Текст книги "Наследница (СИ)"
Автор книги: Елена Невейкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 54 страниц)
– Пан Юзеф Вольский, – представился и он. Говорил он не так правильно и чётко, как Элен, но достаточно свободно. – Панна Елена Соколинская. Представлять вас моей кузине не нужно, она и так слышала вас.
Элен подала руку, барон, изящно склонившись, поцеловал её. Произнеся несколько приятных, но банальных комплементов, он поинтересовался целью визита Элен в Зимний.
– Вы хотите о чём-то просить? Тогда вам лучше действовать через месье Бирона. Он пользуется большой милостью царицы Анны.
– Да, я знаю, – ответила Элен, – но я ни о чём просить не собираюсь. Мне прислали приглашение сюда без каких-либо усилий с моей стороны. Я, право, теряюсь в догадках, чем смогла снискать такое внимание.
– Вот как? Что ж, значит, интерес к вам, действительно, есть! А каков он – скоро выяснится.
– А кто это сидит у ног её величества?
– Такая страшная карлица? Это Авдотья Буженинова, – с трудом выговорил непривычные русские имена де Бретон. – Вообще-то, она тоже состоит при дворе в качестве шутихи, но для царицы Анны она – нечто большее. Это, скорее, её любимая игрушка. Ей позволяется и прощается многое из того, за что других ожидала бы, в лучшем случае, порка. Конечно, и она должна соблюдать какие-то границы, но всё же другим живётся не так вольготно. Видите, как она одета? Царица Анна любит наряжать её и денег на это не жалеет.
Вскоре наблюдение за чехардой Анне наскучило. Почувствовав это, шуты как-то очень быстро и слаженно разошлись в разные стороны. Одна из дам, давно уже заметившая приход Элен, наклонившись к уху государыни, сказала ей об этом. Анна Иоанновна кивком головы подозвала её к себе. Элен подошла одна, без Юзефа, и присела в реверансе, оставаясь в этом положении до тех пор, пока императрица не сделала ей знак подняться. Рассмотрев Анну вблизи, Элен была удивлена чертами её лица, полным отсутствием в них миловидности. Сейчас губы её улыбались, а глаза смотрели мягко. Видимо, сегодня никто и ничто не огорчило правительницу, но Элен вдруг подумала, что в моменты гнева или недовольства это лицо могло становиться не просто некрасивым, а страшным. Низкие широкие брови сойдутся к переносице, тонкие от природы губы станут ещё тоньше и превратятся в ниточку, глаза прищурятся, станут колючими и злыми… Видение было таким чётким, что у Элен вздрогнули плечи. Анна Иоанновна связала это движение с благоговением и робостью перед великой государыней великой страны. Она тут же пришла в великолепное расположение духа.
– Так это ты, сударыня, пожаловала к нам из Польши? И зачем? Чего просить собралась?
– Ваше величество! Моё главное желание, с которым я ехала в Россию, уже исполнено. Я мечтала увидеть русскую царицу, но не знала способа достичь этого. Видно, Господь решил побаловать меня и устроил так, что вашему величеству стало известно о польской девушке, мечтающей лицезреть великую правительницу, – и она вновь склонилась перед царицей.
Анна улыбалась. Речь полячки была бесхитростна. Ей, видимо, приходилось прикладывать определённые усилия, чтобы подобрать русские слова, хотя говорила она правильно, лишь с небольшим акцентом.
– Да, мы узнали о тебе, – кивнула она. – Известно тебе, милочка, что ты всех удивила, отказавшись охотиться?
– Да, ваше величество. Но я не имела намерения кого-то удивлять. Мой отказ приехать на охоту мог быть воспринят, как обида, поэтому я приехала туда. Но я не могу и не хочу убить зверя.
– Почему?
– Просто для меня не можно отнять жизнь просто так, для развлечения. Надо мной много смеялись, но я не могу измениться.
– Это, действительно, смешно, – прокомментировала Анна, и окружающие с готовностью захихикали. – А в своей Польше ты тоже не охотилась?
– Нет, ваше величество.
– И ты ни разу не застрелила, ни зверя, ни птицу?
– Один раз. Ворону. Когда училась стрелять. А вот о вас мне все рассказывали, как о прекрасной охотнице. Говорили, что вы не только любите, но и умеете это делать. И находите в этом занятии отдохновение от трудов государственных, в которых вам помогают многие, а первым из них является его светлость – господин Бирон. Дозволено ли мне будет вручить дары от всего сердца, которые, я надеюсь, позабавят на охоте и вас, ваше величество, и вас, господин Бирон?
Царица переглянулась со стоящим рядом Бироном. Эрнст Иоганн Бирон был красив. Ничего нельзя было сказать о его чертах лица, взятых по отдельности друг от друга – всё было обычным, средним. Но всё вместе производило очень приятное впечатление. Не имея никакого титула, он держал себя так уверенно, говорил весомо, смотрел немного снисходительно, если был в хорошем настроении, и сурово, если – в дурном, что можно было всерьёз решить, что господин Бирон, по меньшей мере, граф, а может и выше. Сейчас у него на губах играла улыбка, он как бы говорил в ответ на взгляд императрицы: «Почему бы нет?». Анна кивнула. Элен обернулась, сделала знак Юзефу, тот на миг вышел, а когда тут же вернулся, у него на руке, защищённой кожаной рукавицей, сидела хищная птица в клобучке. Юзеф прошёл вперёд, остановился рядом с Элен, опустился на одно колено и склонил голову.
– Я хотела бы преподнести вам, ваше величество, и вам, ваше светлость, двух кречетов. Эта птица обучена бить тетерева, утку, лебедя, цаплю. Бьёт она влёт и никогда не портит тушку.
В зале, пока Юзеф проходил через толпу, и потом, пока говорила Элен, постоянно перешёптывались. Кречеты были ценными ловчими птицами, а это был к тому же белый кречет. Он ценился особо за редкую окраску – очень светлые перья на груди и брюшке – и за большую силу и стремительность полёта. Анне Иоанновне понравился как подарок, так и комплемент. Элен намеренно назвала её прекрасной охотницей, использовав второе имя римской Дианы – богини охоты. Бирону она тоже сумела польстить, обратившись к нему «ваша светлость», как к князю, которым Бирон не являлся, но очень к этому стремился.
После слов Элен многие головы оборачивались к двери в ожидании, когда же внесут вторую птицу. Наконец, и сама императрица, заинтригованная не меньше остальных, спросила:
– Вы показали нам одного кречета, а говорили о двух. Где же второй?
– Ваше величество, второго сюда привести не можно. Если ваша светлость, – обратилась Элен к фавориту, – соблаговолит подойти к окну и посмотреть во двор, вы увидите второго.
Бирон, удивлённо подняв брови, всё же подошёл к окну. За ним, к другим окнам направились многие из присутствующих. Бирон, издав восторженный возглас, быстро вернулся к царице, говоря:
– Матушка государыня, вы только взгляните на это чудо! – он с поклоном подал ей руку, опираясь на которую она прошла с ним к окну. Там, во дворе, потряхивал белой длинной гривой чудесный саврасый жеребец. Он был совсем молодым, едва объезженным, на месте ему не стоялось, и он всё время пытался толкнуть точёной мордой державшего его под уздцы конюха.
– Не правда ли, он великолепен? – глаза фаворита светились восторгом. – Он – само совершенство!
Его восторг тут же отразился на лице царицы. Она с таким же удовольствием смотрела на него, на его радость, с каким он сам разглядывал жеребца. Потом они оба обернулись.
– А почему же тогда вы говорили о двух птицах? – с любопытством спросил Бирон.
– Я говорила о двух кречетах, ваше сиятельство. Это так и есть, ведь жеребца зовут Кречет. И потом, разве быстрый конь, летящий наравне с ветром, не напоминает птицу?
– Вам стихи слагать нужно! Экие изящные слова!
– Ну, сумела ты нас порадовать, милочка, сумела, – обратилась к Элен Анна Иоанновна. – Но такие дары без ответа оставлять нельзя. Ты ничего не попросила у нас. Так вот что. Приходи в любой день, если какая нужда будет.
– Благодарю вас, ваше величество! Мне кажется, что я попала в русскую сказку о всесильной прекрасной царице.
И опять она попала в цель. Анна очень любила слушать сплетни своих придворных кумушек, но и сказки не оставляла своим вниманием. Довольная царица вернулась к своему месту на возвышении. Рядом уже стоял сокольничий, которому передали птицу. Царица, улыбаясь, слегка провела рукой по мягким грудным перьям. Птица беспокойно пошевелилась. Тут раздался обиженный голосок:
– Да-а, матушка, ты всё подарки принимаешь, хорошо тебе живётся! – это вступила в беседу шутиха Буженинова. – Все тебе дары носят, даже если сразу ничего не попросят, всё едино надеются получить от вас милости. А что нам, убогим, делать? Никто и внимания на нас несчастных не обратит, никто и копеечки не пожалует.
– Бесстыдница, – засмеялась Анна, – ты взгляни на себя: ты ли не наряжена, ты ли не одарена?
– Так то – твои подарочки, матушка. Они мне дороги, потому как своей ручкой ты мне их дарила. А в денежку я их обратить не могу. А иногда так денежку охота иметь! – и Авдотья, скорчив жалостную мину, снова села на пол у ног своей царицы, сложив ручки на коленях.
Элен быстро разобралась в ситуации и готова была расстаться с одной из драгоценностей, только бы завершить визит так же успешно, как и начала.
– Я не могу ответить за всех, кто вас обидел, госпожа Буженинова, но не хочу, чтобы вы обижались и на меня. Вот возьмите, – с этими словами она сняла с пальца перстень с хризолитом и подала его шутихе. – Если он не понравится вам, можете продать перстень и потратить деньги на что-то, более вам приглянувшееся.
Буженинова проворно вскочила, схватила украшение и, довольная таким поворотом событий, уселась на место.
– Ваша маленькая Авдотья не пропадёт, – посмеиваясь, прокомментировал эту сцену Бирон, обращаясь к Анне Иоанновне.
– Да, она – та ещё пройдоха, – согласилась царица и, взглянув на сокольничего с кречетом, махнула ему, чтобы он ушёл. – Так, значит, вот так ты охотишься у себя в Польше? – снова обратилась она к Элен. – Дичь тебе добывают птицы? Ты что ж, милочка, так плохо стреляешь, что свою работу на птиц перекладываешь?
– Нет, ваше величество, стреляю я хорошо. Так говорили все, кто это видел.
– Вот как? – в голосе Анны Иоанновны прозвучало сомнение и нотка ревности. Будучи сама отличным стрелком, она редко встречала достойного соперника, а среди женщин ей таких не пришлось встретить ни разу. – Хотелось бы нам это проверить, а? – обернулась она к фавориту.
– Можно пострелять ворон во дворе. Что-то их опять развелось много, – ответил он. – Но боюсь, госпожа Соколинская откажется от этого. Так?
Элен поколебалась секунду, раздумывая, стоит ли сейчас настаивать на своих принципах, но всё же ответила:
– Да, ваша светлость.
– В таком случае, ваше величество, пусть кто-нибудь из слуг бросает в воздух… да хотя бы шапки, предложил Бирон. – А ещё лучше – небольшие подушечки. А летящие из них перья покажут, удачей ли закончился выстрел.
Императрица осталась весьма довольна таким предложением и не стала откладывать развлечение.
– Тебе, сударыня, дадут ружья. Выстрелишь из одного – подадут другое, – распорядилась она. – А с тобой и я развлекусь. По десяти выстрелов на каждого, думаю, довольно будет. Эй, скажите там, чтобы несли подушки, да помельче!
Все потянулись во двор. Вскоре принесли ружья и подушки. Двое слуг отошли подальше и разошлись в разные стороны, каждый с ворохом подушечек. Элен осмотрела вручённое ей ружьё. Оно было и красиво и удобно. Оставалось надеяться, что оно имело настолько же точный прицел, насколько великолепен был его внешний вид. Элен волновалась. Она никак не могла решить, как поступить? Не хотелось ударить лицом в грязь, но и стрелять лучше императрицы не стоило.
Первый её выстрел пропал даром. Отчасти потому, что она сомневалась, отчасти от того, что ружьё было заметно тяжелее того, каким ей доводилось пользоваться раньше. Анна первую подушку сбила. Затем выстрелы стали звучать почти одновременно, но Элен всякий раз ухитрялась нажать на спуск чуть позже государыни. Это давало ей возможность вовремя среагировать: если Анна Иоанновна промахнётся, она промахнётся тоже. Это сработало на шестом выстреле. Элен успела слегка сместить ружьё и её дробь тоже пролетела мимо. Больше они ни одной подушки «в живых» не оставили. Таким образом, общий «счёт» остался изначальным: Элен проиграла Анне один выстрел. Все поздравляли царицу, громко восхищались её искусной стрельбой, а она обратилась к Бирону:
– Редко нам доводилось видеть женщин, столь хорошо умеющих пользоваться ружьём, не правда ли? – и, повернувшись к полячке, продолжила: – Ты, сударыня, опять нас удивила. Это нельзя оставить без внимания. Выбирай себе за столь успешную «охоту» любое ружьё, которыми ты сейчас пользовалась, – и, видя, что Элен растерянно застыла на месте, поняла это по-своему: – Ну, что же ты? Это не отменяет нашего обещания, ранее данного.
– Что вы, ваше величество! Я лишь засомневалась, достойна ли я такого дорогого подарка!
– Достойна, достойна. Иначе тебе никто бы не предлагал, – и, сказав это, Анна Иоанновна направилась обратно во дворцовые покои.
Элен поняла, что аудиенция окончена.
На обратном пути в карете они с Юзефом подробно рассматривали подарок. Ружьё было роскошным! Приклад и цевьё украшала инкрустация серебряной проволокой, складывающаяся в затейливый узор, который заполнял пространство между перламутровыми пластинами в виде цветов и листьев. Замок был выполнен в виде какого-то зверька, а на стволе можно было разглядеть чуть заметный узор в виде звёздочек, проступающий на металле.
– Звёздчатый дамаск, – произнёс Юзеф, с восхищением проводя рукой по стволу.
– Что? – не поняла Элен.
– Звёздчатый дамаск, – повторил Юзеф и, указав на узор, пояснил: – материал ствола. Видишь на нём узор? Он получается, когда кузнец куёт ствол ружья. Рисунок может быть разным – в полоску, букетами или, как этот, в виде звёздочек. Дороже него только букетный.
– Почему же я не знала? Ведь я видела, как работают в кузне.
– Этим далеко не каждый кузнец занимается. Это особое искусство.
– А как разные узоры получаются?
– Ну, я же не кузнец! Знаю только, что заготовка для ствола – скрученные вместе проволочки из разного металла. А как это всё в ствол ружья превращается – не знаю.
Элен ещё раз осмотрела ружьё.
– Смотри, здесь ещё узор, вроде, двуглавый орёл.
– Это не узор, это клеймо. Смотри, тут не только орёл, но и надпись «Тула». Это значит, что ружьё сделали в России, в городе Тула. Я только слышал о таких изделиях, но никогда ещё их в руках не держал. Это прекрасная вещь…
Элен вдруг испытала такую гордость, как будто имела отношение к изготовлению ружья.
Французы
С этих пор Элен стала постоянно бывать в Зимнем. Она не пропускала ни одной возможности посетить так называемые куртаги, введённые Анной Иоанновной вместо популярных во времена Петра ассамблей. Царица танцы не любила, предпочитала развлекаться по-другому. Кроме сплетен и наблюдений за выходками шутов, она с удовольствием играла в карты. Правда, платить её долги приходилось придворным. Элен и тут выгодно отличалась от остальных. Карты она знала прекрасно, могла играть, что называется, с закрытыми глазами. Нужные карты как будто сами приходили к ней и почти всегда вовремя. Хотя она никогда не делала попыток играть в паре с кем-то из высокопоставленных особ, её талант и, как все полагали, везение скоро были замечены всеми. Проигрыши у Элен, конечно, тоже бывали, но гораздо реже, чем у других. Вскоре, стоило ей только направиться к какому-нибудь столу, туда же наперегонки устремлялись ещё несколько человек, в надежде составить ей пару.
Всякий раз, отправляясь в Зимний, Элен надеялась узнать хоть что-то по интересующему её вопросу, услышать хоть косвенное упоминание о том человеке, который назывался теперь графом Кречетовым. Спросить напрямую о нём она не могла, чтобы избежать ненужных вопросов. Поэтому Элен изобретала всевозможные темы для разговора, которые, как она считала, могли привести к нужному эффекту. Но, как бы она ни изощрялась, как и раньше, узнать ничего не удавалось. Можно было подумать, такого человека никогда не существовало. Зато Элен знала теперь большинство придворных слухов и анекдотов, она была посвящена в подробности интимной жизни многих высокородных особ. О ней же самой, если и говорили, то все разговоры обычно крутились вокруг одних и тех же тем: смеялись над её нежеланием охотиться, говорили о непонятном статусе её постоянного спутника, в родственные связи которого никто не верил, и изредка о том, что молоденькой наивной дурочке посчастливилось попасть в милость к царице, а она этим не воспользовалась. Но в целом об отношении к ней можно было сказать «никакое». Её все знали, но не интересовались ни её персоной, ни причинами, по которым польская красавица, пробыв в России почти всё лето и осень, явно не собиралась возвращаться, намереваясь зимовать в Санкт-Петербурге. К ней были лояльны даже придворные шуты, часто достаточно злобно зубоскалившие по поводу других. Ни разу её имя не стало предметом их высказываний и шуток, способных привести в смятение или ярость кого угодно. Встречая их в коридорах или комнатах дворца, Элен неизменно приветствовала каждого из них с таким искренним уважением, что своей доброжелательностью и приветливостью обезоруживала. Никакого заискивания с её стороны не было и в помине, как не было и фальши в её вопросах о здоровье их родных, в сочувствии по поводу какой-нибудь неприятности и т. д. Откуда всё это становилось ей известно, не мог понять никто, что впрочем, не мешало проникнуться к ней если и не расположением, то уважением.
Между тем её осведомлённость объяснялась просто: Элен умела слышать. Не слушать, а именно слышать. И запоминать услышанное. Оброненная кем-то и случайно дошедшая до её ушей фраза; ничего вроде бы не значащие мелочи, упомянутые в разговоре – всё откладывалось, как будто в архив. Даже сидя за картами, Элен умудрялась ловить обрывки разговора находящихся недалеко людей. Из всех этих кусочков постепенно складывалась то одна, то другая картинка. Из чистого любопытства она нередко проверяла правильность своих догадок в таких же праздных беседах. Бывало, что её выводы были не верны, но чаще всего она оказывалась права.
Всё это имело самые неожиданные последствия. На приёмах в Зимнем бывали два человека, тоже прекрасно умевшие наблюдать и делать выводы. Это был официальный представитель Франции в России Жермон де Маньан и его помощник барон Пьер де Бретон. Правда, о них говорили, что у первого имя намного длинней, чем произносится, а у второго – короче, чем слышится. У барона от титула осталось лишь имя, никаких владений он не имел, хотя никогда и нигде об этом не упоминал, и пошёл на службу к Маньану, чтобы иметь возможность жить, почти не считая денег, поскольку за преданность Маньан платил хорошо. Де Бретоном он назвался только потому, что по рождению был бретонцем. Но кому какое дело в чужой стране до этого! Маньан, напротив, имел большие владения, но не считал нужным рассказывать об этом. Он согласился стать представителем Франции не столько из-за денег, хотя и прикидывал, не мало ли ему предлагают, сколько из идейных соображений. Он был уверен, что таким образом он послужит на благо своей страны. Эти господа держались со всеми приветливо, много улыбались, говорили комплементы, но держались обособленно. Вот их-то и заинтересовала Элен. Точнее сказать – Маньана.
– Удивительной чертой обладает эта полячка, – как-то раз заметил он, обращаясь к де Бретону.
– Что вы имеете в виду, ваша светлость?
– А вы разве не заметили, как быстро она освоилась, как много узнала почти о каждом? По крайней мере, о тех, кто постоянно бывает при дворе. И всё это благодаря лишь собственному умению вести разговор.
– Что же здесь необычного? По-моему, здесь все только и занимаются тем, что болтают друг с другом.
– Да? А вы, барон, пробыв в России при дворе уже два года, можете сказать, у кого когда именины? Кто потерял недавно родственника, а у кого родился ребёнок? У кого служанка оказалась воровкой, и что с ней сделали?
– Но, ваша светлость, это же сплетни, ничего ценного в них нет, – скривив губы в презрительной улыбке, ответил де Бретон.
– Да, это всего лишь слухи и сплетни. Да, вы правы, большинство из них – шелуха. Но среди этой шелухи попадаются и жемчужины.
– Какие? Вы имеете в виду, что из этих сплетен можно сделать какие-то выводы?
– Именно, барон, именно. Кто-то сказал, к примеру, о недовольстве аппетитами Пруссии, другой презрительно выразился о Польше, третий восхитился законом Франции… Пусть это только слова, пусть их произносят люди, от которых ничего не зависит. Но! По количеству тех или иных мнений о других странах, по их высказываниям о собственной можно составить мнение о той политике, которой придерживается на самом деле тот или иной правитель, что бы он ни произносил вслух. То же касается и слов о конкретных особах. Всегда полезно знать мнение большинства о том или другом человеке. Ведь никогда не знаешь, кто может пригодиться в задуманной комбинации, кого и как придётся использовать.
– И какие же выводы вы, ваша светлость, можете сейчас сделать, исходя из слухов?
– Никаких. И причиной этому – то, что до меня никто не доносит эти слухи и сплетни, считая их ерундой, недостойной внимания. Что вы на меня так смотрите? Я имею в виду вас, барон. Ваше легкомысленное отношение к разговорам с людьми.
– В таком случае, может быть вам, ваша светлость подумать о том, чтобы нанять на службу эту польскую девчонку вместо меня? – огрызнулся де Бретон, задетый за живое.
– Хм… А мысль право, не дурна. Не вместо вас, разумеется, а вместе с вами. Она-то точно поможет нам узнать, кто и о чём говорит при дворе. Благодарю за идею, барон. Я подумаю об этом, – тихо рассмеялся Маньан. Де Бретон лишь молча поклонился.
Эта мысль не покинула Маньана. Относясь к ней сначала, как к курьёзу, затем он стал задумываться об этом всерьёз. Его привлекало умение девушки вызывать собеседника на доверительный разговор, почти ничего не сообщая о себе в ответ, её манера общения, при которой, слушая собеседника, она ни разу не давала ему понять, что ей скучно или не интересно. А когда француз наблюдал, как себя ведёт Элен за карточным столом, ни разу по её поведению не смог определить, выигрывает она или проигрывает. Она была неизменно спокойна, улыбалась и непринужденно вела беседу. При этом свой очередной ход она делала, не задумываясь, можно было подумать, что она ходит первой попавшейся на глаза картой, не оценивая дальнейшей игры. «А ведь она явно слышит ещё и разговоры тех, кто находится рядом, и не принимает участия в игре…» – отметил про себя Маньан, замечая иногда мимолётные взгляды Элен.
Через некоторое время тема Элен вновь всплыла в разговоре Маньана с де Бретоном.
– Знаете, барон, я недавно ясно осознал, что в вашей шутке было больше правды, чем смеха.
– Не понимаю вас, ваша светлость.
– Что если нам и в самом деле попытаться использовать таланты мадмуазель Соколинской?
– Вы хотите её нанять? Это невозможно, она не согласится.
– Фу, как грубо – нанять… Конечно, она не согласится, если просто подойти к ней и сказать: не желаете ли вы поработать на нас за определённую плату?
– Тогда что вы предлагаете?
– Попытаться заинтересовать её. Я имею в виду – как женщину. Она умна, красива, не капризна, насколько я мог заметить, обладает прекрасным вкусом. Так что вам не будет скучно с ней.
– Мне?!
– Естественно, вам. Ну, не я же буду ухаживать за молоденькой девицей. Хотя я бы и не прочь… Так что обдумайте всё – и действуйте! Вам не впервой очаровывать красавиц, в ваших талантах на этом поприще я нисколько не сомневаюсь.
– Что я должен делать? – поняв, что спорить бесполезно, спросил де Бретон.
– Для начала станьте её другом. Не торопитесь, не пытайтесь её соблазнить, ведь ещё неизвестно, кем на самом деле доводится ей этот её спутник, месье Вольский. Даже если он и в самом деле её кузен (хотя я и сомневаюсь в этом), это не отменяет того, что он может быть и женихом. А недоразумения нам не нужны. Так что – только дружба. Пусть она привыкнет делиться с вами всем, что слышала при дворе. Будьте внимательны, о чём бы она ни говорила. И не дай вам Бог, барон, каким-нибудь образом проявить пренебрежение к её словам или раздражение её рассказом.
– Да, конечно. Что дальше?
– Дальше. Дальше нужно будет аккуратно узнать её взгляды на политику. Если таковые имеются. Меня интересует её отношение к возможному приемнику короля Августа. Он в любой момент может покинуть этот мир, и Франция должна сделать всё, чтобы на польском престоле оказался Станислав Лещинский. С этими их шляхетскими свободами и выборностью королей, это будет сделать непросто. И кто только придумал выбирать короля! Подумать только! – его светлость дал волю раздражению. – Так вот. Хорошо бы узнать, как она относится к возможности коронации Лещинского. Если поддерживает – удачно. Россия никогда не согласится по-хорошему признать королём Станислава, а, значит, мадмуазель Соколинская будет помогать нам по своей воле. Если же её симпатии не на его стороне, можно поискать способ добиться от неё желаемых действий.
– Шантаж?
– Как вариант. Но это уже позже. Сейчас главное – подружиться с ней. Не обходите вниманием и месье Вольского, чтобы у него, во-первых, не возникло подозрений по поводу вашего желания поухаживать за его…хм…кузиной, а во-вторых, чтобы не оскорбить пренебрежением его самого. Вам всё ясно?
– Да, ваша светлость.
– Прекрасно. Можете начинать действовать немедленно.
* * *
В какой-то момент Элен вдруг осознала, что вызвала интерес одного из французов. Барона де Бретона нельзя было назвать красивым. Высокий, худой он мог показаться нескладным, но его неторопливые движения компенсировали это, а безупречные манеры, изящество костюма и умение мягко, хотя и уверенно, говорить нужные слова в нужной ситуации отвлекали от резких черт лица, как бы тоже смягчая их, и оставляли о нём впечатление, как о приятном собеседнике и блестящем кавалере. Элен была удивлена таким вниманием, но ничего против не имела. Тем более что барон ни разу даже намёком, даже взглядом не дал понять, что имеет в виду что-то кроме приятной беседы. Ей нравилось то, что он и к Юзефу относится уважительно, признавая в нём не просто телохранителя, а прежде всего дворянина. Кроме того с де Бретоном оказалось очень интересно и легко. Он много знал, умел хорошо рассказывать, имел прекрасное чувство юмора. При этом и слушать он тоже умел. Говоря о чём-то, Элен чувствовала искреннее внимание с его стороны. Они начали встречаться не только в Зимнем. Теперь бывало, что во время верховых прогулок её сопровождал не только Юзеф, но и барон. Это случалось не всегда, но часто, как раз настолько часто, чтобы это не выглядело навязчиво и не вызвало бы сплетен.
– Тебе не кажется немного странным поведение барона? – спросил как-то Юзеф.
– Кажется, – задумчиво ответила Элен. – Хотя ничего настораживающего вроде бы нет. Почему-то мне кажется, что ему что-то нужно от меня.
– Так может дать ему понять, что его общество тебе наскучило?
– Нет, зачем же? Мне стало интересно, чего он, собственно, добивается.
– Барон явно связан с Маньаном, а Маньан представляет здесь Францию. Что если он хочет как-то использовать тебя, зная, что русская царица к тебе благоволит?
– Вряд ли… Но даже если он на что-то и рассчитывает, то напрасно. Я видимо произвожу впечатление наивной девочки, но мы ещё посмотрим, кто, кого и как будет использовать. Для этого мне тем более нужно знать, что им, собственно, от меня нужно.
– По-моему, ты недооцениваешь Маньана. Да и де Бретона тоже. Они мастера интриги, не успеешь оглянуться, как окажешься опутанной прочной сетью.
– Юзеф, ты…
– Знаю-знаю! Я говорю лишь, чтобы ты была осторожней. Не хватало нам ещё и здесь в неприятности влипнуть!
– Слушаюсь, пан Юзеф, – усмехнулась Элен, – обещаю быть осторожной, осмотрительной, внимательной и прочее и прочее…
Вскоре де Бретон решил, что настала пора переходить ко второй части задания, полученного от Маньана и выяснить, что думает Элен о событиях, касающихся Польского трона. Они вновь встретились на верховой прогулке. Немного поносившись вскачь, чтобы доставить удовольствие неуёмной всаднице, все трое пустили коней шагом, давая им отдохнуть после гонки по лугам. Де Бретон принялся читать обещанные в прошлый раз стихи собственного сочинения, посвящённые королю Франции. Юзеф оценить их в должной мере не мог в отличие от Элен. Она выслушала стихи с вежливой улыбкой, но не стала огорчать барона своим откровенным мнением по поводу их качества. Стихи ей категорически не понравились. Вслух она заметила, что не ожидала от месье такого изящества мысли. Он остался доволен её реакцией, а затем спросил:
– А в Польше дворяне посвящают стихи своему королю?
– Право, не знаю, – ответила Элен. – Но, по-моему, его величество воспевают поэты, а дворяне посвящают ему свои шпаги.
– А в нашей стране и шпага и перо поэта прекрасно уживаются в одной руке! Имя нашего государя вдохновляет нас и на ратные подвиги и на стихосложение, – напыщенно произнёс барон. – Кстати, у наших стран больше общего, чем у многих других. Ведь зять нашего короля Людовика – Станислав Лещинский, а он какое-то время был королём Польши.
– Да, я знаю об этом.
– Было бы замечательно, если бы нашими странами правили не чужие друг другу люди!
– И что особенного вы видите в этом, месье де Бретон?
– Просто Пьер, прошу вас, называйте меня Пьер. Я устал от официальных обращений. А на ваш вопрос я отвечу, что такое положение означало бы, прежде всего, помощь друг другу в трудную минуту.
– Но ведь о такой помощи, если не ошибаюсь, могут договориться любые государства, совсем не обязательно для этого, чтобы их правители были родственниками.
– Конечно, могут, но когда такой договор подкреплён ещё и семейными узами, он становится более крепким, вызывает больше доверия.
– Спорный вопрос. Те же семейные отношения могут и разрушить все договоры в один миг, если вдруг произойдёт ссора. Обычная человеческая ссора, не имеющая абсолютно никакого отношения к политике. Впрочем, я в этих играх ничего не понимаю, поэтому могу быть не права.
– А как вы думаете, как к этим вопросам относится ваш дядя, который ждёт вас в Польше? Простите моё любопытство.
– На это мне ответить нечего, я никогда не разговаривала с дядей на подобные темы.
– Вот как? А вы, месье Вольский, тоже не имеете на этот счёт мнения? Вам всё равно?
– Почему же? Мне далеко не всё равно. Только я не совсем понимаю, о чём вы собственно говорите. В Польше сейчас есть король – Август. Он избран законно и в настоящее время правит страной. Я считаю неуместными разговоры о каком бы то ни было другом короле. Если, не дай то Бог, король Август нас покинет, польская шляхта сама решит, кого избрать на его место. Вполне возможно, это будет Станислав. Но возможно – и нет. Это решать не нам с вами и не здесь.
