Текст книги "История всемирной литературы Т.4"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 82 страниц)

В самом конце XVII в. особое развитие получила жизнерадостная легкая поэзия «на случай», с элементами галантной иронии или грубоватого юмора, пользовавшаяся успехом у Карла XII и его военного окружения. Автора «легких» песен Израеля Гольдштрема (1660—1708) считают в некоторых отношениях предшественником Белльмана (см. наст. изд., т. V). София Элизабет Бреннер (1659—1730) сочиняла стихи «на случай» на разных языках, обнаружив незаурядные версификаторские способности.

Наиболее одаренным из поэтов позднего каролингского времени был Йохан Руниус (1678—1713), также писавший стихи «на случай», проявляя метрическое и стилистическое новаторство (обнаружившееся, в частности, в использовании бурлескной строфы), живость, легкость, юмор. Стихи Руниуса и Гольдштрема могут быть определены стилистически как зачатки поэзии рококо.

ФИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (Марцина И.Ю.)

В условиях шведского господства в Финляндии, когда государственным и культурным языком в стране на протяжении уже более четырех столетий был шведский, финский язык в XVII в. по-прежнему оставался языком низших, непривилегированных классов – «черни». Образованная часть финляндского общества, за исключением духовенства, особенно низшего, более всего соприкасавшегося с народными массами, не знала финского языка (со шведским языком в то время в какой-то степени могла соперничать только широко распространенная в образованных кругах латынь). В стране еще не было прочной культурной основы для широкого развития письменной финноязычной литературы, хотя существенной предпосылкой для этого явились труды основоположника финского литературного языка – епископа, главы реформации в Финляндии Микаэля Агриколы (ок. 1510—1557) и его последователей. В основу финского литературного языка М. Агрикола положил западные диалекты, главным образом туркуский, используя другие, существовавшие в то время в Финляндии наречия, а также созданные им самим словообразования.

Духовенство в лице лучших своих представителей было в то время основным проводником культуры в массы народа, и естественно, что слово, обращенное к народу, было прежде всего религиозным. Микаэль Агрикола, ученик Лютера и Меланктона, получивший образование в Виттенбергском университете, издал в 1542 г. букварь финского языка, а в 1544 г. – молитвенник, перевел на финский язык Новый Завет (1548) и другие религиозные сочинения. В стихотворных предисловиях к переводам, явившихся его оригинальными сочинениями, Агрикола наряду с религиозными вопросами затрагивает проблемы сельского труда и сельской жизни, сообщает сведения по астрономии, истории, дает медицинские советы. Он выступает как поборник просвещения народа, стремится приобщить его к культуре, к знаниям. Он старается поднять всеми доступными ему средствами уровень образованности низшего духовенства, обращаясь к духовникам с укорами в лености и невежестве. В своем предисловии к «Псалтири» (1551) Агрикола с искренним негодованием пишет: «Фи, стыдно, ведь то немногое, что написано, редко проповедуется или читается».

Значительным произведением, написанным на финском литературном языке, была «Книга виршей» (1583) ректора Туркуской школы Яакко Суомалайнена (ум. 1588), также получившего образование в Германии (в Виттенберге и Ростоке). Помимо переводов со шведского и латыни, в «Книге виршей» около десяти стихотворений было сочинено самим Суомалайненом.

Последователи Агриколы писали на финском языке проповеди и псалмы и издавали их сначала в Швеции, а затем в первой в стране типографии, открытой в 1642 г. в городе Турку, тогдашней столице Финляндии. В своих произведениях они нередко пытались осмыслить и художественно отобразить явления современной действительности. Именно у духовенства еще сохраняется в XVII в. знание финского языка, хотя в стране возникает тогда подлинный культ Швеции, вплоть до массового изменения финских фамилий на шведские. Причиной равнодушия к судьбам финского языка среди интеллигенции было великодержавное положение Швеции, влияние развитой шведской культуры, шведских школ и учреждений. Даже в университете, открытом в городе Турку, все обучение велось на шведском и латинском языках. И все же шведоязычная литература не получает в Финляндии широкого распространения. Издание ее ограничивается несколькими сотнями проповедей, а также свадебных, похоронных и прочих ритуальных песен. Наибольшей известностью среди произведений на шведском языке пользовалась в Финляндии «Рифмованная хроника узника крепости Каяни» Иоханнеса Мессениуса, изданная в Швеции.

Наиболее же значительным представителем финноязычной литературы был в этот период пробст прихода Маску Хэммингиус Хенрикки,

или Хэмминки, сын Хенрикки, умерший в 1619 г. В псаломнике, составленном Хэмминки в 1605 г., помимо переводных духовных песен, более десяти стихов написаны на финском языке самим Хэмминки. В своем стихотворном вступлении к сборнику переводов средневековых латинских песен «Piae Cantiones» (1616) Хэмминки сетует на «скудость финских слов» – неразвитость финского литературного языка, затруднявшую его работу переводчика.

Своей эрудицией выделяется Ээрикки Соролайнен (Ericuis Erici, ум 1625), епископ города Турку в 1583—1625 гг. Э. Соролайнен, завершивший свое образование в Ростоке, был автором первого оригинального сборника проповедей на финском языке (Postilla, I, 1621; II, 1625). В его обширный (2300 страниц) труд вошли проповеди, созданные на протяжении ряда лет. В них использованы иностранные источники, главным образом немецкие. Проповеди рационалистичны по духу, доходчивы по форме, изобилуют ссылками на произведения старых богословов и светских авторов, на исторические, географические и лингвистические источники. В них много собственных жизненных наблюдений автора, что сообщает «Книге проповедей» характер культурно-исторического документа, а в свое время превращало ее в источник «светских» познаний.

Знаменательным в тот период событием был коллективный перевод на финский язык Библии (1642). В основу этого труда лег перевод Библии на немецкий язык Мартина Лютера (1545). Перевод Библии как бы завершал целый период в развитии финского литературного языка. К концу же столетия в Финляндии появляются поэтические произведения на духовные и светские темы, в которых использовались традиционные стихотворные формы древних народных рун. Наиболее выдающейся среди них была поэма Маттиаса Саламниуса «Радостная песня об Иисусе» (1690), перекликавшаяся по содержанию с известными в то время в Германии и Скандинавии «Мессиадами». В «Радостной песне об Иисусе» четко, лаконично, в поэтически стремительной манере, хотя и насыщенной элементами дидактики, повествуется о рождении, жизни, гибели и воскрешении Иисуса Христа. Поэма, написанная в поэтической форме, близкой к финскому фольклору (восьмисложным четырехколенным троке), и выдержавшая шестнадцать переизданий, была исключительно популярна в народе, длинные фрагменты из нее исполнялись народными певцами на манер древних рун. Классические же размеры, например гекзаметр, хорошо известные в литературе Западной Европы, в Финляндии не получили широкого распространения, они использовались в академических кругах главным образом в торжественных случаях, для составления приветственных адресов.

Таким образом, уже в XVII в. в литературе Финляндии ощущалось влияние народной поэзии, интерес к ней, хотя изображение действительности еще облекалось по преимуществу в религиозную форму.

РАЗДЕЛ II.

-=ЛИТЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ.=-

ВВЕДЕНИЕ (Робинсон А.Н.)

К литературам Центральной и Юго-Восточной Европы XVII в., если продвигаться с севера на юг этой континентальной зоны, относятся литературы польская, чешская, словацкая, венгерская, молдавская и валашская, хорватская, сербская, словенская, болгарская, албанская и греческая. Эти литературы при всем их национальном своеобразии могут быть объединены в типологически относительно целостный литературный регион по ряду своих качественных признаков, связанных с их происхождением, с их местом в общей истории европейских литератур данного периода и в особенности с национальным, политическим, религиозным и культурным развитием тех народов, которым они принадлежали. В пределах обширной зоны определенную генетическую общность образовывали славяне западные (поляки, чехи, словаки) и южные (хорваты, словенцы, сербы, болгары), обладавшие известной близостью языков и культур. По соседству со славянами располагались венгры, молдаване и валахи, албанцы, греки, связанные с ними давними культурными отношениями. Общественное развитие всех этих народов в XVII в. характеризовалось типичными признаками феодальной формации, во многом еще сохранявшей облик Средневековья. Для XVII столетия как исторически обособленной эпохи показательно утверждение так называемого второго издания крепостного права с господством барщины (например, в Польше, в габсбургской части Венгрии) при сравнительно слабом развитии буржуазных отношений, проявлявшихся в организации ремесленных цехов, возникновении купеческих мануфактур (в Польше, Чехии, Венгрии, Дубровнике и Далмации). В XVII в. во всей этой континентальной зоне сохранялся патриархальный крестьянский быт и постепенно нарастал, особенно с середины века, упадок городов и городской культуры. Такие условия сложились не только в независимых странах и землях (Речь Посполитая, Дубровник), но и в тех, которые попали под власть Габсбургов (Чехия, Словакия, Словения, части Венгрии и Хорватии). В других странах, где полностью или частично укрепилось турецкое господство (Болгария, Сербия; части Хорватии, Далмации, Венгрии; Молдавия и Валахия, Албания, большая часть Греции), общественно-экономическое развитие замедлилось еще более.

Политическая и военная обстановка этой зоны Европы была очень переменчивой, так как здесь сталкивались интересы трех феодальных империй: начинающей уже клониться к упадку, но еще достаточно сильной Османской империи – «Блистательной Порты» – турецких султанов, Священной Римской империи австро-германских королей габсбургской династии, которая еще стремилась к расширению своих владений для создания «всехристианского» государства и, наконец, обширной восточно-христианской державы «всея Великия и Малыя и Белыя России» с царской династией Романовых, считавших себя наследниками Византии и начинавших свои первые походы на Запад.

В XVII в. в политической, национальной, культурной и литературной жизни народов этой зоны важное место продолжали занимать религиозные отношения и противоречия. Западный ареал христианства, очерченный влиянием Рима, определялся католицизмом с его в значительной мере однотипной для разных стран латинской культурой. К нему относились главным образом северные и южные пределы региона (населенные поляками, хорватами, частично чехами и словаками, албанцами), а в других странах – некоторая часть феодальной верхушки общества (у венгров). Восточный ареал христианства, исторически связанный с греко-славянским наследием, определялся православием с его разными национально-религиозными формами культуры и языка (первоначально греческого и церковнославянского). Этот тип христианства господствовал у славян восточных (русские, украинцы, белорусы) и части южных (болгары, сербы), у молдаван и валахов, греков. Ожесточенная борьба католичества и православия в тех областях, где они соприкасались, сопровождалась борьбой каждого из них порознь с теми очагами протестантизма (лютеране, кальвинисты, ариане и др.), которые в эпоху Реформации укрепились в ряде стран (у поляков, чехов, словаков, словенцев, венгров и др.), где они в определенных народных слоях приобрели характер национальных религий.

Наконец, обширный религиозный ареал составляло магометанство, ставшее государственной религией в порабощенных турками странах и насильственно подчинившее себе определенные слои южнославянских народов (в Боснии, частично в Хорватии, Болгарии), а также албанцев.

В этих сложных условиях наиболее важное значение принадлежало двум сильным, но неравноценным социально-идеологическим движениям. Это было, во-первых, настойчиво продвигавшееся на восток и юго-восток по следам некогда распространявшейся здесь Реформации новое феодально-католическое движение Контрреформации, стремившееся побороть и протестантизм, и ренессансное свободомыслие, а в некоторых случаях – воспрепятствовать и национальной самостоятельности инорелигиозных народов. Во-вторых, это было исходившее из данной зоны Европы и распространявшееся в тех же направлениях национально-освободительное движение, по идеологической форме также религиозное (в одних случаях католическое, в других – православное), направленное против турецкого владычества и магометанства. Навстречу этим основным потокам начинало двигаться течение, также национально-освободительное, обращенное против власти, либо Священной Римской империи, либо Речи Посполитой и против католицизма в целом. Это течение тоже окрашивалось в религиозные тона – протестантские (у венгров, чехов и словаков, словенцев) или православные (у украинцев и белорусов).

Значение всех этих движений весьма велико для исторического понимания тех процессов, которые протекали в литературе и искусстве. Однако научная оценка названных идеологических течений в данных странах Европы возможна лишь при условии ограниченного перенесения на эту своеобразную континентальную зону тех представлений о них, которые сложились применительно к областям их первоначального возникновения (это относится прежде всего к Реформации и Контрреформации), и внимательного рассмотрения тех изменений, которые они претерпели в новой для них социально-исторической и национальной среде.

Различные идеологические проявления Реформации оказали в свое время немаловажное влияние на литературу (например, у чехов, словаков, венгров, частично у поляков), но в целом не изменили общего типа изучаемых литератур, по-видимому, потому, что в них продолжали преобладать отечественные средневековые традиции, а буржуазная культура только зарождалась. Расцвет ренессансных литератур (в особенности у поляков, хорватов – преимущественно далматинцев, дубровчан) был связан с развитием национального самосознания и вместе с тем с латинско-католической культурой, французской или итальянской.

В этих условиях социально-идеологическая роль Контрреформации оказывалась в разных случаях неодинаковой. В период агрессивных действий Священной Римской империи или Речи Посполитой, распространявшихся все далее на восточные земли, Контрреформация была сильным оружием не только религиозного, но и социального угнетения народов, а ее проводники, иезуиты и францисканцы, активно выступали против национальных культур и литератур. Так было прежде всего в Чехии и Словакии после поражения чешских войск (Протестантской унии) в 1620 г. под Белой Горой (около Праги) имперско-баварскими войсками (Католической лиги). В отличие от ряда западноевропейских стран Контрреформация выступала здесь не столько в облике реставратора Средневековья, сколько в роли проводника германизации славянских культур. Но в Венгрии протестантизм (кальвинизм) не потерпел такого сильного поражения и еще долго оставался знаменем борьбы некоторой части дворянства и крестьянства против власти Габсбургов.

В Польше новое укрепление католицизма сопровождалось сильным церковно-идеологическим гнетом, но не было связано ни с национальным порабощением, ни с религиозным угнетением большей части населения. Если ранее польские магнаты и шляхта охотно пользовались учениями протестантов (ариане, социниане, анабаптисты) для захвата обширных земель католических монастырей и для ограничения власти собственных католических королей, то теперь многие из них стали вновь обращаться к католицизму, более полезному в деле сплочения сил для военной борьбы с турками. Кроме того, польское дворянство было традиционно связано с западноевропейской, главным образом французской, итальянской, католической культурой.

В Хорватии, стране католической и связанной с итальянской культурой, процессы Контрреформации ощущались не так сильно. Здесь они выражались в укреплении национальной религиозной жизни, которая немало способствовала объединению народных усилий для сопротивления в одних областях австрийско-германскому, а в других – турецкому гнету. Одним из примеров противоречивости судеб Контрреформации на новых землях может служить Босния, где столкнулись силы католицизма, православия и магометанства.

В первые периоды натиска Контрреформации католики жгли книги протестантов или православных, устанавливали суровую церковную цензуру, устраивали гонения на иноверное духовенство и интеллигенцию. Но, уничтожая национальную инорелигиозную письменность, они в ряде случаев распространяли католические книги на национальных языках, вводили в школах латинский язык и схоластическую образованность западного типа, сохранявшую некоторые ренессансные традиции. Схоластическое просвещение иезуитов, несомненно консервативное для развитых центров Западной Европы, оказалось в дальнейшем в некоторых частях этой зоны своеобразным стимулом культурного развития и было необходимо для преодоления средневековой отсталости. Например, в украинской и белорусской среде возникали православные школы (знаменитая Киево-Могилянская коллегия и др.), устроенные по западному схоластическому образцу, но направленные против католицизма и распространявшие далее свое влияние на культуру молдаван, валахов, затем – болгар, сербов.

Одновременно с Контрреформацией и в том же восточноевропейском направлении продолжал свое движение целый книжный поток, в составе которого вместе с богослужебной латинской книжностью продвигалась литература философская, научная, художественная. Латинский язык в эту эпоху сохранял еще значение языка школы и культуры. В православном славянском ареале, а частично и неславянском, продолжал господствовать или конфессионально функционировать язык церковнославянский, все более сближавшийся с языками ряда формирующихся славянских наций или с народными диалектами. В пределах уже устаревшего на Западе, но важного для восточных окраин Европы схоластического образования сочетались латинские, греческие и славянские элементы средневековой, ренессансной и барочной культуры.

Однако главнейшим новым течением духовно-эстетической культуры (литературы и искусства), продвигавшейся на волне Контрреформации, стало барокко. Ему было суждено в иноземной среде, во многом отличной от среды западноевропейских истоков этого течения, не только покорить умонастроения и литературные вкусы, но и приспособиться к ним.

Уже на Западе утилитарные религиозно-политические задачи Контрреформации и художественные проблемы барокко в ряде случаев оказались не идентичными. Контрреформация, при всей ее целеустремленности и силе, никак не могла повернуть колесо истории вспять. Восстанавливая авторитет папства, она не могла реставрировать Средневековье, потому что тот феодализм, которому она служила, сам уже достаточно далеко ушел и экономически, и политически, и идеологически от средневекового типа своего развития. Феодализму удалось временно восторжествовать над поднимающейся буржуазией, но только ценой неизбежного сближения с нею и восприятия ее достижений. Кроме того, феодальный строй для продления своего исторического существования стремился теперь преодолеть собственное наследие политической раздробленности и возглавить новые процессы национального формирования при помощи создания больших абсолютистских монархий и многонациональных империй.

Развивая барочные идеи и стилистические формы в борьбе с ренессансными традициями, европейские литературы также не могли восстановить свой средневековый облик целиком, да и не стремились к этому, как в свое время Ренессанс в яростной борьбе со Средневековьем не мог вернуться ни в своей идеологии, ни в творческой практике ко временам идеализированной им Античности. Кризис гуманистических взглядов и разочарование в культе человека были не в состоянии смениться культом разума, и поэтому между Ренессансом и Просвещением пролегала эпоха барокко со свойственным ей новым укреплением никогда, впрочем, не исчезавшего полностью культа бога. Это были необходимые пределы тех идеологических абстракций, от которых вообще не могло отказаться в Европе ни социальное, ни личное сознание всей феодальной формации.

Свойственные мироощущению барокко трагизм, сознание обреченности в борьбе со злом и непрочности бытия, мучительное чувство неизбывности противоречий внутреннего мира человека и неизбежности страданий, присущая стилю барокко концентрация изображений болезненных страстей и ужасов, мистических аллегорий и натуралистических деталей, изощренный эстетизм формы с его причудливой метафоричностью – все это вовсе не было типичным ни для идеологии, ни для эстетики Средневековья. Теологическое мировоззрение средневековых обществ отличалось относительно устойчивым и целостным типом идеологических понятий, для которых характерным было представление о мире и о душе как о средоточии борющихся сил бога и дьявола, Христа и Антихриста, благочестия и греха. Свойственное человеку «самовластие» обеспечивало для него, как тогда казалось, надежную возможность избрать единственно верный «путь спасения» и, следуя церковным поучениям, снискать себе «вечное блаженство». Такая дуалистическая схема сознания и такая стоявшая перед личностью проблема выбора не приобрели характера внутреннего трагического конфликта, потому что общественной мысли Средневековья далеко еще не было присуще представление об индивидуальной ценности личности. Напротив, общественная мысль исходила из того реального явления, что личность в известной степени поглощалась и унифицировалась господствующей сословно-корпоративной организацией жизни, проявляющейся в преобладании разных по социальной природе, но однотипно ориентированных по отношению к человеку ассоциаций (придворно-рыцарских, церковно-монастырских, буржуазно-цеховых, общинно-крестьянских). Именно эта социально-идеологическая ситуация Средневековья сильнее всего повлияла на облик европейских средневековых литератур, породив устойчивые литературные традиции и в значительной мере задержав развитие индивидуального творчества.

Средневековая «божественная» гармония мира обеспечивала многовековую устойчивость христианского оптимизма. Эпоха Ренессанса свела этот оптимизм с «небес» на «землю», глубоко видоизменила его природу, преодолела корпоративность и авторитарность сознания, выдвинув на первый план общественной мысли проблему личности. И этот идеологический переворот оказал огромное влияние на развитие литературы и искусства Нового времени. В то же время гуманистическое мировоззрение способствовало развитию того индивидуализма, который впоследствии оказался весьма слабой опорой для его философских и политических убеждений.

Трагизм барочного мироощущения возник на развалинах «гуманистической» гармонии Ренессанса и в борьбе с нею. Однако, ниспровергая «человека» как мерило всех вещей и снова обращаясь к привычному богу, мир барокко уже не мог отказаться от однажды достигнутого, отвечавшего исторической действительности и закрепленного в литературе представления о личности, о ее месте в «мире божьем», о ее внутренней жизни. Пессимизм и рефлексия барокко были явлением новым, не свойственным ни Ренессансу, ни Средневековью. Отныне не было уже возврата к гармонии «мира и человека», какой бы она ни была по своей идеологической природе (церковной или антицерковной), так как конфликты мира, пусть еще абстрактные, проникли в душу человека, потрясли ее и даже начали восприниматься как ее неотъемлемые свойства.

В процессе развития мирового искусства барокко знаменовало возрождение символического цикла. Но многозначные и произвольные символы барокко, существенно отличаясь от ограниченной и прямолинейной символики Средневековья, пролагали пути для эстетической индивидуализации литературного творчества.

Историческая ограниченность барокко состояла не столько в том, что оно привлекалось Контрреформацией как одно из средств идеологической борьбы и в русле этого движения отвечало задаче восстановления некоторых средневековых феодально-религиозных традиций, сколько в том, что барокко уже показало средствами искусства и литературы экстатическое противоборство душевных сил человека, но не могло еще проецировать свое трагическое мироощущение на коллизии социальной действительности и продолжало рассматривать их как «вечные» конфликты духа. И тем не менее, освободив внутренний мир личности от господства утопической гармонии (с неизбежными издержками в сторону пессимистических эмоций), барокко вступило на тот путь идеологического развития, который проходил далее через новое обожествление человеческого разума и двигался затем к новейшему реалистическому искусству со свойственным ему познанием диалектики души.

Внутренней эволюции барокко способствовало то, что это течение, развивавшееся на исторических рубежах феодальной и буржуазной формаций, исполненное противоречивых воззрений, переживаний и чувств переходной эпохи, не обладало такой идейно-эстетической цельностью, как философские и художественные явления Ренессанса или Просвещения.

В социальном плане барокко наилучшим образом отвечало воззрениям и эстетическим требованиям дворянства и церкви, хотя его общественная и религиозная аудитория оказывалась в ряде стран значительно более широкой. В качестве явления искусства барокко начинало приобретать признаки относительной идеологической самостоятельности и все дальше отходило от представлений его первоначальных социальных носителей и теоретиков. Свидетельством этого могут служить такие значительные факты, как возникновение протестантского барокко, направленного против католицизма, или проникновение барокко в различные виды народной поэзии и искусства.

Отсутствие канонической замкнутости в проблематике и стилистике, как и известная аморфность барочной образности, равноправно апеллировавшей к христианской и античной мифологии, возможность восприятия как своих, так и чужих явлений культуры – все это позволило барокко чутко реагировать на условия различной национальной, религиозной и социально-исторической среды. Оно обнаруживало способность приобретать в разных литературах различные формы художественной конкретизации и даже идейной ориентации. В этом отношении барокко отличалось большей гибкостью по сравнению с нормативными требованиями классицизма.

Такие качественные свойства барокко содержали возможности, которые способствовали его распространению с Запада на Восток Европы, усвоению и вместе с тем преобразованию его идей, форм и функций в литературах данной зоны. В этой части Европы получило опору и другое свойство барокко. Не обладая каноничностью средневековой идеологии, оно тем не менее было проникнуто религиозным духом, идеализировало средневековые традиции и стремилось преодолеть тенденции ренессансно-буржуазной индивидуализации. Эти устремления барокко соприкоснулись в Центральной и Юго-Восточной Европе с ее собственными, все еще весьма устойчивыми пережитками Средневековья. Здесь сила барокко проявилась в его способности объединить вкусы различных слоев на основе сохранившейся и вновь оживившейся тяге к авторитарности духовной жизни.

В данной области европейских литератур вследствие более медленного их развития, чем это наблюдалось в литературах западноевропейских, более длительное время удерживались не только собственные старые традиции, но и разные новые иноземные течения (разновременные в своих отечественных истоках) усваивались почти одновременно в их своеобразном объединении и сосуществовании. Движение барокко вступило здесь в ряде случаев в новое взаимодействие как с местным наследием Средневековья, так и с более или менее глубоко освоенным наследием Ренессанса, а культура Контрреформации в ряде случаев налагалась на культуру Реформации. Таковы общие типологические признаки движения барокко в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

Однако конкретные судьбы литературных движений в разных странах этой части Европы были далеко неодинаковы. Литературное развитие тех стран, которые находились в условиях турецкого порабощения, протекало замедленно и в значительной мере сосредоточивалось на поддержании собственных национально-религиозных средневековых традиций. В этих литературах культивировались летописные записи, переводные и отчасти оригинальные церковно-учительские сборники («Дамаскины» в Болгарии), жития святых, в том числе правителей государств и защитников от турок (сербское «Житие царя Уроша», 1641, и др.), гимнография, несколько позже национальная историография. Здесь увлекались переводными средневековыми повестями, такими, как «Александрия» или «Повесть о Варлааме и Иоасафе», которая в XVII в. переводилась еще в Молдавии и Валахии, а также типографски издавалась на Украине и в России. В странах, порабощенных Османской империей, национальная церковно-учительная литературная традиция (православная, католическая, протестантская) при всей ее патриархальности имела большое значение в консолидации угнетенных народов, сохранении их языка и культуры, укреплении их сил для освободительной борьбы.

В известной мере такую же национально-объединяющую роль играло религиозно-литературное творчество тех народов, которые подвергались гнету со стороны Габсбургской империи. Патриотическим характером отличалось, например, яркое религиозно-аллегорическое стихотворение чешского евангелического священника, переехавшего в Словакию, Я. Якобеуса «Народа словацкого слезы, вздохи и желания» (ок. 1645).

Литературное творчество в порабощенных странах, развиваясь на собственных старых основах, приобретало и усиливало такие темы и мотивы, которые типологически сближали его с западным течением барокко, хотя оно с ним не соприкасалось или соприкасалось незначительно. В наибольшей мере это относится к духовной поэзии. В сербской литературе, например, становятся популярными православно-церковные стихи о покаянии грешника (Евтимий Святогорец, монах Петроний, Киприан Рачанин), в которых развиваются темы непрочности судьбы, бренности земного бытия. В Албании католический епископ П. Буди пишет трагические стихи о противоборстве добра и зла в душе человека, о равенстве всех людей перед лицом смерти, о тщетности богатства и власти.

В гораздо более благоприятных условиях протекало развитие литературы тех стран, которые либо сохранили свою независимость, либо находились по отношению к султанской или императорской власти в состоянии относительно свободной вассальной зависимости.