Текст книги "Искатели приключений"

Автор книги: Гарольд Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 55 страниц)

18

Президент молча слушал, что я говорил ему в телефонную трубку о встрече с доктором Гуайаносом. Я перечислял условия, которые тот выдвинул, в том числе и последнее, о независимых наблюдателях. После короткой паузы в трубке раздался рев:

– Сукин сын! Ему осталось только попросить меня, чтобы я отдал ему свой голос! Я принужденно рассмеялся.

– У меня такое ощущение, что он так и сделал бы, если бы считал, что получит его.

– Ну, что скажешь? Если я соглашусь на эти пункты, он вернется?

– Думаю, да.

– Мне это не нравится. Согласиться на присутствие независимых наблюдателей – то же самое, что признать собственную не правоту.

– Какая разница? – спросил я. – Вы же не предполагаете, что выиграет он, не так ли? Ваша победа сделает абсолютно очевидным тот факт, что большинство населения верит именно вам.

– Что правда, то правда. Хорошо, я согласен с его условиями, добавлю только одно свое. К нему оно не имеет никакого отношения – оно касается тебя.

– Слушаю вас.

– На выборах ты будешь рядом со мной – как мой кандидат в вице-президенты. Я долго размышлял об этом. Я не вечен. А мне нужно быть уверенным в том, что правительство останется в хороших руках.

Такого поворота я не ожидал. Мне не оставалось ничего другого, как с неохотой признать в душе, что старик загнал меня в угол. Если я действительно верил во все то, что говорил, я должен был быть рядом с ним. Сделай я так – и на моей фигуре можно поставить крест как на возможном кандидате от оппозиции.

– Чего ты колеблешься? – резким голосом спросил президент.

– Я поражен, это такая честь для меня. А вы уверены, что поступаете правильно? Я могу явиться помехой для вас. Дома я очень многим не по вкусу.

Я не стал приводить причины этого – президент знал их не хуже меня. Церковь, к примеру. И воскресенья не проходило без того, чтобы с одной или с другой кафедры меня не проклинали как распутника и гуляку.

– Если меня это не волнует, то чего волноваться тебе? – спросил президент.

– Ваше превосходительство, для меня большая радость и честь принять ваше великодушное предложение.

– Вот и хорошо. В таком случае можешь сообщить изменнику, что его условия приняты. Дата выборов – пасхальное воскресенье.

– Благодарю вас, ваше превосходительство. Я так и сообщу ему.

– Да, сделай это. А когда переговоришь с ним, я сделаю заявление для прессы. – В трубке послышался довольный смешок. – Ты отлично справился с делом, а у меня никогда и тени сомнения не было в том, что девчонка окажется воском у тебя в руках.

Опуская трубку, я почувствовал во рту привкус горечи. Итак, всем все было ясно с самого начала. Латиноамериканский любовник Номер Один. С досадой отогнав от себя неприятные мысли, я вновь потянулся к телефону, чтобы позвонить Гуайаносу. Тут до меня дошло, что сам я не могу связаться с ним, что это может сделать только он. Я посмотрел на календарь.

Восьмое января. Ему нужно поторопиться, в противном случае выборы закончатся еще до того, как он узнает, что стал кандидатом.

Когда я вернулся в консульство с одного из бесчисленных заседаний в ООН, было уже четыре часа. В конце концов я вдруг почувствовал, что не могу там больше сидеть, и потихонечку улизнул. В лежавшей на столе записке значилось, что мне нужно срочно позвонить сенатору. Я поднял трубку.

Секретарша сразу же соединила меня с ним.

– Думаю, у меня есть для вас неплохие новости, – услышал я голос сенатора. – Как скоро вы сможете быть у меня?

Я посмотрел на часы.

– Если вылечу шестичасовым рейсом, это не будет слишком поздно?

– Нет, в самый раз. Жду вас к восьми. Сразу же отправляйтесь ко мне, поужинаем вместе.

Помимо нас с сенатором за столом сидели еще трое мужчин. Жена, побыв с нами немного, поднялась наверх, чтобы лечь. Информация, которую сенатор собирался сообшить мне, должна была быть весьма важной, иначе эти люди не сидели бы здесь. Справа от меня находился помощник государственного секретаря, отвечавший за южноамериканские дела, напротив расположились главы комитетов по иностранным делам сената и палаты представителей.

– Мы можем дождаться конца ужина либо начнем прямо сейчас, за супом, – сказал сенатор. – Я не против, когда за едой говорят о делах.

– Оставляю выбор за вами, джентльмены, – отозвался я.

– Тогда приступим, – сказал сидевший напротив меня мужчина.

– Я провел несколько бесед о Кортегуа с присутствующими здесь джентльменами, – начал сенатор. – Рассказал им о нашем с вами разговоре. Информация произвела на них впечатление. Но все мы сошлись на том, что есть кое-какие вопросы, которые необходимо уточнить.

– Спрашивайте все, что сочтете нужным.

Следующие двадцать минут я противостоял лавине вопросов. К своему большому удивлению я обнаружил, что сидевшие за столом люди информированы гораздо лучше, чем я предполагал. От их внимания из последних двадцати пяти лет жизни Кортегуа почти ничто не ускользнуло.

Утомленные, мы в конце концов откинулись на спинки стульев, испытывая довольно редкое в подобных ситуациях чувство взаимного уважения. Они были беспощадны в своих вопросах, на которые мне приходилось отвечать с ранящей душу прямотой. Посмотрев на меня, сенатор обвел взглядом своих гостей, как бы спрашивая их согласия на продолжение беседы. Трое мужчин по очереди кивнули, и сенатор вновь повернулся ко мне.

– Как вам известно, вашу просьбу о двадцатимиллионном займе долгое время вообще не рассматривали. Я кивнул.

– Одной из причин этого явилось то, что мы не представляли себе точно, куда пойдут деньги. Мы отдавали себе отчет в том, что ваша страна стоит перед лицом коммунистической угрозы, и нам бы хотелось помочь вам отразить ее. Но с другой стороны, нам было хорошо известно, что в совсем недавнем прошлом ваше правительство довольно заметно грешило коррупцией и политическим терроризмом. И многие наши высокопоставленные чиновники, откровенно говоря, считали ваше правительство классическим образчиком фашизма, а вашего президента – диктатором, который ничуть не лучше многих ему подобных.

Я молчал.

– Теперь вы понимаете, какой трудный выбор стоит перед нами. Однако с полного согласия присутствующих я позволю себе сделать следующее предложение.

Я поднял на сенатора взгляд. Глаза его были внимательны и серьезны.

– Мы согласимся предоставить Кортегуа заем на следующем условии. В интересах своей страны ваш президент должен будет уступить свое место вам; в таком случае Кортегуа может смело рассчитывать на поддержку Соединенных Штатов.

Храня молчание, я обвел взглядом сидевших за столом. Они смотрели на меня с интересом. Наконец в голове моей сложились слова, которые следовало произнести:

– Говоря от себя лично, джентльмены, я должен поблагодарить вас за оказанное доверие. Однако, выступая в качестве представителя своей страны, я не могу не выразить сожаления по поводу того, что, предлагая заем, вы считаете себя вправе вмешиваться во внутренние дела самостоятельного государства. И последнее. Представляя здесь нашего президента, я не могу сказать вам, что он сделает в будущем, я скажу только, что он сделал сегодня утром.

На лицах мужчин я прочитал откровенный интерес. Инстинкт, обостренный долгим жизненным опытом, подсказывал им сейчас, что они чуть было не угодили в ловушку.

– Сегодня утром я принял предложение президента участвовать вместе с ним в выборах, назначенных на первый день Пасхи, в качестве претендента на пост вице-президента. Соперником самого президента будет доктор Гуайанос, с которым достигнута договоренность по ряду конкретных вопросов организации выборов. А президент согласился с основным условием оппозиции – на выборах будут присутствовать независимые наблюдатели от ООН или ОАГ.

Сенатор посмотрел на меня с упреком.

– По телефону вы мне этого не сказали.

– Вы не дали мне такой возможности.

– Вы считаете, что у Гуайаноса есть шансы? – лицо его стало серьезным. Я покачал головой.

– У вас есть пословица: «Шанс уцелеть – как у снежка в аду».

– В политике ни в чем нельзя быть уверенным, – произнес конгрессмен, сидевший напротив меня.

– Боюсь, что не приду в восторг, если на выборах победит Гуайанос, – отчетливо проговорил помощник государственного секретаря. – По-моему, он слишком уж заигрывает с коммунистами. У Мендосы есть, по-видимому, личный пропуск в Кремль.

Я постарался не выказать своего удивления. Ничего такого я не знал. Но, по крайней мере теперь, я мог восполнить недостающее звено в цепочке Гуайанос – Кондор. Вплоть до настоящего момента мне никак не удавалось связать их между собой.

– Исход будет академическим, – сказал я. – Победит президент.

– И вы станете вице-президентом?

– Именно так.

И вновь сенатор внимательно всмотрелся в лица своих гостей.

– Ну, что вы думаете, джентльмены?

– Я могу выйти, если вам желательно посовещаться без меня. – Я поднялся.

Движением руки сенатор предложил мне занять свое место.

– Мы говорили с вами открыто, и нет никакой необходимости что-либо скрывать от вас именно сейчас.

– Думаю, что на том базисе, который обрисовал нам сеньор Ксенос, можно работать, – подбирая слова, осторожно сказал помощник государственного секретаря.

Двое других что-то одобрительно прогудели.

– В таком случае, мы пришли к соглашению, – произнес сенатор, поворачиваясь ко мне. – Можете рассчитывать на нашу поддержку в вопросе выделения займа. Мы займемся этим сразу после официального объявления даты выборов.

Я сделал глубокий вдох. Впервые за долгое время я почувствовал, что добился какого-то прогресса. Но следующим же утром все полетело к чертям. Остатки розовых снов слетели с меня, когда я, взяв в руку телефонную трубку, услышал мягкий голосок Беатрис.

Еле сдерживая волнение, я ответил:

– Я очень рад, что ты позвонила. – Слова так и срывались с моих губ. – Передай отцу, что я разговаривал с президентом, и он согласился на все выдвинутые условия.

Она ничего не ответила.

– Беатрис, ты не поняла? И опять странное молчание.

– Беатрис!

Голос ее был странно напряжен, когда она, наконец, заговорила.

– Разве ты сегодня утром не читал газет и не слушал радио?

– Нет, я допоздна задержался в Вашингтоне и всю обратную дорогу спал в поезде. В кабинет я вошел только минуту назад, даже рубашку не успел сменить.

Голос ее чуть дрогнул, но тут же снова обрел спокойствие.

– Ты хочешь сказать, что и сейчас ничего не знаешь?

– О чем? – спросил я, начиная раздражаться. – Перестань говорить загадками, как ребенок. Спокойно и холодно она проговорила:

– Этой ночью, часа в два, отец спустился вниз подышать воздухом. Как обычно, с ним был Мендоса. Мимо них проехал черный автомобиль, из которого раздались выстрелы. Мендосу ранило в руку. Отец умер часом позже, в карете скорой помощи, по пути в больницу.

Тут выдержка изменила ей.

– Дакс, ты же обещал! Ты же поклялся, что с ним ничего не случится, что он будет в безопасности!

– Я ничего не знал, Беатрис! Поверь мне, я ничего не знал! – Я отдал бы все блага мира за то, чтобы она поверила мне. – Где ты? Я должен видеть тебя!

– Для чего, Дакс? – устало спросила она. – Чтобы вновь лгать мне? Чтобы опять давать обещания, которые ты не намерен сдерживать? У меня больше нет на это сил.

– Беатрис...

В трубке была тишина. Грохнув телефоном об стол, я поднялся и направился к двери.

– Пусть сюда явится Прието! – со злобой прокричал я и хлопнул дверью.

Не успел я сделать и шага к столу, как телефон зазвонил вновь.

– Да?

Я услышал испуганный голос секретарши.

– Я думала, что вам это известно, сэр. Сеньор Прието вылетел в Кортегуа сегодня утром, девятичасовым рейсом.

Я медленно опустился в кресло. В висках стучало. Ощущение было такое, что голову зажали в тиски. Пропало. Пропало все. Работа, надежды, планы – все рухнуло. Я лег грудью на стол, пряча виски в ладонях, пытаясь избавиться от чудовищной боли. Думать. Нужно думать.

Каким-то образом Прието удалось выяснить, где находится Гуайанос. У него был единственный способ сделать это – через меня. Не знаю, как это у него получилось, но, без сомнения, он выследил меня, оставшись незамеченным. Я вспомнил, как вместе с Хойосом он обошелся со мной во Флориде. Мне следовало раньше понять, на что он способен, и выслать его домой еще до того, как все здесь превратится в хаос.

Так нет же. Ведь я был умнее всех. Я был так уверен в том, что все пойдет именно так, как я рассчитывал, и Прието не посмеет выступить против меня. Каким же я оказался глупцом! Президент действительно победил. Для того-то он и послал Прието – чтобы тот сделал то, чего я никогда бы не смог.

Почувствовав сильнейший приступ тошноты, я поспешил в ванную комнату и стоял над унитазом до тех пор, пока у меня в кишках ничего не осталось. Затем я ополоснул лицо и вернулся к столу, опустился в кресло, глубоко вздохнул.

В приступе самобичевания и одновременно жалости к себе я едва не забыл, что самое важное еще так и не сделано.

Нужно остановить поставки оружия.

19

– Сенатор вне себя, – раздался в трубке голос Джереми. – Он считает, что ты использовал его и просто-напросто выставил в смешном свете. Кому это может понравиться?

Я устало слушал. Необходимость все новых и новых объяснений утомила меня. Тем более, что их никто не выслушивал до конца. И уж, во всяком случае, не верил им. Произносимые оценки были сформулированы заранее. На мгновение мне захотелось, чтобы мой дипломатический иммунитет испарился – в таком случае им пришлось бы публично доказывать свою правоту.

А так – ну что они могли со мной сделать? Мне даже не было необходимости отвечать на вопросы, если я сам этого не хотел. Так что они были вольны думать, что им заблагорассудится, а правила протокола в равной мере служили защитой и им, и мне.

– Ты передал ему то, что я сказал тебе вчера?

– Да.

Вот-вот. То же самое, что и все остальные.

– Если бы в момент происшествия ты не был бы в доме сенатора, может, еще и обошлось бы как-нибудь, – продолжал Джереми. – Но поскольку ты там был, сенатор считает, что ты таким образом обеспечивал себе алиби. Я молчал. Какой был смысл говорить?

– Ты и сам понимаешь, что теперь шансов получить заем у вас нет.

– Понимаю.

Вошла моя секретарша, поставила на стол атташе-кейс.

– Машина, которая отвезет вас в аэропорт, у дверей, – шепнула она.

– Какие у тебя планы? – спросил Джереми.

Внезапно я осознал, что мне надоело доверять людям. Ни одна из моих задумок не воплотилась в жизнь, поэтому мне было трудно винить людей за то, что они считают меня лжецом.

– Сейчас я еду в аэропорт, чтобы вылететь в Париж.

– Париж? – с удивлением переспросил Джереми. – А ты не сошел с ума? Ты же знаешь, как это будет всеми воспринято!

– Мне наплевать, как это будет всеми воспринято.

– Это неразумно. Ты действуешь так, как будто тебе уже ни до чего нет дела.

– Так оно и есть, – грубо отозвался я. Джереми на мгновение смолк.

– Я не могу в это поверить, ведь я же знаю тебя. Зачем тебе Париж?

– Повеселиться! – издевательски ответил я. – На кой же еще черт люди ездят в Париж?

Я со злостью бросил трубку на рычаги и тут же испытал нечто похожее на угрызения совести. У меня не было никакого права так разговаривать с Джереми. Он же был на моей стороне. Он хоть не стыдился поддерживать со мной контакт.

Я раздумывал над тем, чтобы позвонить ему и извиниться, но тут в дверь просунула голову секретарша.

– Водитель говорит, что у вас временив обрез, чтобы успеть на самолет, да и то, если поторопитесь.

Я схватил чемоданчик. Позвоню Джереми, когда вернусь.

Было довольно странно видеть Роберта на отцовском месте, в баронском кресле за украшенным резьбой старинным столом. Однако уже через мгновение все встало на свои места, и Роберт выглядел уже так, будто вечно сидел здесь. В конце концов, для этого он и был рожден.

– Ты знаешь законы, – сказал он, – а швейцарское правительство соблюдает их особенно рьяно. Если мы предоставим тебе такую информацию, нас могут лишить лицензии.

– Я знаю законы, – произнес я, не сводя с него глаз. – Поэтому-то и пришел к тебе.

Роберт молчал, выражение его лица было встревоженным. Я не торопил его, он и сам помнил, как близки мы были одно время.

– Как Дениз? Детишки? Он осветился улыбкой.

– Не заводи меня на эту тему. Я – типичный отец. Я улыбнулся в ответ.

– Тогда можно сделать вывод, что у них все в порядке? Он кивнул.

– Этого не поймешь, пока ими не обзаведешься.

Сначала Сергей, теперь – Роберт. Оба давали ощущение надежности, принадлежности к корням, к земле и жизни. Вот в чем все дело. Я же походил на дерево со сломленной вершиной, рост которого прекратился.

– Завидую тебе, – искренне сказал я. Он удивленно вскинул брови.

– Странно слышать это от тебя.

– Да, знаю, ведь у меня такая веселая жизнь. Плейбой на гребне успеха.

– Я не хотел обидеть тебя, Дакс.

– Знаю. Просто я слишком чувствительный. – Я потянулся за сигаретой. – У меня такое ощущение, что куда бы я не свернул, везде тупик.

Роберт смотрел, как я прикуриваю.

– И что же, по-твоему, произойдет теперь?

– Не знаю. Но если поток оружия не будет остановлен, погибнет множество ни в чем не повинных людей. Роберт уперся взглядом в крышку стола.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что я сейчас не пытаюсь защищать свои интересы? – Я кивнул. Об этом он мог и не говорить мне. Я присутствовал при том, как он переписал свои инвестиции в Кортегуа на своих британских кузенов. – Зато на мне лежит большая ответственность. Многие люди теперь зависят от меня.

Я поднялся.

– Понятно. Это же чувство испытываю и я, только мне приходится отвечать не за их благосостояние, а за их жизнь.

Роберт промолчал.

– В любом случае, спасибо тебе. Я не стану больше отнимать у тебя время.

– Что ты намерен делать?

Сейчас я был очень далек от попыток издеваться над кем-либо.

– Поскольку ничего лучшего не предвидится, пойду и разыщу себе женщину.

Марлен фон Куплен. Только на днях я прочитал в колонке Ирмы Андерсен – а может, услышал от кого-то? – что она живет в Париже. Идея была довольно рискованной, но все-таки это было лучше, чем ничего. Я вполне допускал, что она может поддерживать дружеские отношения с людьми, которые были в состоянии помочь мне найти необходимую информацию о Восточной Германии.

Один из моих знакомых газетчиков дал мне ее телефон. Почти всю вторую половину дня я крутил диск, но безуспешно. Было уже пять часов, когда она, наконец, сняла трубку. Я услышал ее хриплый голос, как будто она только что встала с постели.

– Алло.

– Марлен?

– Да. Кто это?

– Диогенес Ксенос.

– Кто?

– Дакс.

– Дакс, – повторила она с едва слышной ноткой сарказма в голосе. – Неужели сам Дакс?

– Да.

– И чему же я обязана этим звонком?

– Я слышал, что ты в Париже, и решил выяснить, не свободна ли ты сегодня вечером, чтобы поужинать вместе.

– У меня встреча. – Но Марлен не смогла сдержать своего любопытства. – Не слишком ли поздно ты звонишь? Я увидел в этих словах шанс отыграться.

– Я звоню тебе с полудня. Никто не подходил к телефону.

– Мы с тобой давно знакомы, – произнесла Марлен. – Скажи, почему же именно сейчас?

Я не мог себе позволить столь же прямо ответить на ее прямой вопрос.

– Слишком часто ты появлялась в обществе моего друга.

– А я слышала, что раньше тебя это не останавливало.

– Джереми был моим самым близким другом. Но еще в тот день, когда я впервые увидел тебя ночью в Сан-Тропезе, в доме на берегу, я сказал себе: однажды...

Я понял, что угодил ей этим, и понял, что выиграл.

– Я уже сказала тебе, что сегодняшний вечер у меня занят. Как насчет завтра?

– По-моему, это «однажды» уже наступило. Я ждал так долго Почему бы тебе не перенести свою встречу? Не знаю, "куда судьба может занести меня завтра.

Марлен заколебалась.

– Н-не знаю... – и тут же сдалась. – Хорошо. Я положил трубку и откинулся на спинку кресла.

20

Когда такси остановилось на авеню Клебер возле дома, где она жила, стрелки показывали четвертый час утра. Какое-то время мы еще сидели неподвижно, затем она повернулась ко мне.

– Не хочешь подняться ко мне?

– Да, спасибо, – ответил я пустым голосом. – Поднимусь.

Я расплатился с таксистом, мы вышли из машины, пересекли обсаженный деревьями тротуар, по правую сторону которого тянулась забитая автомобилями стоянка. Мокрая тёмная мостовая чуть поблескивала после позднеянварского дождя, кончившегося несколько минут назад. Под ногами шуршали последние, не успевшие облететь с осени, листья.

Перед ее дверью мы остановились. Она начала копаться в сумочке в поисках ключа. Найдя, протянула его мне. Я раскрыл дверь, и мы вошли. Лифт поднял нас на третий этаж, и тем же самым ключом я открыл дверь ее квартиры.

Когда мы прошли в гостиную, она повернулась ко мне.

– Выпьешь чего-нибудь?

Я кивнул, и она указала мне на маленький переносной бар.

– Найдешь там, что тебе нужно. Я сейчас.

Она прошла в другую комнату, а я налил в стакан бренди. Сделал глоток, сел на кушетку. Что-то пошло не так. Где-то я ошибся. Почти со злостью к самому себе я пытался разобраться, в чем же дело.

В комнату вошла Марлен. Она сменила вечернее платье на пижаму черного бархата: коротенький жакет чуть-чуть не доставал до верхнего края расшитых шелком брюк. При каждом ее движении открывалась соблазнительная полоска мягкой плоти. Черный цвет удивительно шел к ее светлым волосам и голубым скандинавским глазам.

– Ты чудесно выглядишь.

Она не ответила. Развернувшись, тоже плеснула себе в стакан бренди, потянулась им ко мне.

– Твое здоровье.

– Твое здоровье, – отозвался я, и мы сделали по глотку. Опустив бокал, Марлен посмотрела мне прямо в глаза.

– Я нисколько не сержусь, – негромко проговорила она, – но все же скажи, зачем ты мне позвонил?

Я не отводил глаз, но молчал. Теперь я сам бы хотел получить ответ на этот вопрос. Все вдруг представилось мне дурацкой затеей.

– Это вовсе не то, что ты сказал мне по телефону. Я же не ребенок. Когда тобою интересуется мужчина, это сразу становится ясно.

Вот-вот. Я оказался не готов. Может, в своей наивности я рассчитывал встретить ту же испуганную молодую женщину, которая семь лет назад впервые появилась на пороге моего дома в Сан-Тропезе? Теперь она совершенно переменилась. Стала настоящей дамой, прекрасно владевшей собой. И жизнь она знала не хуже меня, если только не лучше.

– Прости, – сказал я запинаясь. У меня кое-какие проблемы, я никак не могу выбросить их из головы.

– Знаю, – ответила Марлен. – Читала в газетах. – Она сделала еще один глоток. – Но дело не только в этом, правда? Ты похож сейчас на человека, которого, как говорят американцы, заставили держать свечку.

– И это тоже есть.

– Я так и подумала. Мне это хорошо известно, я ведь и сама прошла этой дорогой. И ты решил, что лучшее средство – другая женщина, а очутившись в Париже, вспомнил обо мне. – В ее глазах я заметил странную симпатию. – Но это не сработало, а?

– Не сработало.

– И это я знаю. То же самое было со мной, когда уехал Джереми. Я просто не знала, что мне делать, так я была в него влюблена. Мне-то следовало понять еще в самом начале, что наш союз невозможен. Во-первых, из-за его политики, во-вторых, из-за его семьи. Но зато я все время была самой собой. Я – немка, а для некоторых людей война так и не кончилась, да и не кончится никогда.

Марлен возвращалась в своих воспоминаниях в забытые закоулки прошлого.

– Когда я выходила замуж, я была еще совсем ребенком – мне не исполнилось и восемнадцати. Фриц для меня был героем, о котором я всегда мечтала, – высоким, красивым, богатым. Откуда же мне было знать, что он на самом деле из себя представляет. Я ничего не знала о его «мальчиках», о том, что он не может испытать оргазм, не причинив своему партнеру боли. Поэтому, когда появился Джереми, не было ничего удивительного в том, что я сразу влюбилась в него. Он казался таким простым, откровенным, без комплексов И мне сразу же стала понятна моя женская сила, у меня появилась возможность отстаивать свои интересы.

Марлен посмотрела на меня.

– Это звучит странно. Но до тех пор я ничего этого не знала. За свою неудачу с Фрицем я винила только себя. Я, я всему причиной – стучало у меня в голове. Да и сам он так часто говорил об этом.

Несколько мгновений мы просидели в полной неподвижности, а потом Марлен, не говоря ни слова, вновь наполнила наши стаканы. Только снаружи едва слышно доносился неясный шум машин, объезжающих по кругу Триумфальную арку.

– У тебя тоже так было? – спросила она.

– Нет. Но итог был таким же. Марлен смотрела на меня испытующе.

– И она любит тебя?

– Думаю, да.

– Тогда она дура! – решительно заявила Марлен. – Что же она получила взамен, отказавшись прийти к тебе?

– Ты же читаешь газеты. Фамилия ее отца Гуайанос.

– Вот оно что.

– Да, и позвонил я тебе отчасти поэтому. Оружие, которое контрабандой провозится к нам, поступает с бывших заводов фон Куппена в Восточной Германии. Если поставки не прекратятся, в стране начнется война, снова будут гибнуть женщины и дети. Я пытаюсь найти способ положить этому конец. Но это невозможно до тех пор, пока я не узнаю, кто играет оружием, кто за него платит. Если я смогу это узнать, то, возможно, дело еще можно будет поправить. Я надеялся на то, что ты знакома с кем-нибудь, кто окажется в состоянии предоставить мне такую информацию.

– Не знаю, – заколебалась Марлен. – Прошло столько лет.

– Я буду благодарен тебе за самый крошечный кусочек информации. В своей жизни я уже достаточно насмотрелся на войну.

– Я тоже, – ответила Марлен низким голосом. – Я была маленькой девочкой, когда союзники бомбили Берлин. Я молчал.

Глаза ее стали печальными и задумчивыми.

– Там был такой человек, Брауншвейгер, он швейцарец. Он жил в Цюрихе, я помню, что несколько раз видела его в компании Фрица. Официально мы, естественно, не имели ничего общего с фабриками в Восточной Германии. Но Брауншвейгер в точности знал о тамошнем положении дел и слал Фрицу об этом регулярные доклады.

Я почувствовал волнение.

– Сможет он поговорить со мной, как ты думаешь?

– Не знаю. Я не уверена даже, что он еще жив.

– Но попробовать стоит. У тебя есть его адрес?

– Не помню, Дакс. Все это тщательно скрывалось. По-моему, его имя даже не упоминается ни в одном городском справочнике. Но я знаю, где расположен его дом. У него над окнами еще какие-то странные наличники. Думаю, что могу отыскать его.

– После нашего вечера у меня нет права обращаться к тебе с подобными просьбами, и все же я спрошу: не согласишься ли ты поехать вместе со мной в Цюрих, чтобы разыскать его?

– У тебя есть такое право. – Марлен не сводила с меня взгляда. – Если бы не ты, я никогда не смогла бы избавиться от Фрица.

– Спасибо тебе, – поблагодарил ее я, поднимаясь. – Я позвоню тебе завтра, после того, как закажу билеты на самолет.

Марлен поднялась с кресла, приблизилась ко мне, заглянула в лицо.

– Сегодня уже завтра, хотя до рассвета еще так далеко. Нас обоих свела судьба, лишив всяких иллюзий, опустошенных и одиноких.

Неожиданно я увидел в ней то, что столько раз видел в себе самом. Может, потому что она так сказала? Эта пропасть одиночества, жажда прикосновений, стремление разделить себя с кем-то, пронизывающая потребность в другом человеческом существе, страх перед темнотой ночи. А может, причиной тому был исходящий от нее аромат, дивное тепло, которое источало ее тело, роскошь ее плоти, которую даже бархат не мог скрыть. Я поставил на столик стакан с бренди и обнял ее.

Она оказалась сильной. Гораздо сильнее, чем я думал. И мы долго испытывали силу друг друга, до тех пор, пока, отдав всю энергию, не вытянулись рядышком на постели. Наши объятия, тепло наших тел позволяли нам чувствовать себя так спокойно и безопасно, словно мы были два животных, свернувшихся клубочком во сне.