Текст книги "Наследница (СИ)"
Автор книги: Елена Невейкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 54 страниц)
Пани Вольская
Венчались Элен с Юзефом тихо, присутствовали только Иван с Машей, Ален, Михей, Штефан и Тришка, который по возвращении в Санкт-Петербург частенько заглядывал к ним. Он объяснял свои визиты тем, что хочет узнать, не нужна ли в чём-то его помощь, но похоже, что, как предположил Юзеф, он просто скучал, привыкнув к ним всем за время их совместной долгой поездки. И особенно охотно он общался… со Штефаном! Каким образом эти двое нашли общий язык, не понял никто. И, тем не менее, это было так.
Праздничный обед по случаю венчания был хорош. Было удивительно спокойно и уютно среди людей, которые её понимали, которые были рядом в самые трудные минуты. Не нужно было ничего скрывать, не нужно было говорить слова, «сообразно ситуации», пустые, всем известные фразы, можно было не бояться сказать что-то лишнее… Ей не хватало за столом только дяди Яноша. Но и это не нужно было скрывать. Она подняла за него тост и те, кто ответил на него, были искренни, и она это знала.
* * *
Когда они остались с Юзефом одни, Элен вдруг растерялась. Она не знала, что должна говорить, что делать… Она так много умела, так многому научилась. А как себя вести сейчас? Перед ней стоит любимый мужчина, она знает, что он тоже любит её, но… И тут же нежданно-негаданно пришёл страх: а что, если она сделает что-то не так? Что, если Юзеф…
Но именно эти переживания и внезапная робость, отразившиеся на лице, сделали её невероятно женственной и трогательно-нежной. Юзеф погладил её по волосам… Потом по щеке… Шее… Она опустила голову и чуть прижалась щекой к его ладони. Тогда он обеими руками тихонько поднял её лицо, и поцеловал. Этот поцелуй не был похож на тот, что был в церкви, даже на тот, первый, в гостинице Орла. Он длился…и длился… У Элен закружилась голова. Она перестала ощущать себя, не понимала, где находится. Сейчас существовал только Юзеф. Его губы. Его руки. Его тело. Элен обняла его, и он в ответ обнял её, поднял на руки и шагнул к кровати…
…Луч солнца настойчиво щекотал лицо красивой молоденькой женщины и удивлялся, почему она так долго не просыпается. Элен, не открывая глаз, потянулась, вздохнула. Потом, прищурившись от света, открыла глаза и улыбнулась: в кресле напротив сидел её муж и с улыбкой смотрел на неё.
– Юзеф, – шепнула она, – ты уже проснулся…
– Я-то проснулся, а вот вы позволили себе проспать завтрак, пани Вольская. Неужели я женился на такой соне?!
Элен снова закрыла глаза и засмеялась. Пани Вольская! Это так необычно, что похоже на сон! Юзеф присел на край кровати.
– Ну, что, может быть, поедем на прогулку?
– Не-а, – протянула Элен. – Никуда не хочу ехать. Мне так хочется хоть денёк провести, ни о чём не думая, никуда не торопясь…
– Прекрасно. Значит, сегодня мы никуда не выходим.
– Можем даже из комнаты не выходить?
– Даже с кровати можем не вставать… – шепнул Юзеф, наклонившись над ней.
И опять они остались друг для друга единственными в мире…
Сколько прошло времени на этот раз, Элен не знала. Она лежала и смотрела на мужа. А он сказал с улыбкой:
– Знаешь, я проголодался.
Он встал, подошёл к столику у стены, на котором, оказывается, стоял поднос. На нём был кувшин, стаканы, фрукты и свежие пирожные. От предложения что-нибудь съесть Элен отказалась, зато с удовольствием приняла из рук Юзефа стакан морса. Муж снова уселся в кресло, а Элен потихоньку пила приятный кисловатый напиток, приподнявшись на локте.
– Скажи, а то, что ты сказала царице, правда? – вдруг спросил Юзеф.
– Ты о чём? – удивлённо посмотрела на него Элен.
– О словах пана Яноша. О том, что он не возражал бы, если бы я стал… его затем.
– Правда, – помедлив, ответила она.
– А что ты ему ответила на это?
Элен смутилась.
– Ну, я в тот момент… думала совсем о другом…
– О ком?
– Да, не о ком, а о чём… Мне было… Я собиралась… – она совсем запуталась. Юзеф, прищурившись, смотрел на неё.
– То есть, ты вышла за меня замуж только потому, что тебе подсказал это дядя?
Элен опешила. Она открыла, было, рот, чтобы ввязаться в объяснения, но вдруг заметила, как Юзеф пытается скрыть улыбку, отвернувшись в сторону.
– Ах, ты!.. Ну, я тебя… – Элен схватила подушу и запустила в Юзефа. Он, прикрывшись руками, отбил её. Элен швырнула вторую. Юзеф отбежал, смеясь, а подушка врезалась в столик, с грохотом свалив поднос на пол. Элен соскочила с кровати с третьей подушкой в руках, Юзеф стал уворачиваться, а она всё пыталась ударить его. Он, смеясь, кинулся на кровать, она тут же оказалась рядом. Пуховое оружие поднималось и опускалось, Элен, тоже смеясь, приговаривала:
– Вот тебе! Будешь знать, как меня дразнить!
Наконец, Юзеф закричал:
– Сдаюсь! Прошу пощады!
Элен отбросила подушку.
– То-то! – и, отдуваясь, весело смотрела на него. Потом он слегка потянул её за руку, одновременно подтолкнув сзади. Потеряв равновесие, она упала на него сверху. Приподняв голову, заглянула в лицо. Юзеф шепнул:
– Ты любишь меня?
– Да, – шепнула она в ответ.
– Господи! Неужели это правда…
– Правда, милый. Хоть я и сама не верю, что я – твоя жена.
– Тогда поцелуй меня. Сама поцелуй.
Губы Элен всё ещё пахли морсом…
* * *
Спустя несколько дней после венчания, Элен завела разговор о том, что пора собираться в дорогу. Услышав об этом, к ней подошла Маша:
– Барыня, я…
– Госпожа Кузнецова, разве вы крепостная, чтобы так обращаться ко мне? – строгим голосом, но с улыбкой, спросила Элен. – Теперь я – госпожа Вольская, или пани Вольская. А лучше называй меня пани Элен, мне так будет более привычно.
– Хорошо… пани Элен, – улыбнулась Маша. – Я слышала, что вы собрались уезжать.
– Да, нам нужно ехать.
– А вы не могли бы задержаться? Совсем ненадолго.
– Для чего?
– Понимаете, – Маша, засмущавшись, опустила голову, – Иван говорит, что уже скоро… Ну, вы понимаете… мне скоро рожать… – совсем тихо сказала она. Потом снова посмотрела на бывшую хозяйку: – Мы с мужем очень хотели бы, чтобы вы и господин Ален стали крёстными нашего ребёнка.
– Крёстными?!. Машенька… Это так неожиданно. Но очень приятно.
– Так вы согласны? – Маша с такой надеждой и восторгом посмотрела на неё, что у Элен не хватило совести отказаться.
– Ну, конечно, согласна, милая.
– Ой! Вот спасибо! Иван не верил, говорил, что у вас много своих забот, что вам нужно торопиться, а я говорила, что вы такая добрая, что не откажите, – Маша тараторила без умолку, и Элен с трудом удалось остановить её.
– Постой, погоди. А что говорит «господин доктор Иван»? Когда можно ждать счастливого события?
– Он говорит, примерно неделя осталась, – опять потупилась Маша.
– Ну, хорошо. Я думаю, и брат и мой муж не будут против задержаться ещё немного. Я поговорю с ними.
– Ой, барыня… то есть пани Елена, – по-своему назвала её Маша, – можно я вас поцелую? – и, чмокнув Элен в щёку, она заторопилась к себе во флигель. – Пойду, обрадую Ивана! А то он ещё не знает, что я была права!
Элен, с улыбкой глядя ей в след, подумала, что, пожалуй, знает, кто в этой семье принимает все решения, пусть даже этого никто не замечает.
* * *
Стоя в церкви и держа на руках новорожденную девочку, Элен переживала совсем новые для себя ощущения и чувства. В детстве она видела маленьких детей, но никогда не держала их на руках, и тем более, никогда не представляла себя в роли матери. Как-то так получалось, что у неё постоянно были другие заботы и занятия. Нет, она, конечно, понимала, что когда-нибудь выйдет замуж, и что у неё будут дети… Но это «когда-нибудь» было таким далёким… К тому же эти мысли лишь слегка касались её разума, не затрагивая сердца. Сейчас она впервые ощутила сожаление, что новая жизнь подарена не ею.
Оказалось, что эти мысли посетили не её одну. Дома, оставшись с ней наедине, Юзеф серьёзно, как никогда, сказал:
– Элен, я смотрел на тебя сегодня в церкви и удивлялся в очередной раз. Передо мной опять была другая женщина. Ты так смотрела на свою крестницу… Не тем ты занималась до сих пор, не для того ты рождена. У тебя на руках должна быть твоя дочь, а не Машина.
Элен немного помолчала, прежде чем ответить.
– Не знаю, какой я буду матерью. Ведь я никогда… И своей мамы я не помню. Вдруг я не смогу…
Юзеф прервал её, покачав головой:
– Не сомневайся, ты будешь прекрасной матерью. Самой лучшей. Именно потому, что знаешь, как это важно – иметь мать, её ласку, её любовь, – потом подошёл, взял Элен за обе руки и, явно волнуясь, сказал: – И я буду самым счастливым человеком на свете, если ты подаришь мне ребёнка, сына или дочь – не важно. Я постараюсь быть таким же хорошим отцом, как ты – матерью.
* * *
Отъезд был намечен, бумаги готовы, оставалась неделя для того, чтобы окончательно собраться. Элен, поглощённая предстоящим путешествием, предвещавшим долгожданную встречу с дядей Яношем, не сразу заметила озабоченность брата. Ален принимал участие в общих хлопотах, но как-то неохотно. Наконец, обратив внимание на то, что он как будто чем-то расстроен, Элен спросила, что случилось.
– Я не хотел говорить об этом, у тебя и так много, о чём нужно думать. Но, уж если ты спросила… Я не могу решить, что делать с имением. Там необходимо начать хоть какие-то работы, в конце концов, хотя бы дом на зиму для меня поставить. А кому поручить присматривать за всем этим, не знаю. Ну, не ставить же на место управляющего одного из слуг нашего дорогого кузена!
– Нет уж! Только не это!
– Вот-вот. А кого? Остались одни мужики. А из них – какой управляющий!
– Ален, а что, если… только ты сразу не отказывайся, подумай, прикинь сначала… Что, если на место управляющего поставить Трифона?
– Кого? Тришку?!
– Да. Ты послушай меня, я его хорошо знаю. Более сообразительного слуги тебе не найти. Он умеет читать, знает счёт, так что обмануть его сложно. Да, и без счёта его обмануть сложно. Это, скорее, он кого хочешь, проведёт!
– Ага. Например, меня.
– Нет. Ты не прав. Если он берётся за порученное дело, то делает его честно. И не торгуется. Да, он занимался, и, как я подозреваю, до сих пор занимается… не совсем честными делами.
– Как мягко ты выражаешься о его делишках! – усмехнулся брат.
– Хорошо. Он вор. Причём, заметь: сам он не ворует. Зато разбирается в людях, как никто другой. Трифон может заставить любого сделать то, что ему нужно.
– Элен, он вор! А ты хочешь, чтобы я доверил ему деньги! Да он и до имения-то не доедет, просто скроется с моими деньгами, раствориться на наших просторах.
– А своим разбойникам ты доверял? Или тоже считал, что они воруют что-нибудь у тебя?
– Ну, сравнила! Этих людей я знал. Каждого из них. И не от хорошей жизни они в лес подались, да разбойниками стали.
– А Трифон, по-твоему, от хорошей? Просто скучно ему стало, да? Ты говоришь, что знаешь каждого своего человека. А Трифона знаю я. И ни разу он не подвёл меня. Неужели ты думаешь, что, если дать ему возможность зарабатывать на безбедную жизнь честным образом, он откажется? Или будет рисковать таким местом ради сомнительных прибылей и постоянного страха быть пойманным?
– Фу-у! С тобой невозможно спорить.
– А ты не спорь. Правда, Ален, дай ему шанс. Поручи для начала проследить за тем, чтобы зимний дом для тебя был построен быстро и хорошо. Много на этом ты не потеряешь, даже если я окажусь не права.
– Только останусь без жилья на зиму, – проворчал Ален. Затем сказал, чтобы только завершить этот спор: – Ладно, я подумаю.
Но разговор не шёл у него из головы. Аргументы Элен, если и не убедили его, то сильно поколебали его мнение о Тришке. Ален решил поговорить со Штефаном. Но эта беседа его и вовсе обескуражила. Он рассчитывал услышать мнение, противоположное мнению Элен, рассчитывал обсудить негативные качества Тришки. Ведь он сам много раз слышал, как Штефан ворчал на «непутёвого мальца». И вдруг на него обрушилась очередная волна доказательств, что лучше Тришки кандидатуры нет.
Проснувшись наутро, Ален решил поговорить с самим Тришкой. Его очень задело то, что он оказался в одиночестве со своим мнением. Даже Юзеф отзывался о молодом человеке хорошо.
– Знаешь, обвинять Тришку только за то, что он водит дружбу с тёмными людишками, помогает им, это похоже на то, как если бы ты вдруг обвинил свою сестру в том, что она общалась с цыганами. Ты говоришь, что Тришка – вор. Но с таким же успехом можно сказать, что моя жена – убийца. Всё зависит от обстоятельств, в которые поставлен человек. До того момента, когда мы его встретили, Тришка промышлял воровством, он был в шайке. Его мать тоже была воровкой, поэтому у него не было выбора, чем заниматься. Но с тех пор, как он с нами, Тришка сильно изменился. Да, он до сих пор поддерживает связь со своими… друзьями. Но если он уедет от них, и уедет туда, где его никто не знает, и поэтому не станет попрекать прошлой жизнью, где он получит возможность заработать без воровства… Думаю, тогда он не вернётся к этому. К тому же, нужно учесть, что за короткий период ему удалось из мелкого воришки стать… ну, кем-то, вроде управляющего, – засмеялся Юзеф. – Это, несомненно, говорит о его таланте и тех качествах, которые необходимы человеку на том месте, на которое ты не хочешь его брать.
И Ален сдался. Когда появился Тришка, он позвал его к себе. Выслушав Алена, Тришка не мог сказать ни слова. Стоял и хлопал глазами. Он давно уже был готов к тому, что после отъезда господ, ему придётся возвращаться к прежней жизни. Правда, сейчас всё изменилось. Его больше не гоняли, к нему прислушивались, но всё же… Иногда у него мелькала мысль, попросить оставить его в помощь Маше и Ивану, но он не стал ничего говорить.
– Так что же ты молчишь? Или это тебя не интересует? – спросил Ален. – Может, тебе больше нравится твоё прежнее занятие? Я не осуждаю, просто не хочу навязывать работу, которая будет тебе не по душе.
– Нет, что вы! Господин Кречетов, ваше сиятельство… Я, конечно с радостью возьмусь за это! Не сомневайтесь, я не обману вас.
– Очень на это надеюсь, – серьёзно ответил Ален. – По крайней мере, за тебя просила моя сестра, уверяя, что лучше тебя человека на это место не подобрать.
– Барыня очень добра, – покраснев, пробормотал Тришка. – Она всегда хорошо ко мне относилась.
– Да, я заметил. Но ты сумел завоевать симпатии и остальных. И Штефан, и пан Юзеф в один голос отзывались о тебе очень хорошо.
– Штефан? – опять Тришка был удивлён. – Он же постоянно на меня ворчит. И то не так, и это я неправильно делаю.
– А мне он говорил совсем другое. По его словам, ты выполнишь любое поручение, если только будешь считать его выполнимым для себя.
– Спасибо ему… Как-то не ожидал.
– Ладно, хватит болтать попусту. Раз ты, как я понимаю, согласен, давай поговорим конкретно и подробно о том, что мне от тебя нужно.
Вскоре всё было оговорено, и на следующий день, не дожидаясь отъезда господ, Тришка, теперь – Трифон Порфирьевич, попрощавшись со всеми, отбыл к месту своей новой работы. Как он объяснил свой отъезд «друзьям», неизвестно. А может, он предпочёл и вовсе ничего не объяснять, просто исчезнув навсегда.
А ещё через день отправились в путь и все остальные. Иван с семьёй провожал их. Маша с малышкой на руках плакала.
Возвращение
Вновь потянулись вёрсты. Дорогу можно было бы на этот раз назвать приятной, если бы не тревога Юзефа о родных, которая передалась и Элен с братом. Конечно, они волновались и за пана Яноша, но всё же в Речице и рядом с ней не было сражений, а вот под Данцигом… Так что напряжение росло.
Когда пересекли границу Польши, Юзеф и вовсе замолчал. Стали попадаться разрушенные дома и разорённые деревни. Люди, изредка встречавшиеся им, были угрюмы.
Очередную ночь решили провести в небольшом селе, где был постоялый двор. Когда они стояли возле экипажа, хозяин, вышедший сделать распоряжения, услышал, как Элен разговаривает с братом по-русски. Он тут же замолчал, переглянулся со своими людьми и обратился к Юзефу:
– Пан, вам лучше поехать ночевать в другое место. Ещё светло, вы успеете найти другой ночлег.
– Почему мы должны куда-то уезжать? – удивился Юзеф. – Ты отказываешься предоставить нам кров? В чём причина?
– Это неважно…
– Как неважно? Ты соглашаешься, потом отказываешь и не хочешь ничего объяснять?
– Я не отказываю вам… Вы можете остаться здесь. Но…
– Что но?
– Среди вас – русский.
– И что?
– Всякое может случиться.
– Не понимаю. Ты смеешь угрожать?
– Нет-нет, что вы, пан! Я просто… Впрочем, почему бы вам и не остаться здесь. Я постараюсь сделать всё, чтобы вам было удобно.
– Да уж, постарайся.
– В чём дело, Юзеф? – подошла Элен.
– Ни в чём, дорогая. Всё уже улажено.
– Это ваша супруга, пан? – спросил хозяин.
– Да.
– Она русская?
– Да, я русская, – первой ответила Элен на польском, – и что из этого? Ты что-то имеешь против?
– Нет-нет. Комнаты для вас готовы, если вам будет угодно, можете подняться. Скажите, где вы предпочитаете кушать: внизу, в общей комнате, или у себя?
– Думаю, внизу, все вместе.
– Хорошо.
Ничего больше не сказав, хозяин ушёл в дом. К супругам Вольским подошёл Ален.
– О чём это вы так живо беседовали с хозяином? Мне показалось, вы остались недовольны друг другом.
– Этот милый человек был намерен отказать нам в ночлеге, – ответил Юзеф.
– Отказать? – удивился Ален. – Но почему? Это же постоялый двор. И комнаты свободные, мне кажется, есть.
– Комнаты есть. Ему не понравилось, что вы между собой говорили по-русски.
– Я почему-то так и подумала, – Элен расстроилась.
– Да, война многое изменила, – тихо произнёс Юзеф.
– Война – войной, но в других местах мы такого отношения к себе не встречали, хотя не скрывали, что из России, – ответил ему Ален.
– Может, просто ближе к границе не было серьёзных стычек, а теперь мы едем по территории, больше пострадавшей от русской армии? – предположила Элен.
– Нет, тут что-то другое, – задумчиво сказал Ален. – Вспомните, нам попадались деревни, где стояли разрушенные или сгоревшие дома, но даже там нам не отказывали в помощи. А здесь я не заметил ни разрушений, ни пожарищ. Ну, кроме сгоревшего поля. Почему же к нам так отнеслись?..
Когда уселись за стол, сразу обратили внимание на то, как посматривают на них другие люди. Почувствовав себя весьма неуютно под этими неодобрительными, а то и откровенно враждебными взглядами, они поторопились поскорее закончить трапезу и подняться к себе в комнаты, отведённые им для ночлега. На улице уже совсем стемнело. Комнаты им предоставили для каждого отдельно. Элен почти сразу задула свечу и легла.
* * *
Ей показалось, что она только что закрыла глаза и не успела ещё погрузиться в сон, когда услышала какую-то возню и села на кровати, пытаясь понять, что именно услышала. Между тем, звуки удалились, и стало тихо. Некоторое время Элен напряжённо прислушивалась, но тишину больше ничего не нарушало. Она уже решила лечь снова, когда дверь приоткрылась, и кто-то осторожно заглянул в комнату.
– Кто здесь? – резко спросила Элен.
– Это я, пани, – отозвался голос Штефана.
– Чего тебе?
– Можно мне войти, а то боюсь, как бы кто не заметил.
– Зайди. Кто тебя может заметить? Что случилось? – спросила она, когда Штефан тихо закрыл за собой дверь, продолжая придерживать её рукой.
– Я уж пана Юзефа разбудил. Он велел вам ничего не говорить, но я, грешным делом, подумал…
– Да, что ещё стряслось?
– Брата вашего, пана Алена, увели куда-то.
– Увели?! Кто? Зачем?
– Не знаю, но думаю, ничего хорошего не будет.
– Так. Зажги свечу и помоги мне одеться, – распорядилась Элен, соскочив с кровати. – Ну, что застыл? – зашипела она.
– Да я как-то…
– Что не так? – Элен уже сама зажгла свечу и стояла с ней в руке, пытаясь разглядеть лицо слуги. Он был явно смущён.
– В чём дело? Теряем время, – Элен поставила свечу на стол и стала стягивать с себя ночную сорочку. – Давай платье! Что вдруг на тебя нашло? Забыл, как ухаживал за мной в школе?
– Так то – в школе… – пробормотал Штефан, помогая ей одеваться, но стараясь смотреть в сторону.
Наскоро одевшись, Элен в сопровождении Штефана выскочила на улицу. Во дворе никого не было, но где-то совсем недалеко раздавались крики. Они направились туда.
На краю сожженного поля стоял Ален, привязанный к столбу. Вокруг стояли люди и что-то угрожающе кричали. Когда Элен подошла ближе, то разглядела вязанки хвороста под ногами Алена. У неё волосы зашевелились от ужаса: его намерены были сжечь! Она замерла на месте, не в силах сделать даже шаг. Между столбом и толпой стоял Юзеф и пытался образумить разбушевавшихся людей. Видимо, мирные аргументы у него иссякли, и он перешёл к угрозам.
– Если вы не хотите слушать разумных слов, я предупреждаю: всякого, кто попытается подойти, я застрелю! – и вытащил из-за пояса два заряженных пистолета.
– Бесполезно, Юзеф, – сказал Ален. – Ты убьёшь двоих, а остальные всё равно добьются своего, да ещё озлобятся, и тебе не поздоровится. Ты и меня не спасёшь, и себя погубишь. А ты должен жить. Не забывай, что теперь отвечаешь за жизнь жены. Моей сестры.
– Я и раньше за неё отвечал… Но стоять в стороне и просто смотреть на всё это я не могу! Элен первая меня не простит.
– Не прощу, – громко сказала немного пришедшая в себя Элен и стала пробираться сквозь толпу. На неё оглядывались, замолкая, и пропускали вперёд. Она подошла к брату и встала рядом.
– Вы считаете, что имеете право вершить суд? – выкрикнула она и, не дав окрепнуть раздавшимся в ответ гневным голосам, продолжила: – Вы хотите сжечь его на костре, как еретика?! За что? Только за то, что он из России? Что ж, я тоже русская, так что вам придётся сжечь и меня вместе с братом! – и она, откинув ногой пару вязанок хвороста, встала рядом с Аленом.
Мужчины, лишь только она замолчала, заговорили все разом.
– Вы нам не нужны, пани!
– Вы – жена поляка, значит, тоже полячка!
– Это неправда, не брат он вам!
– Мы с женщинами не воюем!
– Не воюете? – голос Элен перекрыл все остальные. – А с кем воюете? С моим братом? Что он сделал такого, за что вы намерены его убить? Кто-то пострадал от его руки? Он оскорбил кого-то? Кому-то не заплатил того, что должен?
– Он русский!
– И что? Вы готовы убивать всех русских, которые встретятся вам на пути?
В этот момент Юзеф встал с другого края столба.
– Отойди, пан, ты поляк!
– Да, я поляк! А это – мой друг и его сестра – моя жена! Если вы лишите жизни этих двоих, то и мне жить незачем!
– Отойди, пан! Мы не можем убить тебя!
– Тогда отпустите! Или убейте всех троих, или всех троих отпустите! Решайте быстрее, а то у меня закончится терпенье, и я начну стрелять! А тогда уже ничего не поправишь.
Стоявшие вокруг люди шумели, размахивали руками, но попыток решительных действий не предпринимали. Элен смотрела на них и не знала, что делать дальше. Люди не расходились, голоса оставались возбуждёнными, гневными. Она всё так же стояла рядом с Аленом, но внутри её заполнило ощущения тупиковой ситуации, безвыходности. И тут Юзеф, по каким-то только ему известным признакам, почувствовав изменения настроя толпы, вынул нож и неторопливо разрезал верёвки, которыми Ален был привязан к столбу. Никто из них троих не сделал ни одного шага в сторону, продолжая стоять плечом к плечу. Постепенно крики стихли, превратившись в глухой ропот, а затем люди, ворча, стали расходиться.
Вернулись на постоялый двор в сопровождении Штефана. Он, к слову сказать, всё это время стоял позади толпы с оглоблей в руках. По его собственным словам: «Когда бы пан Юзеф начал палить, оглобля достала б тех, кому пули не хватило». Идти спать никому и в голову не могло прийти. Они уселись за стол в углу, и тут же подошёл хозяин с бутылкой вина.
– Это последняя бутылка хорошего вина. Чудом сохранилась. Примите её, панове, и простите за всё случившееся.
– Кого простить-то? – устало спросил Юзеф.
– Да…всех. Мы против вас ничего не имеем. Просто разозлённые все. Много молодых парней недавно у нас на глазах погибло.
– Недавно? Вроде, здесь и боёв-то не было, тем более недавно, – немного неуверенно сказал Юзеф.
– Верно, пан, боёв не было.
– Тогда что случилось? Что ты замолчал? Садись да рассказывай. Нам всё равно спать уже не придётся.
Хозяин присел на скамью, повздыхал немного и начал рассказ, не поднимая глаз от стола.
– Нашу деревню война почти и не задела, только войска прошли и всё. Уж мы успокаиваться начали. Тут и весть дошла о том, что король Станислав бежал на французском корабле, а королём стал Август Третий, сын Августа Сильного. Старики поворчали, конечно, но что сделаешь? Да, нам-то не больно и важно, кто там, на троне будет, прости, Господи. Но вот молодые… Они не согласились с нами, не хотели признавать короля Августа. Мы пытались их образумить, говорили, что это дело шляхты, и что уж если они не смогли ничего изменить, между собой договориться, нам-то и подавно это не под силу. Но горячие головы не хотели ничего слушать. Хотели сами всё решить, славы хотели. Им казалось, если они начнут, то много ещё таких недовольных найдётся, присоединятся к ним, и пойдёт дело… Ну, и ушли в лес. Стали за дорогой следить. Вот как-то раз подстерегли они одного офицера русского. Как он сюда попал, почему один на дороге оказался – никто не знает. Только убили они этого офицера. Да… А вскоре пожаловал к нам целый русский отряд. Стали они по лесу наших ребят разыскивать. А как разыскали – погнали на открытое место. Ребята по глупости в поле, в пшенице спрятались. Русские солдаты вдоль леса цепью встали, чтобы, значит, их обратно в заросли не допустить, а поле подожгли. И ветер им способствовал, от леса к деревне дул. Мы все собрались на краю поля, просили русских, чтобы простили они мальчиков, говорили, что заплатим, отработаем их вину… Стали ребята из огня выбегать… – хозяин провёл рукой по лицу, прикрыл на секунду глаза. – Тут их и настигали русские пули. В упор стреляли. Некоторые, спасаясь от выстрелов, обратно в поле бежали. Там и сгорели. На наших глазах наши дети погибли. А мы ничего сделать не могли: часть солдат нас под прицелом держала… Вот так всё и было, панове. Вот от того и обозлённые все. Только недавно мы их схоронили. Поле ещё гарью пахнет.
Хозяин замолчал. Повисла тишина. Никто не мог произнести ни слова. Элен сидела, закрыв лицо руками. Потом встал Ален. Обошёл стол, подошёл к хозяину. Тот тоже поднялся и смотрел на русского господина с каким-то безразличием к своей судьбе. Ален мгновение смотрел ему в глаза, а потом вдруг низко поклонился.
– Простите, пан. Простите за то горе и боль, которую причинили вам и всей деревне русские. Только не все мы такие, поверьте. Я не могу объяснить, почему всё так случилось, но…
– Да разве я не понимаю? – устало произнёс хозяин. – Я вижу, что вы другие. Потому и не хотел вас здесь на ночь оставлять, от греха. Только подумал, что на дороге вам к ночи тоже нельзя оказаться, опасно. А вон оно, как всё вышло… А про то, что случилось с нашими мальчиками, могу ещё сказать. Русские-то за своего командира озлобились. Это его ребята на дороге убили. А он, вишь, незадолго до того одну женщину беременную спас. Пожар случился, она в горящем доме осталась, выскочить не смогла, потому что дыма наглоталась, да и сомлела там. Он её и вытащил. Сам чуть не погиб, рушилось ведь уже всё, ему здорово досталось, а её всё же спас… А наши-то его и убили. Это мы уж потом узнали, нам в соседней деревне рассказали.
– Что мы можем для вас сделать? – спросил Юзеф.
– Так что тут сделаешь? Ребят всё одно не вернуть уже.
– Но хоть что-то? – присоединился к зятю Ален.
– Вы вот что, панове, – оглядев их, сказал хозяин, – лучше уезжайте отсюда до свету. Сейчас все успокоились, но что будет завтра – неизвестно. Так что вы поберегитесь, уезжайте. Потом где-нибудь отдохнёте.
Вняв совету, быстро собрались, и через час, уже в сером предрассветном сумраке, стояли во дворе, готовые к отъезду. Мужчины были уже в сёдлах, Штефан разбирал на облучке поводья. Элен открыла дверцу, торопливо выбралась из экипажа и подошла к хозяину, провожавшему их.
– Что-то забыли, пани? – спросил он.
– Нет. Да. Вот, возьмите, – и она протянула ему кошелёк. Видя, что он собирается возражать, быстро сказала: – Мы не можем просто так уехать отсюда. Деньги не заменят вам погибших детей, – голос её дрогнул, но, взяв себя в руки, она продолжила: – Но на них вы сможете купить лошадей. Хотя бы несколько. Я знаю, после войны всегда не хватает рабочих лошадей. А вам и помогать сейчас некому. Я прошу вас, возьмите, не побрезгуйте.
– Благодарю вас, пани, – хозяин с достоинством поклонился и принял из её рук кошелёк. – Храни вас, Господь и Святая Дева. Пусть ваши будущие дети всегда будут здоровы и радуют вас.
* * *
Чем ближе они подъезжали к Данцигу, тем чаще видели следы разорения, разрушенные дома. Юзеф не находил себе места от тревоги. Наконец, началась знакомая ему местность. Но вместо радости, он ещё больше заволновался, видя известные места и не узнавая их. Вот здесь они смогли оценить беды, которые принесла с собой война. Казалось, что нет ни одного не пострадавшего не то что дома, а дерева вокруг. Везде следы пожаров. И кресты. Свежие могилы и кресты над ними – то православные, то католические. Юзеф совсем потерял голову от предчувствия беды.
Вечерело. В этот день цели они так и не достигли и решили остановиться на ночлег, рассчитывая завтра увидеть, наконец, стены Данцига. Утром, когда Элен только что вышла из возка, где провела ночь, она увидела Юзефа, верхом приближающегося со стороны города.
– Юзеф, куда это ты ездил спозаранку?
Он ничего не ответил, спрыгнул с коня и отвёл его в сторону, чтобы привязать рядом с остальными. По его молчанию и выражению лица Элен поняла, что он что-то выяснил о семье.
– Юзеф, что ты узнал? – взяв его за руку, тихо спросила она. – Что ты молчишь?
– Я видел наш дом. Вернее то, что от него осталось. Там вокруг вообще мало что уцелело. И спросить о судьбе людей, когда-то живших там, некого. Только-только кое-кто начинает возвращаться. Но не задерживаются – жить-то негде…
– Это ещё ни о чём не говорит, – Элен была верна себе, не желая смириться. – Ведь ты сам сказал, что люди возвращаются. Нужно подождать.
– Чего? И главное – сколько? Те, кого я встретил, сказали, что многие с приближением русской армии ушли под защиту стен города.
– Вот видишь, значит, нужно ехать туда, в Данциг, и искать их там.
– Элен, по городу стреляли из орудий.
– И что? Это же не означает, что там не осталось никого, ни единого человека! Зачем думать о плохом, если мы ничего наверняка ещё не знаем. Мы уже сегодня будем там!
– Да. Конечно. Но они давно бы уже вернулись. Город рядом, а наш дом пострадал гораздо меньше других.
– Откуда ты знаешь? Их могло что-то задержать в городе.
– Что?
Они подъехали к Данцигу в середине дня. Стены города были частично разрушены, но основная их часть сохранилась. С улиц ещё не были убраны осыпавшиеся камни, мусор, какие-то вещи, выволоченные из домов. Людей встречалось совсем мало. По большей части они были угрюмы или печальны. Элен удивило то, что при этом она не встретила ни одного человека, на лице которого читалось бы отчаяние. Это не были побеждённые люди. Им было трудно, горько, но чувствовалось, что заставить их смириться невозможно. Элен с горечью подумала, что погибшие в пшеничном поле ребята – далеко не последние жертвы этой, формально закончившейся, войны. И ещё ей впервые не хотелось говорить, что она русская. Не из страха, что может повториться недавняя история, а потому, что ей было стыдно. И обидно. Стыдно, что её соотечественники были виноваты в несчастьях и горе этих людей. Обидно, что по тем русским, с которыми они столкнулись, а вернее, с которыми их столкнула война, люди в Польше теперь будут судить обо всех русских. И о них с братом – тоже.
