Текст книги "Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)

Последняя маска – посмертная

– Значит, теперь ты подбираешь на улице беспородных котят? – вот и всё, что я смог сказать, когда впервые увидел его. Тогда ещё только на фотографии.

Линда тряхнула головой, явно рисуясь и желая, чтобы я заметил в её каштановых волосах жёлтые солнечные пряди, ради которых она наверняка просидела несколько часов в кресле парикмахера и отдала пару сотен фунтов, и подвинула мне поближе стопку карточек. Все они были сделаны на «Полароид» шестидесятых годов, который обыкновенно лежал в бардачке её машины.

– Котёнок может и уличный, – заметила Линда, ничуть не обидевшись, – но не беспородный. Из него вырастет роскошный британец, если не какой-нибудь мейн-кун.

– Ирландец, вот кто из него вырастет. Чистокровный бродячий ирландец, – возразил я, разглядывая снимки.

На них был запечатлён один и тот же юноша. Рыжий, тонкокостный и с чистой белой кожей. На фотографии крупным планом можно было разглядеть достаточно симпатичные зелёно-голубые глаза, но в остальном – совершеннейшая заурядность, как я решил.

– Надеюсь, он хотя бы совершеннолетний, – заметил я, отпивая чай. Хотя, конечно, в этой шпильке не было ни смысла, ни нужды. Линда отлично играла в эпатаж, но всегда видела границы дозволенного. Но ирландец с фотографий действительно выглядел очень юно, немного слишком для Линды. Она на мой вопрос только возмущённо фыркнула, собрала свои карточки и ответила:

– Мальчику двадцать три.

– Тогда развлекайся. И жили они долго и счастливо, как говорится, – я пожал плечами.

– И всё? – она надула губы, наморщила свои тёмные, тонко выщипанные брови и сделалась ненадолго похожей на обиженную девочку, но потом засмеялась: – А как же ревность?

– Благословляю вас, чада мои, – покачал я головой и подумал про себя, что в этот раз увлечение Линды вряд ли продержится и пару месяцев. На общем фоне её красивых умных любовников ирландский мальчик в дешёвой футболке и с кривыми нижними зубами выглядел весьма сомнительно.

Я, конечно, не видел, как они познакомились. Но Линда позднее так много говорила об этом, что всю картину я мог бы представить с точностью. И мелкий дождь на Гросвенор-сквер, и то, как Линда круто, с нарушением всех правил разворачивает «Дефендер», опускает стекло и в своей неповторимой манере спрашивает у насквозь промокшего парня на остановке: «Детка, не желаешь выпить?».

– Он тебе понравится, – уверенно объявила Линда, и только воспитание помешало мне закатить глаза. Я совершенно не желал близко знакомиться с очередным её бойфрендом на несколько ночей, но конечно, едва ли мог изобрести подходящий предлог, чтобы этого знакомства избежать. – Фред, посоветуй. Если бы ты вёл в оперу человека, который до сих пор ни разу её не слышал, что бы ты выбрал? В Ковен-Гардене новая «Пиковая дама»...

– Ни за что, – воскликнул я в некотором ужасе. – Упаси тебя Господь слушать русскую оперу в постановке американского итальянца в Лондоне.

Я знал, о чём говорю, поскольку был на «Пиковой даме» буквально две недели назад, на премьере, и испытал всю ту гамму чувств, от боли до разочарования в современном искусстве, которая ожидает всякого театрала при встрече с натужным и вычурным авангардом, порождённым, к тому же, прославленным режиссёром, от которого ждёшь значительно большей глубины мысли[31]31
  Сохранились рецензии на эту постановку «Пиковой дамы» в летнем сезоне 2000 года. Отмечается, что спектакль излишне надуманный, авангардный и лишён глубины восприятия.


[Закрыть].

– Идите на Верди, – посоветовал я, – завтра будет «Травиата», а легче неё уже не придумаешь.

– Там и встретимся, – объявила Линда. – Ну, я побегу, – и расцеловав меня в щёки, действительно побежала, уверенно держась на высоких каблуках и оставив мне обязанность оплатить счёт. А ещё – фотографию своего ирландца. Случайно, конечно. Просто одна из карточек – та самая, где он был снят крупно, в три четверти, выпала у неё из сумки и спланировала к ножке стола. Я забрал, подумав, что надо будет отдать Линде потом.

Эта карточка до сих пор у меня. Мой единственный секрет от него. И то немногое, что мне однажды останется, когда он сожжёт себя окончательно.

***

– Это Ричард, – небрежно представила его Линда, держа под руку так крепко, словно боялась, что он сбежит.

Вживую он оказался интереснее, чем на фотографии, только гораздо более хрупким и совсем невысоким. А ещё он выглядел напуганным и растерянным в декорациях оперного театра. И костюм-двойка, пусть даже подобранный лично Линдой, с присущим ей безупречным вкусом, сидел на нём если не криво, то неловко.

– Рич, познакомься, это мой старый друг Фред, для тебя – доктор Дарелл.

– Я… – Ричард вынул руку из кармана, чуть опустил взгляд, улыбнулся со смущением, – страшно рад знакомству, доктор. Страшно.

Бросив Линде чуть насмешливый, как мне хотелось бы верить, взгляд, я пожал его ладонь – узкую, хрупкую и удивительно сухую, и встретился с ним взглядом. Не буду лгать, я не услышал громовых раскатов. Только подумал, что у того, кто буквально не знает, куда себя деть от неловкости, должны бы потеть ладони.

Мы смотрели «Травиату» в постановке Мариинского театра, сидя в ложе и потягивая шампанское. Ричард молчал, а Линда изредка объясняла ему происходящее и чиркала что-то в большом блокноте. Ей нравилось набрасывать на коленке театральные рецензии и потом читать их друзьям – а нам, в свою очередь, нравилось слушать то, что выходило из-под её пера. Особенно если она делала акцент на костюмах и визуальных решениях – это был её безусловный конёк.

Они оба сидели за моей спиной, но я то и дело оборачивался к ним, чтобы перекинуться парой слов. Я повернулся снова – как раз на середине «Addio del passato», – и вдруг Ричард наклонился ко мне и сказал совсем тихо, так, что Линда едва ли могла расслышать:

– Вам не нравится эта ария, доктор.

Это не был вопрос.

– Нет, отчего же… – сказал я и отвернулся к сцене, но тут же ощутил его дыхание шеей и ухом.

– Вам почти невыносимо смотреть на актрису. Она слишком живая для этих строк, правда?

Я замер. Даже не знал, что ответить, да и возможности не было – Ричард уже откинулся обратно на спинку своего сидения. Я снова услышал его голос, когда Виолетта на сцене воскликнула своё последнее: «Е spenta!», – и обмякла в объятиях Альфредо.

– Она дышит, – шепнул он мне. – Вы даже отсюда это понимаете. И это всё портит. Да?

По моей спине прошла дрожь, на висках выступил пот, и мне пришлось стереть его платком. За первые минуты поклона мне удалось овладеть собой. Но когда я обернулся, Ричард уже аплодировал вместе с Линдой и застенчиво улыбался, когда она касалась его колена.

***

– Что я могу сделать? – вырвал меня из мыслей вопрос Себастиана. Я почувствовал укол сожаления и стыд. Упиваясь сладкими воспоминаниями о днях давно минувших, я забыл своём напарнике.

– Ничего, – ответил я, постаравшись вложить в голос всю свою врачебную уверенность, которой, впрочем, не испытывал. – Сейчас ему просто нужен покой, больше ничего.

– Я подежурю, – кивнул он, придвинул стул, ровно сел на него, сложил руки на коленях и чуть опустил веки. Каменная статуя, не иначе. Я не сомневался в том, что он способен просидеть так не то, что ночь, но и пару суток. – Отдохните, док.

Ричард выглядел сейчас значительно мертвее той Виолетты. Собственно, он выглядел почти мёртвым. Только слабое дыхание и напряжение мышц шеи отличало его от трупа. А вот кожа у него была как у покойника: липкая даже на взгляд, ледяная на ощупь. Сухие губы. Левая щека стала сине-фиолетовой. Я сам обработал синяк двадцать минут назад, но стоило мне отвернуться, как боковым зрением я начинал видеть на этом месте трупное пятно. Буквально на грани между жизнью и смертью, но к смерти немного ближе. Я не выяснил, как он поранился, но не удивился бы, узнав, что синяк он поставил себе сам.

Я с большим трудом отвёл взгляд в сторону, а Себастиан повторил:

– Отдохните. Когда он придёт в себя, ему может понадобиться ваша помощь. От меня будет мало толку. Я солдат, а не врач.

Я понимал, что он выгоняет меня из лучших побуждений, осознавал, что он прав – и всё равно чувствовал горькое раздражение, оставляя их наедине.

***

Тогда я не стремился к встречам с Ричардом. Меня смущала и пугала двойственность его натуры, которую я успел заметить в оперном театре, и я повёл себя трусливо: решил, что это не моё дело, не сказал ни слова Линде и даже выбил себе научную командировку в Белфаст на месяц. Откровенно говоря, я надеялся, что по возвращении застану Линду в компании чудовищно дорогого джина, оплакивающую очередные отношения, которые потерпели крах. И даже давал себе клятву, что в этот раз она не услышит от меня ни слова укора.

Однако стоило мне приехать в Лондон, как на следующее же утро Линда позвонила мне и потребовала:

– Своди Рича в Аскот, я тебя умоляю! У меня два билета в ложу королевы Анны и совершенно потрясающий заказ, от которого я просто не могу отказаться.

Срочные заказы для Линды – мужского стилиста высокого уровня – были в некотором роде образом жизни. Я вздохнул в трубку.

– Фред, я обещала ему! Прожужжала все уши. Выбрала фрак и цилиндр. Просто не могу сказать, что всё отменяется. Ради меня… Порадуй мальчика.

– Только ради тебя, – наконец, сказал я, предчувствуя тяжёлый день. Никогда не был фанатом скачек и не без удовольствия пропускал их уже три года подряд. Обстановка Аскота казалась мне душной, вычурной и фальшивой, а разноцветные нелепые шляпки женщин, чередующиеся со строгими цилиндрами мужчин, навевали какие-то странные ассоциации с навозными мухами в букете пластмассовых цветов.

– Он заедет за тобой в девять. И ты лучший, Фред! Целую крепко.

Я был вынужден начать собираться, стараясь при этом мысленно концентрироваться на том, как мне будет скучно и неловко на скачках и намеренно избегая всяких мыслей о встрече с Ричардом.

В девять ровно я вышел из дома – и тут же из-за угла появилась машина Линды. Просторная улица сразу же стала казаться слишком узкой для этого квадратного чудовища.

Я занял пассажирское место спереди, ощутив некоторую растерянность. Ричард был одет в обычные джинсы и какую-то растянутую футболку. На заднем сидении тоже не было ничего, хоть немного напоминавшего чехол с парадной одеждой.

– Пристегнитесь, доктор, – посоветовал Ричард и резко стартовал с места. – О, умоляю, не смотрите так. Я не собираюсь убивать день на скачках.

– Но Линда… – я снял с головы показавшийся совершенно неуместным цилиндр и так и не сумел закончить вопроса. Ричард выглядел иначе.

Я разглядывал его, но так и не мог понять, что поменялось. Не причёска, не черты лица, а что-то внутреннее. Он больше не выглядел смущённым мальчиком.

– Как будто вы сами хотите торчать там, док, – хмыкнул он. – Нет, нас ждёт кое-что поинтереснее. Бросьте цилиндр назад. Обещаю, те, к кому мы едем в гости, не обидятся, если вы явитесь на встречу без него.

На его лице появилась улыбка, которую позднее мне доводилось видеть достаточно часто и которая, как теперь мне это известно, служила предзнаменованием какой-нибудь опасной авантюры. Но тогда она показалась мне просто неприятной и агрессивной. Я должен был бы возразить ему, но почему-то не мог, и молча последовал его совету, отложив цилиндр.

Мы ехали по правилам, весьма аккуратно, и меня это несколько успокоило. Тем более, что двигались мы не куда-нибудь в трущобы, а наоборот, к центру города.

Ричард молчал до тех пор, пока не запарковался на Литтл-Колледж-стрит, буквально в пяти минутах от Вестминстера.

– Идёмте, док, – он подмигнул мне и легко выскочил из машины.

Наверное, странное мы представляли зрелище вдвоём, диковинный контраст. Я чуть ослабил шейный платок – он душил меня. Я хотел спросить, куда мы идём и зачем, однако не находил в себе сил. Тогда я впервые испытал на себе притягательность этого ощущения – расслабиться и идти туда, куда он скажет, отдать свою волю в его руки, довериться его безумию.

Мы подошли к ограде аббатства, за которой уже толпились туристы. Ричард толкнул низенькую калитку и вошёл. Обернулся ко мне и выжидательно наклонил голову.

Мы просто заходили в Вестминстер, без билетов и разрешений. Ричард улыбнулся – и я решился.

На нас не обращали внимания, пока мы подходили к небольшой двери, явно не предназначенной для посторонних. Затем дверь открылась, и Ричард первым вошёл внутрь.

Я не знал и не знаю до сих пор, кто открыл эту дверь и как Ричард сумел так спокойно войти внутрь, но сейчас уже по крайней мере могу строить предположения: не обошлось без сотрудника, которого он если и не подкупил (тогда у него денег было не больше, чем давала Линда на карманные расходы), то запугал, шантажировал или даже соблазнил.

Нас ждал узкий тёмный проход и каменная винтовая лестница, по которой Ричард побежал вверх, а я пошёл неторопливо. Дело было не в том, что мне не хватало его здоровья для беготни, а в том, что я хотел запомнить эти мгновения. В отличие от туристической части, здесь по-настоящему пахло историей. Не было предупреждающих табличек, заграждений и замков. На этой узкой лестнице аббатство продолжало жить так же, как оно жило столетия назад.

Мы поднимались вверх. Ступени были неровными, и я был уверен, что лестница не пострадала во время пожара в Вестминстере и не перестраивалась. Время от времени возникали квадратные тёмные пролёты с открытыми низкими дверями. Я заглядывал за них – чаще видел неосвещённые проходы. За одной оказался почти современный офис, даже с компьютерами на столах. Ещё одна была заперта.

Ричард вдруг пропал. Ускорившись, я понял, что он свернул в проход почти под самой крышей, и последовал за ним. Мы не встречали ни души, только откуда-то снизу через толщу камня доносился вой сирены.

– Что это?

– Пожар, – невозмутимо пожал он плечами. – Я не хочу, чтобы нас здесь потревожили. Осторожно, доктор! Не трогайте стены, поберегите свой фрак.

В его голосе звучала неприкрытая насмешка, но я всё-таки последовал его совету и постарался не обтирать стены рукавами.

Ричард толкнул очередную дверь – и темнота рассеялась, превратившись в мягкий пыльный сумрак.

– Добро пожаловать в трифорий Вестминстерского аббатства, доктор, – удивительно мягко проговорил он и посторонился, впуская меня в небольшую полукруглую галерею. Сквозь запылённые стёкла внутрь просачивался солнечный свет.

Я осторожно оглядывался. Здесь стояли шкафы с плотно закрытыми створками. Витрины. Деревянные ящики. Полки. Манекены, облачённые в расшитые золотом и основательно запылённые одежды прошлых столетий.

– Идите сюда, – позвал меня Ричард, и я пошёл за ним, почти не в силах дышать.

Мы были на складе Вестминстера, в его запасниках, хранящих подлинную историю, ещё ни разу не выставленную перед любопытными взглядами туристов. Нетронутую.

Ричард остановился перед стеклянной витриной, больше похожей на прозрачный гроб. Внутри него что-то было. Я приблизился, а Ричард без трепета снял пыльную непрозрачную крышку. Я пошатнулся.

В ящике лежал маленький восковой мальчик в изящном камзоле. Его лицо потрескалось от времени, галстук на шее начал гнить, распространяя запах, почти похожий на трупный. Но сам мальчик был прекрасен – неживой, смотрящий мёртвыми нарисованными глазами прямо перед собой[32]32
  Восковые фигуры знатных и знаменитых особ, похороненных в Вестминстерском аббатстве, действительно существуют. На протяжении нескольких веков была традиция нести такие фигуры за гробом умерших королевских особ или известных деятелей. В начале XIX века она сошла на нет. Несколько лет назад фигуры отреставрировали, теперь посетители могут увидеть их на выставке. Однако в начале 2000-х эти фигуры хранились в верхней галерее аббатства далеко не в лучших условиях.


[Закрыть]. На меня.

– Роберт Шеффилд, – светским тоном сообщил Ричард, словно знакомил нас, – скончался в тысяча семьсот четырнадцатом году. Какие кудри… – и на моих глазах Ричард погладил мальчика по голове, но очень осторожно, не приминая его волос. – Коснитесь, доктор. Это не пакля.

Я и сам видел, что волосы принадлежали когда-то живому человеку.

– Знаете, как делали эту игрушку? Сначала сняли гипсовую маску с умершего Роберта. Этим занялись сразу, пока мышцы не одеревенели. Потом подготовили отливку из воска. Купили волосы у какой-нибудь нищей. Нарисовали ему губы… Жаль, почти стёрлись, – палец Ричарда коснулся губ куклы, которые действительно когда-то были нежно-розовыми, но облупились. – Одели в одежду мальчика, ту самую, которую он носил, может, за день до смерти. И эту куклу понесли возле гроба. А потом оставили возле могилы… дежурить. Впрочем, вы это и сами знаете, – и Ричард посмотрел на меня, заставляя оторваться от созерцания восковой фигуры и встретиться с ним взглядом.

Я знал. Конечно.

– Вы целуете их, правда, доктор? – спросил Ричард тоном, который явно говорил, что никаких сомнений он не испытывает. – Называете это безумием. Даёте клятвы закончить. Разбить. Но снова заходите в комнату с гипсовыми масками и целуете мёртвые губы, – он чуть опустил веки, словно бы из милосердия давая мне несколько мгновений наедине со жгучим стыдом.

Я помню, тогда почти в отчаянии подумал, что это никто иной как дьявол в обличии ирландского мальчишки.

Ричард открыл глаза, наклонился и сам легко поцеловал мальчика. Выпрямился. Коснулся своих губ и заметил:

– Скучно. Фантазировать мне нравилось больше. Теперь вы, доктор. Вперёд, он заждался.

Я отшатнулся, чувствуя, что лицо начинает гореть. Ричард вскинул голову и громко расхохотался, обернулся – и рывком открыл дверь ещё одного шкафа. Оттуда на меня взглянул грузный мужчина в королевской мантии. Новая дверь – женщина в платье, отороченном мехом. Мальчик едва ли трёх лет отроду. И другие: мужчины, женщины в самых разных нарядах теперь смотрели на меня из шкафов и витрин. Восковые, неподвижные, мёртвые. Мне хватало образования, чтобы назвать их всех поимённо, но недоставало воздуха, чтобы издать хотя бы звук. Я не мог дышать. Они обступали меня, а хохот Ричарда вбивался в мозг.

Всё кончилось.

Ричард замолчал, и ужас отступил. Воротник моей рубашки промок насквозь, по спине лился пот. Я тяжело дышал и тут ощутил прохладные пальцы на висках. Ричард был ниже меня на добрых семь дюймов, но я чувствовал себя совершенно послушным в его руках. Он повернул мою голову, чуть наклонил вниз и поцеловал меня – почти так же бесстрастно, как минуту-две назад целовал куклу. Я не двигался, не имея сил ни ответить, ни отстраниться с возмущением, да и толком не понимая, чего мне хочется больше.

Он целовал меня без языка, только губами, и они оставались совершенно холодными. Меня (я это осознавал как будто со стороны) била дрожь. Разорвав поцелуй, Ричард вытер губы тыльной стороной ладони, словно испытав запоздалый прилив брезгливости, и сказал:

– Передайте это им, если пожелаете, мой дорогой доктор. Не буду нарушать ваше уединение. У вас есть час, потом уходите. Будет неловко, если вас здесь застанут.

И он действительно покинул трифорий. Стоило ему выйти, как я опустился на грязный пол, забыв и думать о своём фраке.

По прошествии стольких лет мне трудно вспомнить, какие мысли и образы роились тогда в моём воспалённом сознании. Кажется, я пытался понять, кто он вообще такой и как узнал мой постыдный секрет. Помню ещё, я испытывал замешательство, осознавая, что меня поцеловал мужчина (но не такое сильное, как следовало бы). Сейчас мне это понять проще. Ричард едва ли был и до сих пор остаётся мужчиной. Или женщиной. Точно так же, как ему нельзя в полной мере приписать ни одну сексуальную ориентацию, ни один фетиш. В минуты восторга мне хочется сказать, что он поднимается над всеми этими понятиями. А в минуты отчаяния – что он не дошёл до них и не дойдёт никогда.

Вечером я слушал рассказ Ричарда о скачках. И клянусь, я верил ему. Он говорил так искренне, описывал такие детали, словно действительно побывал в Аскоте. Потом, прервав самого себя, он смущённо улыбнулся, взял руку Линды и прижался губами к её запястью. Мне стало душно от этой картины, я сказался нездоровым и ушёл, но тишина собственного дома не принесла мне покоя. В моей крови уже была отрава, сладкий яд распространялся по всему телу. Помнится, не сумев уснуть, я в отчаянии пришёл к своему тайному алтарю, но даже возле него не смог восстановить душевное равновесие. Господь милосердный, тогда я ещё думал, что это возможно.

***

Не знаю, была ли это прихоть Линды или высказанное ненавязчиво и почти незаметно желание Ричарда, но не проходило и недели, чтобы я не встретился с ними. Мы ходили на выставки и в музеи, и Линда читала нам с Ричардом лекции то о фламандских живописцах, то о происхождении и развитии сюрреализма, то о концепции ризомы Делёза. Она при этом выглядела удивительно красивой, светилась, фонтанировала идеями. Ричард смотрел на неё нежным, влюблённым взглядом, мало говорил, всегда оставался учтив. Со мной он избегал встречаться взглядом, и видя его – такого кроткого, мягкого, – я начинал думать, что трифорий Вестминстерского аббатства, восковые куклы и поцелуи привиделись мне в ночном кошмаре.

А потом я снова остался с Ричардом наедине. По просьбе Линды мы с ним вдвоём должны были заехать в салон и забрать скульптуру – подарок на день рождения хорошего приятеля Линды и моего достаточно дальнего знакомого, который выслал приглашения нам всем троим.

Линда, конечно, не желала лишний час трястись в пробке, будучи в платье и с укладкой, поэтому мы условились, что она поедет прямо в загородный клуб на такси, а мы с Ричардом захватим подарок и присоединимся позднее.

Он появился у меня на пороге, одетый на этот раз в серый костюм, как полагается. Из вежливости я открыл ему дверь, он обошёл меня, огляделся, втянул носом воздух и заметил:

– Пахнет пылью. Оттуда, – он безошибочно указал на дверь моей спальни. – Даже так, доктор?

Я, будучи выше его на добрую голову и старше хорошо, если не вдвое, замер как истукан, пока он без малейших церемоний распахивал дверь и проходил в комнату. Я услышал скрежет, на негнущихся ногах последовал за ним – и как раз увидел, что он уже разобрался с замком на второй двери, ведущей туда, куда я не желал бы его пускать ни за что на свете.

– Советую кодовый, – бросил он через плечо, входя в моё святилище порока.

Это была просто комната с гипсовыми масками и одним креслом. Ничего больше. Но я чувствовал, как шею и лицо заливает краска.

Ричард рассматривал маски с вежливым интересом, а я ощущал себя так, словно он раздел меня и нагим выбросил посреди людной улицы.

– Помните его? – спросил Ричард, касаясь пальцем лица в самом центре. – Красавчик. Хотя она тоже неплоха.

Конечно, я помнил. Я знал их всех как лучших друзей. С закрытыми глазами мог бы перечислить, кто на каком месте.

Круто повернувшись ко мне, Ричард спросил:

– А чего мы стоим? Линда заждалась, – и он развязно подмигнул мне.

Едва живой я упал на сидение «Дефендера». Ричард бросил взгляд на часы, сунул в проигрыватель кассету, и мы тронулись под Queen. Я закрыл глаза, понемногу приходя в себя. Никто, ни один человек ещё не видел мою коллекцию. Я был в ужасе от того, что её открыл и изучил Ричард. И в то же время я ощущал где-то очень глубоко в себе странное удовлетворение, как будто я создавал её для того, чтобы он однажды мог её рассмотреть.

Странное дело, за всё время нашего знакомства, за уже почти десять лет, он только дважды упомянул эту комнату. Первый раз – когда захотел уязвить меня, мимоходом и грубо. А во второй…

Второй раз случился не так давно, когда я штопал ему очередную рану. Он время от времени ловил пули, несмотря на всю свою осторожность. Обрезав нить, я ещё раз обработал шов антисептиком и начал бинтовать плечо, а Ричард заметил устало:

– Мне надоело, док.

Я не рискнул спрашивать, что именно, но соображения у меня имелись. Он подмигнул мне и пообещал проникновенно:

– Не бойся, я всё спланирую так, чтобы лицо осталось неприкосновенным. Будешь целовать маску с моим лицом? Повесишь её в самый центр? Ну, не будь букой, признайся.

– Обязательно, – сказал я, и он мне поверил.

Мы забрали скульптуру – бронзового авангардного монстра, содержащего тонкий намёк на легенду о Нарциссе, – и направились в клуб. Ричард выключил музыку, но разговор не начал. Он вёл очень сосредоточенно, не сводя глаз с дороги, и я позволил себе осторожно изучать его. Здесь, рядом со мной, он не старался играть милого мальчика, как при Линде, и я получил возможность заметить, что у него очень твёрдая линия челюсти. И ещё – тонкие губы, которые, кажется, сами собой кривились в неприятной ухмылке. Он о чём-то напряжённо размышлял, решил я. И вдруг внезапно как будто пришёл к окончательному решению, улыбнулся мне – и вдавил педаль газа в пол.

Нас пустили на территорию клуба, Ричард отдал парковщику ключи, я забрал тяжёлую статую (Ричард и не подумал прикоснуться к ней), и мы пошли к двухэтажному зданию, откуда доносилась громкая клубная музыка. Сквозь высокие зашторенные окна вылетали разноцветные вспышки софитов, которые окрашивали ровный газон то в розовый, то в голубой, то в жёлтый.

Никто нас не встретил. Хостес не поспешили к нам. Холл будто вымер.

Тогда я распахнул высокие двери главного зала и с трудом сдержал вопль ужаса. Статуя чуть не выпала у меня из рук, и я осторожно поставил её на пол, прошептав:

– О, господи!

И спустя годы я могу воскресить в памяти в мельчайших деталях то зрелище, которое открылось мне в праздничном зале. Круглая сцена, над которой висит, мерцая, огромный светящийся шар. Играет музыка – один дискотечный безликий трек как раз сменяется другим в тот момент, когда мы оказываемся на пороге зала. Маленькие столики, обтянутые белыми скатертями и уставленные уже немного подъеденными, но всё ещё похожими на произведения искусства блюдами. Высокие бокалы с коктейлями и шампанским. И среди этого праздничного зала – более пятидесяти нарядно одетых мертвецов.

Их как будто подкосило в один момент. Кое-кто, кто покрепче, успевал, видимо, заметить, как падают замертво соседи, подскакивал – и падал сам, опрокидывая стулья и стаскивая скатерти. Девушки в коктейльных платьях – обвисшие на стульях, растянувшиеся на полу, завалившиеся на столы. Мужчины в лучших костюмах – поломанные, безвольные. Многие держались руками за горло.

Я почувствовал, что ладонью зажимаю рот. Врач во мне требовал кинуться вперёд, проверить пульс, попытаться, пусть тщетно, начать спасать несчастных. Но это порыв был слишком слаб, поскольку другая часть меня, значительно более могущественная, не желала двигаться с места. Мои глаза сами обшаривали зал раз за разом, фиксировали позы, выражения лиц.

– Они прекрасны, правда, – очень тихо сказал за моей спиной Ричард. – Такие молодые и такие мёртвые… О, и Линда здесь.

Она лежала возле сцены в своём изумрудном платье, спиной к нам. Я не сразу её заметил, но потом уже не мог отвести от неё взгляда.

Музыка продолжала играть, и я вдруг зацепился за слова, которые пела девушка с нежным, лёгким, совершенно не подходящим ситуации голосом: «Это убийство на танцполе».

Ричард фальшиво подпел ей и вздохнул:

– Должен разочаровать вас, доктор. Они живы. Большинство из них. Угадаете, кто именно? Попробуйте…

Я сморгнул выступившие на глазах слёзы и ответил:

– Я не понимаю….

– Пятьдесят упало, сорок пять поднялось. У вас есть две минуты на разгадку, доктор. Кто уже не встанет? Один – это смерть, два – рождение, три – это ветер, четыре… – его голос стал глуше. Я с трудом обернулся и увидел, что Ричард смотрит куда-то в пустоту. Его лицо приобрело странное отсутствующее выражение, язык как будто с трудом справлялся с тем, чтобы выговаривать слова считалочки, совершенно здесь неуместной. Встряхнув головой, он улыбнулся и повторил резко, зло: – Так кто мёртв, доктор?

Они живы. Почти все. Эта мысль заставила меня очнуться, прийти в себя и наклониться к мужчине-официанту, который лежал ближе всего ко мне. На его шее прощупывался слабый пульс.

– Так вы не успеете, доктор, – протянул Ричард. – Смотрите! Скоро здесь будет полиция, они испортят всё веселье.

– Кто вызвал полицию?

– Я. Минуту назад. Время идёт, доктор. Смотрите на лица.

И я посмотрел. В мерцании света не так-то просто было разглядывать выражения лиц, изучать черты, но я это делал, потому что Ричард приказал мне. Первого мертвеца я увидел у окна. Такой же неподвижный, как остальные, он неуловимо отличался от них. Я видел слишком много мёртвых, чтобы ошибиться. Вторым трупом была женщина в серебряном платье. Она так сильно завалилась назад на стуле, что тёмные завитые и залаченные волосы спускались почти до пола. Очень красивая.

Ричард вырубил музыку, подошёл к Линде и вдруг разрыдался – громко, натурально и пронзительно. А спустя мгновение в зале появилась полиция.

Да, конечно, не стоит и уточнять, что это преступление так и не было раскрыто, хотя именинник, не удовлетворившись тем, что сделал Скотланд-Ярд, нанял троих частных детективов. Ричард не отходил от Линды целую неделю, пока она полностью не оправилась от отравления газом.

А я окончательно потерял сон. И если мне удавалось на время забыть о зале, полном мертвецов, то я тут же начинал думать о том, что ни слова не сказал полиции про Ричарда и его осведомлённость о числе трупов. Ричард меня как-то за это похвалил – в своей особой манере, уронив ласковое: «Умница, Фредди».

***

Он держал меня при себе как собаку, при этом очень редко удостаивая вниманием. Я сидел в гостиной у Линды, пил алкоголь, поддерживал разговоры о музыке или книгах. Составлял Линде партию в шахматы. Временами давал себе слово, что прекращу эти посещения, но Ричард стал моим вторым постыдным секретом. И с ним я тоже не мог покончить.

– Уж не влюбился ли ты в моего мальчика, Фред? – как-то спросила меня Линда. Ричарда тогда с нами не было, он объявил, что хочет подышать воздухом, и ушёл. – Просто взгляда от него не отводишь.

Она засмеялась, но мне показалось, что в её глазах вспыхнул огонёк непритворной ревности.

– Линда, – я улыбнулся ей со всей искренностью, – твой Ричард в полной безопасности. Даже если бы меня вдруг заинтересовали мужчины, ты же знаешь, я никогда не сделал бы тебе больно. Разве что ты начнёшь встречаться с какой-нибудь совершенно ослепительной брюнеткой, от которой я потеряю голову.

– Подумаю над этим, только чтобы увидеть тебя влюблённым, – пообещала она и добавила задумчиво: – Наши отношения с Ричем… знаешь, иногда меня пугают.

Я напрягся и спросил осторожно:

– Что-то не так?

Я почти желал, чтобы она тоже разглядела в Ричарде эту дьявольщину.

– Наоборот, – она медленно накрутила на палец рыжий локон, – всё слишком хорошо. Мне не бывает с ним скучно. И он заботится обо мне. Фред, я встречалась с разными мужчинами, в том числе и старше, но никто не был ко мне так внимателен как Рич. Я решила… – она перевела взгляд немного мне за плечо, – после Рождества предложу ему жить вместе. И может, тогда он мне уже наконец-то надоест, – и она снова рассмеялась.

***

Снежный декабрь, как мне казалось, был создан для того, чтобы очистить мой разум и исцелить душу. Тогда я завёл привычку помногу гулять, промачивая раз за разом ноги в тонких замшевых туфлях. В один из вечеров я возвращался с такой прогулки, мокрый, замёрзший, но, как мне казалось в тот момент, оздоровлённый.