

– Разве я буду плохой женой? – кокетливо спросила Тапло. – Если ты так думаешь, то очень ошибаешься.

– Я бы не прочь проверить, но меня посадят, – снова улыбнулся Мушни.

– Как это?

– Да очень просто, – похитил бы тебя.

Тапло, подняв свои тонкие брови, так посмотрела на него, словно перед ней появилось какое-то чудовище, вскочила с камня и быстро зашагала дальше.

– Отдохнул и хватит, идти надо! – крикнула она издали.

6

Долгая мучительная дорога бесследно рассеяла вчерашний хмель. И Мушни почувствовал такой нестерпимый, всепоглощающий голод, что забыл даже о боли в плече, которую все это время подавлял постоянным усилием. Забыл и о грозящем ему впереди.

Забыть – забыл, но все равно был мрачен, когда Тапло привела его, наконец, в дом Квирии. Несмотря на его состояние, бабушка Квирии, старушка лет восьмидесяти, ему понравилась. Такая женщина могла вырастить рано осиротевшего внука. Отец Квирии погиб под снежной лавиной, мать унесла лихорадка. Остался Квирия на руках у бабушки, и та все силы свои отдала внуку: летом поднималась в горы, а зимовала, как и все, внизу, в Алвани. Других мест она не видела, не интересовалась ими, как, впрочем, не интересовалась ничем, не имеющим отношения к ее семье. Лет пять назад, когда Квирия возмужал и крепко стал на ноги, бабушка сразу освободилась от всех забот, – Мушни и сейчас видел, сколько в ней бодрости и сил. Стремление к новому коснулось и ее души – и тогда ей захотелось увидеть поезд. В последнее время только и слышишь, что о машинах, самолетах, поездах. А ей приходилось ездить лишь на лошадях – в горы и обратно. Правда, автомобиль она видела в Алвани, самолет – в Омало, а вот на поезд посмотреть не пришлось.

В один прекрасный летний день бабушка оседлала лошадь и отправилась в Телави. Ехала она не спеша, долго. Приехала под вечер на станцию, откуда только что отошел поезд. А следующий прибывал утром. Старушка смертельно обиделась. Как это – она все дела бросила, в такую даль приехала и – напрасно! Рассерженная, не дожидаясь утра, она пустилась в обратный путь, так и не увидев поезда. По словам Тапло, после того случая бабушка больше не изъявляла желания познакомиться с поездом. Деревенская молодежь по сегодняшний день над ней подшучивает, но ее это мало трогает.

Бабушка Квирии выглядела еще сильной и бодрой. Одета она была по старинке: в длинном темном платье, на голове – мандили[46]46
  Мандили – женский головной убор (груз.).


[Закрыть], на груди – бусы и медный крест. Она увела Мушни в нижнюю комнату просторного двухэтажного дома, сложенного из слоистого серого камня, и велела снять рубашку. В комнате с земляным полом было прохладно и пахло чем-то приятным. На стене висел войлочный тушинский ковер. На длинном столе была аккуратно расставлена чисто вымытая посуда. Мушни сел на табурет и оглядел свое распухшее плечо. Старушка готовила мазь. Тапло стояла рядом, и Мушни было хорошо от ее присутствия, пусть случайного. Получалось, что она заботится о нем, переживает. Ну и ладно, где-то в Кахетии у нее жених, пусть он во всех отношениях лучше Мушни. Сейчас он, Мушни, обнаженный по пояс, сидит с невестой неизвестного ему парня и радуется бессмысленной наивной радостью, чувствует необъяснимое преимущество перед невидимым далеким соперником.

Жены Квирии – Шукруны дома не оказалось. Сегодня утром она ушла проведать родных в соседнее село.

Готовя мазь, старушка рассказывала, скольких исцелило ее снадобье. Она была совсем не похожа на бабушку Мушни, которая воспитала его. Но было между ними что-то общее, невыразимое, но определенное. Может, это был возраст, который накладывает свой отпечаток на самых разных людей и объединяет их? А может, заботливость старушки напомнила Мушни о давно позабытом. Так или иначе, он вспомнил бабушку, ее маленькую комнатку, где под стрекот швейной машинки прошло его безрадостное детство. Бабушка была единственным близким человеком, а потом и ее не стало. К сердцу Мушни подступила печаль – он часто огорчал ее, не слушался; занятый своими делами, был к ней невнимателен. Даже комнатку ее сменил на другую, меньшую, ради доплаты. И в этой новой комнате, где ничего не напоминало о бабушке, он как-то забыл о ней. Бабушка часто ворчала на Мушни, недовольная его поведением, отметками, изводила внука жалобами на свое здоровье, и минутами ему казалось, что он совсем не любит ее. Но все равно, ближе ее никого не было в целом свете. И сейчас, спустя много времени после ее смерти, он ощутил это особенно остро и болезненно. Жаль, что он продал все ее вещи. Правда, тогда ему очень нужны были деньги, но можно было что-нибудь сохранить! Вещи напоминают о людях, помогают нам восстанавливать забытое, будят угасшие чувства. Мушни совсем расстроился. А разве следовало терять увеличенный портрет бабушкиного мужа, который всегда висел на стене над кроватью? Хоть Мушни и не видел никогда старика, но ведь он носил его фамилию… Тот портрет висел в изголовье бабушкиной кровати. Сколько раз задумывался Мушни над судьбой этого человека. Он был железнодорожником, и однажды, задолго до того, как Мушни появился на этот свет, измазал на работе пальто в мазуте. Совсем рядом на пути стояла цистерна с керосином, и он, оказывается, забрался на цистерну, открыл крышку, спустился по узкой железной лестнице внутрь, чтобы вывести керосином мазутное пятно. Голова у него закружилась, а, быть может, захлопнулась крышка, ему стало плохо, и он погиб. Мушни часто думал: куда он лез, куда понес окаянного нечистый, мог ведь он вывести пятно дома! Но кто знает, куда только не занесет человека, если нечистый замутит ему голову!

Все это вмиг ожило в голове Мушни, воспоминания зашевелились, унесли его куда-то назад и вернули к давно забытому детству. Он так явственно почувствовал вкус и запах детства, будто его оторвало от настоящего и забросило в далекое прошлое, а на самом деле он сидел на табурете и бабушка Квирии растирала ему больное плечо. Мазь, словно клей, липла к коже, в открытую дверь было видна освещенное солнцем чужое село, и слышался однообразный стрекот цикад. Плохо быть человеком без роду, без племени, – подумал Мушни.

– Родители у тебя живы? – спросил он у Тапло, которая стояла рядом и держала лоскут, чтобы перевязать ему плечо.

Тапло удивилась.

– А почему ты вдруг спросил?

– Просто так.

Тапло пожала плечами.

– Живы. А в чем дело?

– Ни в чем.

– А у тебя?

– Не знаю, – сказал Мушни и, помолчав, добавил: – Нет.

Странный ответ рассмешил Тапло, она прыснула, прикрыв рот рукой. Потом повторила свой вопрос, притворившись серьезной:

– Все-таки есть у тебя родные или нету?

– Нету, – резко ответил Мушни.

– Не ссорьтесь, дочка, поссориться еще успеете, – сказала бабушка Квирии, кончив растирание. Она взглянула на них с ласковой улыбкой.

– Успеем, как же! Я вовсе не собираюсь с ним свой век коротать! – задиристо ответила Тапло.

– А почему? Парень хоть куда! – Мушни понял, что старушка приняла их за жениха с невестой или просто за влюбленных. И ему стало настолько хорошо, что он даже заулыбался от удовольствия.

Старушка вышла во двор.

В комнате из-за узких окон было темновато. Тапло стояла так близко и так приятно было благоухание ее здорового тела, что Мушни вдруг повернул голову и поцеловал обнаженную выше локтя руку девушки, незамедлительно получив за это звонкую оплеуху.

– Что с тобой, милая! – вскрикнул Мушни и провел левой рукой по лицу. Своим поступком он, однако, был доволен и улыбался. Когда Тапло строго сказала: «Сиди смирно!» – радость объяла его – девушка показалась ему родной и близкой. Она уже закончила перевязку, но почему-то не уходила из комнаты и упорно смотрела на Мушни, вставшего с табурета, смотрела, как, не стесняясь присутствия женщины, он надевает рубашку, левой рукой заправляет рубашку в брюки. Накинув пиджак, Мушни выпрямился и спросил с улыбкой:

– Правда, что у тебя есть жених?

– Какое тебе дело!

Мушни сделал шаг к ней.

– Так просто, хочу знать.

Тапло отстранилась.

– Ты лучше за собой следи!

Эти слова были сказаны с усмешкой, Мушни заколебался, но все-таки обнял Тапло и привлек ее к себе. Но она вывернулась, кинулась к двери, выглянула во двор и взволнованно прошептала:

– Ты что, с ума сошел! Хочешь, чтобы бабушка увидела!

Невидимая, но прочная ниточка протянулась между ними. И когда Тапло вышла из комнаты с таким лицом, будто ничего не произошло, победное чувство овладело Мушни. Он понял, что Тапло превратилась в его союзницу, что между ними возникло нечто такое, о чем не следует знать никому, кроме них двоих. Опасный соперник, жених Тапло, сейчас казался ему окончательно побежденным. Это возвышало Мушни в собственных глазах, придавало ему силы. Выйдя из комнаты, он уселся рядом с Тапло на длинную лавку, и все вокруг показалось ему прекрасным. Он был теперь убежден, что все образуется. Конечно, никто его не арестует. Утреннее решение явиться в милицию самому показалось ему глупостью. Все его существо требовало приволья. Хотелось долго, бесконечно долго смотреть на ясное небо и голубые горы, вместе с Тапло бродить по тропинкам, петляющим вокруг села. Все казалось простым и ясным. Отмахнувшись от опасений и забот, он был полон радости и надежды.

7

Вечером бабушка накрыла стол на балконе. Мушни выпил много водки и пива, поел вареного мяса. Плечо больше не болело, только горело, как обожженное. Но от водки и это ощущение прошло. За хозяйку осталась Тапло, потому что бабушке понадобилось куда-то уйти.

Солнце лениво опускалось за горы, и необъяснимая печаль таилась в наступающих сумерках. Мушни овладела светлая грусть. Ему было жаль, что угасает день, который больше никогда не повторится. И в то же время было отрадно, что он живет, дышит, сидит вместе с Тапло на балконе и впитывает в себя этот багряный закат. Мушни забыл о своем одиночестве и сиротстве. Судьба перестала преследовать его. Она стала добра к нему. Все разумно и справедливо. И ставший естественной частью всего, что он видел и ощущал, и все же свободный и независимый, он устремился куда-то. Ему казалось, что разум его отключился и он соединен с жизнью только посредством ощущений, свободного воображения и фантазии. Ему казалось, что он действует под диктовку самого мироздания и с его помощью постигает истину. Несколько минут он сидел как бы погруженный в блаженное забытье, но вскоре в нем опять что-то распалось, раздвоилось, нарушилась минутная цельность, и все сомнения и противоречия вернулись. Сколько препятствий, сколько трудностей на его пути к счастью и раздолью! Завтра его могут арестовать на аэродроме. А если не арестуют, то сколько горя ему принесет человек, которому он не причинил никакого зла, только потому, что этот человек – жених Тапло. А сама Тапло? Как она далека… Только во сне принадлежала она ему. Но сон прошел, и кто знает, о чем или о ком она сейчас думает?

Мушни, опершись о балконные перила, смотрел на деревню. Стройные ряды каменных домиков. Женщины с вязаньем в руках мирно беседуют. Бегают и резвятся ребятишки. Слышны их голоса.

Пора уходить, но куда он пойдет один? Тапло останется здесь до утра, дождется Шукруну. С горечью вспоминает Мушни свои недавние блаженные мысли, тоска снова наваливается на него, и, словно спасаясь от нее, он встает.

– Эх, надо идти.

– Куда? – спросила Тапло.

Мушни неопределенно повел здоровым плечом.

– Решил в милицию заявиться?

– Не знаю. Подумать надо.

– А что ты думал, когда бежал оттуда?

– Думал в Россию уехать. Там у меня друзья были, когда я в армии служил.

Мушни с удивлением заметил, что откровенен с Тапло и доверяет ей.

– Зачем в Россию? Может, тебя оправдают.

– Как же!

– А разве за побег не хуже накажут?

– Что делать? В тюрьме я не исправлюсь и ума не наберусь. Меня не переделаешь, Если бы я считал себя виноватым, другое дело…

– Значит, ты прав?

– Как тебе сказать? Для кого прав, а для кого – нет…

Мушни обнял балконный столб и медлил, словно ждал чего-то, или хотел еще поговорить.

– Где ты будешь спать? – помолчав, спросила Тапло.

– Где-нибудь устроюсь.

– Хочешь, возьми ключ от моей комнаты.

– Это где же твоя комната?

– А в финском доме. Как войдешь, налево. Там тебя никто не найдет.

Мушни сразу согласился, взял у нее ключ и положил в карман.

– Если я тебя не увижу, ключ будет в дверях, – голос его звучал холодно и равнодушно.

– Как это не увидишь?

– Все может быть. Если бы я знал дорогу, ушел бы в Кахетию пешком, – он говорил медленно, будто советуясь.

– Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебя проводила до Кахетии? – пошутила Тапло.

Мушни засмеялся, кивнул и сбежал по лестнице. Спустившись во двор, он, неожиданно развеселившись, крикнул:

– А ты в самом деле отличная девушка! И я бы обязательно тебя похитил, будь мои дела немного получше.

Еще некоторое время он улыбался, пока не понял, что ему вовсе не весело. Он может действительно никогда больше не увидеть Тапло. От этой мысли стало горько. «Еще чего не хватало! – одернул он себя. – Какой-то незнакомой девушке уделять столько внимания. Она небось о нем сразу забыла. И, собственно говоря, почему она должна горевать о нем? Кто он ей?»

Мушни шел той же тропинкой, что и утром, не думая, куда и зачем, не думая, что будет с ним, если его арестуют. Думал только о том что, возможно, никогда больше не увидит Тапло.