Текст книги "История всемирной литературы Т.4"
Автор книги: Георгий Бердников
Жанры:
Литературоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 75 (всего у книги 82 страниц)
Ихара Сайкаку. Автопортрет
Гравюра на дереве из поэтического сборника
«Хайкай хякунин икку»
Творчество Сайкаку отмечено большим жанровым многообразием. Помимо упомянутых выше произведений, писатель создал сборник судебных казусов «Сопоставление дел под сенью сакуры в нашей стране» («Хонтё оин хидзи», 1689), который восходит к китайской традиции и включает некоторые сюжеты из сунского сборника «Сопоставление дел под сенью дикой груши»; произведения в жанрах мэйсёки и хёбанки, а также сборник «Ворох старых писем» («Еродзуно фуми хогу», 1693), продолжающий линию эпистолярной литературы XVII в. (она представлена, в частности, лирической «Повестью об Усуюки» («Усуюки моногатари»), которая по жанру соответствует европейским романам в письмах. Однако в отличие от предшествующей эпистолярной литературы сборник Сайкаку посвящен преимущественно темам городской жизни, решенным в комическом ключе.)
По-новому в творчестве Сайкаку преломляется и традиция жанра волшебно-фантастической новеллы. В сборнике «Рассказы Сайкаку из всех провинций» («Сайкаку сёкоку банаси», 1685), вобравшем в себя многовековую традицию не только литературной новеллы о чудесах, как японской, так и китайской, но и национального фольклора (волшебной сказки, народного анекдота, легенды), автор осмысливает современную ему действительность в причудливых образах сверхъестественного. Обращение Сайкаку, чье творческое внимание было поглощено главным образом реальным миром и реальным человеком, к сфере фантастики и волшебства проливает дополнительный свет на специфику его мировоззрения.
Отношение Сайкаку к чудесному, необычайному оказывается в известной степени неоднозначным. Ему равно чужды как искренняя убежденность средневековых авторов в доподлинной реальности чудес, так и скептическое неверие в них писателей Нового времени, для которых повествование о сверхъестественном – не более чем литературный прием. Категория «чуда» в сборнике Сайкаку не утрачивает еще мировоззренческого обоснования (писатель рассказывает о способности лисиц напускать морок на людей, о загадочной красавице в летающем паланкине, о мстительных духах умерших, о воскресшей покойнице как о явлениях не просто возможных, но случившихся, а значит, и вполне реальных), однако сама по себе вера в чудеса обретает в новеллах Сайкаку новый смысл. Вместо характерного для средневековой литературы изображения реальности чуда мы находим у Сайкаку стремление рассказать о чуде реальности – о том, как необъятен и загадочен мир.
В «Рассказах Сайкаку из всех провинций» чудо нередко служит предлогом для выражения новых отношений между людьми, становится привычным способом повествования о непривычном, даже крамольном с точки зрения общепринятых моральных норм. В новелле «Стихи на веере, подаренном украдкой» повествуется о девушке знатного происхождения, осмелившейся полюбить самурая низкого звания и бежавшей с ним из замка. Когда погоня настигла беглецов, юношу казнили, а девушке приказали самой лишить себя жизни. Она же ответила: «Мне не жаль расстаться с жизнью, но я не знаю за собой никакого прегрешения! Я родилась на свет человеком, а мир так уж устроен, что женщине надлежит иметь мужа... Что же до того, что я избрала человека низкого звания... так и в древние времена такое нередко случалось. Нет, я никакого преступления не совершила. И моего возлюбленного вы убили напрасно!» Этой новелле Сайкаку присущ тот же гуманистический пафос, что и новелле Боккаччо («Декамерон», День IV) о дочери правителя Салернского – Гисмонде, полюбившей слугу отца и смело отстаивающей свое право на любовь. Сходный сюжетный конфликт получает в обеих новеллах сходное разрешение с той лишь разницей, что для Боккаччо изображаемое – реальность, в то время как Сайкаку интерпретирует события своей новеллы в рамках чуда, помещая их в один ряд с фантастическими происшествиями прочих новелл сборника и тем самым выводя их за пределы обычной жизни. В новелле Сайкаку чудо оказывается реальнее самой действительности, потому что позволяет автору рассказать о свободном человеке, открыто обличающем противоестественность феодальной морали. Фантастика в сборнике Сайкаку подчинена цели познания реального мира.
Творчество Ихара Сайкаку знаменует период наивысшего расцвета японской повествовательной прозы XVII в. Осознание ценности земного бытия и земного человека, стремление к точному и беспристрастному анализу жизненного материала и, наконец, создание особого, индивидуального стиля, в котором явственно ощущается личность автора, – таковы художественные открытия Сайкаку, позволяющие рассматривать его творчество как новую идейно-эстетическую целостность, отличную не только от японской литературы Средневековья, но и от литератур других стран дальневосточного региона (Китая и Кореи). Творчество Сайкаку подорвало систему средневекового эстетического сознания и проложило путь художественному мышлению Нового времени.
ПОЭЗИЯ(Маркова В.Н., Санович В.С.)
Японская поэзия в XVII в., как это бывало и раньше в переломные эпохи, играла ведущую роль в формировании нового искусства. У нее были навыки создания эстетических систем, важных и для других видов искусства: прозы, театра и т. д. Но, главное, в эту эпоху поэзия была массовым видом искусства. Стихи читали, учили наизусть и сочиняли во всех слоях общества. Кружки любителей поэзии множились по всей стране и чутко подхватывали свежие веяния. Горожане (растущий класс буржуазии) уже в XVI в. начали диктовать свои вкусы. На авансцену вышли комические жанры поэзии. Сатира, пародия, смех – могильщики старого.
В поэзии огромным успехом пользовался жанр хайкай (острословие, шутка). Шуточные песни уже в знаменитой антологии «Кокинсю» (905 г.) были выделены в специальный раздел.
В конце хэйанской эпохи две строфы танки (трехстишие и двустишие) стали соединять в длинные цепочки. Постепенно возникли сложные правила, родилась новая сложная литературная форма – рэнга (нанизанные строфы).
Для сочинения рэнги собирался поэтический кружок, строфы слагали поочередно. Первую строфу (хокку) поручали лучшему поэту, а всего строф могло быть тридцать шесть (касэн) или сто (хякуин). Любая имела самодовлеющую ценность, но по законам сцепления все время возникали танки: каждая, кроме первой, в двух вариантах. Трехстишие для обоих вариантов одно, и поэтому в нем вскрываются возможности неоднозначного развития поэтической мысли. К нему присоединяется одно из двустиший – предшествующее или последующее.
Рэнга не поэма, а сюита с неожиданными поворотами сюжетов, словно вычерчивающих зигзаги. Жесткие правила ограничивали поэта, предписывая ему, в которой по счету строфе должен возникнуть образ луны, а в какой нельзя упоминать богов и будд и т. д. Одна тема развивалась обычно на протяжении трех строф, не более. Хокку должно быть проникнуто настроением, навеянным определенным временем года, в нем запрещена любовная тема и царствует пейзаж. Появились сборники хокку. Оно постепенно отделялось от рэнги и обрело собственную жизнь – большое событие в японской литературе. Именно хокку стало удачливым соперником танки.
После рэнги в классическом высоком стиле собравшиеся вместе поэты иной раз сочиняли ради забавы шуточную, с соблюдением, однако, всех положенных правил. Игра слов, гротеск, комические ситуации, пародии, намеки сменяли друг друга в турнире остроумия. Шуточная рэнга считалась второстепенной, но, попав в среду горожан, она переместилась с периферии в центр.
Горожанам нелегко было осваивать правила рэнги. Появились своего рода литературные цехи. Профессиональный мастер во главе группы учеников создавал свою школу с особыми приемами и техническими секретами. Эти уроки давали ему средства к жизни.
Наиболее известными в XVII в. были поэтические школы Тэймон и Данрин. Мацунага Тэйтоку (1571—1653), поэт и писатель, создатель школы Тэймон, родился в Киото. Отец его был профессиональным учителем рэнги. Тэйтоку получил прекрасное классическое образование. Он был дружен с видными учеными-филологами своего времени и, возможно, под их влиянием занялся широкой просветительской деятельностью. В своем доме он открыл школу для детей.
Сочинял Тэйтоку стихи в разных жанрах: вака (букв. японские стихи классического стиля), как их называли в отличие от стихов, написанных на китайском языке, который знали все образованные люди того времени, и кёка («безумные стихи», т. е. пародийные, комические танки).
Но особенно его прославила хайкай-но рэнга. Помимо сборника стихов, собственных и своих учеников, Тэйтоку издал в 1651 г. нормативные книги для любителей жанра хайкай: «Госан» и др. Педагогические навыки помогли ему ясно и просто объяснить каноны поэтической лексики. Он создал списки «сезонных слов». Явления природы были распределены по временам года. Луна обозначает осень: именно тогда всего прекрасней полнолуние; в других случаях дается определение: летняя луна, зимняя луна... Тэйтоку также учил поэтической эвфонии – сочетания каких слов и звуков следует избегать – и т. д.
Эти книги были самым нужным руководством для неискушенных в поэзии любителей сочинять рэнгу. Такого рода популярные пособия упрочили славу шуточной рэнги по всей стране, и в этом – главная заслуга Тэйтоку и его школы Тэймон.
Большинство стихов Тэйтоку, перегруженных каламбурами, штукарством, словесными вывертами, не пережили своего времени. Запомнились стихи более простые, изящные и легкие, например:
Кто повинен в том,
Что все люди в полдень спят?
Полная луна!
(Здесь и далее поэтические переводы В. Н. Марковой)
(Спят после праздника «любования осенней луной»).
Наиболее известным его учеником был Китамура Кигин (1624—1705) из семьи врачей. Дед и отец его увлекались рэнгой. Кигин изучал это искусство под руководством учителя из школы Мацунага Тэйтоку. В свою очередь, он стал учителем великого Басё.
Китамура Кигин, отдав в молодости дань увлечению поэзией, стал ученым-филологом. Наука оказалась главным делом его жизни и снискала ему великий почет. Кигину удалось возродить интерес к шедеврам хэйанской литературы.
И Тэйтоку, и Кигин – мастера шуточной рэнги – были людьми глубоких знаний и приобщали к ним своих наиболее талантливых последователей. Школа Тэйтоку учила кодексу сложения рэнги, изощренным приемам, но это часто вело к маньеризму, выхолащиванию чувства.
Школа Данрин («Лес проповедей» – буддийский термин в шуточном смысле) противопоставила избыточному техницизму раскованность чувства, непосредственность, мгновенные экспромты на волне вдохновения.
Основал эту школу Нисияма Соин (1605—1682), потомственный самурай. Служил он у местного феодала и вместе с ним увлекся сочинением рэнги высокого классического стиля. Он был послан своим господином учиться этому искусству в Киото. Побывал Соин и в других городах, например в Осака, где процветала шуточная рэнга.
В свои поздние годы он стал монахом секты дзэн, центр которой был в городе Нагасаки, и совершал большие путешествия по стране. Продолжая заниматься искусством хайкай-но рэнга, Соин стал признанным мастером поэзии этого жанра. У него появились талантливые ученики, среди которых особенно выделился знаменитый писатель Ихара Сайкаку. Молодые последователи-энтузиасты, окружавшие Соина, видимо, сильно на него повлияли и увлекли на путь создания нового стиля (стиля школы Данрин). Между школой Тэймон и школой Данрин разгорелись жестокие литературные споры, и примерно в 1680 г. школа Данрин одержала победу. Основная заслуга в этом принадлежала ученикам Соина.
Школа Данрин восстала против сухого академизма школы Тэймон, вымученного, старомодного острословия. Ценилась свежесть экспромта, быстрота и точная его прицельность. Состязание поэтов школы Данрин стало походить на стремительно бьющие потоки воды. За один день Ихара Сайкаку мог сочинить тысячи строф. Стихи обрели легкость, но не глубину, хотя среди них и встречались подлинные поэтические находки.
Однако Басё осуждал слишком большую поспешность и небрежность подобных сочинений. Среди современников величайшего поэта XVII в. Басё, близких ему по духу, следует особо выделить даровитого поэта Камидзима (Уэдзима) Оницура (1661—1738). Уроженец города Итами, где были очень популярны школы Тэймон и Данрин, Оницура учился поэзии у мастеров обеих школ, но в конце концов отринул обе и стал искать свой собственный путь в поэзии. Весной 1685 г. Оницура провозгласил основным принципом поэзии правду (макото): «Вне правды нет хокку». Поэт должен взглянуть на мир как бы впервые, удивленно, глазами ребенка и найти простые, естественные, первозданные слова. Басё говорил, что подлинное хокку может написать только пятилетний ребенок.
У дзэн-буддиста, которым был Оницура, непосредственное восприятие – это открытие мира в проблесках, в мгновенных прозрениях. Чем меньше слов, тем богаче подспудное чувство, тем шире круг ассоциаций.
Оницура не создал своей собственной поэтической школы и был равнодушен к сложным дефинициям, к которым прибегали эстетические системы его времени.
Вот одно из его наиболее знаменитых стихотворений, проникнутое любовью ко всему живому:
Некуда воду из чана
Выплеснуть мне теперь —
Всюду поют цикады.
По японскому обычаю поэт вечером купался в чане, наполненном очень горячей водой. Возможно, это было в саду, на вольном воздухе... Но куда выплеснуть воду, если всюду звучат голоса?
Ранний рассвет!
На концах ростков ячменя
Иней весенний...
Это лишь одна конкретная деталь, но она позволяет увидеть всю картину: едва брезжущий рассвет, зеленые ростки на черной земле и поблескивающий на них розоватыми переливами утренний иней.
Интересен и оригинален поэт Кониси Райдзан (1654—1716). Он с раннего детства изучал хайкай школы Данрин, но, как Оницура и Басё, отверг литературщину в поисках жизненной правды, простоты языка, искренности чувства.
Плотные ставни
Осенний вид не сокрыли...
Мечутся блики огня.
Старику ночью не спится, как сказано в маленьком предисловии к этому хокку. Мигающий от ветра светильник у изголовья будит печаль глубокой осени и, может быть, мысль о догорающей жизни. Одна художественная деталь, а по существу – микромир, где слиты природа и жизнь человека в едином нерасторжимом чувстве.
В эпоху Гэнроку искусство хокку достигло полной зрелости и высокого совершенства. Великий национальный поэт Басё занял в истории японской литературы столь же почетное место, как Петрарка в Италии. Он создал подлинно новую поэзию, зеркало своего времени, наделив ее немеркнущей красотой, глубиной мысли и чувства. Басё основал школу талантливых и преданных ему последователей. Согласно свидетельствам всех знавших его людей, он был человеком огромного обаяния и нравственной высоты, подлинным подвижником искусства.
В наше время стихи Басё переведены на многие языки. Исследователи скрупулезно проследили весь его нелегкий и долгий творческий путь.
Басё родился в 1644 г. в замковом городке старинной провинции Ига. Многие места в ней известны своей красотой. Отец его, из самурайского рода, был учителем каллиграфии – весьма ценимого в Японии искусства. Подлинное имя поэта – Мацуо Мунэфуса. Басё – литературный псевдоним.
С юных лет он полюбил поэзию. Тодо Ёситада, почти его ровесник, сын владельца замка Уэно, тоже увлекался поэзией хайкай. Он оказывал покровительство Басё и нередко посылал его в Киото, где Басё изучал искусство хайкай под руководством Китамура Кигина.
В 1664 г. состоялся поэтический дебют Басё: в одной из антологий были опубликованы два его стихотворения. Они малооригинальны. Басё – еще старательный ученик школы Тэймон и пишет в «забавном роде» с цитатами из старинных стихов, сниженных до пародии. Однако постижение основ сложения хайкай было первой и необходимой ступенью к будущему мастерству.
В 1666 г. Ёситада (поэтический псевдоним Сэнгин) внезапно умер. Басё потерял друга и покровителя. В княжеском замке он был больше не нужен.
Басё напечатал сборник стихотворений «Каиои» («Покров из ракушек») и с этим маленьким томиком, полный честолюбивых надежд, отправился туда, где кипела литературная жизнь. Покинув родной дом, он стал бедным горожанином.
Но в Эдо безвестному поэту трудно было добиться успеха. Он устроился на службу по ведомству водоснабжения, но вскоре оставил эту должность. Одно время думал уйти в монастырь. В 1677 г. Басё стал профессиональным учителем поэзии, но его ученики были небогаты. Лишь один из них, Сампу, сын богатого купца, смог по-настоящему помочь своему наставнику. Он подарил Басё маленький домик возле небольшого пруда, на берегу его были высажены банановые пальмы (басё). Домик стал называться «Банановой обителью» (Басё-ан). Вот тогда поэт и принял псевдоним Басё. Все его прежние поэтические псевдонимы ныне забыты.
В стихах, созданных в начале 80-х годов Басё любил рисовать свою хижину и окрестный пейзаж: маленький заглохший пруд, поросший тростником берег реки Сумида. Басё ощущал себя городским бедняком. Средством пропитания были скромные приношения учеников, порой удавалось продать каллиграфические надписи. «Горька вода из мерзлого кувшина», – писал он.
Далеко не сразу пришел Басё к мысли, что именно так должен жить настоящий поэт. Нищета стала символом духовной независимости. Басё рисует в своих стихах идеальный образ поэта-философа, равнодушного к жизненным благам. Недаром он особенно любил поэта-странника Сайгё (XII в.).
Самое трудное было найти свой путь в искусстве, создать новое, неповторимое. Прошло двадцать лет непрерывных поисков и проб, начиная от первой публикации юношеских стихов. Только к сорока годам (а в Японии это называется первой старостью) Басё создал свой знаменитый стиль сёфу (стиль Басё).
Некогда в юности, посещая Киото, Басё писал стихи под влиянием школы Тэймон, а после переезда в Эдо он сблизился с поэтами школы Данрин. Но почувствовав идейную и тематическую ограниченность обеих школ хайкай, часто превращавших поэзию в словесную игру, он в начале 80-х годов обратился к китайской поэзии танской эпохи. В ней нашел он широкую концепцию мироздания и того места, которое занимает в ней человек как поэт и мыслитель, понимание высокой миссии поэта.
Особенно ценил Басё великих поэтов Ли Бо (701—762) и Ду Фу (712—770). В одном из своих хокку он изобразил, как Ду Фу бредет по осенней дороге, «вихрь подымая своей бородой». Одна строка превращает старика-поэта в фантастически грандиозный образ.
Глубоко изучал Басё и даосских философов Лао-цзы (VI—V вв. до н. э.) и Чжуан-цзы (IV—III вв. до н. э.), насытившего даосизм поэтическими образами и притчами. Основное понятие Дао («путь» в общепринятом переводе), как сказал Чжуан-цзы, «нельзя выразить ни в словах, ни в молчании». Чжуан-цзы иронически отверг схоластическую логику, как помеху для естественной и свободной интуиции. Он не видел разницы между мудрецом и простым, невежественным человеком, в сердце которого живет ничем не замутненное Дао.
Даосизм по своему духу близок дзэн-буддизму, который немало заимствовал из него. Басё стал изучать дзэн-буддизм под руководством весьма сведущих наставников – священника Буттё и монаха Ханкая.
Учение дзэн сильно повлияло на японское искусство, в том числе и на творчество Басё. Для этого в японской национальной поэзии издавна сложились предпосылки: любовь к предельной, почти аскетической краткости, когда слова замолкают, а чувство еще говорит (ёдзё); сознание слитности человека с природой в круговороте времен года; печаль (в богатом спектре оттенков) оттого, что красота (вишневых цветов, кленовых листьев, любви и юности) так недолговечна.
У дзэн-буддистов свои чтимые наставники, монастыри и ритуалы. Согласно учению дзэн, человек может освободиться от коловращения земного бытия, приносящего страдания, через «просветление» (сатори), когда он осознает, что в его сердце живет будда. Дзэн – это и мировоззрение, и мировосприятие. К «просветлению» стараются прийти сложным путем медитаций, но сатори часто наступает мгновенно. Это и привлекало многих мирян.
У Басё есть хокку с таким предисловием: «Один мудрый монах сказал: „Учение дзэн, неверно понятое, наносит душам большие увечья“, я согласился с ним».
Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
«Вот она – наша жизнь!»
В 1680 г. Басё создал первоначальный вариант знаменитого в истории японской поэзии стихотворения:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
К работе над этим стихотворением поэт возвращался в течение нескольких лет, пока не создал окончательный вариант. Это одно говорит о том, как упорно Басё работал над каждым словом. Затянувшиеся годы поисков кончились. Басё нашел свой путь в искусстве.
Стихотворение похоже на монохромный рисунок тушью (суми-э). Ничего лишнего, все предельно просто, но при помощи нескольких деталей создана картина осени. Чувствуется отсутствие ветра, природа словно замерла в грустной неподвижности. Поэтический образ, казалось бы, чуть намечен, но обладает большой емкостью, и в то же время предельно конкретен: поэт изобразил реальный пейзаж и через него – свое душевное состояние. Не только об одиночестве ворона говорит он, но и о своем собственном.
В картинах тушью (суми-э) художник обычно оставлял возле рисунка незаполненный белый фон. В хокку воображению читателя тоже оставлен большой простор. Читатель призван к сотворчеству, к сопереживанию. Вместе с поэтом он может испытать печаль, навеянную осенней природой, или разделить с ним глубоко личное чувство тоски, может проникнуться созерцательным настроением и почувствовать себя сопричастным сокровенным тайнам природы. Хокку как бы отворяет внутреннее зрение, скрытое в сердце каждого человека, и тогда он в малом увидит великое.
Хокку принято было читать несколько раз подряд, чтобы глубоко вдуматься. Стихотворение Басё о старом вороне родит то сложное чувство (саби), которое считается одним из ключевых понятий его эстетики. Для саби характерны подмеченные острым взором художника моменты бытия, когда движение времени вдруг точно приостановилось и есть выход в бесконечность.
Еще более известно в Японии стихотворение:
Старый пруд заглох.
Прыгнула лягушка.
Слышен тихий всплеск.
(Перевод Н. И. Конрада)
Приведем текст в подлиннике и подстрочном переводе:
Фуруикэ я
Кавакадзу тобикому
Мидзу-но ото Старый пруд.
Лягушка прыгает (в воду).
Всплеск воды.
В подлиннике звуковая гармония так совершенна, что создает впечатление полной свободы, словно стихотворение сложилось само собой, а между тем это далеко не так.
Сначала была найдена главная деталь картины (стихи второй и третий), но еще отсутствовал колоритный фон. Поиски (совместные с учениками) продолжались несколько дней. Поэт Кикаку предложил первый стих: «ямабуки я» (ярко-желтые цветы, растущие на берегу), но кричаще яркий цвет разрушил бы чувство «саби».
Наконец найдены были слова «старый пруд», наиболее отвечавшие поэтическому настроению. Возле уединенной хижины царит тишина, ее нарушает внезапный всплеск, но тем самым только усиливается ощущение безмолвия, это мера тишины.
Поэтический образ Басё нельзя свести лишь к метафизическому толкованию. Хокку Басё – остановленный и закрепленный в поэзии, но вечно живущий момент бытия. Для любителя поэзии необязательно искать в каждом хокку Басё скрытый символический смысл.
Басё не создал трактатов о поэзии. Его поэтика выражена в творчестве: стихах жанра хайкай и прозе жанра хайбун (дневники, эссе). Некоторые его ученики (Кёрай, Тохо, Кёрику, Сико) записали беседы с ним; это ценный материал,
но некоторые записи неточны, другие иной раз грешат собственными произвольными толкованиями.
Мировоззрение и поэтика Басё развивались в противоречиях, меняясь по мере духовного роста поэта. Это был динамический процесс, и как не раз случалось в истории литературы, ученики не поспевали за своим учителем, привыкнув к однажды усвоенному.
Поэт Хаттори Тохо (1657—1730) написал: «Новизна – цвет поэзии. Старое не цветет, и деревья дряхлеют. Учитель изнурял себя до настоящей худобы в поисках новизны, и он дышал новизной. Он радовался всякому, кто хоть немного чуял ее и поощрял его усердие. Если не искать упорно все изменчивое, не будет новизны (атарасими). Новизна возникает, когда в поисках поэтической правды (фуга-но макото) приближаешься хоть на единый шаг к природе».
Басё любил соединять высокое с простым. Глядя, как поднялись рисовые ростки на поле, он создал хокку:
Вот исток, вот начало
Всего поэтического искусства!
Песня посадки риса.
Два основных принципа поэтики Басё в ее реконструкции – саби и каруми.
Слово «саби» не поддается буквальному переводу. Его первоначальное значение – «печаль одиночества». Красота, согласно этому принципу, должна была выражать сложное содержание в простых, строгих формах. Покой, притушенность красок, гармония, выраженная скупыми средствами, – таково искусство саби, звавшее к сосредоточенной созерцательности, к отрешению от повседневной суеты.
В последние годы жизни Басё провозгласил новый ведущий принцип поэтики – каруми (легкость). Он сказал своим ученикам: «Отныне я стремлюсь к стихам, которые были бы мелки, как река Сунагава (Песчаная река)». Слова поэта не следует понимать буквально. Поздние стихи Басё отнюдь не мелки, они говорят о простых человеческих делах и чувствах. В бытовых картинках сквозит добрый юмор, а не насмешка, теплое сочувствие к людям.
Поэзия Басё – не только лирика природы, границы ее подвижны, она вмещает в себя мир людей того времени. Главные герои его стихов – поэты, крестьяне, рыбаки, странники на дорогах...
Ученики Басё составили семь сборников стихов своего учителя и собственных: «Зимние дни» («Фую-но хи», 1684); «Весенние дни» («Хару-но хи», 1686); «Заглохшее поле» («Нодзараси», 1689) с предисловием Басё, где он указал, что именно в этом сборнике с наибольшей силой выражено чувство саби; «Тыква-горлянка» («Хисаго», 1690); «Соломенный плащ обезьяны» («Сарумино», 1691).
Памятником нового стиля (каруми) являются два последних сборника Басё: «Мешок угля» («Сумидавара», 1694) и «Соломенный плащ обезьяны, книга вторая» («Дзоку Сарумино», книга вышла уже после смерти Басё, в 1698 г.).
Поэзия Басё – летопись его жизни. Значительная часть стихотворений Басё – плоды его путевых раздумий. Многие стихи посвящены умершим друзьям. Есть стихи на случай: в похвалу гостеприимному хозяину, в знак благодарности за присланный подарок, подписи к картинам.
Зимой 1682 г. пожар уничтожил значительную часть Эдо, сгорела и «Банановая обитель» Басё. Это, как он сам говорит, дало окончательный толчок для того, чтобы отправиться странствовать. В августе 1684 г. он покинул Эдо в сопровождении одного из своих учеников, чтобы посетить свою родину, своих друзей, исторические и знаменитые своими красотами места Японии. Он шел по дорогам как посол поэзии.
Поэт-гуманист зажигал в людях любовь к поэзии и умел пробудить творческий дар даже в профессиональном нищем.
Иногда он возвращался в Эдо, где друзья отстроили его «Банановую обитель», но вскоре его вновь увлекал ветер странствий. Ехал он на коне и шел пешком в бумажной одежде бедняков, с дорожным мешком за плечами, где лежали две-три любимые поэтические антологии, свои записи и маленький гонг, в руках посох и четки, на голове большая плетеная шляпа. С виду поэт походил на нищего монаха. Во всех городах, где он останавливался, вокруг него собирались поэты.
Басё создал пять путевых дневников, написанных особой, лирической прозой в чередовании со стихами, своими и чужими: «Кости, белеющие в поле» («Нодзараси кико», 1684—1685), «Странствие в Касима» («Касима кико», 1687), «Рукопись в дорожном мешке» («Ои-но кобуми», 1687—1688), «Странствия в Сарасина» («Сарасина кико», 1688) и самый знаменитый из его дневников – «По тропинкам Севера» («Оку-но хосомити», 1689).
Стареющий поэт надеялся еще продолжить свои странствия далеко на север, где живут айну, чтобы повидать всю Японию, но смерть застала его в 1694 г. в городе Осака, где он умер, окруженный своими учениками. По обычаю они просили его сложить предсмертную песню. Басё ответил, что каждое его хокку было предсмертной песней, ибо кто знает, когда настанет последний день?
Но все же он исполнил их просьбу:
В пути я занемог,
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным лугам.
Поэзия и проза Басё открывают перед нами всю Японию того времени. Он не только любуется красотой цветущих вишен в горах, но видит по дороге картины народных бедствий.
В самом начале дневника «Кости, белеющие в поле» есть такая запись: «Возле реки Фудзи я услышал, как жалобно плачет покинутый ребенок лет трех от роду. Унесло его быстрым течением, и не было у него силы вынести натиск волн нашего бренного мира. Брошенный, он горюет о своих близких, пока еще теплится в нем жизнь, летучая как росинка. О маленький кустик хаги, нынче ли ночью ты облетишь или завтра увянешь? Проходя мимо, я бросил ребенку немного еды из своего рукава.
Грустите вы, слушая крик обезьян,
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?»
Детей в Японии бросали на дороге во время голода. Это хокку – упрек поэтам. Они испытывают элегическую грусть, почерпнутую из китайской поэзии, но глухи к страданиям людей.
Он основал школу, совершившую переворот в японской поэзии. Среди его учеников выделялся сильным и своеобразным дарованием Эномото (Такараи) Кикаку (1661—1707). Эдоский горожанин, беспечный гуляка, он воспевал улицы своего родного города. Его поэтические образы неожиданны и оригинальны:
Нищий на пути!
Летом вся его одежда —
Небо и земля.
*
Что это? Только сон?
Или вправду меня закололи?
След укуса блохи.
Хаттори Рансэцу (1654—1707) тоже нашел свой путь в поэзии, но он более верен заветам Басё.
Цветок... И еще цветок...
Так распускается слива.
Так прибывает тепло.
Мукаи Кёрай (1651—1704) не поднялся выше подражаний, но он памятен тем, что создал книгу «Кёрайсё», в которой содержатся записи собеседований Басё о поэзии с учениками его школы. В число ближайших учеников входил и Найто Дзёсо (1662—1704).
После смерти Басё школа его постепенно распалась, время ее прошло.
В XX в. хокку получило название хайку, чтобы устранить терминологическую двойственность, поскольку хокку – название первой строфы рэнги. Хайкай-но рэнга стало именоваться «рэнку». Эта удобная и ясная терминология теперь общепринята, но слово «хокку» сохранило свою историческую окраску и навечно принадлежит эпохе Басё.
ТЕАТР И ДРАМАТУРГИЯ(Маркова В.Н., Санович В.С.)
В конце XVI – начале XVII в. в Японии возникают две новые разновидности театрального искусства: театр кукол – нингё-дзёрури и театр живого актера – кабуки. Оба они находились в постоянном взаимодействии и соперничестве и с удивительной быстротой достигли в эпоху Гэнроку большой художественной высоты. Рост многолюдных городов как центров ремесла и торговли открыл для народных театров небывалые доселе перспективы. Новый театр был вызван к жизни массовым зрителем из среды горожан – купцов и ремесленников. Театр Гэнроку стал зеркалом эпохи так же, как литература и изобразительное искусство. Возник единый, сразу узнаваемый стиль не только как сумма формальных приемов, но прежде всего как выраженное языком искусства мироощущение. Тяга к действительности в самых разных ее аспектах – комически-гротескной, трагической и возвышенно-опоэтизированной – вот что двигало вперед искусство.
