Текст книги "Расплата"

Автор книги: Гурам Гегешидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

– Нодар, – закричал старший брат, – сейчас намылю тебе шею!

– Честное слово, не в тебя целил, – раздался с того берега писклявый голос Нодара, тощего и длинного подростка.

– Все равно.

– Да не в тебя метил… чего ты! – отчаянным голосом крикнул Нодар и сел на песок. Остальные напряженно молчали. Тут из укрытия вылез младший и запустил камнем на тот берег. Камень попал в кого-то, и пострадавший взвыл.

– Перестань швыряться, рыжая зараза, – загалдели мальчишки.

Малыш бросил еще раз, но промахнулся.

– Резико, скажи ему, чего он кидается, – заныли на том берегу.

– Перестань, – приказал старший.

– А чего они дразнятся?!

– Так ты и есть рыжий, как же тебя прикажешь звать?!

Старший пошел вперед. Остановился у самой воды.

На голой спине от частого купания и многократных солнечных ожогов кожа шелушилась. Малыш встал рядом. Он тоже был в одних трусах. Лет шести-семи, крепкий, голубоглазый и румяный. Все тело в царапинах, на груди грязные потеки, особенно заметные на белой, нежной коже, ноги до самых колен заляпаны грязью. Мутные илистые капли стекали длинными полосами по ногам.

– Резико, курево добыл? – закричали с той стороны.

Теперь Резико стоял прямо и мокрыми руками растирал грудь.

– Добыл, – коротко бросил он и вошел в воду.

Обрадованные мальчишки запрыгали, начали кувыркаться по песку. Им было лет по тринадцать-четырнадцать.

Когда Резико вошел в воду – левой рукой подняв над головой пачку папирос, чтоб не намокли, а правой отгребая, чтобы держать равновесие и не свалиться, – сидящий на берегу Нодар молча схватил одежду и, как был нагишом, бросился наутек.

– Не пускайте Нодара! Держите! – крикнул из воды Резико, но было уже поздно. Нодар мчался изо всех сил, и никто бы не догнал его. Несколько ребят припустились было вдогонку, но скорей для виду: они были убеждены, что не поймают. Очень скоро погоня вернулась обратно, а голый Нодар продолжал удирать во все лопатки.

Резико выбрался на берег, бросил на песок папиросы, спички и сказал в сердцах:

– Таким разиням и давать бы не стоило…

Снял мокрые трусы и разостлал на камнях.

Ребята потянулись к папиросам, распечатали пачку и закурили. Резико стоял над ними и следил, как на том берегу его маленький рыжий брат пробирается среди зарослей рогозы. Там была трясина, колдобины с вечно вонючей водой, ни на минуту не смолкая, квакали лягушки и среди травы и грязного кустарника водились разнокалиберные красные змеи. Малыш направлялся к протоке, где русло сужалось и было не так глубоко, рыжие волосы его мелькали над осокой. Вот он вышел на открытое место. Резико наблюдал, как осторожно, с опаской входит малыш в воду, потом возвращается, выходит на берег и бежит выше, туда, где помельче. Вот он снова боязливо входит в воду, доходит до середины реки – течение здесь быстрое, и вода хлещет его по плечам – проходит самое глубокое место, выскакивает на берег и мчится к ребятам. Резико садится и закуривает.

Никто не заметил прихода малыша, он подошел и устроился на камне неподалеку ото всех.

– Сними трусы и расстели на солнце, – приказал ему Резико.

Теперь и остальные обернулись и увидели мальчика.

Он сидел тихо. Старался быть совсем незаметным, но в то же время прямо сиял от радости, что находится здесь. Один из ребят вытащил папиросу и протянул ему:

– На, затянись, Рыжик. Что, не хочешь?

– Он не курит, – сказал Резико.

– Я не курю, – подтвердил Рыжик.

Вот и все.

Так проводили время ребята, купались, выходили на берег, обсыхали, снова бежали к воде и снова загорали. К полудню выкурили все папиросы и проголодались. Часть компании разбрелась по домам, а остальным было лень идти.

– Мировые арбузы были сегодня на базаре… – вспомнил Резико, сплевывая по привычке.

– Не врешь?

– Каждый пуда по два…

– До чего я люблю арбузы, – вздохнул толстый мальчик. – Наши еще не поспели…

– Мы тоже только облизнулись, – успокоил его Резико.

– У Нодара арбузы что надо, они каждое воскресенье загоняют на рынке по целой арбе…

– Ну? – встрепенулся Резико и поднял глаза на низкорослого, обритого наголо парнишку, который это сказал. Задумался. Ребята продолжали болтать. Рыжик купался поодаль в одиночестве, потому что плохо плавал, а где купались все, ему было с ручками. Когда ребята спускались к воде, он всегда уходил подальше и купался один. Когда все выходили на берег, он присоединялся к этой ораве и вместе со всеми катался по песку.

Резико сидел и думал. Ребята болтали. Рыжик вылез на берег и лег на солнце. Припекало. Делать было нечего. Резико уже надоело здесь, он натянул трусы и сказал:

– Кто любит арбузы и умеет бегать, за мной…

И даже не обернулся, пошел по тропинке. Рыжик, как был мокрый и перемазанный, поспешил за ним, натягивая на ходу трусы.

Ребята всполошились:

– Ты куда, Резико?

Резико не ответил, не замедлил шага, он шел, насвистывая и сбивая прутом гроздья бузины. Тогда двое ребят – тот, который говорил, что любит арбузы, и второй, наголо обритый, – оделись и поспешили за Резико.

Резико остановился у моста, подсекая прутом траву. Ребята подбежали, а он, не обращая на них внимания, продолжал насвистывать и махать прутом.

– Куда тебя понесло? – поинтересовался толстяк.

– Ты оставайся, – сказал Резико, – где тебе бегать?

– Мне-то? – оскорбился толстяк. – А ну, погляди…

И он помчался изо всех сил к реке и сразу же обратно.

– Видал, как я умею? – похвастался он, еле переводя дух.

– Ладно, айда, – смилостивился Резико. – Если словят, смотри, надают по всем правилам.

– Не бойся, не поймают.

– Тогда пошли на бахчу Нодара, у них арбузов навалом.

Толстый был добряк и, видимо, почувствовал угрызение совести.

– На бахчу Нодара? – заколебался он.

– Ага.

– Он же наш товарищ!

– Другой раз не будет швырять песком в друзей, – ответил Резико.

Толстый хоть и был добряк, но любил поесть, поэтому и не стал возражать.

– Ладно, пошли, – согласился он.

Они поднялись на дорогу и перешли мост. Позади них в пыли брел Рыжик. Резико остановился, оглядел брата.

– А ты шагай домой! – распорядился он.

– Я тоже хочу арбуза…

– Давай домой, я притащу тебе.

– Не хочу, я сам, – огрызнулся малыш.

– Иди, говорю! – Резико замахнулся прутом.

Малыш отступил.

– Вот увидишь, все бабушке скажу, что куришь, – пообещал он.

Резико словно взбесился. Он знал, что брат ни за что не скажет бабушке, он никогда не ябедничал, а если и проболтается, Резико все равно не боится, но эта угроза взбесила его. Он подскочил и прутом ударил малыша по ногам.

– Ой, мамочка! – вскрикнул ребенок, неловко подпрыгнул и упал.

– Значит, скажешь? – спросил Резико со злобной улыбкой.

Рыжик плакал. Он попробовал было убежать, но Резико догнал его, взмахнул прутом и снова стегнул по ногам.

– Скажешь? – мстительно повторил он.

– Ой, мамочка! – обреченно вскрикнул Рыжик и снова упал.

Резико вспомнил, что у них нет матери и вообще никого нет ни в каком краю земли. Он ощутил щемящую жалость к брату, единственному родному существу, и вдруг неожиданный гнев так перехватил гортань, что он не мог продохнуть. Он не знал, кто виноват в этой внезапно нахлынувшей ненависти и злобе – брат ли, он ли сам, или кто посторонний, – но он дико ненавидел кого-то, ненавидел невыносимую злобу, которую испытал сейчас, неистово махая прутом, старался отогнать эту тяжесть и горечь и… бил своего брата.

– Скажешь, скажешь, еще скажешь?! – хрипел он.

Мальчик пытался спрятать окровавленные ноги, кричал, корчился, старался уползти.

– Не скажу, не скажу, ой, мамочка!..

Растерянные, перепуганные товарищи с трудом остановили Резико и отобрали прут. Резико стоял бледный, его трясло. Словно из-под земли доносился до него отчаянный крик брата:

– Ой, мама, ой, мамочка!..

Но мамы не было, и крики напоминали эхо, доносящееся из страшного темного ущелья. Малыша некому было защитить, и не хватало силенок, чтобы защитить себя, он просто бежал по дороге и захлебывался в плаче.

Резико оттолкнул товарищей, догнал брата. Догнал, стиснул ладонями его голову, повернул к себе, уставился в это залитое слезами несчастное и единственно любимое лицо и почувствовал, что больше не может, не выдержит тяжести, что придавила душу. Плач ребенка ожесточал его, и он, задыхаясь, сдавленным шепотом прошипел:

– Заткнись, не реви, придушу!

Лицо Резико перекосилось, он со всей силы сдавил голову Рыжика, и тот внезапно затих. Дрожащий, подчинившийся, полный животного ужаса, смотрел малыш на бледное, страшное лицо брата и старался не плакать. Он не плакал уже, только судорожно всхлипывал. Соленые слезы сами собой бежали по грязным щекам. Малыш безнадежно смотрел куда-то вдаль, Резико разжал руки, отпустил его, пнул в последний раз и сквозь зубы процедил:

– Пошел домой!

Рыжик покорно повернулся и пошел. Он шел, не поднимая головы, спотыкаясь, нетвердо переступая грязными, окровавленными ногами по пыльной дороге.

А Резико с приятелями пошли дальше.

За ровными зелеными полями поднимался лес. На полях пасся скот. Откуда-то издалека доносились ясные звонкие трели птиц. Резико любил ходить здесь, но сейчас ничто не интересовало его, глухая, затаенная боль бередила душу. Он шел по тропе среди полей, но его не радовала ни сочная зелень, ни то, что он вдоволь наелся арбузов. Как только друзья оставили его, он свернул к полям и почувствовал, что ему очень плохо. Возбуждение, принятое им за радость, не оставлявшее его ни тогда, когда он ел арбузы, ни потом, когда вместе с приятелями возвращался с бахчи, теперь прошло. Он медленно брел среди открытых полей, которым не было конца, а темная зеленая линия деревьев скрывала далекую грань между небом и землей.

Солнце освещало землю. Резико свернул с полей и пошел берегом. Вышел к пляжу, где всегда можно было найти ребят, но сейчас там никого не оказалось. Резико огорчился, что не застал никого: ему не хотелось идти домой. Он вернулся, но пошел не тропинкой, а пересек поле напрямик, направляясь к старой кузнице, около которой всегда шелестели высокие пепельные осины, а еще дальше начиналась дорога. Он почти подошел к кузнице, когда заметил, что от реки бежит какой-то парень и машет рукой. Резико, решив, что нужно подождать его, сел на камень. Потом, узнав бегущего, он встал и вышел на дорогу, босой, с коричневыми пятнами от сладкого арбузного сока на груди. Знакомый нагнал его, спросил:

– Где ты был, Резико?

– А что?

– Не знаешь?

– Нет.

– Так вот, Омари чуть не утопил твоего брата.

Резико словно окаменел.

– Он спихнул его в воду там, где мы всегда купаемся, а Рыжик, оказывается, и плавать-то не умеет, так мы с Нодаром еле вытащили его.

Резико вспомнил, что даже куска арбуза не захватил он брату.

– Потом Омари отобрал у него рогатку да ка-ак пнет. Разве можно так? Маленький ведь. Заревел Рыжик и пошел домой.

Резико глубоко вздохнул и шагнул вперед.

– А что мы могли, ты же знаешь, где нам до Омари?

– Какой это Омари? – спросил Резико тихим, полным ненависти голосом и только теперь поглядел в лицо тому, с кем разговаривал.

– А тот здоровый, что у школы живет.

– А-а, – сказал Резико.

Омари было лет семнадцать-восемнадцать, он был высокий, сильный и ловкий. На поляну за старой церковью, окруженную столетними дубами, вечерами приходили парни сыграть в футбол, но никто не играл так, как Омари. Лучше его никто не умел нырять. Омари взбирался на самую макушку ивы и оттуда бесстрашно и весело стрелой летел вниз, в реку, а едва успев вынырнуть, хохотал во все горло. Резико нравились веселый нрав и сила Омари, но сейчас он всем своим существом ненавидел его смех, его ловкость, его самого. Эту ненависть он ощущал почти осязаемо, так же как голой ступней землю.

– Конечно, разве вам сладить с Омари, – ответил Резико.

– Где уж нам, – согласился парень.

Они распрощались, и Резико отправился домой.

Он проходил по знакомым улицам, мимо знакомых домов, по знакомым мостикам, но ничего не замечал вокруг, ни на что не обращал внимания. Всю дорогу он видел только окровавленные ноги брата, его жалкое, сморщенное, несчастное лицо, и все сильнее растравляла сердце ненависть и боль. Он подошел к дому, думая только об одном: о, с каким удовольствием он избавился бы от этого, если бы это было в его силах, но Резико был бессилен перед тем, что уже свершилось. Ничего нельзя было изменить. Случившееся сегодня мучило, озлобляло его, во всем Резико винил Омари, хотелось вцепиться в него, бить, рвать. Только месть могла вернуть ему всегдашнюю бодрую, беззаботную легкость, когда жизнь не давит тебе на плечи, а, наоборот, легко носит по земле, по полям, по улицам, когда все вокруг прекрасно и любимо, когда будущее так же светло, как сегодняшний день, и когда ты принадлежишь не только самому себе, не только собственной грусти, а этим улицам, по которым ты ходишь, этому базару, на котором ты любишь толкаться, тем деревьям, что красиво и пышно цветут; ты принадлежишь веселому и вольному щебету птиц, потому что это радует тебя; ты принадлежишь поездам, что стучат по рельсам: ты любишь смотреть на них, подойдя к насыпи, провожаешь взглядом зеленые вагоны, которые тащит малиновоглазый паровоз, а вокруг разворачиваются спелые нивы и мощной, необъятной грудью мерно дышит земля. Все это самое большое счастье, и нет ничего горше, чем потерять его. А сейчас все это потеряно для Резико.

Он вошел во двор и увидел брата, одиноко играющего в песке. Резико, подбоченясь, встал над ним.

– Ты куда дел рогатку? – спросил он.

Рыжик перестал играть, поднял голову и со страхом посмотрел на брата. Встал, попятился, испуганный, растерянный, заранее виноватый, и от этого Резико стало еще горше.

– Что, Омари отнял?

Рыжик кивнул. Резико увидел его глаза, покрасневшие от слез, его распухшие, посиневшие, грязные ноги, опустился на корточки и заглянул в глаза брату.

– Он бил тебя?

Ребенок снова кивнул. Резико неловко улыбнулся, неуклюже провел ладонью по его волосам.

– Ничего, не бойся, вот увидишь, что я с ним сделаю…

И тут малыш заплакал. Он закрыл лицо ладонями, перепачканными песком, опустил голову и разревелся. Резико майкой вытер ему ноги, отвел руки от лица и, указав на синяк под глазом, спросил:

– Болит?

– Не-е-ет! – плакал малыш.

– Ладно, не плачь! Я тебе новую рогатку срежу! – пообещал Резико, но тому уже не хотелось новой рогатки.

Он в самом деле совсем не жалел о ней, не помнил побоев и плакал потому, что ничто так не трогает, как сочувствие. Резико встал и повторил:

– Будет тебе, не плачь! Вот увидишь, что я с ним сделаю!

Он вышел со двора с затаенным горем в душе, с одним-единственным желанием – найти Омари и отомстить ему. Он шел мстить.

Дом Омари стоял в глубине двора. Новенький дом. Новые железные ворота. Резико не переносил вида железных ворот, потому что железными воротами начиналось то кладбище, на котором похоронены его отец и мать. Железные ворота напоминали Резико о смерти.

Он стоял на улице, худой, в коротких трусах, в выцветшей майке, которую оттягивали набранные холодные камни, смотрел во двор, усаженный фруктовыми деревьями, смотрел на этот чистенький, ухоженный двор и чувствовал сытость и благополучие этой семьи.

– Омари! – громко позвал Резико.

Крепкие железные ворота, перед ними новый бетонный мостик через канаву, выбеленные подрезанные деревья во дворе и ровная асфальтированная дорожка через весь двор до самого дома. Резико еще сильнее начинал ненавидеть Омари, и эта ненависть отгоняла страх, хотя Омари сильнее и старше, и Резико это знал.

– Омари! – снова крикнул Резико.

– Его нет, сынок, – ответила мать Омари. Она вышла из дома и подошла к воротам. – Зачем он тебе, сыночек?

Эта седая красивая женщина ласково смотрела на Резико, и ему нравился теплый, заботливый голос, нравился фартук, от которого вкусно пахло кухней, и вообще нравилось все, хотя она и была его врагом. Он считал ее врагом, но тем не менее не испытывал к ней ненависти, как к Омари, ненависти, ощущаемой столь же явственно, как холод камней за пазухой. Резико удивился этому странному чувству к малознакомой женщине, но это продолжалось мгновение, а потом мать Омари стала чужой и далекой.

– А где он? – грубо спросил Резико.

– Я его к тетке послала, сынок, всего минут пять, как он ушел, – ласково проговорила мать Омари. – Если поспешишь, нагонишь его, вряд ли он успел перейти железную дорогу.

Резико улыбнулся про себя и повернул назад.

За железнодорожным полотном проходила ухабистая аробная дорога и начинались кукурузные поля. Резико часто бывал здесь, когда ходил к знакомым в соседнюю деревню или ставил силки на перепелов. Он каждую осень ловил здесь перепелов, но сейчас даже не вспомнил об этом. Резико перешел железную дорогу, миновал будку стрелочника и стал подниматься в гору. Отсюда он оглядел поля и увидел идущего человека. Кроме этого человека, на всем этом бескрайнем просторе полей не было ни души. Смеркалось, и на всем неоглядном пространстве до самого опускающегося неба нет ни одного человека, кроме Резико и идущего, и тот, что шел впереди, был его врагом. Резико сбежал с холма, припустил по дороге, достал из-за пазухи камень, издали бросил его и попал в спину Омари. Испуганный Омари обернулся и увидел Резико.

– Ты что, спятил? – закричал он.

Но в этот же миг другой камень ударил его в грудь. Тогда Омари кинулся на Резико и одним ударом сшиб с ног.

Сначала Резико ничего не видел, потом открылось небо и растерянное, удивленное лицо Омари смотрело с небес на Резико. Резико оперся на локти, привстал, выпрямился и заметил, что еле-еле достает Омари до плеча. Но теперь не время думать об этом, он размахнулся и справа ударил Омари в лицо, потом ударил слева и снова хотел правой, но тут Омари двинул его. Резико пошатнулся, однако устоял, и к злобе, которая весь день кипела в душе, прибавились новая сила и злоба, новая ненависть; ему удалось еще раз влепить Омари правой, но тот ответным сильным ударом свалил его на землю.

– Чокнутый ты, что ли, чего хочешь от меня? – закричал Омари, утирая льющуюся из носа кровь. – Хочешь, чтобы я придушил тебя здесь?

Он стоял над Резико и смотрел на него с удивлением и возмущением. Резико сидел на земле, волосы в беспорядке прилипли ко лбу. Сквозь потные пряди с отвращением смотрел Резико прямо в глаза Омари.

– Чего хочу? – процедил Резико, встал, размахнулся, но Омари был начеку и отпрянул. Потом, вцепившись в волосы противника, рванул его голову вниз и несколько раз ударил коленом в лицо.

Омари отпустил мальчика, отпрыгнул в сторону, чтобы не выпачкаться в крови, Резико рванулся за ним, весь окровавленный, готовый драться еще, но ударить не удалось – Омари снова сбил его с ног. На какое-то время Резико снова ослеп, а когда открыл глаза и увидел небо, еще более потемневшее, угрюмое, чужое и опасное, то испугался своего одиночества, испугался оттого, что не знал, долго ли пролежал без памяти, не знал, где Омари, скрылся или сторожит; он поднял голову и увидел Омари, который ушел довольно далеко, но постоянно оглядывался. Резико обрадовался. Сегодня во второй раз обрадовался, увидев врага. Он встал и потащился за Омари.

Они шли по пустой дороге, окруженные кукурузными полями. Дождя не было, солнце зашло, темнело, и грусть объяла траву и землю. Резико не думал о брате, не жалел его, не было жаль и себя, но чувствовал, что жгучая ненависть не заглушила захлестнувшую его душу боль, когда он избил брата. Кому он теперь мстил? Омари, самому себе? Жизнь часто поворачивает так, что, как бы ты ни бился, ничего не можешь изменить. Резико был не в силах это понять. Но все ополчало его против Омари, и он шел за ним, постепенно нагоняя, и старался собрать все свои силы для новой драки. Наконец Омари надоело спиной ощущать врага, и он остановился.

– Чего ты от меня хочешь, чего ты привязался? – завопил он.

Резико был доволен, что Омари остановился. Теперь появилась возможность догнать его, не расходуя даром силы. Он весь подобрался, медленно, напряженно надвигаясь на Омари.

– Скажи, что тебе от меня надо? – надломленным голосом спрашивал Омари пятясь. Резико подошел совсем близко, прыгнул, размахнулся, но ударить не смог, Омари успел увернуться. Потом они столкнулись, сплелись и долго били друг друга: Резико молча, с остервенением, Омари – истерически крича. Резико шатало от ударов, но он шел напролом и смотрел врагу в глаза, а того уже мутило от страха и отчаяния; и Резико, худой, избитый, в крови, со спутанными волосами, исцарапанными плечами, но уверовавший в победу, наступал и наступал, несмотря на боль и удары. Они долго били друг друга кулаками, ногами, локтями, головой и наконец оба выдохлись. Усталость приглушила злобу. Враги стояли в двух шагах один от другого, в синяках, тяжело дыша, и смотрели друг на друга исподлобья. Было совсем темно, и ночь в этом пустынном поле была страшна, как последние минуты жизни. Они стояли друг против друга, а вокруг расстилалась нестерпимая темнота.

– Слушай, объясни, что ты от меня хочешь? Что ты прицепился ко мне? – со слезами в голосе спросил наконец Омари.

– Почему ты топил в реке моего брата?

– Какого брата?

– Такого. Рыжика.

– Рыжика?

– Да, Рыжика.

– Я совсем не топил, я просто бросил его в воду.

– Зачем бросил?

– Я не знал, что он твой брат.

– Не знал! А чужого, значит, можно? Я тебя придушу сейчас!

– Кого это ты придушишь, собака?!

– Уверен, что не придушу?

Резико медленно наступал, Омари пятился.

– Я тебе говорю, не доводи меня! – просил Омари, и голос его звучал все отчаяннее. – Отстань, а то убью.

Резико, не слушая, ударил его головой в грудь. Омари пошатнулся, но все-таки успел пнуть Резико ногой и отскочил.

– Отвяжись! – закричал он.

Резико по-прежнему в упор смотрел на него, и ничего нового не выражало его лицо.

– Я не знал, что он твой брат! – вопил Омари.

Резико стоял перед ним чуть пригнувшись, готовый броситься снова.

– Если бы я знал, что он твой брат, я бы его пальцем не тронул! – слезы закипали на глазах у Омари. – Хватит, прости!

– Прощения просишь, – сказал Резико.

– Да! Прошу! Извини! – всхлипывал Омари. – А то убью, отвяжись!..

– На коленях попросишь, тогда отстану…

– Не встану на колени.

– Встанешь.

– Не встану! – заорал Омари.

– Встанешь, – повторил Резико.

– Не встану, не встану, не встану… Не встану на колени! – кричал Омари и вдруг заплакал. Он бил себя по лицу кулаками и ревел. – Не встану, отстань, отстань, а то убью!

Резико стоял и смотрел. Он понимал, что все кончилось. И удивлялся, что радость не приходила. Наоборот, душа ныла еще сильнее, и он не знал отчего. Так уж случилось, и он не мог понять, что еще делать. Он стоял растерянный и смотрел на ревущего Омари, который бил себя кулаками по лицу и кричал:

– Говорю тебе, отстань!.. Отстань, а то убью!.. Убью, говорю!..

Было темным-темно. Откуда-то издали донесся гудок паровоза, и снова тишина. Медленно шел Резико домой, дома его ждали бабушка и маленький брат, которого он утром избил беспричинно, а потом и чужие добавили. Снова гнетущая тяжесть на душе. Победа, одержанная ненавистью, не принесла облегчения. Месть не изменила ничего. Все осталось по-прежнему. От этого щемило душу, и Резико понуро брел в густой темноте. Не совсем ясные, мучительные думы не давали покоя, но пока еще не сознавал Резико, что существует беспричинная несправедливость, когда жизнь иной раз тащит тебя туда, куда тебе не хочется, заставляет делать то, чего бы ты никогда не стал делать по своей воле. И после всего совершенного насильно остается в твоей душе вечная боль, от которой никогда не избавишься. Она будет карать тебя вечно. Поэтому не вреди никому, кто такой же, как ты сам.

Резико был еще ребенком и, конечно, не думал именно так, это ему еще предстояло осмыслить. Не мог он постигнуть сущность того, что его угнетало. Он возвращался домой, а мир вокруг был бескрайний и черный, как безутешная тоска.

1963

Перевод В. Федорова-Циклаури.