Текст книги "История всемирной литературы Т.4"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 82 страниц)

Вранью Шельмуфского нельзя отказать в забавности, занимательности и даже некоторой привлекательности. В нем есть что-то от старинных народных сказок и побасенок о «мире наоборот» («Страна Шларафия» и др.). Вместе с тем роман Рейтера отнюдь не безобиден. Это не просто веселая шутка, это сатира на мещанина, который больше всего в жизни хочет походить на аристократа, ибо с представлением об аристократе у него связано представление о вольготной паразитической жизни и привилегированном положении. Но есть у сатиры и другая сторона. Осмеивая мещанина, лезущего в дворянство, она, так сказать, рикошетом задевает и самый мир аристократической праздности, выросшей на почве феодальной реакции. Недаром Шельмуфский грезит об этом мире в кабаке среди винных испарений. Его «великолепный» мир – это тот же кабак, где пируют, пляшут, бездельничают, бахвалятся, только покрытый блестящей позолотой. Рейтер, конечно, не посягает на мир феодальной элиты, но в романе уже появляется крамольный намек на то, что мир этот, в сущности, «мир наоборот» (если только подойти к нему с критерием «разумности»). Недаром мечтает о нем именно Шельмуфский, бездельник и обормот.

Этой антиаристократической тенденции соответствует пронизывающая роман пародийная тенденция, направленная против галантно-прециозной литературы. Посмеиваясь над неправдоподобными похождениями Шельмуфского, Рейтер намеренно сообщает им черты, заимствованные из обихода прециозного романа. По воле рассказчика действие неизменно переносится из одной страны в другую. Подобно авторам прециозного романа, Шельмуфский всегда хочет изумить читателя. Буря на море, кораблекрушение, нападение пиратов, поединки, любовные сцены, говорящие призраки, картины роскошной жизни, сладкогласные сирены, капризы фортуны, галантные письма и мадригалы, высокопарные тирады, милость монархов, чудеса храбрости, благородство и изящество, как в самом настоящем прециозном романе, уснащают страницы «Шельмуфского». Только галантно-героический элемент всегда выступает у Рейтера в комическом свете, поскольку источником его является самонадеянное вранье невежественного пропойцы.

Аристократической эстетике Второй силезской школы был нанесен чувствительный удар. Передовая Германия, весело смеясь, расставалась со вчерашними кумирами. Вновь ожили традиции шванка и даже гробианской литературы. Здравый смысл приходил на смену барочной высокопарности. Вдохновенная ложь Шельмуфского забавна потому, что, совершенно отрываясь от реальной почвы, терпела крушение от столкновения со здравым смыслом. Но сам Шельмуфский оставался храктерным, хотя, разумеется, и шаржированным воплощением весьма реальных немецких порядков. Это человек из плоти и крови. Наряду с Симплициссимусом Шельмуфский из Шельменроде прочно сохранился в памяти последующих поколений. Именно эти два персонажа немецкой литературы XVII столетия выдержали испытание временем, заняв место в галерее наиболее известных героев европейской литературы разных веков.

*ГЛАВА 10.*

ШВЕЙЦАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. (Седельник В.Д.)

ВВЕДЕНИЕ

Когда гриммельсгаузеновский Симплиций после долгих странствий по опустошенной Тридцатилетней войной, одичавшей Германии забрел в Швейцарию, эта маленькая страна показалась ему земным раем: «Там живут, не ведая страха перед неприятелем, опасения грабежа и заботы лишиться своего добра, здравия, а то и самой жизни; всяк живет беспечно среди своих смоковниц и виноградников и, ежели сравнить с другими немецкими землями, в полном довольстве и радости...».

Действительно, политика нейтралитета в Тридцатилетней войне, ставшая с тех пор традиционной, уберегла конфедерацию от военных разрушений и даже в известной мере способствовала ее экономическому развитию. Но в целом это развитие проходило на протяжении XVII в. крайне замедленно. Находясь в центре Европы, Швейцария в то же время оказалась в стороне от основных центров капиталистического развития. Борясь против централизации, по словам Ф. Энгельса, «с чисто животным упрямством она отстаивала свою оторванность от всего остального мира, свои местные нравы, моды, предрассудки, всю свою местную ограниченность и замкнутость» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 355).

Хотя Швейцария обрела самостоятельность и полностью отделилась от Германии, внутри страны не было единства. Старые договоры потеряли силу и были забыты. Кантоны враждовали друг с другом; горожане враждовали с крестьянами; католики вели непримиримую религиозную войну с протестантами. Щупальца иезуитского ордена постепенно охватывали многие жизненно важные центры страны.

Гнет светских властей ни в чем не уступал засилью церкви. Управление страной сосредоточилось в руках немногих патрицианских семей, государственные должности передавались от отца к сыну. В Берне, например, властвовало восемьдесят семей, в Базеле в 1666 г. все важнейшие посты занимали члены семьи Буркхардт. Демократия стала пустым звуком. Патрициат достиг почти княжеской власти и требовал соответственно княжеских почестей и беспрекословного повиновения от народа.

В стране, раздираемой междоусобицами и религиозными противоречиями, не затихала социальная борьба. Обездоленные и бесправные крестьяне не раз восставали против городов и патрициата. В 1653 г. разразилась мощная крестьянская война (Базель, Люцерн, Берн, Цюрих). Но патрициат и богатое бюргерство многих кантонов объединились перед лицом опасности, разбили разрозненные крестьянские отряды и жестоко расправились с зачинщиками. Городское управление, отбросив демократические традиции, принимало все более олигархический характер. Служба в наемнических войсках тяжелым бременем ложилась на плечи народа, правители которого не гнушались принимать подачки от иностранных государств. Особенно много за пушечное мясо платил французский король. Вообще влияние Франции на Швейцарию в XVII в. необычайно возросло. В реформированной Романдии оседали гонимые католиками гугеноты. Патрициат немецкоязычных кантонов говорил и писал по-французски. Приток свежих сил из Германии сократился до предела. Если раньше Эразм, Мурнер, Бирк, Пелликан направлялись в города немецкой Швейцарии и развивали гуманистическую деятельность, то в XVII в. лишь иезуиты пользовались свободой въезда в Швейцарию.

И все же, несмотря на религиозные распри, кантональный партикуляризм и языковую раздробленность, в Швейцарии и в XVII в. существовали центростремительные силы, которые удерживали пестрый конгломерат маленьких «республик» в рамках единого государственного образования. У конфедерации в XVII в. уже были свои традиции, своя судьба, свои особенности государственного устройства и общественной жизни. Не удивительно поэтому, что и литература немецкой и романдской Швейцарии, при всех связях с родственными культурами, не «вписывается» в литературные процессы Германии или Франции эпохи абсолютизма. У нее своя специфика, свое лицо, своя проблематика, общая – с некоторыми модификациями – для всех языковых зон Швейцарии (литературы на итальянском и ретороманском языках, теснейшим образом связанные с традициями религиозного проповедничества, не выдвинули в XVII в. сколько-нибудь заметных явлений и поэтому здесь не рассматриваются).

В литературной жизни Швейцарии XVII в. наблюдается заметный спад. Творческая активность масс, столь бурная в предыдущую эпоху, угасла; наступила пора тяжеловесной, в большинстве своем подражательной словесности, лишенной больших идей и значительных национальных задач, застывшей в гипнотическом оцепенении. Классицизм не находил почвы для развития; импульсы искусства европейского барокко с трудом пробивали толщу гельветской инертности. Литература была достойным отражением швейцарской действительности. В «демократической» республике нормой было не только социально-политическое, но и духовное подчинение. Жестокая цензура подавляла любой намек на необходимость изменения существующих порядков, свободомыслие не допускалось даже в виде исключения, любое отступление от установившихся канонов и идеологических штампов клеймилось как ересь и строго наказывалось. Атмосфера пуританской строгости, нравственной аскезы, всевозможных предписаний и запретов в одинаковой степени царила как в городе Цвингли, так и в городе Кальвина. Лишь ближе к концу века, в 80-е годы, в духовной жизни намечаются первые проблески интеллектуального пробуждения, появляются первые предвестники приближающейся эпохи Просвещения.

ЛИТЕРАТУРА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

XVII век в романдской литературе называют «столетием эпигонов». На фоне материального благополучия духовное запустение производит особенно удручающее впечатление. Литераторы укрываются от живой жизни за стенами церквей и монастырей. Теологические контроверзы полностью поглощают умы последователей Кальвина, Вире и де Беза. Даже в Женеве, бурлившей в эпоху Реформации, воцаряется интеллектуальный застой. Правда, в начале столетия сонное царство еще тревожил Агриппа д’Обинье (1552—1630), выходец из Франции, в юности проведший несколько лет в Женеве, а в конце жизни снова вернувшийся сюда, «чтобы найти приют для старости и изголовье для смерти». Жизнь в городе Кальвина наложила отпечаток на творчество поэта. Это поэзия гугенотская, агрессивная, пронизанная трепетом священного негодования, рожденная на полях кровавых религиозных битв предыдущей эпохи. Живое воображение француза д’Обинье трансформировано кальвинизмом, поставлено на службу делу протестантизма.

В Швейцарии, где д’Обинье прожил последние десять лет своей жизни, с 1620 по 1630 г., он закончил работу над романом «Приключения барона Фенеста» (1617, полн. изд. 1630). Это сатирический диалог, в котором самодовольству придворного выскочки противопоставлялось достоинство истинного дворянина-протестанта, дворянина старого типа, связанного с землей, корнями уходящего в прошлое своей страны. Однако в благонравно-ханжеской Женеве острое перо неистового гугенота чуть было не сыграло с ним злой шутки: четвертая часть романа, пестревшая не совсем пристойными для пуританского уха анекдотами, не понравилась «отцам» города. Памфлет, направленный против римской церкви, был найден в колыбели кальвинизма богохульным и нечестивым. Лишь смерть избавила беспокойного поэта от необходимости предстать перед судом старейшин. Как и остальные города федерации, Женева не терпела своеволия и была полна решимости покончить с ним, откуда бы оно ни исходило.

На протяжении более чем столетия литературная жизнь Женевы питалась почти исключительно из одного патриотического источника, так называемой «Эскалады». Под этим названием описываются события памятной ночи 21 декабря 1602 г., когда была отбита внезапная атака савойцев на Женеву. «Чудесное избавление» города стало темой множества сочинений на латинском и французском языках, а также на местном диалекте. «Эскаладе» посвящали свои гимны Теодор де Без и Агриппа д’Обинье; одна из народных песен об этом примечательном событии стала «национальным» гимном Женевской республики. А выходец из Парижа Самюэль Шаппюзо (род. 1625), осевший под конец жизни в городе Кальвина, сочинил длинную драму «Освобожденная Женева» (1662), намереваясь приурочить ее постановку к шестидесятилетнему юбилею «Эскалады». Однако совет города, боясь обидеть савойцев, запретил постановку и распространение пьесы. С. Шаппюзо, не пожелавший выполнить предписаний совета, вынужден был покинуть страну.

Начиная с 1634 г. ректор Женевской Академии Фредерик Шпангейм стал издавать «Меркюр сюисс» – журнал серьезный и солидный, не оставлявший без внимания ни одно сколько-нибудь значительное событие в жизни Швейцарии. Почти во всех работах, опубликованных в этом издании, чувствуется влияние так называемого «стиля беженцев», стиля гугенотских колоний и реформированных швейцарских кругов. Реформация, как известно, раскрепостила народный язык, впустила его в храмы, на церковные кафедры, в науку и литературу, но потом в соответствии с эволюцией кальвинизма вытеснила из него все живое и свежее, сделала его сухим, стерильным и бесцветным. Старомодные выражения, устаревшие термины, бедный, предельно выхолощенный словарь, тяжелый, неправильный синтаксис, перегруженные шероховатые фразы – все это придавало писателям-«беженцам» тяжеловесную оригинальность. Этот стиль на долгие годы стал стилем самих швейцарцев.

Первый оригинальный роман на французском языке в Швейцарии XVII в. был опубликован только в 1680 г. Его написал женевец Жедеон Флурнуа (ум. 1693). Роман назывался «Беседы путешественников по морю» и был посвящен религиозной тематике. На корабле, идущем из Амстердама в Гамбург, собирается компания путешественников. Молодая девушка, сторонница Реформации, рассказывает историю своей жизни. История эта должна доказать правоту Женевы в ее борьбе против Рима. Мадемуазель де Сен-Фаль жила в родительском поместье. Она и мать были рьяными приверженцами католицизма, отец и сын – страстными протестантами. Перед женитьбой родители поклялись всеми способами избегать разговоров о религии. Но вот подросли дети, тоже принадлежавшие к разным вероисповеданиям. В религиозных дискуссиях всегда побеждает сын-протестант. В конце концов, воспитателя дочери, патера Матье, прогоняют из дому, и в поместье начинает безраздельно царствовать Кальвин.

В романе Флурнуа, несмотря на композиционную растянутость, есть страницы сильные, написанные человеком страстным и убежденным. Это одно из самых удачных литературных произведений протестантизма в романдской Швейцарии.

Ближе к концу века дают о себе знать первые, пока еще робкие импульсы «интеллектуального пробуждения» во франкоязычной Швейцарии, причем исходят они из самого же протестантского лагеря.

Затхлую атмосферу Женевы несколько освежил Ж. А. Турреттини (1671—1738), теолог, но человек независимых суждений, скептически относившийся к конфессиональному фанатизму и несколько расшатавший закосневший свод кальвиновских догматов. В Невшателе в том же направлении работал теолог Ж. Ф. Остервальд (1653—1747), сделавший новый, значительно более удачный перевод Библии на французский язык. Невшатель дал и «светского» писателя – историка и государственного деятеля Ж. де Монмоллина (1628—1703). Его «Мемуары», написанные великолепным языком, отличаются меткостью наблюдений, богатством остроумно-язвительных характеристик и выделяются на общем фоне швейцарской литературы XVII в. Но книга невшательского канцлера впервые увидела свет только в 1831 г., спустя полтора столетия после ее создания, и действенной роли для своего времени сыграть не могла.

ЛИТЕРАТУРА НА НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

В отличие от Германии, где Тридцатилетняя война смела с лица земли театральные подмостки, в немецкой Швейцарии драматические представления продолжали оставаться любимым народным развлечением. Но драматургия, как и вся литература XVII в., переживает упадок. Народная драма Реформации, лишившаяся жизненного содержания еще во второй половине XVI в., вырождается и отмирает. Сигналом к окончательному запрещению некогда столь популярной в реформированных кантонах библейской драмы послужила брошюра влиятельного цюрихского церковника И. Я. Брейтингера «Размышления о комедиях» (1624), в которой спектакли на библейские сюжеты были признаны богохульными и запрещены. Культивирование религиозной драмы, таким образом, было почти целиком предоставлено католикам. Репертуары «театров» Эйнзидельна, Люцерна, Золотурна, Фрейбурга и других католических городов заполнялись многословными притчами-аллегориями и кровавыми мистериями о великомучениках. Интерес к представлениям заметно упал. Этим сразу же воспользовались с присущим им рвением иезуиты, способствовавшие оживлению театральной жизни в городах немецкой Швейцарии. Основное внимание иезуиты обращали не на текст пьесы, а на ее сценическое воплощение, призванное произвести впечатление на зрителей, подчеркнуть могущество христианской веры, воспитать прихожан, особенно молодых, в духе воинствующей религиозности. Для иезуитской идеологии было характерно требование отказа от понятия родины во имя служения церкви. Не отрицая значительности вклада иезуитского театра в обогащение художественного арсенала искусства барокко, следует все же отметить, что его «наднациональный» дух имел мало общего с историческими задачами, стоявшими перед швейцарским народом.

Выродилась и популярная раньше католическая «игра о страстях христовых»: на сцене теперь всегда присутствовал человек в черной сутане, заполнявший промежутки между актами длинными проповедями-комментариями. Из драматургов-католиков можно назвать Мариана Рота (1597—1663), воспитанника иезуитского ордена, в зрелые годы отошедшего от него. Роту был чужд духовный космополитизм иезуитов, он писал свои драмы на швейцарском диалекте.

Светская, бюргерская драма в XVII в. питалась в основном историческими сюжетами. Она непомерно разрослась – представление длилось по нескольку дней кряду. Лишенная внутреннего драматизма, драма эта превратилась в историческую хронику с поучительной тенденцией. В условиях политической раздробленности Швейцарии драматурги обращались к героическому прошлому, с гордостью рассказывали о подвигах предков, об их стремлении к объединению своей страны. Об этом, например, говорится в драме И. Шнейдера (ум. 1659) «Комедия о раздорах и единстве», поставленной силами учащихся в 1631 г.

Лучшим швейцарским драматургом XVII в. был Есуа Веттер из Сен-Галлена (1622—1656), оставивший две исторические драмы – «Карл Бургундский» (1653) и «Достопримечательная битва Горациев и Куриациев» (1654). Веттеру чужд библейский материал. Его сочинения хорошо скомпонованы, написаны литературным, без диалектальных примесей языком, в них соблюдено единство места и времени, чувствуется внутреннее напряжение. Но им все же недостает драматического действия, они тяготеют к рассказу о хронологически нанизанных друг на друга событиях.

Е. Веттер был патриотически настроен и не упускал возможности сказать похвальное слово общественному строю конфедерации, ее историческим традициям, обычаям и нравам, знаменитым людям. Эпигон Веттера И. К. Вейсенбах из Цуга (1638—1678), автор многословной аллегории о переменчивой судьбе «девы Гельвеции», на службу патриотической идее уже ставит новые для Швейцарии художественные средства, связанные с воздействием европейского барокко: расцвеченный образами язык, красочность сценического оформления, вставные музыкальные номера. На развалинах народной драмы XVI в. рождается новый жанр – бюргерская развлекательная комедия.

На фоне запустения драматической литературы выделяется поэзия. Еще на пороге столетия, в 1606 г., появилась объемистая аллегорическая поэма бернского священника Г. Р. Ребмана (1566—1605) «Застольная беседа двух гор», предвосхитившая в известной мере поэму просветителя А. Галлера «Альпы». Дидактическое сочинение Ребмана – целая энциклопедия знаний, изложенная в форме беседы двух гор – Штокгорна и Низена. Первая часть представляет собой опыт рифмованной космографии; во второй идет речь о горах, об их возникновении, об их фауне и флоре. Перечисляются важнейшие горы Европы, Азии, Африки и Америки, но главное внимание уделяется швейцарским Альпам. Поэма Ребмана – характерный образец широко распространенной в бюргерских кругах прикладной поэзии. В тяжеловесности стиля, аморфности композиции, нравоучительной серьезности изложения, подчеркнутом рационализме прослеживается своеобразное преломление на местный, швейцарский лад некоторых мотивов, характерных для литературы европейского барокко.

Поэма Ребмана, написанная традиционным четырехстопником, появилась еще до реформы немецкого стихосложения, проведенной Мартином Опицом. Если швейцарскую драматургию эта реформа почти не затронула (даже чуткий к модным веяниям И. К. Вейсенбах не смог отказаться от испытанного четырехстопника), то в лирике она успешно привилась благодаря цюрихскому священнику И. В. Зимлеру (1605—1672). Следуя примеру М. Опица, он сочетал полезное с приятным – поучительность с благозвучием. Выступая ревнителем строгости нравов, Зимлер возражал против использования в поэзии античных мифологических мотивов. Венеры и купидоны, по его мнению, оскорбляют благочестивость христианина. В 1648 г. вышли из печати «Немецкие стихотворения» Зимлера, выдержавшие четыре издания. Сборник включает в себя переработки псалмов Давида, стихи на разные случаи бюргерской жизни, оды и эпиграммы, пейзажные зарисовки. В отличие от тяжеловесных духовных песен, стихотворения Зимлера на светские темы отличаются свежестью мироощущения, простотой и развитым чувством формы. Зимлер свободно пользуется такими сложными поэтическими формами, как рондо, триолет, сонет, и разнообразит стихотворные размеры. Другие цюрихские поэты того времени – И. Я. Бодмер (1617—1676), И. У. Баховен (1643—1700) – не поднимаются до уровня Зимлера.

Примерно к середине столетия на первый план в швейцарской поэзии выдвинулась эпиграмма. Это, как правило, не сатира на общественные противоречия, а скорее зарифмованная сентенция, анекдот, в котором основное значение имеет краткость и точность заключительных строк. Толчок к развитию этой в общем довольно беззубой эпиграмматики в Швейцарии был дан извне, из Германии, где этот жанр культивировали М. Опиц, Г. Р. Векерлин, И. Рист.

В 1638 г. появился первый сборник знаменитого немецкого мастера эпиграммы Ф. Логау. Были и французские влияния: в 1642 г. бернец А. Штеттлер (род. 1587) перевел сто двадцать шесть эпиграмм Пибрака (Ги де Фора). Самым значительным швейцарским поэтом-эпиграммистом был, несомненно, Иоганес Гроб из Тоггенбурга (1643—1697). И. Гроб принадлежал к богатой семье, учился в Цюрихе, служил в Дрездене, в лейб-гвардии курфюрста Саксонского, бывал в Лондоне, Гамбурге, Париже, в Голландии. Возвратясь из дальних странствий на родину, он занялся торговлей, а в свободное время писал стихи, преимущественно эпиграммы. Первый сборник – «Опыты» – вышел в 1678 г., второй – «Поэтическая роща» – появился под псевдонимом Рейнхольд фон Фрейенталь только три года спустя после смерти поэта, в 1700 г.

И. Гроб был человеком мужественным и независимым, далеким от мрачной религиозной мистики и засилья догматических запретов. Эпиграмма как нельзя лучше соответствовала складу его характера. И. Гроб – не эпигон, хотя и учился у своих немецких современников – Мошероша, Гриммельсгаузена, Логау. Природная наблюдательность и обостренное чувство справедливости позволяли ему находить многочисленные объекты для сатиры в окружающей жизни. Эпиграмматическое наследие И. Гроба можно разделить на две группы. Эпиграммы первой группы направлены против человеческих слабостей и пороков вообще – лени, тщеславия, глупости и т. д.; в эпиграммах второй группы осмеиваются пороки общества – военное наемничество, нетерпимость духовенства, развращенность патрициата, погоня за французскими модами и т. д. В сочинениях И. Гроба отчетливо ощущается его швейцарское происхождение. Республиканский дух поэта противится любому гнету, в том числе и гнету правил поэтики. Обращаясь к одному из немецких «поэтических законодателей», он восклицал:

Ты учишь, как стихи искусно сочинять И своду правил дух поэта подчинять,

Но со свободой я так просто не расстанусь,

Швейцарцем я рожден и им всегда останусь.

Как стихотворец И. Гроб стоит в одном ряду с лучшими немецкоязычными поэтами своего времени. Его эпиграммы – наиболее самобытное явление в швейцарской литературе XVII в.

Небогато представлена швейцарская литература XVII в. прозаическими произведениями. Здесь можно отметить лишь появившуюся в 1658 г. сатиру «Гевтелия» (анаграмма от «Гельвеция»). В ней повествуется о том, как ученый из Пфальца, не выдержав тягот жизни на немецкой земле, решает отправиться в «свободную и мирную» Швейцарию. Разговоры ученого со своими спутниками и со швейцарцами и составляют содержание книги.

«Гевтелия» появилась анонимно. Автора с уверенностью установить невозможно, хотя, вернее всего, им был Якоб Грависсет (1598—1658), эмигрировавший в Берн из Пфальца. Книга вышла в год его смерти. В Берне ее восприняли как памфлет, сразу же запретили и стали разыскивать автора, чтобы предать его суду. Розыски, однако, ни к чему не привели. Проблема авторства «Гевтелии» продолжает оставаться открытой и в наши дни, хотя причастность к ней Я. Грависсета – в качестве соавтора или переводчика – вряд ли может вызвать сомнения.

В «Гевтелии» были осмеяны прогнившая юриспруденция, жадность, взяточничество, коррупция, процветавшие в государственных учреждениях и среди ландфогтов, роскошь патрицианства и убожество так называемых «подвластных» кантонов, духовное оцепенение конфедератов, плохое воспитание молодежи, нетерпимость и догматизм церкви, причем как протестантской, так и католической, разгул суеверия, охота за «ведьмами», короче, вся жизнь тогдашней Швейцарии сверху донизу. Острая наблюдательность, энциклопедизм знаний, склонность к латинским терминам, зависимость как от традиций античности и Возрождения, так и от барочной сатиры, внимание к детали, иногда пикантной, чувство юмора – все это выдает в авторе «Гевтелии» человека всесторонне образованного, хорошо знавшего швейцарскую жизнь. Хотя он и критиковал гельветские порядки с позиций аристократа, все же для своего времени был человеком во всех отношениях передовым. Иезуитов считал врагами отечества, требовал реформы в области юриспруденции, устранения городских привилегий, утверждал необходимость унификации денег, мер веса, длины и т. д. Особенно резко отзывается он о Базеле (в книге этот город фигурирует под именем Зибилакополис; собственные имена в «Гевтелии» лишь слегка замаскированы, и их легко расшифровать).

Есть в Швейцарии XVII в. свой представитель и в области литературной критики – цюрихский священник Г. Хейдеггер (1666—1711), которого называли в свое время «швейцарским Свифтом». В истории литературы он прославился как противник широко распространившегося в конце столетия галантного романа. В своей работе «Беседы о так называемых романах» (1698) он обрушивается на авторов галантных романов, среди которых, впрочем, не было ни одного швейцарца. Хейдеггер осуждает галантный роман не с эстетической точки зрения, а с пуритански-ханжеских позиций протестантского священника. Он не критикует, а проклинает, предает анафеме; ненависть к галантному роману доходит у Хейдеггера до фанатизма. Однако при всей ограниченности морализаторских критериев автора «Бесед...» его критические замечания в адрес галантного романа часто оказывались справедливыми. В известном смысле Хейдеггер явился предшественником Бодмера и Брейтингера (не случайно Бодмер издал в 1712 г. сборник критических статей Хейдеггера со своим предисловием).

XVII век начался отходом немецкоязычной Швейцарии от Германии и ее сближением с Францией. Но уже со второй половины столетия под влиянием событий в Европе стали раздаваться голоса, напоминавшие об опасностях, которые несет с собой для «свободных и гордых» швейцарцев альянс с абсолютистской Францией. Наиболее полно выразил антифранцузские настроения бернский аристократ Беат фон Муральт (1665—1749), первый швейцарец, близкий по духу деятелям Просвещения (о нем с уважением отзывались Вольтер и Руссо). Муральт был наемным офицером во Франции, некоторое время провел в Англии. Вернувшись в Берн, он сблизился с сектой пиетистов, преследуемой Советом города. Свои взгляды Муральт изложил в написанных на французском языке «Письмах об англичанах и французах» (1694—1695, опубликованы только в 1722 г.). В своем сочинении, созданном значительно раньше «Персидских писем» Монтескье и «Английских писем» Вольтера, Муральт задался целью провести сравнение между англичанами и французами. Он исследует все области жизни: политику, экономику, право, социальные классы, искусство, науку, религию и т. д. И везде в более выгодном свете предстают англичане. Предвосхищая Руссо, Муральт прославляет «естественного» человека, которого он находит в Англии и который напоминает ему древнего швейцарца, свободного от пороков цивилизации.

Полемические выпады Беата фон Муральта против Франции предвосхитили и в известной мере подготовили сатирические мотивы в творчестве другого бернского патриция, Альбрехта фон Галлера, знаменитого швейцарского ученого и писателя эпохи Просвещения.

*ГЛАВА 11.*

СКАНДИНАВСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ. (Мелетинский Е.М.)

ДАТСКАЯ, НОРВЕЖСКАЯ И ИСЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРЫ

В Дании в XVII в., так же как и в некоторых других странах, происходит становление абсолютизма. Еще в последней трети XVI в. в послереформационный период было достигнуто известное равновесие социальных сил под эгидой королевской власти, но сама власть была ограничена аристократическим государственным советом (риксродом).

Кристиан IV (1588—1648) в начале XVII в. добился успехов в «торговых войнах» за Балтику, основал датские колонии в Индии и Вест-Индии, при нем появились первые централизованные мануфактуры, которые с самого начала были королевскими предприятиями.

Неудачное участие Дании в Тридцатилетней войне и в войне со Швецией (1657—1660), последовавшие затем экономические затруднения и вспышка оппозиции духовенства и крестьянства привели к новым социальным конфликтам. В 1660 г. Дания была официально объявлена наследственной монархией, а в 1665 г. в стране окончательно утвердился абсолютизм (при Фредерике III; еще больше он укрепился при Кристиане V).

Датская литература XVII в. продолжала традиции, сложившиеся в конце XVI в., и была по-прежнему ориентирована на немецкие, отчасти голландские и французские образцы. «Ученая» литература почти целиком и частично поэзия создавались на латинском языке. Социальная база датской литературы в XVII в. была очень узкой, ограничивалась духовенством и немногочисленными представителями образованного дворянства. Были оставлены попытки непосредственного обращения к народу на родном языке, которые предпринимались в эпоху Реформации. Пропагандистская и полемическая литература уступила место, с одной стороны, ученым исследованиям, а с другой – изощренной по форме поэзии Позднего Ренессанса и барокко.

Период, включающий последнюю треть XVI и XVII в., иногда называют «ученым веком». Действительно, в это время в Дании выдвинулась целая плеяда выдающихся ученых. Кроме знаменитого астронома Тихо Браге, деятельность которого развивалась в конце XVI в., можно назвать его ученика Кристиана Донгберга, врача и физика Каспара Бартолина и его сына – анатома Томаса Бартолина, открывшего лимфатическую систему, физика Оле Рёмера, занимавшегося вычислением скорости света, химика Оле Борха, анатома Нильса Стенсена и др. В гуманитарной области дело А. С. Веделя (издавшего в 1575 г. «Деяния датчан» Саксона Грамматика, а в 1591 г. – собрание средневековых народных песен) продолжали в XVII в. историки Арильд Гунтфельд, Клаус Лискандер, археолог и филолог Оле Ворм, филологи Эрик Понтоппидан, Педер Сюв, М. Мор и др.