Текст книги "Наследница (СИ)"
Автор книги: Елена Невейкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)
– Но неужели вы способны убить ребёнка?!
– А вы предпочитаете умереть сами? Или вас больше устраивает перспектива попасть на каторгу? Так я вам открою маленький секрет: уж лучше умереть сразу, чем гнить заживо где-нибудь в рудниках. Ну, что вы выберете?.. Молчите? Вы хотите, чтобы всё пришло к вам само, чтобы кто-то сделал за вас всю работу, а вам только награда досталась? А так не бывает. Вы и так сделали для этого гораздо меньше других!.. А что до молодой графини, я вам вот что скажу. Пусть вас не мучает совесть, она умерла уже давно. Тогда, на пожаре. Так что мы просто приведём действительность в соответствие с убеждением людей.
– Но может быть, просто выкрасть кольцо? Ведь вы сами сказали, что это её единственное подтверждение происхождения, а значит, и прав на наследство. Нет кольца – нет доказательства!
– А вы уверены, что она не знает, как открывать перстень? Убеждены, что никто этого не видел? Нет, можно, конечно, на всякий случай вырезать весь табор. Но такой кровожадный вариант вас ведь устроит ещё меньше? Кстати, с цыганами, тоже надо будет разобраться. Когда найдём девчонку у них, сначала, пожалуй, обвиним их в краже ребёнка. Под угрозой суда они нам выплатят ту сумму, которую мы назовём, пусть даже после этого у них ничего не останется. Они это заслужили, пусть не укрывают графских наследниц! – и он засмеялся в восторге от своей новой идеи.
– Значит, нет никакого другого варианта?
– Нет.
Наступило молчание.
– Когда же начнём? – Сидор говорил тихо и как-то обречённо.
– Подождём, пока прибудут остальные, чтобы не думали, что могут остаться чистенькими. Это может занять…примерно неделю. Вот тогда и начнём.
– А если табор к этому времени уйдёт?
– Вот это уж – ваша забота. Кажется, вы говорили, что сделали заказ этому цыгану. Вот и пусть они его выполняют. Время и пройдёт.
Дальше Лачо решил не слушать, всё и так было предельно ясно. Спустился вниз, нашёл хозяина, попросил ночлега. Его за небольшую плату пустили на сеновал. Перекусив тем, что взял с собой, Лачо заснул, а чуть свет – уже седлал коня. Обратный путь прошёл без приключений, и к полудню он уже рассказывал Мирко свои тревожные новости. Чергэн тоже была рядом. Когда Лачо замолчал, Мирко взглянул на жену. Она кивнула и вышла из шатра. Найти Баську, как всегда, было просто: она вертелась возле лошадей. Когда Чергэн сказала, что её ждёт отец, Баська удивилась. Не часто Мирко говорил с ней. Она вошла в шатёр и сразу почувствовала нечто необычное. Отец и Лачо сидели рядом и были необычно серьёзными. И вдруг опять появилась эта навязчивая мысль, что её просватали. Неужели ей всё же придётся покинуть Мирко, Чергэн и ставший родным табор?.. На глаза навернулись слёзы, а сердце застучало часто-часто. Поэтому она не сразу поняла просьбу отца:
– Баська, покажи мне твоё кольцо. Я хочу рассмотреть его получше.
Это было и вовсе необычно. Но настоящее изумление пришло позже, когда Мирко взял протянутый ему перстень, осторожно надавил на камень пальцем и повернул… Камень с тихим щелчком отошёл в сторону. Под ним было небольшое углубление. Четыре пары глаз внимательно рассматривали его. Там виднелся вдавленный рисунок: два причудливо переплетённых герба.
– Ты знаешь, что это такое? – спросил Мирко.
– Нет, – ошарашено ответила Баська.
– Ты не знала, что перстень открывается?
– Нет.
– А что это за рисунок, ты знаешь?
Баська всё пристальней вглядывалась в открывшуюся под камнем ямку. Наконец, она тихо сказала:
– Справа – герб маминой фамилии, а рисунок слева очень похож на наш герб… – и замолчала, опустив голову. Впервые за время пребывания у Мирко она произнесла фразу, сразу отделившую её от цыган. Ей почему-то стало стыдно. Щёки запылали, она не смела поднять глаз. Как будто, признав свою принадлежность к маленькой картинке в перстне, она обидела этих людей. А ей так хотелось быть такой же, как они, одной из них! Но она – другая, теперь уже навсегда. Кто же в этом виноват? Чергэн подошла и обняла её за плечи:
– Не расстраивайся. Вот, возьми своё кольцо. Береги его и не показывай никому. А теперь иди, поиграй.
Баська вышла, но не знала, куда идти, чем заняться. Всё вдруг словно изменилось. Она пошла к реке, села на берегу и, ни о чём не думая, стала смотреть на бегущую мимо воду.
А в шатре Чергэн и Мирко собрались несколько цыган и слушали Лачо, который повторял свой рассказ. После этого стали думать, как поступить, чтобы и Баську спасти и на табор беду не накликать. Сначала предлагали немедленно уйти, скрыться. Но Мирко возразил:
– Сейчас нам известно, что они задумали и когда будут действовать. Если уйдём, то на какое-то время спрячемся, но скоро зима, придётся жить в деревне, в мороз по дорогам не побегаешь, да ещё с детьми и стариками. Там нас найдут легко.
– Тогда нужно спрятать её.
– А где? В другом таборе?
– Да на твою Баську уж сколько семей глаз положило! Она в округе всем известна. Только свистни – враз прибегут! С радостью к себе возьмут. Кто ж не захочет себе в невестки такую красавицу получить! Да ещё и работящую. Это ж не девчонка – клад! Таких ещё поискать надо.
– Ты правильно сказал, что в округе её хорошо знают. Ну, и сколько, ты думаешь, понадобиться времени, чтобы узнать, куда, в какой табор её просватали?
Идеи появлялись, но ни одна из них не годилась, против неё тут же находились очень веские аргументы. Решение пришло вместе с Бабкой, которая тоже пришла на этот совет. Правда, подошла она позже и сидела молча, слушая разговор мужчин. Потом её присутствие заметили, заметили также, что она помалкивает. Тогда к ней обратились с прямым вопросом, что она сама думает по этому поводу. Бабка, как всегда была лаконична.
– Они хотят убить Баську. Но мёртвого убить нельзя. Пусть считают, что её уже нет. Тогда они успокоятся, и табор не тронут.
– Это как же? Спрятать её что ли? Так надолго не спрячешь, да и найти могут. Тогда и её не спасём и самим несдобровать.
– Э-э-э, зачем прятать? Вот я сюда шла, Баську видела. Сидит себе на высоком берегу и в воду смотрит. А ну как у неё голова закружится? Что падает в воду – обратно не возвращается. Мало ли детишек в речках тонут?
– Да она плавает, как рыба. Что с ней в реке сделается?
– Сильные вы, мужики, а глупые. Что плавает девчонка, вы знаете, я, а те, что её ищут, знают? И потом, что ж, только от неуменья тонут-то? Вон, в омутах у мельниц, сколько народу гибнет.
– А саму-то девчонку куда деть?
– Ну, уж это вы придумайте! Не всё мне за вас решать. Только не слыхала я, чтобы у богатых господ нигде хороших знакомых или дальних родственников не было. Видно цыганская дорога – не для неё, пусть к своей жизни возвращается, если сможет. Так что – думайте, а я пойду. Устала с вами.
Вскоре приблизительный план был готов. Оставался только один вопрос: есть ли для Баськи на свете место, где бы она смогла спокойно жить, не опасаясь, что её найдут убийцы отца и брата.
Вечером Мирко и Чергэн снова позвали Баську и просили подумать, помнит ли она о каких-нибудь родных или друзьях отца или матери. Но ей ничего на ум не приходило. На этом день закончился и каждый лёг с невесёлыми мыслями.
Ночью Баське приснился отец. Он смеялся, гладя её по голове, и показывал рукой на гостя, который улыбаясь и поглаживая пальцами усы, стоял посреди их великолепной залы. Его она видела совершенно отчётливо, тогда как отца просто ощущала рядом. Гость что-то говорил, но Баська никак не могла понять – что. Слова казались знакомыми, но совершенно непонятными. Отец наклонился к её уху и чётко произнёс: «Это по-польски – здравствуй».
Баська открыла глаза и резко села. Солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Стояла удивительная тишина. От реки полз туман, и было зябко. Сон, такой чёткий и яркий, всё ещё владел ею, она как будто до сих пор ощущала прикосновение руки отца. Но теперь она понимала, что это был не просто сон. Она знала этого человека. И помнила, в каком городе он живёт. Теперь она знала, у кого просить помощи. Отец ей говорил, когда знакомил с этим усатым господином: «Если когда-нибудь тебе понадобиться помощь, пан Янош всегда будет рад тебе её оказать». А гость кивал головой и с улыбкой поддакивал: «Так, так, то правда».
Когда Мирко проснулся, Баська рассказала ему про свой сон и воспоминания, которые вызвали его. Мирко оживился. Теперь понятно было, что план осуществим, хотя и связан с большими трудностями: больно далеко было идти до того города в Речи Посполитой.
– А как его разыскать в том городе, ты знаешь? – спросил он Баську.
– Пан Янош держит школу, где учит людей биться на шпагах. Надо просто спросить, где такая школа в этом городе находится.
Как это просто звучало! Но времени не оставалось, а других вариантов не было. Начали готовиться. Нужно было выбрать кого-то в провожатые Баське, придумать, как обставить её «гибель» в реке, решить, ставить ли всех в таборе в известность. В конце концов, решили, что знать правду будут всего несколько человек.
В самом разгаре этих хлопот появился Сидор. Всё такой же суетливый, говорливый и неприятный. Мастера для выполнения заказа ему указали, и Сидор, сгрузив возле его шатра два сундука довольно потрёпанного вида, уехал.
А Баська загрустила. Она так боялась, так не хотела покидать табор в результате сватовства! Теперь причина поменялась, но уходить всё же придётся! Ей было страшно остаться и постоянно ждать беды, но и уход в неизвестность её тоже пугал. Дальняя дорога, хоть и с попутчиком, вызывала тревогу и неуверенность, а окончание пути и вовсе было непредсказуемым. Как-то её встретит пан Янош? Если вообще они его найдут. А если не найдут? Что тогда делать, куда идти?
Провожатым с Баськой должен был идти Гожо. Договорились, что он якобы поедет навестить могилу прадеда, который, как говорил всем Мирко, стал ему часто сниться. Гожо уехал из табора за день до запланированного исчезновения Баськи и ждал её в условленном месте. Он взял лёгкую повозку с парой лошадей (одну нельзя, дорога дальняя, вдруг, что случиться с лошадью; а так – есть вторая). К месту встречи Баську должен был доставить один из посвящённых в план мужчин.
Всё получилось на удивление гладко. Попрощались с Баськой ещё на рассвете. Чергэн подарила ей колоду карт, сказав, что говорить они будут только с ней.
– Помнишь, что говорила тебе Бабка? Не запоминай значение, а слушай свои чувства. Карты – они для каждого свои. Так и с людьми. Доверяй своему сердцу, а не глазам и ушам.
Мирко молчал. Потом присел перед Баськой – огромный, лохматый – взглянул в глаза и серьёзно, как никогда ещё с ней не говорил, сказал:
– Ты покидаешь табор, но табор больше никогда не покинет тебя. Он останется в тебе, в твоей душе, потому что в ней есть кусочек цыганского духа. Иначе ты не смогла бы жить с нами, не научилась бы быть цыганкой. Запомни: что бы ни случилось, ты всегда сможешь вернуться, и тебя примет любой табор, как свою. Там ты всегда найдёшь любую помощь. И ещё, – он взял её за руку, – Ты очень сильная. Ты сильнее, чем сама себя считаешь. Всё, что ты захочешь – сбудется, ты сумеешь этого добиться. Не бойся, иди и не оглядывайся. Только помни, я всегда буду считать тебя своей дочкой.
Мирко поцеловал её в лоб и сразу отошёл. Чергэн тихо плакала, обнимая Баську. Пора было отправляться. Лачо шёл с Баськой к реке, чтобы потом поднять тревогу. Они уже отошли от шатров, когда заметили, что на камне возле тропинки сидит Бабка. Она никогда так далеко не уходила, поскольку ей трудно было передвигаться. Бабка поманила их рукой. Когда они подошли, перекрестила Баську.
– Благослови тебя Господь и Чёрная Кали. Пусть дорога твоя будет лёгкой, а её конец удачным.
Потом протянула ей небольшую ладанку на кожаном шнурке.
– Возьми от меня памятку. Здесь зёрнышки хитрые. Кинешь одно в питьё человеку – он уснёт сладко и проспит без просыпа несколько часов. Если два – с человеком можно делать всё, что хочешь, он не почувствует. А бросишь три – больше не проснётся никогда. Всякое в жизни случается, может, и мой подарок пригодится. Благодарить меня не надо, – добавила она, увидев, что Баська порывается что-то сказать, – ты же знаешь, что не люблю я этого. И ещё запомни, что скажу. Не плачь никогда. Будет трудно или больно – не плачь. А если не можешь сдержаться – пусть твоих слёз никто не увидит. Редко я гадаю всерьёз, а вчера карты раскинула. Всё тебе удастся, вернёшься сюда богатой да знатной. Теперь иди, пора. И я пойду к себе.
И старуха заковыляла обратно к шатрам, ни разу не оглянувшись. Баська озадаченно взглянула на Лачо:
– Почему она сказала, что я вернусь, да ещё и знатной?
– Я не знаю. Но всё, что она говорит, всегда сбывается. Так что выходит, что ты вернёшься, сестрёнка!
Баська, опустив голову, зябко повела плечами. Хорошо ему говорить! Он-то остаётся, никуда не из табора не уходит. Когда ещё всё сказанное Бабкой сбудется! Если вообще сбудется. Она вздохнула, повесила ладанку на шею и спрятала за ворот, к перстню и медальону.
На следующий день в табор приехал Сидор за своим заказом. Но на этот раз он был не один. С ним появился человек, одетый, как купец, но своим поведением и властными манерами он больше походил на знатного господина. Они явились около полудня и сразу направились к шатру Мирко. Он сам вышел к ним навстречу.
– Доброго здравия, – неуверенно приветствовал его Сидор. – А я вот за своим заказом… А что это у вас происходит? – озадаченно спросил он, оглядываясь вокруг: люди были явно чем-то взволнованы, они стояли кучками, что-то обсуждая, и нет-нет, да поглядывали в сторону шатра Мирко. Дети не бегали, как обычно, по всему табору, а стояли притихшие каждый у своего шатра.
Мирко, как бы нехотя, ответил:
– У нас сегодня печальный день. Вчера утонула в реке моя дочь. Река унесла её, и мы даже не можем похоронить нашу Баську.
– Кого? – удивился Сидор.
– Баську. Так звали мою дочь.
– Так она утонула? – холодно переспросил «купец». – Зачем же понадобилось лезть в воду? Жары давно уж нет.
– Она упала с высокого берега. Оступилась, – пояснил Мирко. – С ней был мой сын, но он не умеет плавать и ничего сделать не мог. А когда прибежали другие, было уже поздно… Но это наши печали, они вас не должны интересовать. Сундуки готовы, и мастер ждёт платы.
С этими словами Мирко ушёл в шатёр.
– Экий хам! – возмутился «купец». – Мог бы, и проводить к этому мастеру!
– Тише, не нужно начинать скандал. Тем более что всё разрешилось теперь само собой и наилучшим образом, – тихонько произнёс Сидор.
– Я бы предпочёл удостовериться в её гибели, но… коль скоро это невозможно – придётся поверить без доказательств. И всё равно, мне не нравиться это! Я привык доверять больше своим глазам, чем ушам.
Дорога
Баська ехала в повозке вместе с Гожо. Дорога, лошади, скрип колёс – всё было привычно. Только не хватало других, ставших необходимыми, звуков: плача младенцев, возни ребят, погавкивания собак, переговоров и тихих напевов женщин. Сейчас они ехали в полной тишине. Лес начала сентября тоже стоял притихший, и часто единственным звуком в нём было шуршание дождя по листьям. Грусть расставания с табором усиливалась тоскливой погодой и приметами наступающей осени. Баська, несмотря на слова Бабки, то и дело шмыгала носом и тихонько всхлипывала, уткнувшись в колени. Гожо, от природы немногословный, утешать не умел. Он только время от времени говорил:
– Не плачь. Всё будет хорошо, вот увидишь.
Но Баська не верила, что теперь когда-нибудь ей будет хорошо.
Пока ехали по территории России, было вполне сносно. Ночевали, в основном, в повозке, но бывало, что их пускали на ночлег на сеновал или даже в дом. Даже ночёвка в сарае была удачей, ведь ночи становились всё холодней.
Недалеко от границы случилась беда: на них напали лихие люди. Повозка Гожо выглядела бедно, но вид окруживших её людей был ещё плачевней. В лохмотьях, босые, со всклокоченными бородами – они производили жуткое впечатление. Гожо пытался говорить с ними, сказал, что у них нет, ни денег, ни ценностей, даже еды нет. Последнее было сущей правдой, так как всё, что им удалось получить в последней деревне, они уже съели. Но в ответ раздался хриплый смех:
– Совсем ничо? А лошадки? Они-то нас не один день прокормят! Вон, какие упитанные. За них хорошую цену дадут! Да и повозка неплоха, крепкая ишо. А ну, выметайтесь! Дале ножками потопаете.
Гожо с Баськой вытащили из повозки, которую тут же угнали куда-то в лес. У Гожо отобрали узелок, в котором были кое-какие вещи в дорогу. Потом решили обыскать и его самого. Вот тут случилось самое плохое: обнаружив в поясе, надетом под рубахой на голое тело, несколько монет, хранимых на самый крайний случай, разбойники рассвирепели от мысли, что деньги могли уйти из их рук и избили Гожо так, что он не смог подняться. Баська, отбежавшая в сторону, вернулась и, глотая слёзы, старалась вытереть куском оторванного рукава кровь, обильно сочившуюся из разбитого рта Гожо. Разбойники в это время были заняты делёжкой монет. После этого они двинулись вслед за угнанной повозкой, как вдруг один из них оглянулся и что-то сказал остальным. Все повернули назад.
– А ну-ка, посмотрим, что у ней под кофтой. Може, золото, али камушки? – с этими словами один из мужиков протянул к Баське грязную руку с растопыренными пальцами. Баська шарахнулась в сторону, но отбежать не успела: споткнувшись о подставленную другим мужиком ногу, она упала на землю. Сейчас же вскочила, с ужасом озираясь кругом. Потом кто-то схватил её сзади. Кошмар повторялся. Она завизжала и, извернувшись, вцепилась зубами в руку, державшую её. Рука разжалась. В это время откуда-то из леса раздался свист. Подступающий опять к Баське мужик остановился, прислушиваясь, и тут же поднял голову Гожо:
– Побойтесь Бога! Она же ещё ребёнок! Вы уже отняли у нас всё, оставьте хоть жизнь!
Это ли подействовало на нападавших, или, скорее, предупредительный свист, только они остановились, и один из них сплюнул на землю:
– Ладно, живите пока…
И они ушли. Баська ощупала себя. Кольцо матери, медальон и ладанка Бабки были целы. Она встала рядом с Гожо на колени. Её колотила неудержимая дрожь, но слёз больше не было. Потом Баська услышала новые звуки: скрип колёс, пофыркивание лошадей и человеческие голоса. С той же стороны, откуда двигались и они с Гожо, ехали несколько телег, груженных овощами. Увидев возле дороги двух бедолаг, возницы остановились и подошли. Коротко рассказав, что их ограбили, Баська стала просить помочь Гожо, который впал в забытьё. Посоветовавшись, возницы освободили немного места на одной из телег, частично переложив поклажу на другие, и поместили туда бесчувственного человека. Баську посадили на другую телегу рядом с возницей, и тронулись в путь. Их отвезли в женский монастырь, куда везли урожай. Здесь хорошо умели оказывать больным помощь. Пострадавших разместили в низком длинном доме, расположенном вне стен монастыря, но прилегающем к каменной стене, огораживающей монастырский двор. Сначала каждому из них выделили по маленькой комнатке, напоминающей келью, но Баська никак не соглашалась оставить брата одного, её просто невозможно было отогнать от его постели. Тогда ей постелили на лавке в этой же комнате. Несколько дней Гожо почти не приходил в себя. Монахини вправили ему вывихнутую ногу, поили какими-то снадобьями, смазывали чёрные кровоподтёки неприятно пахнущей мазью. Баська не отходила от него. Когда у Гожо усилилась лихорадка, она не спала всю ночь, потому что слышала, как одна сестра сказала другой, что «он может умереть от сильного жара». Ночь напролёт Баська меняла ему мокрое полотенце на голове, поила водой, вливая её по ложечке ему в рот, и с одинаковым ужасом прислушивалась то к неистовому бреду, то к внезапно наступавшей тишине. К утру, когда уже послышались птичьи голоса, Гожо перестал метаться и срывать со лба холодный компресс, затих, дыхание выровнялось. Баська, в испуге от такой перемены, помчалась за монахинями, громко застучала в запертые ворота. Пришедшая на её зов сестра осмотрела больного, улыбнулась и погладила Баську по голове:
– Он просто спит. Теперь всё будет хорошо.
И Баська ей как-то сразу поверила. А, поверив, ощутила вдруг такую слабость, что почувствовала даже, как дрожат ноги. Как добралась до лавки, она не помнила.
Проснулась она от звука своего имени. Открыла глаза и увидела Гожо, сидящего на постели напротив. Он улыбался. Тут же в комнате была одна из монахинь и тоже улыбалась. Это было так непривычно после всего пережитого за последние дни, что показалось Баське продолжающимся сном. Но во сне не бывает таких чудесных запахов: свежего, ещё тёплого хлеба и парного молока. Она вдруг ощутила волчий аппетит. Она села и действительно увидела на столе буханку хлеба с румяной корочкой и крынку молока. Баська тут же подсела к столу и, отломив горбушку, с наслаждением впилась в неё зубами. Тут ей вдруг пришла в голову совсем другая мысль.
– А тебе разве можно сидеть? – спросила она у Гожо, наскоро прожевав кусок хлеба. – Ты ведь только что бредил.
Монахиня тихо засмеялась, а Гожо ответил:
– Не только что. Это было вчера. А сегодня мне уже лучше.
Баська ничего не понимала. Озадаченно глянув в окно, она убедилась, что утро ещё не закончилось. Она точно помнила, что прилегла спустя немного времени после рассвета. Почему же он говорит – вчера? Ответила на её немой вопрос монахиня:
– Ты проспала сутки, милая. Это тебе на пользу. А сейчас пей молочко.
Удивление, недоумение – ничего не могло испортить разыгравшегося аппетита. После еды Баська почувствовала себя вполне отдохнувшей, но к вечеру усталость навалилась вновь. Правда, на этот раз она проспала лишь до утра следующего дня.
Гожо, как только почувствовал, что силы возвращаются к нему, стал помогать в монастыре всем, чем мог. Починил замок на воротах, который плохо запирался и ещё хуже отпирался; почистил колодец (Баська и не знала, что он это умеет); помог кузнецу перековать лошадей; побелил печи в доме, где они с Баськой жили. Постепенно состояние его позволило думать о продолжении пути. Монахини предприняли попытку уговорить его остаться ещё хоть ненадолго, но он не согласился: и так много времени потеряли, а скоро – холода. А вот Баське предложили остаться в монастыре навсегда. Сёстрам понравилась эта девочка – слабая и самоотверженная, исполнительная и весёлая. Она не пропустила ни одной службы, если не считать первых, самых тяжёлых дней пребывания в монастыре. Она бы стала хорошей помощницей, а после – приняла бы постриг и стала одной из них. Но Баська только головой покачала на их уговоры. Здесь было хорошо, спокойно, но жить тут постоянно она бы не смогла. Сама она это скорее ощущала, чем понимала, но отказалась категорически, хотя и постаралась, как могла, смягчить отказ.
В дорогу им собрали харчи, самих одели потеплее, но дальнейший путь теперь должен был стать для них гораздо труднее и дольше, ведь им предстояло идти пешком. И хоть Польша была совсем рядом, впереди было ещё много вёрст.
Границу перешли совсем просто: в расположенной рядом деревне им объяснили, как найти тропу через лес, и ночью они отправились. Ночь была ветреная, облака то и дело закрывали луну – единственный источник света. В лесу становилось так темно, что порой приходилось останавливаться. Но, в конце концов, лес закончился, они вышли на простор убранного поля. В деревне их предупредили, что граница где-то в лесу, значит, они пересекли её, не заметив этого. Может, она шла по болотцу, в котором они вымокли, а может, по тому ручью, который перешли по скользким камням. Теперь они стояли в тени последних деревьев и всматривались в пространство. Это была уже территория Речи Посполитой.
За остаток ночи Гожо с Баськой успели отойти довольно далеко в сторону от леса. Немного отдохнув, зарывшись в стог сена на скошенном лугу, они отправились вглубь страны по дороге, обнаружившейся недалеко от этого места. Припасы, захваченные из монастыря, давно закончились, и теперь им предстояло либо просить милостыню, либо попробовать зарабатывать себе на еду. Решили, что просить они будут лишь в самом крайнем случае. Гожо многое умеет, Баська тоже не безрукая, авось, как-то удастся прокормиться. На деле оказалось всё не так просто. Здесь, в Польше, к цыганам было далеко не такое спокойное отношение, как в России, и они почувствовали это в первой же деревеньке. Им не просто не давали работы, а гнали прочь. Языка Баська не знала, но общий смысл сказанного понять было не сложно. Некоторые слова были очень похожи на русские, а интонация, с которой их произносили, столь красноречивой, что переспрашивать не хотелось.
В этот день ничего съестного приобрести в деревне не удалось. Пришлось удовлетвориться поздней черникой, кое-где ещё висевшей на кустиках с почти облетевшей листвой, горьковатой брусникой и обжаренными на костре грибами, находить которые Баська лихо научилась у цыганят. Да ещё Гожо, когда он отправился к роднику, посчастливилось набрести на необобранный орешник, и они запаслись орехами впрок. Ночевали опять в стоге сена.
На следующий день дошли до небольшого городка. Здесь немного заработать смогла Баська. Получилось это неожиданно. На площади в центре городка сидел человек в залатанной одежде и наигрывал на свирели. В шапке у его ног лежало всего несколько мелких монеток. Баське понравилась мелодия, которую выводила свирель. Она подошла поближе. Музыкант с надеждой поднял на неё глаза, но, увидев перед собой цыганочку, вновь уставился на землю перед собой. И тут Баська сняла с себя тёплый платок, в который куталась, передала его Гожо и, сначала несмело, а потом всё более уверенно, начала танцевать. Это был странный танец. Движения цыганской пляски замедлились и, подчиняясь грусти свирели, стали более плавными, неожиданно томными. Постепенно мелодия захватила Баську, всегда с лёгкостью схватывавшую новый ритм, она забыла, где находится. Она просто танцевала. Для себя. Заинтересовавшись необычностью картины, стали подходить люди. Музыкант, сначала с удивлением глядевший на черномазую девчонку, заметил подходивших людей, заиграл громче. Потом темп музыки постепенно стал ускоряться, и, подчиняясь этому, ускорились движения юной танцовщицы.
Когда и музыка и танец закончились, люди зашумели, в шапку стали падать монеты. Музыкант взглянул на Баську, улыбнулся, повёл рукой – мол, танцуй ещё! Потом ссыпал полученные деньги в кучку у своих ног, разделил её на две равные части. Жестом показал, что половина заработка принадлежала Баське. Она улыбнулась в ответ, кивнула.
Теперь мелодия была быстрая, зажигательная. Свирели помогал Гожо, хлопавший в ритм ладонями. А Баська опять танцевала.
Вечером путешественники стали обладателями суммы, которая позволила им купить простой еды и переночевать под крышей. Правда, это был простой сарай, но зато их окружали настоящие стены, а сверху не капал дождь. И солома, на которой они спали, была сухая.
Наутро решили задержаться здесь на несколько дней, заработать ещё немного денег на дорогу. Музыкант был только рад этому, ведь даже половина заработанных с помощью Баськи денег, была больше того, что он получал, в одиночку играя на своей свирели. Но дольше пяти дней им поработать не пришлось. Нужно было торопиться, чтобы успеть до сильных холодов дойти до города Речица.
Денег, что удалось собрать, хватило ненадолго, хоть они и старались быть экономнее. За ночлег больше не платили, ночевали, где придётся, покупали только еду. Когда потратили всё до конца, им оставалось идти ещё столько же, сколько они шли по дорогам Речи Посполитой. Стало заметно холоднее, траву на рассвете прихватывало морозом. В стогах к утру, они замерзали так, что долго потом не могли согреться, и поэтому старались найти какой-нибудь другой выход. Приходилось тайком забираться в сараи или риги. Гожо, чтобы прокормиться, мастерил силки и расставлял их в лесу. Но для того, чтобы еда оказалась у них в руках, она должна была сначала попасться в эти силки. Это требовало времени, которого оставалось всё меньше – зима с каждым днём приближалась.
Однажды им повезло. Они встретили цыганский табор, идущий им навстречу. Хотя они были чужаками для этих людей, их накормили, а ночь, проведённая в шатре, показалась Баське сказочно прекрасной, хоть ничего здесь не напоминало родной табор. Люди были угрюмы и насторожены, дети шныряли между шатрами, не играя, а выискивая, где бы раздобыть что-нибудь съедобное. Бедность, почти нищета проглядывали везде. Никаким ремеслом эти цыгане не занимались. Основной доход приносили женщины, которые промышляли гаданием. Это занятие пользовалось спросом у местных жителей, особенно женского пола. Как ни старалась церковь с этим что-то сделать, как ни запрещала пользоваться услугами цыганок, объявляя их способности либо мошенничеством, либо даром от Лукавого – ничего не помогало. Желание узнать, что же готовит человеку судьба, было сильнее всех запретов. Кроме женщин кое-какие крохи удавалось перехватить детям. Они ходили от дома к дому и просили милостыню, заодно высматривая, где что плохо лежит.
Проведя в таборе ночь, Гожо с Баськой покинули его. Их пути не совпадали. Да и неуютно было с этими людьми. Они внимательно слушали Гожо, когда он рассказывал о своих родных; удивлялись, что в России относятся к цыганам неплохо, но видно было, что они не верят в эти сказки. Мужчины предложили им остаться. Они говорили, что такой молодой и ловкий парень придётся им весьма кстати, а на его вопрос, какую работу они имеют в виду, засмеялись и весьма прозрачно намекнули, что очень выгодно повстречать гаджо-ротозея. Это совсем не понравилось Гожо. Воровством никогда и никто в их таборе (и в соседних – тоже) никогда не занимался. Воровство считалось позором. Если бы он знал, что скоро и он окажется перед необходимостью совершить этот грех…
Они вновь шли по дороге, придерживаясь направления, которое показали им на прощанье цыгане. Голод опять шёл вместе с ними. Ночевать опять приходилось тайком. Как-то раз их обнаружили в сарае, куда они только что забрались на ночь. Ничего не желая слушать, цыган вытащили на улицу и, созывая всех людей, повели куда-то на край села. Скоро там собралось, чуть ли не всё здешнее население. Зная уже несколько польских слов, Гожо пытался объяснить, дополняя слова жестами, что они хотели только переночевать. Он тыкал пальцем в себя, Баську, потом показывал в сторону, откуда их привели, и повторял: «Спать. Спать…» Но никто его не хотел ни слушать, ни понимать. Недавно в это село приходили цыганки, и, пока они гадали, мужчины-цыгане, пользуясь тем, что внимание многих селян было отвлечено, много чего утащили из дворов. Правда, ни в дома, ни в сараи они не заходили, и даже из незапертых построек ничего не пропало. Теперь Баську и Гожо приняли, видимо, за тех же или таких же злоумышленников. Все объяснения и уверения были напрасны. Люди гомонили, размахивали руками и не слушали не только пленников, но и друг друга. Наконец, не придя к единому мнению по поводу дальнейшей судьбы пойманных цыган, их решили запереть до утра, а потом, на свежую голову, решить, что с ними делать дальше. Но ничего хорошего им, по-видимому, ожидать не приходилось.
