Текст книги "Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)

Глава 38

Машину Себ бросил за два квартала и до дома номер тринадцать дошёл пешком. Из открытых окон раздавались голоса, смех. «Ягуар» стоял рядом с переполненными мусорными баками. Дверь подъезда была слегка приоткрыта, и оттуда высовывался рыжий кот.

Себ расстегнул куртку, чтобы легче было при необходимости достать пистолет из внутреннего кармана, и вошёл в дом, спугнув кота.

Поднялся на верхний этаж. Прислушался.

Если сильно напрячься, можно было различить какие-то невнятные ритмы за дверью. Себ почти не сомневался, что Джим по обыкновению полулежит на диване и слушает музыкальную мешанину.

Он внимательно осмотрел дверь и стены лестничной клетки. Камер видно не было, так что оставался маленький шанс застать Джима врасплох.

Если он ошибся, станет трупом. И повезёт, если он один.

Себ резко дёрнул ручку, закрываясь толстой дверью как щитом, и тут же подъезд заполнился безумной смесью звуков. Сглотнув, как будто у него в самолёте заложило уши, Себ сумел разделить две песни. Первая была знакома: «Грешника» Нины Симон знал даже он. Зато вторая, которая звучала чуть тише, но была куда жёстче и злее по ритму, никакого узнавания не вызывала. Слушать времени не было.

Не таясь, Себ достал пистолет и вошел в квартиру. Джим уже не лежал, а стоял возле дивана, вскинув голову, и улыбался.

Хриплый надтреснутый голос во второй песне сообщил, что его изнасиловал собственный отец. Грешник из первой добежал до кипящей реки. Джим нажал кнопку на пульте, и музыка оборвалась – вся.

 – Ну надо же, – протянул Джим, бросая пульт на диван.

Себ закрыл за собой дверь, повернул ручку замка. Джим не думал защищаться, вообще не шевелился.

«Мистер Майлс собирается вас убить».

Как будто угадав, о чём именно вспомнил Себ, Джим заулыбался шире и довольнее. Страх, злость – все эмоции отступили. Себ сунул пистолет обратно в куртку и подошёл к Джиму совсем близко.

Подумал: «Всё как ты любишь».

Схватив босса за предплечья, Себ сделал подсечку под тощие колени и опрокинул на спину, как следует приложив затылком об пол. Плевать. Сел сверху, чтобы не дёргался. Крепче сжал пальцы, с определённым удовольствием чувствуя, что ещё немного – и он может просто сломать ему кости. Джим вздрогнул и высоко тонко захохотал.

 – О, детка, сколько страсти! Предпочитаешь быть сверху?

 – Что. С Джоан? – медленно и раздельно спросил Себ. Придавил пальцы Джима коленями, обшарил его пиджак, достал телефон и отбросил в сторону – на всякий случай. Снова перехватился поудобнее.

Джим оскалился:

 – Это ты должен был выяснить.

 – Неправильный ответ, Джим.

В глазах бывшего босса мелькнуло искреннее удовлетворение. Он попытался пошевелиться, но не преуспел. Облизнул губы и спросил мягко:

 – Ты хочешь меня убить, Себастиан?

Поёрзал. Себ почувствовал, что съеденный завтрак просится наружу, но подавил рвотный позыв. Он, в конце концов, умел мириться с разным дерьмом: взрывы, кровища, кишки наружу… Подумаешь, тут у какого-то сумасшедшего стоит на мысль о собственной смерти. Ерунда.

Себ разглядывал его чёрные расширенные зрачки и понимал, что не хочет убивать. Не доставит ему такого удовольствия.

 – Нет, – сказал он вслух, – тебя это не испугает. Ты же помешанный на смерти псих.

Кажется, Джим воспринял это как комплимент.

 – И что ты сделаешь, мой дорогой? – промурлыкал Джим омерзительно-сладко.

Об этом Себ не думал. Даже и не пытался. Планировать что-то с Джимом? Нет, спасибо. Зато сейчас совершенно точно знал, что нужно говорить.

 – Я тебя покалечу, – проговорил он негромко. – Прострелю нахер суставы и порежу трахею, а потом окажу первую помощь, чтобы ты точно выжил.

Глаза Джима потемнели, зрачки стали ещё больше, рот чуть приоткрылся.

 – И что ты получишь?

 – Обрубок, – рыкнул Себ. – Немой бесполезный обрубок, который даже помочиться без посторонней помощи не может. Я такое видел.

Он говорил с трудом, грудь пережимало, воздуха не хватало, но – не важно. Ради Джоан Себ готов был об этом сказать. А ради Сьюзен… Сделать.

Что потом будет с ним самим – Себ не знал. Возможно, они с Джимом займут в сумасшедшем доме соседние палаты. Или он пойдёт к Грегу и попросит надеть на него наручники.

Скорее всего, Джим это знал, но уже не улыбался.

 – Кто бы мог подумать… – проговорил он, – мой милый мазохист, какие, оказывается, у тебя бывают дивные фантазии. Впрочем… – Джим оскалился, показывая кривоватые зубы, – тебе это не нравится, правда? Нет… – он хмыкнул, – для тебя это будет пытка. Сделав что-то подобное, ты сломаешься. Так ведь? Ох, детка… – Джим зажмурился, – это было великолепно.

Себ стиснул зубы и повторил свой вопрос:

 – Что с Джоан!?

Джим открыл глаза и приподнял брови. С удивлением, совершенно искренним, сказал:

 – Ничего.

 – Что ты с ней сделал?

 – Ничего! – он опять засмеялся, в этот раз – совершенно искренне и счастливо. – Детка, я ведь сказал – проверь, как она. Вдруг попала в неприятности? Небольшая авария. Разбила телефон, испачкала одежду.

Себ нахмурил брови.

 – Ты решил, что я ей угрожаю? – Джим немного прищурился. – Ну ла-адно, я и хотел, чтобы ты так подумал. Решил… будет весело смотреть, как ты бегаешь, боишься. Но ты меня действительно удивил.

Какого чёрта?

 – Откуда мне знать…

 – Что я не вру? Возьми мой телефон и набери своего дорогого Грегори, думаю, он уже её нашёл. Или того грустного пёсика Пола? Кто из них ищет даму в беде, раз уж сам ты здесь?

Говорить, что оба, Себ не стал.

 – Позвони и спроси. Ну же!

Убедившись, что Джим не пытается вырваться, Себ взял телефон. Набрал номер Грега. Тот снял трубку через два гудка. Узнал Себа и радостно отрапортовал:

 – Мы тут с Джоан и Полом. Она ворчит, что ты поднял на уши половину Ярда.

 – Она в порядке?

Послышался скрип, и Джоан сама сказала:

 – Придурок на велосипеде сбил меня с ног, а так – в полном. Где ты? У тебя всё хорошо?

 – Да… – пробормотал Себ, – да.

Джим, конечно, слышал каждое слово.

Пообещав скоро вернуться домой, Себ положил трубку и мрачно сказал, уже, впрочем, не чувствуя прежней решимости:

 – Где гарантии, что там не было снайпера? Подрывника?

Джим покачал головой и заметил:

 – Никаких гарантий, – ирландский акцент появился внезапно, – Но ты знаешь, что никого там не было и не будет. Ведь знаешь, mo daor? – дальше Джим забормотал что-то совершенно невнятное по-ирландски.

Опять закрыл глаза, но уже не от удовольствия, а бессильно, устало. Преодолевая явно заметное сопротивление всего тела, сглотнул и перешёл на английский:

 – Я заигрался, детка… Когда ты ушёл, я хотел тебя убить. Знаешь как?

Себ изо всех сил вслушивался в его речь, стараясь разбирать каждое слово.

 – Я нанял бы нескольких снайперов. Обязательно с Дальнего Востока, из Афганистана, например. Чтобы были хитрые, злобные и готовые на всё за деньги. Потом я нашёл бы людей, которые вкололи бы тебе наркотик. Есть такие… парализаторы. Ты всё понимаешь, всё чувствуешь, но не можешь шевельнуться.

Безо всяких наркотиков Себ чувствовал, как тело каменеет, а рот наполняется вязкой горькой слюной.

 – Потом я бы раздел тебя… Ох, не я, конечно. Не люблю работать руками сам. Тебя бы привезли к ступеням Собора Святого Павла. Ты вспомнил бы мой рассказ о пожаре и боялся бы огня… А потом раздался бы первый выстрел. Второй… Третий… Руки, ноги, плечи, бёдра. Без грубости, я велел бы стрелять мелким калибром. Пули проходили бы насквозь через плоть. Много крови. В какой-то момент пуля попала бы в живот. Потом в грудь, справа. Ты бы медленно истекал кровью, мой Святой Себастиан, ждал бы смертельного выстрела… Но его бы не последовало. Я следил бы за тем, как из тебя вытекает жизнь. Вот только бога нет, поэтому никакое чудо не спасло бы тебя. Может… в самом конце я бы подошёл к тебе.

Вздрогнув, он заглянул Себу в глаза и спросил почти робко:

 – Ты знаешь, почему я этого не сделал?

Вместо ответа Себ медленно повёл головой из стороны в сторону.

 – Я представил эту сцену до мельчайших деталей, детка, и понял… Что в тот момент, когда я поймаю твой последний взгляд, я испытаю очень сильное разочарование. Простой эксперимент показал… – Джим отвернулся в сторону, – что ты мне нужен, mo daor.

 – Что это значит? Это… слово?

 – «Мой дорогой», – отозвался Джим. – Моя мать ненавидела английский, мы с ней говорили только по-ирландски. Этот язык… Я слышу его внутри головы всякий раз… Мне хочется поговорить с этим голосом или вырвать из собственного черепа. Он он просто бубнит или поёт… Я не могу его остановить, и он поёт колыбельную. «Спи спокойно, дитя… Но почему, дитя моё, если ты спишь в колыбели, почему я вижу тебя распростёртым в соломе?» Ты ошибся, Себастиан, – сказал он вдруг совсем другим тоном, с горечью, – ты мог просто пригрозить мне смертью. Да, было бы не так эротично, но…

В странном состоянии, близком к шоку, Себ подумал, что у него выработался особый навык: понимать этот чудовищный акцент, разбирать отдельные слова в бреду Джима.

 – Я не боюсь смерти. Я боюсь… несвоевременной смерти. Умереть здесь, от твоей руки? Он бы не видел, не узнал. В этом не было бы смысла, понимаешь?

 – Нет, – сказал Себ мрачно, – совершенно.

Из горла Джима вырвался невнятный звук, какой-то булькающий хрип.

 – Как всегда, детка. Не важно. Себастиан? – Джим попытался открыть глаза, но лучше бы не делал этого: взгляд был мутным, потерянным, совершенно больным.

 – Что?

 – Ты хочешь, чтобы я попросил прощения?

Себ не знал, как это работает и почему. Он держал Джима прижатым к грязному заваленному хламом полу. Он был вооружён и мог сделать что угодно. Но не чувствовал при этом никакой власти. Джим оставался боссом даже сейчас.

 – Хочешь?

Он хотел уйти. Развернуться и уйти к чёрту. Набраться в ближайшем баре до того состояния, когда его можно будет расстреливать в любом виде и позах.

 – Прости, Себастиан, – прошептал Джим, – я перегнул палку. Мне так… – он кашлянул, поперхнулся, – хотелось увидеть, как ты теряешь самообладание.

 – Увидели?

 – Да, – выдохнул он беззвучно. – Детка?

Себ встал. Джим остался лежать на полу и показался вдруг очень жалким и несчастным.

 – Я устал от этой чёртовой проверки на прочность, – сказал Себ. – Не могу. Считайте, что поломали. Всё.

 – Нет… Нет, Себастиан, ты не сломан. Ты такой целый… – Джим застонал как от боли. – Почему?

 – Что – почему?

Даже говори Джим на чистейшем английском, это не помогло бы.

 – Скажи, почему ты целый? А я отвечу на любой твой вопрос.

С большим трудом Джим приподнялся на локте, повернулся и привалился спиной к дивану.

Себ, тяжело вздохнув, тоже опустился на пол.

 – Я бы сказал. Но я смысла вопроса не понимаю.

Джим хохотнул.

 – Понимаешь. Ну же… Ответь мне, детка.

Глядя на Джима – действительно как будто поломанного, едва справляющегося со своим приступом, мокрого от пота и жалкого, Себ, кажется, и правда понял. Но всё равно не знал, что надо говорить.

 – Я не знаю. Может… – он пожал плечами, – воспитывали правильно.

Теперь Джим смотрел на него очень внимательно. Себ чувствовал себя неуютно, но продолжал:

 – Я правда не знаю, – он прочистил горло, – думаю, дело в моих родителях. Может, в школе ещё, хотя она была так себе. Просто всё было, ну, знаете, нормально.

Джим грустно улыбнулся и велел:

 – Теперь спрашивай ты.

В этот раз у Себа был один вопрос, даже сочинять ничего не пришлось. Правда, он не думал, что появится желание или возможность его задать. Только вот формулировка вопроса звучала грубовато. Что-то вроде: «Какого чёрта вы вообще творите? Что вам нужно в итоге?»

Он открыл рот – закрыл, зная, что выглядит глупо. Потёр переносицу, снова забыв о разбитом носе. И спросил совсем другое:

 – Вы ведь не дадите мне уйти, да?

Голова Джима упала на грудь. Раздался тяжёлый вздох.

Потом Джим всё-таки выпрямился. Глаза у него покраснели, веки опухли.

 – Ты не можешь меня бросить! – прошептал он. – Я ведь попросил прощения.

 – Это не так работает.

Хмыкнув, Джим признался:

 – Я знаю. Я изучал психологию и психиатрию, все эти нюансы, смыслы. Механизмы поведения и реакций обычных людей достаточно просты. Я мог бы парой фраз заставить тебя раскаяться в том, что ты меня хочешь бросить, – от ирландского акцента не осталось и следа, как и от заторможенности в речи. Теперь Джим говорил нормально, разве что устало и слегка разочарованно. – Ты ведь ангел, Себастиан, и твои белые крылья не темнеют от крови. Посмотри на меня! – он повысил голос, и Себ был вынужден поймать его взгляд даже против своего желания. – Жалость, ответственность, сочувствие – ты не можешь их отбросить, даже если захочешь. Ты в некотором роде похож на дока, только лучше, – знать бы ещё, кто этот док, – Я точно знаю, что рассказать тебе, чтобы ты никуда не ушёл. Но я не буду, – с явным трудом Джим, опираясь на диван, поднялся на ноги. Пошатнулся. Одёрнул пиджак. Расположился на диване.

Себ остался сидеть на полу. Джим в своём репертуаре. Разве что в этот раз сеанс изнасилования в мозг был особенно жёстким. Казалось, Себа вывернули наизнанку и свернули обратно, но как-то кривовато. В голове была полная каша.

 – Если ты решишь уйти, я оставлю тебя в покое, – ровно и безжизненно сказал Джим. – И всех этих людей, которыми ты дорожишь, тоже. Но я хочу, чтобы ты остался, – немного помолчав, он вдруг попросил: – Останься, Себастиан! – и протянул совершенно несерьёзно, высоко: – Пожа-алуйста!

Себ нервно засмеялся и уткнулся лицом в ладони. Надавил на глазные яблоки.

 – Ты мне так нужен, Себастиан. Мой Святой Себастиан. Мой снайпер.

Надо было не глаза закрывать, а уши. Надо было встать и уйти, чёрт возьми, прямо сейчас.

Но казалось, что он прирос к этому полу.

Ради Сьюзен, Джоан… да ради самого себя, раз уж на то пошло, он должен был уйти.

 – Я больше не сделаю тебе больно, дорогой, – совсем-совсем тихо добавил Джим.

Себ опустил руки, встал. Мышцы подрагивали.

 – Мне нужно две недели, – сказал он быстро, – отдохнуть, подлечиться и подумать.

Джим засмеялся:

 – Они твои. Я буду скучать.

 – Я не сказал, что вернусь, – огрызнулся Себ.

 – Тогда я буду ждать следующей встречи, детка, – пообещал Джим. – Отдыхай. И не бойся за своих… как ты их там называешь? Я не буду ломать твои игрушки.

Себ вышел из квартиры Джима строевым шагом. Но видит бог, ему отчаянно хотелось припустить со всех ног. И неизвестно, от кого так сильно хотелось убежать: от Джима или от себя.

Правдивая сказка про чёрного мышонка

Лёжа на спине, Джим отчётливо ощущал трение ткани о кожу. Это было почти больно, но ещё не совсем, на самой грани. Что-то даже сродни удовольствию. Если бы затянуть галстук чуть туже, чтобы он впился сильнее…

Преодолев это искушение, Джим слабой рукой нащупал узел и ослабил его. Потянул. Развязал совсем. Галстук выскользнул из пальцев. Джим расстегнул пиджак и справился с двумя пуговицами рубашки, но на этом его силы иссякли. Рука повисла безжизненной плетью. Ничего, пара минут – и он одолеет остальной culaith… как по-английски? остальную одежду, костюм.

Он говорил одинаково свободно на английском и на ирландском. Но иногда голос в его голове как будто забывал английский, и тогда приходилось непросто. Слова не желали всплывать, не подбирались, путались. Голос затягивал свою колыбельную, и всё остальное теряло смысл.

Джим зажмурился немного сильнее, и под веками заплясали языки пламени.

Они плясали на дубовой кафедре, с которой преподобный Эндрю Уорд говорил о спасении души. Сначала незаметно, а потом всё сильнее они разгорались, пожирая дерево, и наконец первый раз, осторожно, на пробу облизывали облачение святого отца. Тот каменел. Ткань вспыхивала, и тут же огонь вгрызался в кожу, воспламенял волосы. Святой отец превращался в факел и издавал крик. О, что это был за звук! Высокий, истошный, полный боли, он был лучше и слаще любой музыки. Такой же сладкий, как запах горящей плоти.

Следом за святым отцом пылать начинала церковь. Вместе со всеми прихожанами она занималась огнём и в конце концов обрушивалась на них. Оставался только слабый серый дымок над братской могилой.

Джим подходил к этой груде обломков и головёшек, мягко проводил рукой по горячим камням и чувствовал свободу. От неё кружилась голова.

На самом деле, голова кружилась от духоты. В церкви всегда было душно и холодно. А жёсткий тычок под рёбра напоминал, что отец не сгорел, а жив, сидит рядом на узкой скамье и заметил, как Джим отвлёкся от проповеди.

Это единственное в жизни, что он замечал. И ещё бутылку.

Пальцы снова стали ощущаться как свои, и Джим справился с пуговицами рубашки. И следом, воодушевлённый этим маленьким успехом, расстегнул ремень. Левая рука опять упала, зато он сумел слегка почувствовать правую и ей несколько неловко разобраться с брючной пуговицей и ширинкой. Ещё бы теперь стянуть ботинки – и выйдет неплохо.

Преподобный Эндрю Уорд не сгорел. Не дожил немного до жаркой, даже пламенной встречи, и где-то в глубине души Джим всегда жалел об этом. У него были хорошие мальчики, который смогли бы как следует развлечь старика. Перед тем, как ощутить могильный холод, всякий будет рад согреться, правда?

Но в мыслях Джим сжигал его неоднократно. И спасибо дорогому Александру, он подарил ему прекрасную сцену сожжения. Там сгорел другой. Но глядя на запись, Джим не мог не видеть на месте главного актёра этого шоу преподобного Уорда. Это давало некоторое удовлетворение.

Колыбельная в голове стала громче. Краем сознания Джим отмечал, что в ней нет никакого смысла – все слова оказались перепутаны местами, а мелодия пропала вовсе, но голосу было плевать, и Джим его не перебивал.

У него была задача поважнее.

Требовалось избавиться от носков, которые постепенно сдавливали щиколотки.

Только ноги были чертовски далеко.

Холодные чужие пальцы прошлись от пальцев левой ступни по подъёму вверх. Подцепили резинку – и исчезли.

Он был почти хорош, тот злой колючий мальчик. Как-то раз Джим даже нарисовал Марка в Гефсиманском саду, нагого, ковыляющего от римской стражи на своём протезе.

Марк сидел бы сейчас на табурете возле дивана и делал бы вид, что ему неудобно управляться с одеждой одной рукой.

Как бы не так.

Одной правой он умел делать побольше, чем многие другие – двумя.

Он бы кривился, ругался, но снял бы дурацкие носки вместе с ботинками. Раздел бы его полностью. Назвал бы ублюдком.

О, Джим никогда не обманывался. Его мальчик ненавидел его. Просто ненавидел так сильно, что почти любил. Не хотел жить без него.

Джим его заставил. За все оскорбления, за все укусы, за синяки на запястьях, ссадины, разрывы и вывихи он подарил ему долгие два года жизни.

Ему понравилось, как он умер.

Сначала Джим думал, что спешить не стоит. Можно было бы растянуть удовольствие. Но в итоге тот один выстрел оказался ярче и сильнее любых игр.

Пламя перед глазами чуть поутихло, и это было хорошим знаком. Вяло и слабо Джим подцепил носком одного ботинка задник другого и стащил его. По груди потёк липкий ядовитый пот. Он оставлял на коже глубокие бороздки, скапливался в язвах, которые, подсыхая, отваливались струпьями. Капли выступили и на лбу.

Сигюн нет, а змея – внутри него, она сочится ядом, который не собрать в чашу.

Остро, горячо, больно до онемения.

Театр он не сжигал, а мысленно минировал. Столько уголков, столько хлипких конструкций. Джим представлял, где заложил бы взрывчатку, где поместил бы растяжки. И на сколько метров стоило бы отойти, прежде чем нажать на кнопку детонатора.

Странно. Преподобного Эндрю Уорда Джим ненавидел пламенно.

А Уолли любил.

Эта любовь пришла, когда он увидел в глазах Уолли чудное, дивное осознание смерти. Ужас, надежда, отвращение, страх, отчаяние… Джим называл эмоции, которые видел, вслух. Так их было легче понять.

Уолли любил говорить: «Давай я покажу тебе влюблённую Джульетту, малыш». Это было бы смешно до колик, если бы из-под его брюха, лысины и морщин на самом деле не показывалась тринадцатилетняя девчонка.

Уолли был мелким, жалким человечишкой, когда ему доводилось становиться собой. Его бормотание, потные руки, бестолковые вопросы: «Тебе же приятно, Джимми?», –  вызывали презрение и смех.

Но Джим любил его игру, особенно там, в полутёмной каморке осветителей. И Джим навсегда сохранил в памяти его последний спектакль, посвящённый ему одному. О, как он играл, когда верил, что может выиграть себе жизнь.

Яд, видимо, испарился, и пока змея не нацедила новую порцию, Джим избавился от второго ботинка и носков. Ступни тут же обожгло холодом, который, однако, принёс облегчение. Осталось всего ничего: брюки, трусы, рукава рубашки.

Но Джим уже понимал, что не успеет.

На смену жару постепенно приходил холод, тело немело. Рука застыла, неудобно подвёрнутая. И её теперь не сдвинуть.

Жалкий, слабый, глупый, омерзительный Джим.

Он чувствовал вонь собственного тела.

Фиксировал с предельной ясностью собственную беспомощность.

Если бы кто-то сейчас приставил пистолет к его виску, он не смог бы даже поблагодарить за оказанную услугу.

«Что скажешь, дорогой мой, избавишь мир от зла?» Мысль о том, как Александр дрожащими руками сжимает пистолет, как медленно, неуверенно нажимает на спусковой крючок, отдалась волной возбуждения. Но тело не отреагировало: временно оно стало тем, чем и являлось по сути своей, то есть бессмысленным куском мёртвого мяса. Репетиция смерти.

Александр отшатнулся бы в ужасе, увидев его труп. Уронил бы пистолет, даже заплакал бы, наверное. Потом ему снились бы кошмары. Навязчивые видения не оставляли бы его даже днём. Они сводили бы его с ума.

Да, это бы их сблизило.

Джиму было пусто и одиноко.

Голос в голове замолчал, и без него стало куда хуже, чем с ним.

Джим знал, что его глаза плачут.

Мир вокруг начал расти. Джим не видел его, но чувствовал, что стены делаются выше, диван – больше. Потолок исчез где-то за облаками, и Джим стал чуть больше песчинки. Может, не мир растёт, а он уменьшается? С логической точки зрения это было бы правильнее. Не увеличивать всё ради него, а уменьшить только его.

Часть сознания Джима оставалась почти что трезвой, и он мог думать о том, что это скоро пройдёт. Несколько долгих, утомительных часов, и всё пройдёт. Как проходило всегда.

Впервые приступ застал его в театре. Ночью. Когда Уолли впервые ушёл.

Однажды наступит последний приступ. Джим надеялся, что сможет понять, когда это произойдёт. После него уже ничего не будет: ни игр, ни планов, ни самого Джима. Он уменьшится до размера пылинки, его сметут и выбросят.

Брехня.

На самом деле Джим надеялся, что не успеет до него дожить.

Тело ещё не слушалось, но вернулся слух.

И Джим сумел расслышать чужое дыхание, медленное, ровное. Ни задержек, ни сбоев. Хоть вместо таймера используй. Вдох-два-три-четыре, выдох-два-три-четыре. Вдох…

 – Расскажи мне… – губы дрогнули, но из горла не вырвалось ни звука.

Он сумеет.

Сейчас или пару вечностей спустя точно сумеет.

 – Расскажи…

Джим устал. Так страшно устал. Заснуть бы, но сон не придёт. Ещё не сейчас. Рано даже мечтать.

 – Расскажи мне сказку, Святой Себастиан, – пробормотал он.

Дыхание замедлилось, сбился ритм. Раздался глубокий, медленный вздох. Обречённость, лёгкое раздражение, покорность. Ни капли ненависти.

Джим проверял: ненависти в нём просто не было, никогда.

 – Про что сказку? – спросил Себастиан покорно.

Если бы Джим мог, он зажмурился бы сильнее от удовольствия. По обострённому слуху – единственному чувству, вернувшемуся к нему, – баритон Себастиана прошёлся как широкая тёплая мягкая влажная кисть по голой спине. До воображаемых мурашек.

В принципе, он мог бы начать зачитывать телефонный справочник, как однажды грозился. Это было бы всё равно великолепно.

 – Расскажи сказку, – повторил Джим.

Ещё один глубокий вздох. И Себастиан проговорил тихо, осторожно, заполняя голосом всё уплывающее сознание Джима:

 – Гулял мышонок по лесу…