Текст книги "История всемирной литературы Т.4"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 82 страниц)

Одно из последних произведений Джонсона – очаровательная пастораль «Печальный пастух», которую он не успел закончить. Великий драматург на склоне лет взялся за обработку одного из робингудовских сюжетов, еще более оживляя робингудовский колорит, который так привлекал Шекспира.

К классицистским чертам творчества Джонсона в известной мере близок Филипп Мессинджер (1583—1640), в произведениях которого наметились тираноборческие тенденции, особенно очевидные в трагедии «Римский актер» (1626). Образ великого римского актера, любимца публики и смелого обличителя пороков римского общества, противопоставлен образу императора Домициана, чья тирания и произвол заклеймены с силой, напоминающей античные трагедии Джонсона. Линия бытовой комедии, разрабатываемая Джонсоном в классицистском духе, продолжена в комедиях Мессинджера «Мадам из Сити» (1632) и «Новый способ платить старые долги» (1633). В первой комедии затхлый мирок лондонских скопидомов и толстосумов был впервые выведен в его бытовой достоверности. Лицемерие, ханжество, скаредность хозяев Сити высмеяна в комедии Мессинджера. К тому же смешные героини его комедии – миссис и мисс Фругал, семья лондонского негоцианта, страдают бешеной завистью к господам, которым они во всем стараются подражать. Это люди без чувства достоинства, но чванливые и самоуверенные.

Герой комедии «Новый способ платить старые долги» – старый ростовщик Оверрич – точный сатирический образ английского дельца предреволюционных лет. Комедии Мессинджера дополняют картину английского общества накануне революции, свидетельствуют о стойкости антибуржуазных тенденций в литературе этой эпохи.

Английская действительность, в которой власть буржуазии укреплялась с каждым десятилетием все определеннее, подсказывает английским писателям мотивы и характеры, которые во второй половине века возникнут в комедиях Мольера.

Строгая, национально направленная, гуманистическая школа Джонсона вдохновляла многих его современников. Среди учеников Джонсона надо особо отметить поэта середины века Роберта Геррика (1591—1674). Оплакивая смерть Джонсона, Геррик выразительно запечатлел победу наихудших ходульных манер на сцене английского театра, последовавшую за уходом последнего хранителя английского Ренессанса:

С тех пор как блистательный поэт

Бен Джонсон бренный сей покинул свет,

Котурн и сокк валяются в пыли,

И плачут музы бедные вдали.

На сцене нынче правды не найдешь —

Во всех движеньях выспренность и ложь.

Актеры не играют, а кричат,

Зрачки на нас тараща невпопад...

На сцене воцарился мерзкий грех

Невежества – и кто не вспомнит тех,

Которыми был поднят злобный вой,

Когда чудесный шел «Алхимик» твой?

(Перевод О. Румера)

Это писал не ярый враг театра, не пуританский проповедник, а сторонник Стюартов и один из самых тонких поэтов эпохи. Знаменательно, что классицистские вкусы Бена Джонсона, так ярко охарактеризованные в стихах Геррика, разделялись многими крупными писателями.

Накануне грозных событий 40-х годов XVII в. приобретает самостоятельное значение поэзия молодого Мильтона (1608—1674). Даже в сравнении с поэтами-пуританами старшего поколения, которые к тому времени уже имели серьезный поэтический опыт, творчество молодого Мильтона представляет в те годы большой интерес. Еще в колледже им были написаны первые латинские стихи-элегии, отмеченные влиянием Тибулла и Проперция, но прежде всего воссоздающие конкретную английскую жизнь 20-х годов XVII в., а также политическая поэма «На 5 ноября», в которой проявилась сознательная широкая политическая ориентация Мильтона – рьяного сторонника протестантского движения и бескомпромиссного противника католицизма. Лирико-философская тема латинских элегий нашла продолжение в талантливом диптихе: «L’Allegro», «Il Penseroso». Эти два взаимодополняющих портрета рисуют образ вдумчивого, преданного наукам, но и любящего жизнь юноши. Создаваемый Мильтоном идеальный образ молодого человека носит в известной мере полемический характер. Поэт показывает, что можно быть жизнерадостным, не вдаваясь в распутство, и можно быть задумчивым, серьезным, не превращаясь в ханжу. Но помимо этой этической проблематики, весьма актуальной для споров того времени, поэмам свойственна отличная композиция, охватывающая широкий и сложный материал, они пленяют свежестью изображения природы, поместья Хортон, в котором писал их Мильтон; его высокое стихотворное мастерство близко к традициям Джонсона. Поэт восславил Джонсона в поэме «L’Allegro», воспев радость, которую доставляет образованному веселому юноше театр. Особо следует отметить традицию, связывающую молодого Мильтона со Спенсером и далее с Чосером, краски которого чувствуются в изображении английской деревни. В обоих стихотворениях провозглашается и приверженность их автора к античным поэтам, которые олицетворяют для него самое высокое и дорогое ему искусство.

Политическая линия поэзии Мильтона была продолжена в элегии «Лисидас», посвященной преждевременной гибели друга юного поэта – некоего молодого проповедника, которому предсказывалась блестящая будущность в рядах пуританских деятелей. После его смерти появился сборник стихов, оплакивавший это несчастье. Среди них, в подборке с другими поэтическими некрологами, была напечатана и элегия Мильтона, в центре которой – героический образ юного проповедника, не успевшего занять подобающее ему место среди борцов за обновление Англии.

Тонкая лирика и философская глубина соединились в пьесе-маске молодого Мильтона «Комус» (1637). Это поэтическая история испытания, доблестно выдержанного некоей юной Леди, которую пытается соблазнить и развратить Комус – могучий, разгульный дух веселья и плотского греха, заманивший Леди в свои лесные чертоги. Спор Леди с Комусом и с самой собой – сложная психологическая основа пьесы. Торжество добродетели дано поэтично, ненавязчиво, безукоризненно художественно. Пьеса – вершина того одухотворенного высокого искусства, к которому стремились наиболее образованные представители пуританства, не чуждавшиеся традиций гуманистического искусства. Тайная жизнь леса и его обитателей, оживающая в маске Мильтона, полна откликов античности. Пуританская по своей направленности маска Мильтона использовала богатый опыт английской драматургии Ренессанса и свидетельствовала о появлении нового большого поэта, стремившегося синтезировать в своем искусстве требования пуританизма и лучшие традиции европейской ренессансной культуры.

К традициям ренессансного свободомыслия, к продолжению материалистических исканий Ф. Бэкона тяготел и Роберт Бертон (1576—1640). Его наиболее известное произведение – «Анатомия Меланхолии» (1621) – своеобразный эксперимент, сочинение, в котором соединены черты трактата, дневника и цикла эссе, включены поэтические строки, тонко инструментирующие нервную, ученую прозу Бертона.

Остро чувствуя кризисные настроения, распространившиеся в кругах английских гуманистов, Бертон стремится противопоставить им ясные черты и положения философии, в которой преобладают идеи рационализма, здравого скепсиса, культ знаний, добываемых тяжким трудом. Меланхолия для Бертона – не горькое томление жизнью, о котором так охотно писали «поэты-кавалеры» и «метафизики», близкие к Джону Донну, а жажда уединения, изолированности от шумной толпы и светской жизни во имя упорного труда, дающего человеку сокровища знания. Материалистические тенденции творчества Бертона запечатлены в его преклонении перед идеями Демокрита, который, впрочем, был для него, вероятно, скорее символом, чем предметом изучения. Его живая эссеистская проза, вводящая читателя в душевный и интеллектуальный мир исканий и сомнений гуманиста XVII в., – звено в развитии английской прозы столетия: от эссеистского начала к журналам Пеписа и к той манере беседовать с читателем, которая будет характерна для английской просветительской публицистики XVIII в.

ЛИТЕРАТУРА АНГЛИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В годы Английской буржуазной революции возникла новая литература, полно отразившая этот сложный период английской истории. С начала гражданской войны литературная ситуация изменилась не сразу. Обострение политической борьбы сказалось прежде всего в области проповеднического искусства – проповеди обеих враждующих сторон делались все более злобными и воинственными, призывали прямо и иносказательно к расправе с инакомыслящими. Конечно, определенное значение в обострении литературной борьбы имел декрет парламента от 2 октября 1642 г., запрещавший под предлогом особого политического положения в Англии и Ирландии «публичные сценические представления». За этим декретом последовало несколько аналогичных, уточнявших и расширявших его действие. Преследованию подвергались все, кто имел отношение к «сценическим представлениям», – актеры, организаторы театральных зрелищ, даже сами зрители. Необходимость все более и более суровых мер, предпринимавшихся с 1642 по 1648 г., говорит о том, что меры эти не всегда достигали цели, и о том, что английский зритель пытался сохранить театр подчас в нелегальном виде. Именно церковные органы должны были следить за выполнением этих декретов.

Характерным явлением литературы революционной эпохи стал эмигрантский литературный салон, возникший при политических кругах английских эмигрантов во Франции. Наметившись еще в годы гражданской войны, когда иные его участники были вместе с теми солдатами короля, например Давенант, салон литераторов-эмигрантов сплотился позже вокруг овдовевшей королевы Генриетты и ее старшего сына – принца Карла, известного затем под именем Карла II.

Впрочем, поскольку среди различных кругов и кружков английской роялистской эмиграции шла то затухавшая, то обострявшаяся борьба, раскололись и силы эмигрантской литературы, хотя в целом ее наиболее последовательные представители – У. Давенант, Т. Гоббс, поэт А. Каули – были верны своим монархическим принципам и симпатиям к политике феодально-католической реакции. Однако ничего значительного в области литературы кругами эмиграции не было создано, если не считать любопытной дискуссии между Давенантом и Гоббсом по вопросам поэтики. Давенант в своей незаконченной поэме «Гондиберт» и в предисловии к ней, а также в практике своей новой драматургии показал себя сторонником дальнейшего сближения с эстетикой барокко, в частности с опытом прециозной литературы. Гоббс, надеявшийся в те годы стать чем-то вроде Ришелье при Карле II, спорил с Давенантом как сторонник своеобразной и очень строгой классицистской схемы, прямо проводя параллель между сословным строем, защитником которого он выступал, и нормативной поэтикой с четким и жестким делением по жанрам и стилям. Гоббс подчеркивал, что необходимо создавать произведения высокого, придворно-монархического стиля, героизирующие царственную личность. Конечно, для сложного пути Гоббса – политика и философа, вскоре переметнувшегося к Кромвелю, его спор с Давенантом – только незначительный эпизод. Но для истории английской эстетической мысли он интересен как свидетельство формирования английского аристократического классицизма.

С расширением политической борьбы ведущим жанром литературы середины века становится публицистика, которая в силу своего исключительного значения вбирала в себя функции и других видов литературы. Эпоха буржуазной революции в Англии выдвинула и укрепила роль прессы. Английская журналистика 40—50-х годов XVII в. поражает как количеством своих печатных органов, так и живостью, с которой обсуждаются в них исторические события. Традиционное для континентальной прессы XVII в. название «Меркурий» (т. е. «Вестник») стало таким распространенным в Англии середины века, что воспринималось просто в смысле «газета», «журнал». В Лондоне выходили «Гражданский», «Британский», «Политический Меркурий». Редактором последнего был какое-то время Мильтон. Несомненно, что в этой отчаянной литературно-политической борьбе тоже складывались новые черты английской прозы.

Универсальным жанром английской прозы 40—50-х годов, отвечавшим и художественным и политическим требованиям основной массы читателей, жившей трагическими событиями эпохи, стало сочинение на политическую тему, изобилующее отступлениями, риторикой, историческими (преимущественно библейскими или античными) параллелями. Называлось такое сочинение и «трактат», и «беседа», и «защита», и «призыв». Но эти жанровые различия, некогда определявшиеся относительно точно самим содержанием документа, быстро стирались и заменялись различиями в стиле авторов, что чаще всего зависело от их политических убеждений.

Конечно, английская публицистика середины века отражала не только разногласия политических лагерей, ведущих отчаянную борьбу, но и общую эволюцию общественного движения. Если в начале революционных событий, в первой половине 40-х годов, лагерю роялистской публицистики противостоял более или менее единый лагерь противников монархии и епископальной церкви, то очень быстро публицистика этого лагеря отразила его раскол – обособление и выделение пресвитериан с их умеренной программой, атаку непримиримых индепендентов на пресвитериан, возмущение левеллеров (демократического течения) против диктатуры индепендентов и Кромвеля, а затем и бунт диггеров (представителей народных масс и беднейшего крестьянства) против превращения республики в вотчину Кромвеля и богачей из лондонского Сити. Соответственно этому выдвинулись и три больших публицистических таланта: Джон Мильтон, защитник и сторонник индепендентов, Джон Лильберн (1614—1657), лидер левеллеров, и Джерард Уинстенли (1609 – после 1652), публицист диггеров.

Левеллерский, «уравнительский» пафос Лильберна запечатлен в «Анатомии тирании лордов» (1648). Это блестящая страница английской революционной публицистики. Лильберн неотразим в своих атаках против индепендентского руководства, которое, по его мнению, губило дело революции; доказателен в своих аргументах, находчив в защите интересов демократического большинства. Лильберн, боевой офицер революционной кавалерии, поплатился за свою верность народу тюремным заключением и преждевременной смертью.

Еще более талантлив как писатель Уинстенли, друг и защитник «копателей» – диггеров, крестьян, наивно веривших, что с победой войск парламента наступит час всеобщего благоденствия и справедливого распределения земных благ. Иллюзии диггеров выражены в трактате Уинстенли «Закон свободы» (1652) с непосредственностью настоящего народного писателя, в совершенстве владеющего образным языком крестьянина, и безыскусственностью опытного проповедника. Нельзя без волнения и теперь читать его мечты о всеобщем мире и подлинно справедливом устройстве. Страницы книг Лильберна и Уинстенли дают почувствовать весь размах Английской революции, огромную народную мощь, которая обрушилась на европейский абсолютизм, а также трагедию обманутых тружеников, чьей кровью были добыты победы при Нейзби и Марстон-Муре.

МИЛЬТОН – ПУБЛИЦИСТ И ПОЭТ В ГОДЫ РЕСПУБЛИКИ

Наиболее полная картина событий в их исторической последовательности развертывается в публицистике Мильтона. Его многочисленные труды – плотные томики ин-октаво – выстраиваются в целую эпопею Английской буржуазной революции.

К тому времени, когда в Англии сложилась революционная ситуация, Мильтон находился в Италии. Он надолго задержался в этой стране, где молодого, незаурядного гуманиста члены итальянских «академий» принимали с большим почетом. Во время пребывания в Италии Мильтон вынашивает мысли о большом национальном эпосе, героем которого он хотел сделать короля Артура и его паладинов, обдумывает сюжеты трагедий на библейские темы. У нас есть все основания говорить, что в то время, в 1638 г., у него возникли и замысел поэмы об Адаме и Еве (вероятно, с мистерией Андреини на этот сюжет он смог познакомиться именно в Италии), и замысел трагической трилогии о библейском герое Самсоне.

Мильтон прервал свое пребывание в Италии, узнав, что политические события на родине принимают все более напряженный характер, и поспешил домой. Здесь пришлось отложить мысли и о поэмах, и о трагедиях: действительность требовала более непосредственного и прямого отклика на ожесточенную предреволюционную борьбу, уже доходившую до точки кипения, и Мильтон вступил в эту борьбу как публицист-пуританин, противник старого строя и его идеологии. Первая большая группа трактатов Мильтона была направлена против епископальной церкви. Вместе со многими другими авторами Мильтон обвинял ее в присвоении светской власти и в злоупотреблении ею.

Трактаты против епископата были проникнуты духом протеста против насилия над человеческой совестью. Этим протестом проникнута и страстная аргументация Мильтона в трактатах о разводе, появившихся после 1642 г. Выступая в них отнюдь не в духе отвлеченной церковной морали, автор отстаивает право человека на свободный выбор подруги, «помощницы». Хотя в духе патриархального пуританизма Мильтон и считал, что мужчина в браке – «первый среди равных», однако его трактовка любви в целом близка к тому высоко гуманистическому взгляду на любовь, который сложился в творчестве писателей-гуманистов.

Непоследовательность пресвитериан по отношению к монархии в завязавшейся политической борьбе и особенно их попытки взять под свой контроль более радикальные движения побудили Мильтона сблизиться с индепендентами – революционным течением, перехватившим инициативу у пресвитериан. Это видно уже по блестящему трактату «Ареопагитика» (1644), который был написан как речь для произнесения в парламенте. Это – пылкое выступление в защиту свободы печати, нарушаемой не только королевскими чиновниками, но и пресвитерианами. Однако, требуя свободы для проповеди и передовой мысли, Мильтон сознательно отказывал в этой свободе католицизму и его адептам; с его точки зрения, они защищали не только ложное, но и глубоко безнравственное, развращающее учение, сущность которого была раскрыта в деятельности его же ревностных проповедников – иезуитов. Глубокая диалектическая постановка вопроса о свободе печати в трактате Мильтона свидетельствует о его умении решать проблемы в духе конкретного понимания, сообразуясь с политической обстановкой.

Чем шире и яростнее шла борьба в стране, тем активнее вмешивался в нее Мильтон, выступая на стороне индепендентов. Поддержав их борьбу против пресвитериан в трактате «Против новых насильников совести» (1646), он взял на себя затем защиту индепендентов в проводимом ими процессе над королем Карлом Стюартом. В книге «Обязанности государей и правительств» (1649) писатель доказывает, что король Карл не выполнял своих обязанностей и этим вызвал законное возмущение народа. В знаменитом трактате «Иконоборец» (1649) Мильтон оправдал приговор, вынесенный Карлу I, и казнь короля, объявив эти акты необходимыми для защиты английского народа от губительной политики короля-изменника, развязавшего войну в Англии.

У трактата «Иконоборец» своя сложная и поучительная история, вводящая нас в самую гущу событий, последовавших за казнью Карла Стюарта, которая отозвалась грозным эхом по всей Европе. «Мятежники» судили по всем правилам юрисдикции и казнили как простого преступника помазанника божьего, «законного» короля.

Среди многочисленных произведений, вызванных к жизни этим событием и выражавших испуг и негодование абсолютистских правительств Европы, особенно выделилась книга «Образ короля», якобы воспроизводившая записки самого узника, чудом вызволенные из тюрьмы. Довольно скоро оказалось, что сочинение принадлежит на самом деле некоему доктору Дж. Годену. Он проявил немалое литературное мастерство и сочинил сентиментальную, прециозную книгу – житие великомученика Карла, в котором черты позднего рыцарского романа переплетаются с традицией христианской житийной литературы в том ее эпигонском виде, в каком она существовала в XVI—XVII вв. в Италии и Испании.

Индепендентское правительство уже с давних пор обращалось к Мильтону за помощью, когда нуждалось в компетентном и решительном публицисте. Так поступило оно и теперь. Мильтону было поручено достойно ответить на книгу Годена. С этого момента Мильтон играет все более важную роль в идеологических делах индепендентского парламента и становится при нем как бы начальником канцелярии по внешним сношениям. Через него идет переписка с иностранными державами, и он официально называется «секретарем для переписки на иностранных языках».

Мильтон разбил и разоблачил вымысел Годена; опираясь на исторические документы, он обвинял короля в измене. Приводя его корреспонденцию, захваченную в битве при Нейзби, он обвинял Карла в покушении на свободу английского народа, цитируя его речи и декреты и интерпретируя его подлинные выступления и поступки. Книга Мильтона насыщена историческими фактами, воссоздавшими реальную картину политических событий. Это был первый очерк развития Английской революции. Мильтон старался доказать, что она органически вела к казни Карла I, вполне мотивированной всем поведением этого легкомысленного, взбалмошного, двуличного монарха.

Пламенная антиабсолютистская филиппика Мильтона встревожила континентальную реакцию. «Иконоборец» прозвучал не только как обличение монархии, но и как обоснование суверенного права народа, осуществленного в Англии. К борьбе за это право звала книга Мильтона, пропагандировавшая идею гражданской войны против тирании абсолютизма.

Круги английской роялистской эмиграции и деятели международной абсолютистской реакции на континенте, испуганные книгой Мильтона, выдвинули против нее самого подготовленного противника из числа тех европейских юристов, кого можно было привлечь. Это был лейденский профессор Сомэз, именовавшийся на латинский манер Сальмазием. Ему и группе его ближайших сотрудников было поручено не только обесславить и разгромить Мильтона, но и очернить молодую республику. Этой задаче и была посвящена книга Сальмазия «Защита короля Карла I» (1649).

В ответ на нее Мильтон печатает трактат «Защита английского народа» (1650). И когда целая группа памфлетистов, нанятых эмигрантами, – Мор, Бромголл, Роуленд и др. – обрушилась на это выступление, Мильтон выпускает в свет «Вторую защиту английского народа», а затем и «Защиту себя самого». Эти книги принесли писателю международную известность. В них Мильтон показал, что может сделать свободный народ, отстаивая свои завоевания, и какими пигмеями выглядят Сальмазий и эмигранты рядом с восставшим от сна Самсоном, которому автор уподобляет английский народ, пробудившийся для защиты своих прав от новых посягательств абсолютизма и от угрозы интервенции.

В этих блестящих произведениях республиканской публицистики Мильтона отразилась и сложная эволюция его мировоззрения. Прежде всего она сказалась в понимании самого термина «народ». Далекий от абстрактного восхваления некоего иллюзорного народа, Мильтон довольно точно определяет свое понимание народа как «среднего класса». Именно в нем видит Мильтон надежную опору республики и наиболее активную, ценную часть нации. Его интересы представлял, по мысли Мильтона, Кромвель, чьи диктаторские притязания писатель склонен был в те годы недооценивать. И патриотизм Мильтона в это время нередко превращается в одностороннюю идею избранничества английской нации, призванной якобы главенствовать среди других наций Европы.

Портрет Джона Мильтона

Конец XVII в. Гравюра Роберта Уайта

Однако, в трактатах, особенно во втором, звучат и нотки тревоги. Восторженно повествуя о битвах и победах гражданской войны, о подвигах «Нового образца», как называлась революционная армия, созданная Кромвелем и его офицерами, Мильтон высказывал и опасения по поводу того, что среди республиканцев распространяется корыстолюбие, что они слишком много думают о благах земных, коими пренебрегали ранее. Мильтон обличал своих соотечественников в том, что они успокоились на достигнутом, остановились на создании строя, несправедливости которого он не мог не видеть, – строя буржуазного. Писатель предупреждал, что, если народ, т. е. индепенденты, с которыми он его отождествлял, не свернет на другой путь, его не спасут не только Кромвель, но и «целая нация Брутов». Мильтон умолял лорда-генерала во имя того самого дела, которое так высоко вознесло его, воздержаться от шагов, гибельных для революции, – отказаться от личной диктатуры.

Последние выступления стареющего писателя, потерявшего зрение от кропотливой и непосильной работы в архивах, – «Письмо к другу» и «Истинный и легкий путь к устроению свободной республики» (1660) – созданы накануне победы Реставрации и проникнуты жарким стремлением спасти и воскресить к новой жизни гибнущую республику. Но это были трагические вопли одинокого старого бойца, уже не услышанные общественностью, потерявшей веру в республику и разочаровавшейся в режиме наследников Кромвеля.

Проза Мильтона 40—50-х годов является, конечно, не только памятником политической мысли XVII в. и не только наиболее полной картиной революции в ее главнейших моментах, намеченной с точки зрения индепендента, но и событием в развитии английской художественной прозы. Она тяготеет к своеобразному синтезу жанров, включая в себя диалоги, пространные лирические и философские отступления, вставные эпизоды, эпические сцены битв и событий, меткие и хорошо продуманные портреты. Мильтон-прозаик выступает и как наследник античной прозы, исторической и ораторской, и как знаток библейской повествовательной традиции, и как ценитель опыта прозы ренессансной. Среди тех, кого он особо почитает, он сам называет имена Т. Мора и Ф. Бэкона, которые импонируют ему и как авторы политических сочинений, и как свободомыслящие предшественники.

Но Мильтон был не только историографом, пророком и оратором индепендентской революции. В 1647 г. вышла его книга стихов. В ней отразился сложный путь от идиллий его ранней юности до стихов, проникнутых идеей служения борьбе во имя свободы совести. В годы революции и республики Мильтон-поэт создал ряд новых замечательных поэтических произведений, псалмов и сонетов.

Переводы псалмов отражают сложное развитие внутреннего мира Мильтона, его сомнения и драматические переживания, в соответствии с которыми он выбирал для обработок тот или иной псалом и вносил в свою работу значительную долю переосмысления или варьирования первоначального текста, не боясь нарушить первичную основу псалмов Давида, что уже само по себе свидетельствует о его достаточно вольном отношении к Священному писанию. В сонетах Мильтона отражены личная жизнь поэта и политические события того времени. Сонеты и псалмы Мильтона вводят нас во внутренний мир поэта, живущего в бурную эпоху гражданской войны, наносящего и получающего удары, неустанно трудящегося во имя дела, которому он служит, и с тем большей радостью коротающего редкую минуту отдыха за музыкой, кубком вина и поэтическими занятиями.

При всем богатстве и многослойности прозы Мильтона в ее стиле преобладает одна определенная тенденция. Это тенденция классическая, ориентированная главным образом на римских историков и ораторскую прозу. Писатель сравнивает английскую действительность с героической античностью, ассоциирует Кромвеля с Цицероном и Периклом, лондонское ополчение – с римскими легионами, доблестных республиканских полковников – с героями Спарты и Афин. Классицистская основа, ощущавшаяся уже у молодого Мильтона, развивается в его прозе и в стихах того времени.

Мильтон, поэт республики, верный своим гуманистическим эстетическим идеалам, был не одинок. Вдохновенным певцом революции выступил в те годы уже опытный поэт Джордж Уизер (1588—1667). Сборник стихотворений Уизера «Аллилуйя» выразил настроения бурных лет гражданской войны. В его стихах оживает память о словах и образах, вдохновлявших солдат парламента на подвиги тех лет.

Особенно значительно творчество Эндрью Марвела (1621—1678), который считал себя учеником Мильтона, но был и вполне самостоятельным поэтом. Марвел не только оплакал смерть Кромвеля в классицистской оде, богатой реальными подробностями и привлекательной искренней интонацией печали, но и остался верен своим республиканским идеалам в пору Реставрации, когда многие недавние певцы славы Кромвеля оказались среди тех, кто приветствовал возвращение Стюартов.

Однако даже в пору торжества парламента не смолкли голоса поэтов аристократического лагеря. В грозный 1648 год, когда военное могущество индепендентов достигло своего апогея, Р. Геррик напечатал в провинции свой сборник «Геспериды», вобравший всю прелесть и меланхоличность гедонистской лирики «кавалеров». Геррик воспевал тишину британских лугов и аромат лесов, уют скромной усадьбы в то время, как новая Англия торжествовала победу под звуки артиллерийской пальбы и трубные сигналы конницы Кромвеля. Геррик наслаждался своим скромным достатком провинциального Горация и находил поразительно смелые и свежие слова, чтобы воспеть свой быт:

он славил свою соседку, чей передник благоухал полевыми цветами, как подол самой Прозерпины, свою служанку Пруденцию, своего охотничьего пса, своих кур, овец и гусей. Любуясь этим тихим, блаженным миром, Геррик восклицает:

Я так бы век

Прожить хотел на лоне рощ и нив.

Ах, человек,

Свободный от забот, – неприхотлив!

(Перевод О. Румера)

Изящный томик «Гесперид» был посвящен принцу Уэльскому – сыну Карла Стюарта, будущему Карлу II.

Неисчерпаемо богат и разнообразен мир образов, возникших в английской литературе в годы революции и отразивший ее события с различных точек зрения. Но при всем этом многообразии и различии отметим, что и в теории Гоббса, мечтавшего о героическом аристократическом искусстве, которому суждено было расцвести, как он думал, при возрожденном могучем английском дворе, и в республиканском красноречии Мильтона, и в анакреонтическом сладостном мироощущении Геррика есть определенная обобщающая линия – линия классицизма в различных его формах.

В апреле 1660 г. английская республика перестала существовать. Она рухнула из-за собственных кричащих противоречий. Самым главным среди них было широкое недовольство строем, установленным индепендентами. В результате их побед повсеместно выиграло так называемое «новое» дворянство, джентри, главенствовавшее в армии и в правящих кругах, и определенные группы буржуазии, особенно финансовой, – банкиры из Сити, как уже тогда их именовали.

Народ, йомены и ремесленники, руками которых была добыта победа и завоевана республика, попал из одной, феодальной, кабалы в другую, ревностно охраняемую Кромвелем и его армией, превратившейся из меча революции в инструмент угнетения и обуздывания народных масс. Попытки крестьян и городских бедняков улучшить свое положение, углубить революцию натыкались на вооруженный отпор индепендентов. Расстрелы, ссылки, всякого рода репрессии, обрушиваемые на трудовой люд Англии, определяли режим Кромвеля и его ближайших наследников – группы военных, которые правили страной после смерти протектора (1658), прикрываясь именем его сына Ричарда Кромвеля – безвольного и больного человека.