Текст книги "История всемирной литературы Т.4"
Автор книги: Георгий Бердников
Жанры:
Литературоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 82 страниц)
В одно и то же время с Саибом Табризи, но только в далеком Герате, жил еще один крупный поэт – Назим Харави (1601—1671), творчество которого лишь в последние годы получило достойную его таланта оценку.
Поэтическая деятельность Назима Харави, прежде чем его приблизил к себе наместник Хорасана, протекала в городских, преимущественно ремесленных, кругах, к которым принадлежал и сам поэт, в юности занимавшийся кузнечным делом. Это во многом, по-видимому, определило сильную демократическую и вольнолюбивую направленность его поэзии. Войдя в придворную литературную среду и выполняя заказы своих покровителей, Назим, однако, никогда не смешивал себя с толпой придворных льстецов, которые, по его словам, «упорно пустословят и гарцуют на лжи». Панегирики занимают очень небольшое место в литературном наследии поэта. Основной жанр его творчества – лирика, любовная, с заметным суфийским налетом, и философско-дидактическая, которая свидетельствует о большом воздействии на него свободомыслия последователей «индийского стиля». Ряд стихов Назима указывает на его активное участие в философских дебатах, которые велись и в Герате, на переход поэта под их влиянием от традиционных мистических представлений на позиции прогрессивных деятелей литературы. «Твой дворец, о Назим, не имел опоры, разбилась дверь неверия и веры... Я становлюсь учеником искусного безумца», – так писал поэт о себе, став последователем Бабарахима Машраба, узбекского поэта, страстного проповедника передовых воззрений на мир, за что получил прозвище «безумный». Однако в «индийском стиле» Назима больше всего привлекали гуманистические и социальные мотивы, его обращенность к реальной, земной жизни. Может быть, еще и поэтому так явны демократические тенденции его творчества. Они выступают в основном в газелях. Поэт воспевает в них гордого человека, сознающего свою силу даже перед «небесными созданиями». Но таким человеком не может быть лишенный сострадания к униженным, к тем, кто в тяжелом труде «становится желтым, как соломинка». В его стихах отражена трудная жизнь бедняков в эпоху, когда в «этом мире ни одного цветущего места не осталось», когда «везде и всюду стонут обиженные судьбой». Образы Судьбы и Неба, которые обрушивают «всеразрушающие потоки» на обездоленных людей, часто встречаются в стихах Назима и символизируют хозяев жизни – носителей власти. В одной из газелей поэт прямо говорит о виновниках бедствий народа: «Тираны областей натянули луки угнетения», в другой – от увещевания: «Нужно защитить угнетенных бедами людей, задача заключается не в постройке мечетей и питейных домов» – переходит к угрозе возмездием, ибо, по мнению Назима, «уничтожение плохих людей – жизнь для хороших». Поэт не скрывает своего отношения к сильным мира сего. «Не нравятся мне короны властителей мира. Пусть лучше пепел всего света сыплется на головы свободных людей», – замечает он и говорит о «ненависти к пышным скатертям шахов», резко осуждает тех, у кого «взор прикован к богатству», в то время как «у народа завтра не будет страха даже перед адом, ибо сотни страданий он каждый миг терпит сегодня».
Значительное место в поэзии Назима занимает обличение невежественных мулл, лживых религиозных проповедников, жадных шейхов. Не стесняется он и мечеть назвать «домом шарлатанов» и дервишскую обитель – «прибежищем мошенников и лицемеров». Выпады поэта против образа жизни представителей духовенства кажутся особенно резкими на фоне его проповеди таких моральных качеств, как правдивость, милосердие, стремление к совершению добрых дел и к щедрости.
Лирические стихи Назима привлекают простотой языка и стиля, столь редкой при все возраставшей в то время усложненности изобразительных средств. Слова поэта: «Не избирай, Назим, другого пути, кроме пути ярких мыслей. Учись этому у своего острого пера», – подтверждаются всей его поэзией, насыщенной глубокими мыслями, остро реагирующей на явления современности.
Творчество Назима Харави было очень популярно и в Хорасане, и в Средней Азии. Как и поэзия Саиба Табризи, оно свидетельствует, что и в тяжелых условиях наступления феодальной реакции гуманистическая мысль продолжала жить в произведениях иранских поэтов. Лишь к началу XVIII столетия, когда Иран в результате феодальных усобиц, народных восстаний и непрерывных войн переживал глубокий экономический и политический кризис, литературная жизнь в стране почти полностью замирает.
*ГЛАВА 3.*
АФГАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (Гире Г.Ф.)
XVII век занимает особое место в истории афганского народа. Это был период, когда родоплеменные отношения у афганцев подверглись существенной ломке, значительно ускорился процесс феодализации, обострились социальные противоречия. На протяжении всего столетия афганцы продолжали томиться под гнетом иноземных правителей: на западе – шахов Ирана, на востоке – индийской империи Великих Моголов.
Недовольство народа все более усиливающейся эксплуатацией со стороны местных и чужеземных феодалов принимало активные формы и на рубеже XVI—XVII вв. вылилось в освободительную борьбу, которую возглавило религиозно оппозиционное движение рошанийцев. Движение было антифеодальным по своей направленности и отражало интересы широких масс, хотя нередко проходило под религиозными лозунгами.
Изменения в социальном укладе, вооруженные выступления крестьян против ханов и духовенства, патриотические устремления, вызревавшие в ходе борьбы с иноземными угнетателями, – все это не могло не оказывать существенного воздействия на формирование афганской литературы.
Сведения о ранних этапах истории литературы (вплоть до XV в.) чрезвычайно скупы и противоречивы. Письменные произведения на языке афганцев пушту долгое время смыкались с фольклором, чрезвычайно многообразным и специфическим, сохранившим непосредственные связи с литературой до наших дней. Наиболее достоверным среди ранних памятников письменной литературы на пушту является созданная в начале XV в. историческая хроника шейха Мали «Кадастровая книга» («Дафтар»). Однако собственно художественный опыт еще не был накоплен и развит письменной традицией афганцев. Тем более значительным представляется вклад рошанийской школы в становление своей литературы.
Вполне естественным было стремление рошанийцев привлечь на свою сторону возможно большее число соплеменников, распространить основы созданного ими учения. Идеолог рошанийского движения Баязид Ансари (1525—1581) и его последователи, восприняв пантеистические взгляды суфиев, бросили вызов господствовавшим догмам ортодоксального ислама. Они признавали равенство всех людей перед богом, отстаивали права крестьян, считали, что любой член племени, кем бы он ни был по своему социальному положению, имеет право на лучшую жизнь не в потустороннем мире, а здесь, на земле. Наряду с безусловной антифеодальной направленностью, идеи рошанийцев были проникнуты наивными иллюзиями о возможности избавления народных масс от гнета эксплуататоров при помощи некоего мессии, наделенного сверхъестественным могуществом.
Основные положения своего учения Баязид Ансари изложил в книге «Преблагая весть» («Хайр-уль-Байан»), написанной рифмованной прозой садж в своеобразной манере религиозных проповедей. Выбор саджа определялся, очевидно, не только творческими наклонностями автора, но и практическими соображениями – донести свои взгляды в такой форме, чтобы они могли быть восприняты на слух крестьянской аудиторией, для которой, естественно, недоступными были письменные произведения.
Но столь же закономерным было желание феодальной верхушки средствами литературы упрочить свои позиции в борьбе с рошанийским движением. Представитель высших клерикальных кругов Ахунд Дарвеза (1533—1638) резко осудил «еретические» взгляды рошанийцев. В книге «Сокровищница ислама» («Махзани ислам»), изобилующей злобными выпадами против Баязида Ансари, он пытался отстоять «чистоту» исламских доктрин, призывал свято чтить все предначертания Корана. Очевидно, не без влияния «Преблагой вести» Ахунд Дарвеза также избрал для своей книги форму рифмованной прозы.
В этой ожесточенной схватке враждующих между собой социальных группировок происходило формирование литературы афганцев, неизмеримо расширялись функции письменной литературы, возрастала ее общественная значимость.
Движение рошанийцев было жестоко подавлено в первой половине XVII в. силами афганских феодалов и войск Великих Моголов. С разгромом этого движения была устранена серьезная угроза крепнувшим позициям феодальных кругов. Но живучими оказались идеи рошанийцев, литературой был усвоен и развит дух свободолюбия и патриотизма, характерный для их произведений. Приверженцы рошанийского движения не только внесли в литературу демократическую струю, но и были зачинателями новых литературных стилей и жанров, используя при этом богатый творческий опыт, накопленный соседними, более развитыми литературами Востока.
Соседство афганцев с народами Ирана, Средней Азии и Индии оказало свое влияние на исторические судьбы Афганистана и способствовало тому, что афганская литература развивалась в тесном взаимодействии с литературой этих народов. Особенно ощутимым оказалось воздействие на творчество средневековых афганских поэтов и писателей огромного мира идей и образов классической фарсиязычной литературы, выработавшей в течение столетий устойчивые каноны, жанровые формы и стили.
Поэты-рошанийцы Арзани, Давлат Леванай и Мирза Ансари, внук Баязида, в поисках новых средств художественной выразительности обратились к арабо-персидской системе стихосложения аруз, восприняли и творчески перенесли на афганскую почву ее характерные метрические модели и размеры. Проникновение в афганскую литературу новых стихотворных размеров, основанных на арузе, по-видимому, встречало сопротивление со стороны тех, кто придерживался старых поэтических традиций. Давлат Леванай резко осуждал «нерадивых» и «невежественных» поэтов, которым «недоступны размер стихов, порядок слов и стройный стиль». Но уже во второй половине XVII в. такие жанры, как рубаи, кыта (араб. ката), маснави, касыда, газель, покоящиеся на метрике аруза, становятся наиболее распространенными в афганской письменной поэзии.
Воздействие творческого опыта фарсиязычной классики на афганскую литературу было столь значительным, что правомерными казались предупреждения относительно возможной нивелировки ее самобытности. Заслуга в том, что этого не случилось, что сама литература, едва вступившая в пору своего созревания, переняв и восприняв навыки художественного мастерства у иноязычной поэзии, избрала самостоятельный путь, принадлежит некоторым видным афганским поэтам XVII в., среди которых особенно выделялся Хушхаль-хан Хаттак, правитель созданного в XVI в. первого в истории афганцев удельного княжества, выдающийся поэт-классик.
Хушхаль-хан Хаттак (1613—1688) был поэтом-воином. Пером и мечом он боролся против могольского владычества. Тема освободительной борьбы занимала важное место в его творчестве. В стихах его звучал призыв к объединению афганцев. В единстве племен видел поэт реальную возможность освободиться от власти Великих Моголов и создать независимое афганское государство. Впервые в истории литературы на пушту Хушхаль увидел в раздробленных племенах единый афганский народ, связанный общностью исторического развития, единством языка и культуры.
Поэт оставил после себя огромное литературное наследие – свыше трехсот произведений самого различного содержания, широкого жанрового диапазона; они отличаются простым языком и художественной выразительностью. В разработке поэтических жанров Хушхаль был достойным продолжателем поэзии рошанийцев, хотя и резко осуждал их взгляды. Освоение новых стихотворных форм не лишало произведения Хушхаля специфического, присущего афганской литературе колорита. Использовав метрические размеры аруза, Хушхаль создал образы, понятные большинству афганцев. Новаторство поэта особенно ярко проявилось в жанре газели на пушту, где заметно тяготение автора к приемам и средствам афганской народной поэзии.
Хушхаль-хан был первым и наиболее крупным представителем светской феодальной поэзии афганцев. Значительный вклад в развитие литературы внесли его преемники. Поэтом-патриотом был его старший сын – Ашраф-хан Хиджри (1634—1694), избравший, как и отец, тернистый путь борьбы с Моголами. Незаурядным лирическим талантом обладал другой его сын, Абдулкадыр-хан (1651—1702), широко использовавший в стихах мистические образы и аллегории суфизма. Вслед за поэтами-суфиями Абдулкадыр проповедовал идею бренности человеческого существования, писал о возвышенной, «чистой» любви» к божеству. Известной поэтессой была Халима, дочь Хушхаля. Она перевела на пушту в стихах «Бустан» Саади.
Одним из самых последовательных проводников идей Хушхаль-хана в литературе на рубеже XVII—XVIII вв. был его внук Афзаль, автор известной хроники на пушту «Украшенная драгоценностями история» («Тарихи мурасса»), написанной в прозе с поэтическими фрагментами. В стихах Афзаля воплотились мечты феодальной верхушки о сильной государственной власти.
В афганской лирике конца XVII в. органично сочетались лучшие традиции фольклора и письменной литературы. Можно было бы назвать немало имен выдающихся поэтов этого периода расцвета лирики, но, очевидно, никто из них не мог бы соперничать с Абдуррахманом и Абдулхамидом, стихотворения которых вошли в золотой фонд афганской литературы. Выходцы из племени момандов, они не принадлежали к местной знати, но и не разделяли вольнодумства рошанийцев. И тот и другой, безусловно, находились под влиянием персоязычной литературы. Однако их творчество своеобычно.
Поэзия Абдуррахмана (1632—1708), пользующаяся огромной популярностью в Афганистане и в наши дни, пронизана оптимизмом и бодростью. Величайшей созидательной и жизнеутверждающей силой на земле поэт считает любовь:
Как солнцу молится земля,
Чтоб в ней проснулась сила,
Так сердце, радости моля,
Ждет своего светила...
Без солнца, скучен и угрюм,
Ждет своего светила ум.
Рахман-бабу от мрачных дум
Любовь освободила!
(Перевод А. Адалис)
Не вражда людей друг к другу и не превосходство сильных над слабыми, а «взаимная любовь определяет, – по словам Абдуррахмана, – путь людей». Он полагал, что мир создан всевышним для любви и всем смертным нужно пользоваться этим даром Аллаха. И хотя его творчество во многом пронизано суфийскими мотивами, поэт воспел в своих произведениях вполне реальные, земные чувства простых людей.
Лирические стихи Абдулхамида (1660—1732) были значительно сложнее для восприятия, их форме свойственна нарочитая утонченность. Поэт видел мир в непрерывно меняющейся игре красок с многочисленными оттенками и переливами. По Абдулхамиду, красота управляет Вселенной. Эта концепция и была положена в основу его художественного творчества поэта-лирика. Большинство его произведений, изысканных и изящных, стройных и ажурно-легких, отличается высокой поэтической техникой. Однако рассчитаны они были скорее на тонкий вкус любителей-знатоков классической поэзии, чем на читателя из народа, которому они часто были недоступны. Эта тенденция к усложнению поэтических средств и образов, проявившаяся впервые достаточно отчетливо в творчестве Абдулхамида, получила дальнейшее развитие в стихотворениях афганских поэтов XVIII в.
В сложной обстановке усиления классовой и освободительной борьбы протекало развитие литературы на пушту в XVII в. Даже Хаттакское княжество, первое у афганцев феодальное объединение, существовало под эгидой могольских властей. Возросшее самосознание народа способствовало пробуждению литературы, а затем и ее обновлению. Путь, пройденный афганской литературой в течение одного столетия, знаменовал собой важный этап в истории формирования национальной культуры афганцев.
*ГЛАВА 4.*
КУРДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (Руденко М.Б.)
Курдская литература, пожалуй, наименее изученная среди литератур Ближнего Востока. До середины прошлого столетия курдов вообще считали народом бесписьменным, не создавшим собственной национальной культуры. Между тем памятники курдской литературы имеют тысячелетнюю давность. По-видимому, в начале XI в. жил и творил курдский поэт Али Харири. Среди его преемников наиболее известными и популярными были народный певец Факи Тейран (XIV в.), поэты-лирики Мелае Джизри и Мела Бате (XV в.) и, наконец, Ахмед Хани (XVII в.) – автор знаменитой поэмы «Мам и Зин».
К началу XVI в. территория Курдистана стала ареной непрерывных войн между сефевидским Ираном и османской Турцией. Вскоре Курдистан оказался поделенным между Ираком и Турцией. Однако ни кровопролитные войны, ни направленная на подавление национальных меньшинств политика османского правительства не сломили фактической независимости курдских княжеств – эмиратов, продолжавших независимое существование. В жестокой борьбе с завоевателями курды сумели сохранить свою независимость и культуру.
Основными литературными центрами средневекового Курдистана были княжества Хеккари, Джезире, Битлис и Ардалан, а большая часть произведений курдской поэзии была создана на северном диалекте курдского языка (курманджи).
Видное место среди поэтов средневекового Курдистана занимает Селим Слеман (конец XVI – начало XVII в.), придворный поэт одного из правителей курдского княжества Хизан (на территории Турции). Поэма Селима Слемана «Юсуф и Зулейха», судя по дошедшим до нас данным, – первое произведение средневековой курдской поэзии в форме масневи (поэтическое произведение крупной формы, использующее парную рифму). Поэма содержит 1702 бейта (двустишия) и написана одним из размеров аруза – хазадж, который также впервые появляется в курдской поэзии. В основе поэмы библейско-коранический сюжет об Иосифе Прекрасном и жене Пентефрия, вдохновивший множество поэтов Ближнего Востока, Закавказья, Средней Азии и Индии. В отличие от большинства других поэтических обработок этого сюжета, в которых на первый план выдвинута любовь Юсуфа и Зулейхи, в поэме Селима Слемана не меньше внимания уделено рассказу о страданиях отца Юсуфа – Якуба, надолго разлученного с любимым сыном. Не лишено вероятности, что на поэта оказали влияние курдские фольклорные версии сказания, в котором Якуб – одна из центральных фигур. Основная идея поэмы – облагораживающая сила любви и страданий. Связь поэмы с устным народным творчеством сказалась в целом ряде фольклорных мотивов (плачи Якуба и Зулейхи, эпизод с волками, которых Якуб расспрашивает о судьбе сына, и др.). Своеобразие художественного языка и стиля Селима Слемана выразилось в частичном отказе от традиционных штампов при характеристике героев. Наряду с трагическими сценами, исполненными напряженного драматизма, поэту удались и маленькие жанровые сценки.
В это же время на другом конце Курдистана, в округе Авроман (на территории Западного Ирана), при дворе правителей независимого курдского княжества Ардалан сложился литературный центр, объединявший поэтов, писавших на диалекте гудрани. Для всех авроманских поэтов характерно увлечение пейзажной лирикой. Излюбленная тема этой лирики – описание осенней, умирающей природы, и на ее фоне – душевных переживаний и настроений лирического героя:
Увидел я сегодня раненую осень,
У нее не было ее обычной окраски из-за нанесенной ей тяжкой раны;
Я исторг пламенный вздох из сердца
И воскликнул: «О осень алая, словно дерево бакам,
Прибавь к своему цвету желтизну мою!»
(Мухаммад Али Слеман. «Раненая осень»)
Другой жанр придворной авроманской поэзии – любовная лирика, окрашенная мистицизмом. Как обычно в восточной любовно-мистической поэзии, основные образы здесь трактуются двупланово: возлюбленная символизирует бога, почитатель ее красоты – стремящегося к богу мистика, свидание с возлюбленной – слияние с божеством и т. д. Эта поэзия сложилась под сильным влиянием идей религиозной секты «людей истины», к которой принадлежало большинство поэтов Авромана.
В эпической поэзии на гурани были популярны сюжеты из цикла сказаний о подвигах иранского легендарного героя Рустама, а также из таких романических сказаний, как «Фархад и Ширин», «Барам и Голандам» и др.
Отличительная черта авроманской поэзии – при всей возвышенности ее содержания, проникнутого глубоким мистицизмом, – простота и ясность поэтического языка и стиля. Эта поэзия, так же как и ранняя иранская суфийская поэзия, адресовалась народным низам.
На той же территории Иранского Курдистана к юго-западу от озера Урмии в XVII в. сложился большой цикл исторических песен, посвященных антисефевидскому восстанию курдских племен брадаст и мукри, вспыхнувшему во времена правления шаха Аббаса. Песни рассказывают, как вождь восставших Амир-хан, прозванный Златоруким (по преданию, у него был золотой протез вместо руки, потерянной им в сражении), выстроил неприступную крепость Дымдым. К нему примкнул глава племени мукры – Абдаль-хан. На требование шаха Аббаса сдать крепость курдские вожди ответили отказом. Тогда шах Аббас с многочисленными отрядами кызылбашей осадил крепость. Осажденные стойко держались, и персидские отряды в течение двух лет не могли взять крепости. Наконец, в крепости стали иссякать запасы продовольствия и воды. Девушки и женщины, принимавшие участие в сражении, начали бросаться с крепостных стен, чтобы не стать добычей врага. Осаждавшим удалось ворваться в крепость только тогда, когда в ней уже никого не осталось в живых.
До последнего времени считалось, что сюжет этот бытует только в фольклоре, о литературной его обработке не было никаких сведений. Однако недавно была обнаружена анонимная поэма «Крепость Дымдым», представляющая собой письменное переложение сюжета. Поэма не датирована. Судя по языку и поэтической форме, ее можно отнести к XVII или началу XVIII в. Поэма написана на северном диалекте, силлаботоническим семисложником – одним из наиболее распространенных размеров народного курдского стиха. По своим размерам поэма невелика (67 четверостиший). После небольшого вступления (7 четверостиший), в котором восхваляется мученическая смерть храбрых воинов, удостоенных райского блаженства, начинается само повествование о неравном сражении между кызылбашами и осажденными курдами.
Обращает на себя внимание стремление правдиво и точно передать происходившее – никакой гиперболизации, никаких попыток наделить героев сверхчеловеческими богатырскими качествами.
Рассказ эмоционален и в то же время немногословен и суров:
Битва, смерть, сраженье,
Из крепостной стены торчат орудия,
Сыплются камни,
Летят стрелы и копья.
Головы друг другу срубают,
Кольчуги друг на друге раздирают.
..................
Трупы тысячами лежать остаются.
Наиболее патетично в поэме описание подвига курдских женщин:
Были там женщины – румяные, красивые,
Отважные и мужественные,
Нежные и храбрые.
.....................
Я проливаю о них слезы:
Такие стройные,
Выходят они из своих комнат,
Поднимают луки над головой.
Когда всех мужчин перебили и в крепости остались одни женщины, то «нечестивцы» предложили сделку:
Мы снимем осаду —
Приведите нам красивых девушек!
В ответ дочь Абдаль-хана разжигает огонь и взрывает крепость.
Во всем трагическом величии встает в поэме облик курдского народа, неподкупного и гордого даже в поражении. Поэма призывает курдов к дальнейшей, быть может, еще более тяжкой борьбе и проникнута глубокой верой в силу народа.
На XVII в. приходится творчество крупнейшего курдского поэта, гуманиста и просветителя Ахмеда Хани, с именем которого связана кодификация курдского литературного языка. Стремясь поднять «презренный» курдский язык до уровня литературного, сделать его равноправным с персидским, арабским и турецким, Ахмед Хани настойчиво пропагандировал преподавание и обучение на курдском языке. Для этой цели он составил стихотворный арабо-курдский словарь «Ноубар» («Первый плод»). Но не словарь, а знаменитая поэма «Мам и Зин», которая считается шедевром средневековой курдской поэзии, принесла ему славу и всенародное признание.
В основу своей поэмы Ахмед Хани положил популярное народное предание о трагической любви Мама и Зин, имена которых стали у курдов синонимом несчастных влюбленных. Об оригинальности и национальной самобытности сюжета поэт сам говорит во вступительных строфах поэмы:
Слова, смысл, содержание,
Слог, настроение и описание,
Сюжет, развязку и образы...
Ничего не позаимствовали мы у других поэтов.
Собрал я предания курдские...
Сюжетная линия поэмы очень проста: два побратима – Тадждин, сын военачальника, и Мам, сын придворного писца, влюбляются в двух сестер курдского эмира Зейн-эд-Дина – Сити и Зин. Тадждин и Сити получают согласие эмира на свадьбу, и судьба их складывается благополучно и счастливо, а Мам и Зин, оказавшись жертвой злобы и козней советника эмира Бекира, обречены на разлуку и страдания, которые в конце концов приводят к гибели влюбленных. На этой простой сюжетной основе Ахмед Хани создал сложнейший рисунок человеческих отношений, столкновений характеров, проявив при этом тонкое знание человеческой психологии. Поэма звучит как гимн любви, любви самоотверженной и преданной.
В отличие от утонченного эротизма персидской поэзии, Ахмед Хани воспевает целомудрие и высокую нравственность в любви. Так же, как и Шота Руставели, Ахмед Хани различает истинную любовь, порожденную родством душ, и пылкую страсть:
Влюбленный и любящий разнятся меж собой,
Одни алчут для себя удовольствия, другие – жертвуют собой,
Одни ищут милую для услады души,
Другие стремятся отдать душу ради любимой.
Любовь и страдания нераздельны, как «шипы и розы», как «клад и стерегущий его змей» – такова мысль поэта. Только выстраданное, купленное ценой великих мук чувство бессмертно.
В поэме звучит также тема преданной дружбы, связывающей двух побратимов – Мама и Тадждина, и показано столкновение долга дружбы и любви с долгом верности господину, соблюдение которой у курдов почиталось священным. Тадждин, поставленный перед необходимостью выбирать между верностью другу и эмиру, предпочитает второе, ибо нарушение долга подданного в его представлении – высшее бесчестие, которое неминуемо навлечет позор и бесславие на весь его род и племя. По-иному ведет себя герой поэмы Мам, который поставлен перед выбором: либо спасти честь и доброе имя любимой женщины, либо проявить послушание воле своего господина. Мам выбирает любимую, ибо рыцарский культ женщины для него превыше всего.
В поэме «Мам и Зим» с большим мастерством нарисованы образы отрицательных персонажей. Имя коварного советника эмира Зейн-ад-Дина – Бекира у курдов стало нарицательным как воплощение злобы, зависти и предательства. Бекир труслив, а потому осмотрителен и осторожен в выборе своей жертвы. Он предпочитает людей простосердечных и незлобивых, которые наверняка не станут мстить ему, – таких, как герой поэмы Мам.
Не менее интересна и фигура правителя Бохтана – эмира Зейн-ад-Дина. Это не могущественный, жестокий тиран, какими часто изображают восточные поэты падишахов, а пассивный и ограниченный человек, неспособный самостоятельно мыслить и действовать. Пышные восхваления высоким достоинствам эмира, «яркому светочу разума», звучат в поэме как злая и едкая ирония в сочетании с описанием пагубных последствий его поступков. Хани показывает, как трагична судьба народа, возглавляемого подобными правителями.
Правдиво и убедительно нарисованы в поэме картины жизни Курдистана того времени. Курдские племена поневоле участвуют в непрестанных военных столкновениях между Турцией и Ираном:
Стали курды мишенью для стрел рока.
Когда море персов
Приходит в волнение,
Курды заливаются кровью.
Причину бедствий своего народа Ахмед Хани усматривает в раздробленности курдских племен, в непрестанных междоусобицах и распрях между ними. Выход из создавшегося положения поэт видит в объединении курдов под властью единого государя, который воплотил бы в себе их волю к независимости и процветанию.
Ахмед Хани сумел в поэме «Мам и Зин» отразить черты людей не только современной ему эпохи, но общечеловеческие страсти и чувства. Именно в этом секрет ее неувядаемости и жизненности, именно поэтому она и современного читателя – причем, не только курда – заставляет испытывать сильные эмоции.
В курдской литературе XVII в. воплощены патриотические и просветительские идеи, в ней сложился и утвердился курдский литературный язык. XVII век следует считать веком не только формирования, но и расцвета курдской литературы, которая в XVIII в. переживает период спада, предшествующего, однако, ее новому подъему в конце XVIII – начале XIX столетия.
*ГЛАВА 5.*
АРАБСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (Фильштинский И.М.)
Еще в начале XVI в. почти вся заселенная арабами территория была завоевана турками-османами и вошла в состав Османской империи. И хотя турецкое завоевание не изменило сколько-нибудь существенно ни экономической структуры общества, ни традиционного быта арабского населения, его последствия для арабской литературы оказались весьма плачевными. Арабский язык, игравший в VIII—XII вв. столь важную роль в культурном творчестве многих народов Халифата, утрачивает свое универсальное значение и вытесняется турецким языком и в деловой переписке, и частично в науке. Отдельные арабские провинции империи все более разобщаются и начинают жить своей собственной замкнутой жизнью; прежние экономические и культурные связи рушатся, а новые создаются медленно и с большим трудом. Констатинополь – политический и культурный центр империи – притягивает к себе образованных людей из разных ее уголков, в том числе из арабских областей, тем самым обескровливая их и превращая в отсталое захолустье. Только наиболее отдаленные и труднодоступные области арабского мира (центральные части Аравии, Марокко, а во второй половине XVII в. Алжир и Йемен) не подчиняются турецкой власти и управляются собственными племенными вождями, беями и имамами.
Наиболее развитыми в культурном отношении арабскими областями империи в XVII в., как и в предшествующие века, оставались Сирия и Египет, при основных культурных центрах – Алеппо, Дамаск и Каир. Несколько обособленную жизнь вели сирийские районы с христианским населением, в большей мере, чем мусульманские области империи, связанные с Европой и вследствие этого ранее других начавшие приобщаться к европейской культуре.
Однако, несмотря на экономическую и политическую разобщенность, культура и литература арабских провинций в XVII в. по-прежнему покоятся на общей, уходящей в глубь веков традиции и остаются более или менее едиными. Самостоятельные линии культурного развития арабских провинций (Египет, Сирия, Ирак, Аравия, Северная Африка) только еще начинают намечаться.
