Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

5

Из окна сколоченной из досок парикмахерской просматривалась вся улица. И часто, прервав бритье, тучный парикмахер засматривался на улицу, наблюдая, что там происходит; обслужив клиента, он сам выскакивал за дверь, окидывая улицу взглядом, потом возвращался, усаживал в кресло нового клиента, накидывал ему на грудь белую простыню, взбивал пену в никелированной плошке и долго правил бритву на широком кожаном ремне, прибитом к столику. За время этой процедуры парикмахер даже взглядом не удостаивал клиента, все его внимание было приковано к улице: не дай бог упустить какую-нибудь занимательную оказию.

День был воскресный. Парикмахер наблюдал, как торопились на базар выспавшиеся горожане. Затем он приступал к бритью, успевая перекидываться словом с мужчинами, сидящими здесь же на деревянной скамье, – большинство приходило сюда не бриться, а обменяться новостями. Народ за окном все шел и шел к базару, туда же катились арбы, повозки, фургоны, кое-кто уже возвращался, нагруженный снедью. Слышались нескончаемый шум, шарканье шагов, разговоры.

Торговля была в разгаре. Юноша в черном и Антон ходили между прилавками, проталкиваясь сквозь толпу, ненадолго задерживаясь у лотков. Юноша в черном покупал фрукты, которые они тут же съедали. Потом оба двигались дальше, некоторые из встречных оглядывались на юношу и смотрели ему вслед с удивлением и любопытством, пока тот не терялся в толпе. А юноша бродил по базару, явно придя сюда не для покупок. Антон спешил за ним, не отрывая глаз от светлых, золотистых волос спутника, стараясь не отстать и не потерять его из виду.

Потом оба вышли с базара и заглянули в парикмахерскую. Парикмахер на мгновение прервал бритье, не оборачиваясь, оглядел их в зеркале оценивающим взглядом и снова изогнулся над клиентом. Сидящие на скамье подвинулись, Антон присел. Юноша прислонился спиной к стене, скрестил ноги и закурил. На скамье сидели трое: Антон, одноногий мужчина и еще один – бородатый. Эти двое, пришедшие раньше, о чем-то разговаривали, но юноша не прислушивался к их разговору, наблюдая за колечками дыма от своей папиросы. Антон полуобернулся к говорящим, его так и подмывало вмешаться в разговор, да все не выпадало случая. Парикмахер брил седоватого мужчину.

– Эй, приятели, Мейра бежит сюда! – воскликнул парикмахер, опрометью вылетая за дверь. Бородач и одноногий тоже привстали, выглядывая на улицу. Юноша повернул голову. И только недобритый мужчина продолжал спокойно сидеть в кресле, упорно разглядывая себя в зеркале.

Парикмахер возвратился, размахивая бритвой.

– Видали, каким он сегодня вышел на базар!

– Он вчера шапку потерял, а нам без шапки никак невозможно на улицу выходить, – сказал бородач.

– Это почему? – поинтересовался одноногий.

– Закон не велит.

– На нем есть шапка, – сказал парикмахер.

– Надо думать, снова подарили.

Одноногий заспорил с бородачом.

– Что это за закон, если глядеть в корень? – насмешливо спросил он.

– Нам так писано.

– Кто же это вам писал?

– Господь, да продлит он твои дни.

– Хм, – ухмыльнулся одноногий, – а где он есть, господь-то?

– Чтоб мне и моим сыновьям так жилось, как он есть!

– Откуда тебе известно, есть он или нет?

– Надо верить, тогда будет известно.

– Ты скажи, кто доказал, что бог есть?

– Ты сам лучше скажи, кто доказал, что его нет? – разошелся бородач.

– Ишь ты, – только и нашел что сказать одноногий.

Парикмахер закончил бритье и теперь прикладывал к лицу клиента компресс.

– А вам известно, что вчерашним вечером кто-то отдубасил Шамиля? – спросил он.

– Какого Шамиля? – Одноногий встрепенулся.

– Того задиру, – ответил бородач.

– Шофера? – удивился одноногий.

– Да, да, шофера, – ответил парикмахер, – кто-то вчера так отделал его, что ой-ой-ой.

– Вот те на! – протянул одноногий. – А за что?

Парикмахер освежал клиента одеколоном.

– Как выяснилось, они к Мейре привязались, ну и… – Парикмахер поставил пульверизатор на столик и взял металлическую расческу.

– Мыслимо ли, из-за Мейры человека обидеть? – недоумевал одноногий.

– И Мейра – человек, – сказал бородач.

– Человек-то человек, да кому он такой нужен?..

– Разве дело в том, кому? – вмешался Антон, довольный, что уловил момент ввернуть словечко.

– А в чем? – с удивлением спросил одноногий.

– Совсем в другом! – Антон с досадой махнул рукой.

Теперь все смотрели на него. Он сидел, положив на колени телогрейку.

Парикмахер поднял с кресла побритого и причесанного клиента. Тот надел на влажную голову фуражку, затянулся широким ремнем, расплатился, поблагодарил и, скрипя сапогами, вышел.

– Извольте! – пригласил парикмахер юношу в черном.

Тот сел в кресло и оглядел себя в зеркале. Осунувшееся лицо, воспаленные глаза, жидкая щетина четко выделяется на щеках и подбородке.

– Вам не жарко во всем черном? – угодливо спросил парикмахер, накидывая простыню.

– Нет, – холодно отрезал юноша.

Парикмахер был большим охотником до разговоров, но тут прикусил язык и молча занялся клиентом.

Было жарко.

Пока парикмахер готовил все необходимое, юноша стал прислушиваться к спору одноногого с бородачом.

– Неужели бог есть? – говорил одноногий.

Парикмахер взбил пену, направил бритву и принялся брить юношу.

– Кто его видел, если он есть?

– Его нельзя видеть, – сказал бородач.

– Интересно, почему? – с нарочитой наивностью спросил одноногий.

– Знаешь, что я тебе скажу? Ты о Моисее слыхал?

– О вашем Моисее?

– Да.

– Как не слыхал, слышал. «Моисеи в водичке плыл, переплыл и выплыл».

– Он вывел из Египта род еврейский. Около сорока лет таскались мы по пустыне. Говорят, бог возлюбил Моисея и сказал как-то ему: «Моисей, я имею до тебя дело, поднимайся ко мне на гору, – где-то есть такая гора, Синайской называется, – поговорить надо». Полез Моисей, чтоб тебе так жилось, как он полез, а что ему оставалось делать? Бог позовет – разве откажешься? Поднялся он на верхушку горы и разговаривал с богом, точь-в-точь, как мы с тобой. Только он слышал голос бога, а самого его не видел. И попросил Моисей: «Выйди, бог, покажись на минутку!» Но творец ответствовал: «Нельзя, Моисей, живой человек меня не увидит. А кто увидит, на месте ноги протянет».

– Выходит, я могу увидеть бога только после смерти? – воскликнул одноногий, победоносно озираясь. – Когда я умру, миляга, к чему мне бог? Ты мне его сейчас подай, а когда я умру, какая мне разница, есть он или нет? – громко разглагольствовал он.

– Ты и тому не веришь, что Иисус Навин солнце на небе остановил? – с упреком сказал бородач.

– Солнце?! А мухи – не хочешь! – обозлился одноногий.

– Тогда народ другим был, разве таким, как мы с тобой?!

Парикмахер молча ухмылялся. Между тем на улице собрались какие-то парни и поодиночке начали заглядывать в парикмахерскую. Потом от толпы отделился костлявый жидковолосый верзила. Он вошел в парикмахерскую – парикмахер в этот момент, склонившись, водил бритвой по шее юноши, – оглядел всех, присмотрелся к юноше – тот сидел, запрокинув голову на подголовник кресла, – рванулся к нему и, размахнувшись, наотмашь ударил его по горлу. Кресло опрокинулось, юноша навзничь растянулся в углу, но тут же вскочил на ноги. Нападающий успел вылететь на улицу. Парикмахер, выронив бритву и открыв рот, никак не мог прийти в себя. И прежде чем парикмахер смог выдавить из себя крик, прежде чем зашумели сидящие на скамье, прижавшиеся к стене от растерянности и страха – все это произошло в одно мгновение! – юноша кинулся к зеркалу, сорвал простыню и увидел, что кровь, залив все горло, стекает ему на грудь. Боли он не чувствовал и только подумал: «Сонная артерия». Оторвавшись от зеркала, он кинулся на улицу. Верзила, который воровски проник в парикмахерскую, теперь, так же воровски оглядываясь, бежал к грузовику. Юноша кинулся за ним. Дико закричала женщина. Прохожие переполошились, шарахались прочь при виде окровавленного человека, а тот изо всех сил гнался за длинным костлявым парнем. Юноша увидел, как тот вскочил в кабину, машина рванулась и понеслась, мотались незахлопнутые дверцы кабины. Юноша остановился, тяжело перевел дыхание, пошатываясь, пошел обратно, но, пройдя несколько шагов, прислонился к столбу. Затем он достал из кармана охотничий нож и раскрыл его.

– Зажми рану! – кричал столпившийся поодаль народ, но никто не решался приблизиться к раненому.

Откуда-то появилась Алиса, расталкивая толпу, бросилась к юноше, но тот не позволил дотронуться до себя и погрозил ножом:

– Не подходи!

– Что ты делаешь, брат, ты в своем уме?! Кровью истекаешь! – чуть не плача, уговаривала его Алиса.

– Оставьте меня в покое, – отчетливо проговорил раненый, – я не хочу жить!

Он стоял у столба, устремив глаза в небо, и походил на мученика. Постепенно все меркло и туманилось. Перед глазами плавали шарики, которые, начиная вертеться, разрастались до широких колец. Кольца исчезали и появлялись вновь, улетали вдаль и возникали снова, и снова уплывали и пропадали. Длинные широкие линии мелькали перед глазами, и высокие тополя на той стороне улицы превращались в эти линии и шатались. Юноша чувствовал страшную, пронзительную остроту этого необычайного превращения, мысленно понимал, что сейчас солнечное утро, но глаза видели только тьму, и он ощущал, что тело уже не принадлежит ему. Он не чувствовал тела, как своего, но разум, который сейчас словно существовал отдельно и самостоятельно, пока еще принадлежал ему, разум здраво воспринимал все, что происходило, и необычайность происходящего воспринималась, как необычайное… Потом он сполз на землю, свалился в пыль и почувствовал ту грань между душой и телом, тот промежуток, который, вероятно, ощущают только на пороге смерти. Тело исчезло, его не было вовсе, тьма загустела до полной черноты, предметы смешались, но разум, еще не оставивший его, подчинялся ему и четко воспринимал эту невыносимо тяжкую минуту… Силы покинули его.

Нож выскользнул из пальцев, юноша уронил голову, Алиса подбежала к нему и зажала рукой рану. Толпа сомкнулась тесней. Улица заполнялась народом.

– Что случилось? – спрашивали повсюду.

– Человека убили! – разнеслось по базару.

– Кто этот несчастный?

– Не знаем, приезжий какой-то…

Потом юношу подняли, уложили на чью-то подводу. Алиса, одной рукой зажимая рану, другой поддерживала его голову. Ее руки и новое праздничное платье были в крови. Народ расступился, и подвода направилась к больнице. Лошадь была стара, еле передвигала ноги.

– Дорогу, – кричал народ, – дайте дорогу!

У столба, где недавно свалился юноша, растекалась кровавая лужа. Все сторонились этого места, чтобы не видеть крови. Откуда-то прибежала свинья и, чмокая, принялась поедать кровь. Ее прогнали пинками. Бледный парикмахер, бородач, одноногий калека и Антон стояли у дверей парикмахерской. Парикмахера обступили люди, засыпали вопросами, а тот стоял с трясущимися губами, не в силах выдавить и слова.

– Ах, какого молодца загубили, – говорил Антон. – Ах, какого прекрасного человека ухлопали! Еще вчера он повел меня в поселок, угостил обедом, за все расплатился сам… Давеча на базаре угощал… Ах, до чего добрый, до чего замечательный человек был… Но что поделаешь?!

– Звали-то его как? – спросил одноногий.

Антон задумался.

– Не знаю, не назвался он.

Одноногий плюнул от негодования.

– Поил он тебя, милейший, кормил, неужели так трудно было поинтересоваться, как зовут его?!

6

Прошла неделя. Август катился к середине. Жара не спадала. Городок продолжал свою обычную жизнь. Со станции доносились гудки локомотивов, составы громыхали по рельсам. Утром люди шли на работу, вечером возвращались домой. Несмотря на сущее пекло, из окон ресторанчиков рвались песни любителей застолья. Не очень приятно пить в такую жару, но кого одолевает охота, разве им помеха жара? В общем, каждый был занят своими делами.

Все эти дни, как и всегда, Алиса с утра шла в больницу. Только Ясон больше не поджидал ее у подъезда с велосипедом, теперь девушку сопровождал Джемал. Студент Джемал был смуглым красавцем, изысканно вежливым, с хорошими манерами. Жил он в гостинице, у самой железной дороги. Из окна его номера виднелись железнодорожное полотно и маленький стадион, обнесенный кирпичной стеной. А дальше, за густыми купами деревьев простиралась пойма реки. Чем-то безгранично родным, вольготным, радостным и одновременно печальным, таинственным и манящим всегда веяло от нее. Однако Джемал никогда не задерживался у окна, глядя вдаль.

Дом, в котором жила Алиса, находился напротив почты. Окно ее небольшой, аккуратно прибранной комнаты выходило на главную улицу, а с балкона, на противоположной стороне, открывался вид на базар и дорогу, идущую к поселку. Уже второй раз в довольно позднее время замечали прохожие Джемала, стоящего на этом балконе, причем в комнате не горел свет, а из распахнутой двери доносилась музыка, там играла радиола.

По утрам Алиса и Джемал вместе шли в больницу. Они каждое утро встречались у почты, напротив дома Алисы. Эти встречи происходили на виду у всех. Потом они, весело болтая, шли по главной улице, здоровались по пути со знакомыми, особенно Алиса, – Джемал жил в этом городе без году неделя и своих знакомых мог пересчитать по пальцам, – они шли смеясь, весело болтали, около парка переходили на ту сторону проспекта и скрывались за дверями больницы.

Больница была в самом центре города, фасад ее побеленного двухэтажного здания выходил на главную улицу. Из окон виднелся городской, издавна запущенный парк. Вечнозеленые магнолии прикрывали ветвями эстраду, когда-то синюю, а теперь побуревшую и облупившуюся от времени. Прошлым летом здесь по вечерам гремел оркестр, и несколько пар кружились на площадке перед сценой. Танцевали в основном «стиляги», а остальные наблюдали за ними. Но каждодневный шум и музыка раздражали больных, поэтому танцплощадку перенесли на территорию Дома культуры, где проводились всевозможные массовые мероприятия. Теперь редко кто захаживал в парк по вечерам. Между парком и больницей лежал тихий переулок, воробьи щебетали и возились в листве деревьев. Больным доставляло удовольствие глазеть на деловую суету и жизнь других людей, в которой они не могли принять участия.

На главной улице, разумеется, ничего особенного не происходило. Просто гомон жаркого летнего дня будоражил больничную тишину, и больных тянуло к улице, к жизни, полной зноя и движения, ее гомон рождал надежду, что ничего еще не прошло, что вне этих стен все сильны и счастливы, что стоит стремиться вырваться отсюда. Поэтому окна не закрывались круглые сутки.

Только в одной из палат окна держали закрытыми. Там лежал не знакомый никому юноша в черном, раненный около базара.

Неделя прошла с того дня, как Алиса доставила его в больницу. В тот день до самой темноты народ толпился перед больницей. Городок был взбудоражен. Каждый стремился узнать, выживет ли незнакомец, столь внезапно объявившийся в городе и сразу попавший в центр внимания. Незнакомец, который может исчезнуть так же внезапно и неожиданно, как и появился. Очень многие простояли до темноты у больничного подъезда, чтобы узнать, чем закончится операция. Прибыла и милиция. Всех допросили, но оказалось, что никто не может толком рассказать о случившемся.

Всему есть предел, и когда совсем стемнело и людям надоело, как надоедает любое развлечение, торчать перед больницей, они разошлись. Все уже знали, что состояние больного чрезвычайно тяжелое и ждать попусту не имеет смысла, тем более, что завтра понедельник, рабочий день, и разошлись по домам.

Длинная неделя прошла с того дня, как все это случилось. Рана больного затянулась. Своевременная помощь или необъяснимый счастливый случай спасли ему жизнь.

– Все зависит от стечения обстоятельств, – философствовал врач Коция, который зашивал рану, – не подвернись в тот момент Алиса или поспей я вечером на поезд, – я собирался в Поти к родственникам, – ему бы не выкарабкаться.

Так думал врач Коция. Но как бы там ни было, светловолосый юноша вернулся к жизни. Уже было известно, что его зовут Вамех, фамилия – Гурамишвили. Всю неделю пролежал он в палате, не произнося ни слова, упрямо уставясь в одну точку на стене. Всю неделю промолчал он.

Настала пора выписываться. Коция, сопровождаемый Алисой и Джемалом, вошел в палату, попросил Алису снять бинты и внимательно осмотрел длинный фиолетовый рубец на горле Вамеха. Борода, неровно выросшая на лице, светлые волосы и худоба придавали ему сходство с мучеником. Пока Джемал осматривал рану, Коция выпрямился и улыбнулся.

– Чудом спаслись, – сказал он и посмотрел на Алису, – это ее заслуга.

– Спасибо, – сказал Вамех.

– Короче говоря, судьба, сынок, – подытожил Коция, – счастливое стечение обстоятельств. Не опоздай я к поезду или не окажись Алиса в тот момент на базаре – мог махнуть на себя рукой…

Вамех приподнялся.

– Вся жизнь зависит от случая, – сказал он. – Непредвиденный случай переворачивает всю жизнь человека… – Он улыбнулся и добавил: – Все это бессмыслица.

– Что?

– Все! Жизнь, существование…

– Жизнь?! – удивился врач.

Наступал вечер. Мягкий, теплый августовский вечер, с косыми лучами заходящего солнца, с пурпурным на западе небом, с птичьим щебетом, когда становится жаль уходящего радостного и приятного дня и хочется, чтобы это ненарушаемое ощущение покоя длилось как можно дольше. Опускался вечер. Вамех снова надел свою черную одежду, которую, выведя кровавые пятна, постирали сердобольные нянечки, и вышел из больницы. Он вышел на улицу, в вольный мир, живущий тысячами различных жизней, вернуться в который надеялись все больные, облепившие сейчас подоконник.

Вамех выписался, и Алиса почувствовала – что-то кончилось с его уходом. Она стояла у окна и смотрела вслед Вамеху, который уходил по главной улице в полинявшей от стирки рубахе. Шел он медленно, неизвестно куда и зачем, и Алиса поняла вдруг, что каждое утро, пока Вамех находился в больнице, ее по дороге на работу не покидало ожидание чего-то важного, решающего, могущего случиться сегодняшним же днем, случиться и все решить. Всю неделю, переполненная особой радостью, бежала она в больницу, и ни разу за весь день не могла равнодушно пройти мимо палаты Вамеха. За эти дни она успела поссориться с Ясоном и подружиться с Джемалом, но все это как-то между прочим, всю эту неделю она жила иным интересом, так, по крайней мере, казалось ей, а теперь, когда Вамех выписался из больницы, когда он так равнодушно ушел, пересек главную улицу и пропал за аптекой, Алиса ощутила горечь неудовлетворенного любопытства: что-то закончилось, жизнь снова приобретает окраску привычной повседневности, и наступающие дни не сулят ничего, чего можно было бы ожидать с радостным нетерпением.

– О чем задумалась? – спросил Джемал, который незаметно подошел к ней и встал рядом.

– Ни о чем, просто так, – Алиса очнулась.

Джемал выглянул на улицу:

– Ушел Вамех?

– Да, ушел, – ответила Алиса. – Странное впечатление оставляет этот парень, не правда ли? – задумчиво проговорила она.

– Да, он кажется немного странноватым, – закивал Джемал и предложил: – Пошли сегодня в кино?

– Что там?

– Музыка отличная, послушаем.

– Что ты все про кино да про кино, ты же знаешь, что я не хочу встречаться с Ясоном.

– Почему?

– Почему? – Алиса промолчала. – Эх, да ладно! Пойдем ко мне, если тебе хочется музыку послушать. У меня ведь отличные пластинки.

7

Шамиль два дня провалялся в постели, и даже на третий день, когда он смог встать, челюсть ныла так сильно, что трудно было разговаривать.

Во всем городе только один человек не боялся Шамиля, и этим человеком был косоглазый Дзуку. Что же касается остальных, то они никогда не осмеливались перечить Шамилю, дружили с ним или сохраняли добрые взаимоотношения, одни преклоняясь перед сильным, другие – труся, третьи – гордясь таким приятелем. И только Дзуку ни в грош не ставил Шамиля, и Шамиль это знал. Знали и другие, это сразу бросалось в глаза. Разумеется, и Шамиль не боялся косоглазого Дзуку. Дзуку слыл покладистым малым, он терпеливо сносил дружеские подтрунивания, никогда не стремился в главари, но в бешенстве или под пьяную руку был способен на самые дикие выходки. В такие минуты, в отличие от Шамиля, который никогда не терял хладнокровия, он уже не ручался за себя, и Шамиль, зная это, остерегался сталкиваться с Дзуку, понимая, что сладить с ним будет не так-то просто. Несмотря на осторожное отношение к Дзуку, Шамиль слыл в городе за первого головореза и силача, и не без оснований. Сил хватало, дрался он отменно, и никто не помнил случая, чтобы кто-нибудь мог одолеть Шамиля. Все остерегались его, предпочитая с ним не связываться.

И вот в городе объявляется незнакомец, который двумя ударами укладывает Шамиля на двое суток в постель. Шамилю были известны все события, последовавшие за этим, но он отлично понимал, что его авторитет пошатнулся.

Так оно и было. Городские парни втихомолку поговаривали о некоем незнакомце, который так отделал Шамиля, того самого Шамиля, которого знал весь город, что его бесчувственного пришлось на руках отнести домой. Правда, и тому парню досталось, теперь он в больнице, но все знали, что Резо, дружок Шамиля, подкрался к нему сзади, когда он брился, и ударил исподтишка. Всем было известно, что юноша в черном с порезанным горлом, истекая кровью, все же выскочил из парикмахерской и погнался за Резо, чтобы отплатить ему, а Резо трусливо удрал, не то бог знает, что бы с ним было. Поэтому общие симпатии были на стороне незнакомца. Новый герой появился на арене, и все ожидали дальнейших событий.

А Вамех, выписавшись из больницы, шел по вечерней улице, даже не подозревая, да и откуда ему было подозревать, какие страсти кипят вокруг него, чем он является для городских парней.

Задумавшись, шел он по улице, в черном, как и прежде, и фиолетовый шрам резко выделялся на его горле. Прохожие останавливались, с нескрываемым любопытством провожая взглядом неторопливо шагающего Вамеха. Их лица застывали в глупом удивлении. Стоило ли удивляться тому, что человек спасся от смерти? Разумеется, нет, но все удивлялись, хотя досконально знали историю его спасения, изумленно оглядывались вслед Вамеху, который неторопливым шагом проходил по улице. Вамех шел по направлению к базару и испытывал чувство облегчения от того, что все меньше прохожих попадается навстречу.

Он остановился перед парикмахерской у базара, перед той самой, в которой его ранили. Тот же самый парикмахер, что брил его в то злополучное утро, сидел в кресле и читал газету. Улица была пуста. Вамех перешел дорогу и вошел в парикмахерскую. Парикмахер обернулся на шаги и замер, открыв рот.

Вамех рассмеялся.

– Тогда нам помешали, – сказал он, – надо бы добриться…

Растерянный, обомлевший парикмахер суетливо поднялся, свернул газету, положил ее на край стола и выдвинул кресло.

– Я тут ни при чем. Вы же видели, как все произошло, – говорил он, зачем-то суетливо роясь в ящике стола.

– Кто вас винит? – засмеялся Вамех, усаживаясь в кресло и разглядывая свое лицо в зеркале. Выросшая за неделю щетина – да и выросла она странно – на одной щеке гуще, чем на другой, совершенно изменила его. Парикмахер, понемногу приходя в себя, принялся взбивать пену.

– Так, значит, все обошлось благополучно? – осторожно поинтересовался он.

– Выжил…

– Ох, эти сукины дети, чуть не подвели меня под монастырь.

– Вы-то здесь при чем?

– Ни при чем, да все же чуть в переплет не попал.

Успокоенный парикмахер усердно скреб щеки Вамеха, а Вамех смотрел на себя в зеркало.

– Не скажете мне, кто был тот парень? – безразлично спросил Вамех.

– Тот парень? – Парикмахер задумался.

– Угу.

– Кто-то из дружков Шамиля.

– Как его зовут?

– Зовут? – Парикмахер снова задумался.

– Да.

– Не знаю.

– Знаешь ведь, – сказал Вамех и посмотрел в зеркало на парикмахера.

– Нет. Ей-богу, не знаю! – Парикмахер скривился.

Вамех понял, что парикмахеру известно имя того плешивого верзилы, но он боится назвать его. Пожилого человека было жаль, и Вамех не стал допытываться.

Бритье продолжалось.

Парикмахер лез из кожи, стараясь угодить Вамеху, поминутно направлял бритву и трижды намылил его щеки.

– Осторожней у раны, – попросил Вамех.

– Не извольте беспокоиться.

Долго старался парикмахер и наконец закончил бритье.

Вамех встал, разглядывая себя в зеркале. Он показался себе осунувшимся и бледным, но остался доволен, потому что бледность и худощавость только красили его. Все портил фиолетовый шрам, неприятно и страшно выделяясь на горле. Вамех долго разглядывал его.

– Какой рубец остался, – покачивая головой и всем видом выражая сожаление, посочувствовал парикмахер. – Ох, уж эти подонки!

Вамех достал деньги и заплатил вдвое.

– Премного благодарен, – поблагодарил парикмахер, – заходите еще.

– Больше не удастся, – сказал Вамех, – я сегодня уезжаю.

– Куда путь держите?

– Уезжаю от вас. В другие места.

– Значит, плюнули на того парня? – воскликнул парикмахер, поглядывая на шрам.

Вамех усмехнулся, похлопал парикмахера по плечу и направился к двери:

– Плюнул. Черт с ним! Всего хорошего.

Он вышел из парикмахерской и направился к станции.

Вечерело. На перроне, как всегда в вечернее время, было много народу. Одни ждали поезда, другие проводили время просто так, собравшись в кружок и беседуя. У багажного отделения стоял Шамиль в окружении друзей. Они курили и хохотали, что-то обсуждая. Шамиль держался степенно и, слушая болтовню, изредка улыбался.

– Знаете, что потом утворил этот чокнутый Дзуку? – говорил смуглый крепыш.

– Ну-ка!

– Нализался в стельку, он и за день до этого еле на ногах держался, начал буянить и перебил в столовой бутылки. Знаете Таурию, что с ним механиком работает, сына Валико Габечава?

– Что за Таурия?

– Прозвище такое, головастик, значит.

– Что за прозвище?

– У него башка с ведро, вот и прозвали головастиком. Ну, вот, даже тот Таурия не мог его угомонить. Дзуку прямо на стенку лез. Тут подходит официант Гвачи и спрашивает: «Что с тобой?» – «Брата моего убили, ух, я этих!..» – «А как его звали?» А Дзуку лупит себя по роже, аж кровь из носу хлещет. «Кого убили, сынок? – не отстает Гвачи. – Как его зовут?» Тут Дзуку как вскочит, как двинет Гвачи, и уложил его. «Откуда мне знать, – орет, – как звать, при чем тут имя, дело вовсе не в имени!..»

Все расхохотались.

– Дальше, дальше…

– А дальше – заграбастали его, сволокли в отделение, утром выпустили, а за побитую посуду потребовали, чтобы денежки выложил. Теперь зверем на всех глядит.

– Поделом ему.

– Кого оплакивал, идиот, если даже имени его не знает?!

– Кого, да того парня!..

– Какого парня?

– Того…

Рассказчик, а за ним и все остальные поглядели на Шамиля.

– Того, которого Резо порезал, – вполголоса сказал один.

– А-а! – протянул другой.

– Мало я ему дал, выскользнул из рук, – сказал Резо, – Дзуку во всем виноват.

– Эй, ребята, Мейра прискакал! – воскликнул один из парней.

– Где?

– Вон!

– Смотрите, и впрямь он! – Парни оживились.

– Все посмотрели за платформу, там, вдоль железнодорожного полотна, опустив голову, бежал Мейра, торопясь к поезду.

– Посмотрите, что я сейчас с ним сотворю! – сказал один, расплываясь от удовольствия.

А Мейра уже вступил на платформу и степенным шагом шел среди народа, привычно покрикивая:

– Носильцик! А вот холосий носильцик! Кому надо холосий носильцик!

Издали голоса Мейры не было слышно, но все знали, что́ он кричит. Парни поджидали Мейру, который постепенно приближался к белому сарайчику багажного отделения, предлагая свои услуги народу, волнующемуся в ожидании поезда.

– Ну, холосий носильцик! Холосий носильцик! Кому носильцик! – кричал Мейра, шлепая босыми ногами по бетонным плитам платформы. Маленький, сутулоплечий, в закатанных до колен брюках, из которых спичками торчали ноги, с седой, свалявшейся бороденкой, которая выглядела сейчас, как продолжение кудлатой папахи, – несмотря на жару, на Мейре была облезлая папаха, – живо и проворно семенил он, энергично, но в то же время жалко и смешно выкрикивая тонким голосом:

– Ну, холосий носильцик! Кому холосий носильцик?!

– Совсем состарился, горемыка! – заметил один из приятелей Шамиля.

– Конечно, состарился, не мальчик же…

– Кто состарился? Мейра? Вот посмотрим сейчас, как он затанцует! – сказал один из парней, отделяясь от других. – Мейра! – громко позвал он.

Мейра вздрогнул и замер на месте, недоверчиво поглядывая на парней. Он не мог понять, зачем позвали его люди, у которых нет никакой поклажи.

– Иди сюда!

Мейра заколебался. Он никак не мог сообразить, зачем его зовут, то ли подсобить с багажом, то ли поиздеваться над ним, и хотя он не видел никакого багажа, надежда заработать не оставляла его. Он стал медленно приближаться, но в это время раздался строгий голос Шамиля:

– Оставьте его в покое! Оставь, говорю!

Парень, который звал Мейру, отошел в недоумении. Мейра приблизился еще шага на два и робко сказал:

– Вот холосий носильцик!

– Иди, иди, не надо нам носильщика! – махнул рукой Резо.

Мейра побежал обратно. Парни приумолкли. По станционному радио сообщили, что поезд вышел с соседней станции. На перроне появился Вамех, держа руки в карманах. Так же медленно и спокойно, глядя прямо перед собой, прошел он мимо Шамиля и его дружков, даже не заметив их. Подошел к кассе, взял билет и, немного отойдя, прислонился к столбу.

Друзья Шамиля безмолвно провожали глазами Вамеха. Потом все разом обернулись на Шамиля. Издали засвистел приближающийся поезд. Народ забегал, засуетился. Шамиль вздрогнул, побагровел, однако подавил волнение, прокашлялся и направился к Вамеху.

– Что будем делать? – спросил кто-то.

Поезд вошел на первый путь. Толпа, шумя, кинулась к вагонам. Шамиль подошел к Вамеху и встал перед ним. Они в упор взглянули друг на друга. Вамех равнодушно перевел взгляд за спину Шамиля, в сторону зеленых вагонов, из окон которых высовывались пассажиры, а внизу народ, сбившись, осаждал подножки, все пытались пролезть разом, без очереди и порядка. Поезд стоял здесь недолго, и каждый боялся остаться.

– Узнаешь? – спросил Шамиль.

Вамех кивнул, холодно посмотрел на него, достал папиросу, чиркнул спичкой и закурил. Картонный билет он держал в руке, вертя его в пальцах.

– Счастливо отделался, – сказал Шамиль, уставясь на шрам Вамеха.

Тот выпустил струю дыма прямо ему в лицо. Шамиль кинул взгляд на билет, который вертел Вамех, и посмотрел в сторону поезда.

– Отбываешь? – спросил он.

Вамех не ответил. Он затянулся папиросой и окинул взглядом перрон. Все уже успели подняться в вагоны, и на перроне было тихо и непривычно спокойно. Раздался свисток. Вот-вот поезд тронется.

– Езжай, милый, а то ты нас плохо знаешь, как бы тебе вконец ноги не переломать в нашем городе.