Текст книги "Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Александр: двадцать третья часть

Александр не отводил глаз от экрана, но почти не видел фильма – только материал. Именно со «Стеной» эта отстранённость давалась очень тяжело, но он справлялся. Есть время, когда творец может обожать своё творение, но долго это длиться не может. Фильм, сценарий к которому он писал едва ли не собственной кровью, теперь превратился просто в ленту, которую нужно отсмотреть. И Александр твёрдой рукой делал в блокноте пометки: что вырезать, что исправить, что перемонтировать.

Он не обращал внимания на тех, кто сидел в зале вместе с ним. Собственно, он сумел о них забыть, и вспомнил, только когда фильм закончился, и оператор включил свет.

– Браво, – негромко, но отчётливо в полной тишине произнесла Кристин. Александр неуверенно улыбнулся ей, а она, встав со своего места, повторила: – Браво, мистер Кларк.

– Нас распнут, – вздохнул младший продюсер, – сначала инвесторы, потом прокатчики, потом зрители.

– Не согласна, – возразила Кристин, – мы скажем, что это новая «Горбатая гора», и оглохнем от визга фанатов.

– Давайте потом про маркетинг, – произнёс Александр, и с командой монтажа они углубились в детали, разбирая все необходимые правки.

Только через два часа он прервался, и тут же наткнулся на тяжёлый взгляд Мэтта.

– Пара минут?

Александр кивнул. Он примерно знал, чего ожидать, и всё же ему было больно услышать резкий выкрик:

– Ты мать твою спятил?

Они закрылись в кабинете Мэтта и могли не бояться, что их подслушают, но Александр всё равно огляделся. Мэтт никогда не кричал на него.

– Ты… – Мэтт шандарахнул кулаком по столу, – просто двинулся. Это нельзя выпускать. Что, если он увидит? Тебе мало было…

– Я хочу, чтобы он увидел, – поговорил Александр спокойно. – Потому что иначе я не могу объяснить ему, что думаю и чувствую.

– Ему не надо ничего объяснять! Он конченный психопат! – Мэтт чуть понизил голос, но легче не стало – теперь он шипел с яростью. – Слушай… он организовал сколько там убийств? Только потому что его зацепила «Жертва», где ты его слегка упомянул. После «Стены» он нахер пол-Лондона развалит.

– Не развалит, – прошептал Александр. – Он поймёт.

– Поймёт, да, что ты решил дать пинка бешеному тигру, который только уснул. Понимаю теперь, почему ты не показал мне сценарий… На кой чёрт тебе это вообще надо?

Александр сцепил пальцы в замок, стиснул их до боли, зажмурился и заставил себя сказать:

– Всё, что он ищет, это понимания. Я понимаю его. Если я смогу донести до него эту мысль… Он не дослушал меня. Не поверил и просто бросил трубку.

– Трубку? – почти беззвучно повторил Мэтт, и Александр открыл глаза. – Трубку?! Не-ет… – он запрокинул голову и шумно выдохнул, кажется, едва веря своим ушам. – Трубку!

Александр смотрел на него молча. Ему не хотелось, чтобы Мэтт об этом знал. Но он слишком привык доверять ему все мысли и тайны. Даже удивительно, что проговорился так поздно.

– Как это… Зачем ты с ним разговаривал?

– Потому что он позвонил.

– Я звоню тебе по пять раз в день, и ты отвечаешь хорошо, если дважды. Слушай… – Мэтт обошёл стул, приблизился к Александру и посмотрел ему в глаза, – давай ты мне сейчас скажешь, что сразу же сообщил о его звонке Елене. Она засекла номер, заблокировала, тем всё и кончилось.

– Я не говорил. И не вздумай…

– Сколько раз он звонил тебе?

Александр мог не только посчитать звонки, но и дословно воспроизвести каждый диалог, но ответил обтекаемо:

– Несколько. И прежде чем ты спросишь, о чём мы говорили…

Мэтт покачал головой и сказал устало:

– Мне плевать. Я звоню Елене, – и вышел из кабинета, оставляя Александра наедине с мучительным чувством вины и, в то же время, осознанием своей правоты.

***

Реакцию Елены можно было предугадать, как реплику персонажа в ситкоме. Она вызвала Александра к себе и объявила:

– Я запрещаю этот фильм.

Привычка требовала согласиться. Никогда Александр не шёл против Елены. Она была умнее, она лучше знала, как правильно. Но только не в этот раз.

– Ты не можешь запретить мировой прокат, даже тебе это не под силу. Разве что на британском рынке. У меня уже есть контракт с американским прокатчиком, он же возьмёт на себя дистрибуцию в Европе, а завтра будет подписано соглашение в Южной Корее. Фильм выйдет.

Елена подняла на него очень мрачный взгляд и сказала:

– Это опасно. Ты подставляешься, и подставляешь заодно много людей. Как ты будешь жить, если он решит убить твою съёмочную группу? Актёра? И… – она осеклась, и Александр с болью догадался, о чём она не сказала: «И как я буду жить, если он решит убить тебя».

– Ничего не будет. После премьеры не будет ничего.

Елена на него не орала. Но пожалуй, лучше бы повысила голос. Она тихо произнесла:

– Он убил Дэвида. Я не говорила, нет?

– Дэвида Блинча?

– Не сам, конечно. Но достаточно явно мне на это намекнул.

– Мне жаль, – ответил Александр искренне. – Как ты?

– Я это пережила, – отрезала Елена и отвернулась.

Но это ничего не могло изменить.

Дома Александр долго сидел в гостиной, не зажигая свет, и смотрел на тени – как они сначала опускаются, а потом причудливо шевелятся, потревоженные фарами проезжающих машин.

Чай как будто горчил, но Александр понимал, что это ему горько от всего происходящего.

Просто он не мог принять другого решения. Он не мог оставить Джима в аду одного. Они были слишком похожи. Повернись всё иначе… что ж, Александр не сомневался, что они могли бы поменяться местами.

Глава 57

Звонок раздался посреди ночи, но Себ не спал – как раз мрачно пил чай после очередного кошмара. Фотография Йена лежала на тумбочке, но не помогала. Разве что совсем чуть-чуть.

– Лондонский Глаз. Приезжай налегке, – сказал Джим без приветствий и сразу же сбросил вызов.

Себ собрался меньше чем за минуту и вскоре уже ехал к Вестминстерскому мосту. Он понятия не имел, что задумал Джим и зачем позвонил в два часа ночи, но это и не было важно. Он хотел приехать.

На набережной вокруг Лондонского Глаза шла стройка – Себ запарковался с трудом. А потом заметил, что колесо движется, несмотря на глубокую ночь. Без огней, с выключенной подсветкой, но медленно крутится.

Он вошёл в открытую калитку, поднялся на платформу и, когда кабинка с Джимом подъехала к нему, шагнул внутрь.

Джим сидел развалившись на одном из сидений и смотрел в окно, хотя сейчас за ним были видны только строительные леса, горы песка и щебня и неподвижные краны.

– Разве оно не должно быть… закрыто? – спросил Себ, просто чтобы привлечь внимание. Джим его, казалось, не замечал.

– Ох, детка, – протянул он, – я могу войти в Букингемский дворец, помастурбировать на кровати королевы и выйти обратно. Неужели что-то помешает мне запустить Глаз среди ночи? – его речь была ровной, но манера говорить слишком тягучей, напевной. Акцент не проявлялся, но и здоровым тон Джима назвать не выходило.

Себ сел напротив и прищурился, пытаясь в темноте рассмотреть выражение лица Джима, но тот удачно закрывался ладонью.

Колесо, чуть поскрипывая, поднималось, уже были видны освещённая набережная на противоположной стороне, Парламент и Новый Скотланд-Ярд. Джим уронил руку на колени, и Себ увидел, что лицо у него в крови. Один неглубокий, но длинный порез косой чертой пересекал лоб, второй шёл по щеке, оба кровоточили, заливая шею и футболку. В  уголках губ запеклась корка. А под левым глазом наливается синяк.

Реакция тела была мгновенной: сначала Себ отшатнулся назад, вжимаясь спиной в жёсткую спинку сидения, а потом резко подался вперёд, разглядывая повреждения внимательнее.

Джим продолжал смотреть в окно и, казалось, даже не замечал, что Себ его разглядывает. А у него с собой не было вообще ничего: ни салфеток каких-нибудь, ни антисептиков. Порезы не выглядели опасно, но наверняка сильно болели. Да и кровь надо было остановить.

– Джим…

– Нравится? – спросил он всё тем же тоном, зажмурился, вдохнул полной грудью, будто даже с наслаждением. – Не совсем то, конечно. деловые отношения, без тонкости, без… Но с ним. И даже… – его голос сорвался на высокой ноте. Продолжил Джим уже шёпотом: – Теперь я не боюсь.

– Кто вас так, Джим? – мягко спросил Себ.

– Кто… зачем… Детка, смотри туда.

Джим не шевельнул даже пальцем, но Себ понял, что смотреть нужно в окно, за которым, впрочем, ничего особенного не было. Может, в этом и был смысл.

– Давайте я отвезу вас куда-нибудь? Обработаем вам лицо. Джим? – Себ говорил с ним как во время приступа, хотя отлично видел, что пока ещё Джим в состоянии себя контролировать, и понимает, что творится вокруг. – Давайте?

– Сиди спокойно, дорогой, – с усталостью отозвался Джим спустя минуту тишины. – Маленький мышонок загрыз Груффало и принёс смердящий труп… Все кричали, все были напуганы. А маленький мышонок… – Джим схватил ртом воздух и замолчал. У него просто закончились силы на сказки, и он привалился головой к стеклу.

– А маленький мышонок смотрел на это и смеялся, – сказал Себ, не совсем уверенный в том, что нужно это говорить.

Впервые за почти полный оборот колеса Джим удостоил его взглядом.

– Всё верно, Себастиан, – согласился он. – Громко смеялся. Она любила сказки. Ты боишься боли?

Хотя они и не играли, Себ посчитал нужным ответить честно:

– Да, пожалуй. Я умею её переносить, конечно, но не хочу испытывать. А вы?

Отвечать Джим не посчитал нужным, а Себ подумал, что Джим так или иначе сам напросился на эти повреждения.

– Ты убьёшь его для меня?

– Кого? – когда Джим промолчал, Себ добавил: – Убью. А теперь поедем домой?

Колесо снова начало снижаться, и если удастся за десять минут уговорить Джима, то через двадцать они уже будут дома у Себа. Там есть аптечка, и там приступ Джима переждать будет проще.

– Я не помню, Себастиан, – неожиданно Джим заговорил очень серьёзно. Себ даже не был уверен, что когда-нибудь слышал у него такой тон – не манерный, не угрожающий, а усталый и спокойный: – Всё пытаюсь вспомнить – и не могу. Волосы… Колыбельная. «Спи, моё дитя. Но почему, если ты спишь в колябели, я вижу тебя распростёртым на соломе». И голос. Он говорит всегда по-ирландски. Поедем, детка.

Они выбрались из кабины, и Джим почти повис у Себа на плече. Кажется, это становилось привычкой. И Себ чувствовал, что приспосабливается. Они сели в машину – а Глаз остался медленно крутиться позади.

***

Без лишних вопросов Себ сгрузил Джима на свою кровать и принялся раздевать. Джим не торопился помогать, обмякнув и изображая обморок – но Себ видел, что он притворяется, причём даже не особенно старательно.

Похер.

После того, как он снял с Джима мятую грязную футболку, ему стало совершенно наплевать на эти идиотские игры. Потому что порезы на лице оказались не единственными. Какой-то урод располосовал Джима ножом: по всему телу шли тонкие неглубокие, но кровоточащие царапины. Как это к чертям собачьим вообще обрабатывать? Сунуть его в ванную с пероксидом водорода целиком? А потом замотать бинтом как мумию?

Себ специально цеплялся за эти мысли, придумывал нелепые картинки, потому что иначе его захлёстывала злоба.

– Отлично, – пробормотал он вслух. – Зашибись. Класс.

Джим продолжал играть потерю сознания, и пожалуй, Себ был не против. Во всяком случае, если он не будет дёргаться – процесс пойдёт не так медленно, как мог бы.

К счастью, в аптечке у него было достаточно пластыря, чтобы заклеить Джима целиком, а может, даже в два слоя. И антисептиков хватало. Правда, такими темпами очень скоро аптечку придётся заполнять заново.

Джим, слава Богу, молчал. Понимая, что нужна хоть какая-то система, чтобы ничего не пропустить, Себ пошёл сверху вниз, с лица – и дальше по рядам, слева направо. Жаль только, что автор этого художества про систему не думал и не потрудился располагать порезы на одном уровне и делать их одной длины. Про симметрию и заикаться не было смысла.

Всё просто: тампон – протереть дезинфектором – стерильный бинт с антибиотиком – пластырь. Самые поверхностные и уже не кровящие он вообще просто очищал и оставлял открытыми.

Когда Себ дошёл до живота, Джим зашевелился, перелёг поудобнее, открыл глаза и принялся наблюдать. На губах у него появилась неприятная улыбка.

– Ты ловишь от этого кайф, детка? – спросил он, после того, как проследил за обработкой третьего пореза.

Себ выдохнул, встретился с Джимом взглядом и сказал резко (куда резче, чем позволял себе обычно во время его приступов):

– Нет.

Он не мог сформулировать, почему его так злило это всё. Не потому что его опять вынудили играть в полевого врача. Точно нет.

– Да ла-адно, – пропел Джим, – я такой тихий, послушный…

В висках застучало сильнее. Себ отложил чистый тампон в кучу уже испачканных, чуть отстранился и сказал медленно:

– Я могу вызвать доктора Дарелла. И пусть он вас лечит, – вздохнул. Джим продолжал смотреть на него не то с недовольством, не то с подозрением, и Себ добавил: – Мне не нравится. Я вообще терпеть не могу оказывать первую помощь. Вам или кому-то ещё – без разницы.

Джим наклонил голову на бок, но ни о чём не спросил, только в глазах что-то поменялось.

– И мне совсем не нравится, что какой-то ублюдок вас расчертил в линеечку.

Джим засмеялся, чуть щурясь:

– Не ревнуй, детка. Ничего серьёзного.

Вдох.

Выдох.

Сон. Ему нужен здоровый сон, чтобы нормально реагировать на Джима. Потому что сейчас снова зачесались кулаки. И к тому, кто поставил Джиму фингал, Себ вдруг испытал что-то сродни признательности. Даже при том, что мозгами понимал: это тот же, кто и наносил порезы, и кого сейчас очень хотелось убить.

– Мне плевать, – сказал он ровно. – Но мне не нравится…

Чёрт.

Он не чувствовал себя сейчас мастером формулировок. Особенно таких, которые дошли бы до Джима. Он проговорил отрывисто:

– Я не люблю, когда кто-то режет и калечит моих друзей. Не люблю, когда приходится сначала этих друзей лечить, а потом ломать кому-то челюсть.

– И часто ты лечишь своих друзей после того, как их порезали ножом фирмы «Лезерманн» ради сексуального удовлетворения, Святой Себастиан? – пропел Джим.

– Впервые, – бросил Себ.

Можно ведь найти в этом что-то хорошее? Пусть Джим и явно не в себе, он хотя бы не валяется и не бредит в припадке безумия. Круто.

Ничего не объясняя, Себ ушёл на кухню, насыпал в кружку растворимого кофе, даже не отмеряя, просто из банки через край, залил едва тёплой водой из чайника и выпил получившуюся жижу в три глотка. Сдавил переносицу до боли. Посмотрел на банку и выбросил в ведро, потому что слишком легко было вспомнить, как Джоан притаскивает её с собой из Плимута и водружает на микроволновку, объявляя: «Господи, наконец-то в этом доме будет кофе». А вспоминать как раз не стоило.

Помыл руки.

Джим всё так же полулежал на кровати, но с закрытыми глазами. Себ продолжил свою нудную работу. Пока Джим молчал, было достаточно просто представить, что это тренировочный манекен. Задание такое: обработать несколько десятков порезов. На скорость, допустим. На один пусть уходит… Сорок пять секунд? Тогда можно посчитать, что на обработку, скажем, шестидесяти семи (почему именно это число? Потому что ему лень пересчитывать, а с круглым слишком скучно) уйдёт три тысячи пятнадцать секунд. Это будет пятьдесят минут. Почти с половиной. Вообще фигня вопрос. А если их не шестьдесят семь, а, положим, восемьдесят три? В конце концов, он ещё не видел спину…

Руки делали то, что нужно, а голову Себ пытался забить подсчётами. Закончив с переводом ран в секунды, он принялся умножать секунды на фунты, потом фунты пересчитывать на доллары. На бредовых расчётах: сколько он зарабатывал бы в месяц, если бы только и делал, что заклеивал порезы, причём без перерывов, при этом получая за каждый порез, скажем, два фунта и восемьдесят пенсов, – он заставил себя прерваться. Это уже отдавало какой-то душевной болезнью.

– Повернитесь, – сказал он, а когда Джим даже не шелохнулся, просто перекатил его на другую половину кровати, переместился вместе с аптечкой и выматерился вслух: спина пострадала не меньше. Там кто-то собирался играть в крестики-нолики, похожу, и расчертил кожу на клетки.

– Болит?

Себ подозревал, что Джим не ответит, но ему хотелось что-то сказать. Запах мази, спирта и пота утомлял. А ещё безумно сильно закрывались глаза, несмотря на кофе.

 – Нет, – неожиданно произнёс Джим. – Боль… Просто подёргивание нервных окончаний. Иногда мне нравится её ощущать, но это сложно.

– Не понимаю.

А что, спина Джима куда приятнее как собеседник, нежели он сам. Хотя бы в душу не смотрит.

– Не понимаешь… – согласился Джим. – Если тебя порезать, ты это почувствуешь. Вздрогнешь. А что дальше?

– Что – дальше?

Он и правда уже совершенно не понимал, о чём они говорят.

– Что ты сделаешь после этого?

– Если не буду связан? Думаю, переломаю руки тому, кто меня порезал. Если он это сделал специально.

А в прошлой версии была сломанная челюсть. Или убийство? Себ не знал. Его начинало подташнивать.

Окей, представим, что это задание. Лёжка. Рядом враг. Не спать. Спать нельзя, даже глаза закрывать, иначе сдохнешь вместе с напарником. Смотри, слушай, думай, чёрт дери!

Это помогло, и он услышал ответ Джима:

– Конечно, ты это сделаешь, дорогой… Мой добродетельный Себастиан. Я должен был убедиться, – это он сказал другим тоном, – проверить. Всё так же. Заканчивай, мне скучно.

А уж Себу-то как весело.

– Минут пятнадцать ещё, – пообещал он.

– Тогда расскажи что-нибудь. Что ты видишь в кошмарах? Ох, нет, Дарелл ничего мне не говорил.

Себ только рот успел открыть. И буквально едва-едва уловить мысль о том, что он в жизни больше ни слова не скажет грёбаному доктору.

– Детка, не будь скучным. Ты не спишь нормально уже пару месяцев, это очевидно. Ты мог посоветоваться только с нашим дорогим доктором, ты это сделал, но тебе не помогло. И ты достал эту фотографию. Я заметил краем глаза.

Он говорил это лениво, со скукой, а Себ не мог избавиться от мурашек на спине.

– Так что тебе снится?

Ни за что на чёртовом свете. Он не станет обсуждать свои сны с Джимом. Точно нет.

– Ничего особенного.

– Давай, детка. Не заставляй меня угадывать.

Особенно длинный порез тянулся от ягодицы до сгиба под коленом и выглядел достаточно погано, так что Себ сосредоточился на нём.

– Подумаем… – фыркнул Джим, – война. Конечно.

– Не надо.

– Кто на фотографии?

– Джим!

– Да, фотография связана со снами. Кто-то умерший.

Себ закрыл глаза и стиснул зубы. Злость, подавленная дурацкой математикой, зашевелилась снова, и теперь она была направлена на Джима.

– Йен Лоуренс…

– Хватит! – рявкнул Себ и встал с кровати. Отошёл. В висках стучало.

Джим обернулся, как будто не понял, почему Себ остановился. Прищурился. Сообщил задумчиво:

– Ты зол.

– Я в бешенстве, – уточнил Себ спокойным голосом. – Да, мне снится Йен Лоуренс. Да, война. Но это не ваше дело, и я не хочу это обсуждать. А у вас ещё восемь порезов, с которыми нужно закончить.

Долгую минуту Себ был уверен, что Джим не удержится и скажет что-то ещё о его снах, но тот просто отвернулся и опустил голову на подушку, давая Себу возможность вернуться к работе.

Когда всё было обработано, Себ выбросил кучу использованных тампонов и сунул голову под прохладную воду. Полегчало.

Джим успел снова улечься на спину, накрылся одеялом и явно не собирался покидать кровать. Чёрт с ним.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Себ. На самом деле, он чувствовал угрызения совести за свой срыв. Да, Джим его провоцировал, но он был ранен, наверняка чувствовал боль, чтобы там ни говорил про подёргивания нервных окончаний, вот и пытался сделать заодно больно и окружающим. А Себ вместо того, чтобы пропустить его болтовню мимо ушей, разозлился.

– У тебя очень удобная кровать, – улыбнулся Джим. Себ хмыкнул и покачал головой.

– Наслаждайтесь. Если что-то будет нужно – я наверху.

Брови Джима взлетели вверх.

– Детка, – нарочито капризным голосом произнёс он, – ты оставишь меня здесь одного? Не согреешь?

– Да вас уже согрели, похоже, – фыркнул он, вспомнив слова про ножевые ранения ради сексуального удовольствия, – спокойной… утра уже, наверное.

Удивительно, но в комнате Сьюзен он уснул сразу, едва его голова коснулась подушки. И ему ничего не снилось.

Александр: двадцать четвёртая часть

Александр моргнул несколько раз, и ему показалось, что веки весят по десять килограммов каждое. В горле першило, а всё тело ломило. Он знал это чувство и ненавидел его – именно так обычно начинался грипп. Эта боль в мышцах и костях, спутанность сознания, сухой язык, с трудом шевелящийся во рту. Можно было не искать градусник, чтобы определить – поднялась температура.

Превозмогая боль, Александр потянулся к телефону, взял его, но даже не попытался набрать номер. Он не мог позвонить Мэтту. Они поругались вчера. И даже зная, что Мэтт возьмёт трубку невзирая на злость, Александр не был готов ни слышать, ни видеть его. Говорить с Еленой тоже не хотелось.

Телефон завибрировал в ладони. Не глядя на экран, Александр ответил на звонок, включил громкую связь и произнёс заплетающимся языком:

– Джим.

После недолгой тишины раздался мягкий голос:

– Ты ждал моего звонка, сладкий?

– Нет… – горло сдавливало, но Александр надеялся, что Джим разберёт его бормотание, – я думал, ты не позвонишь вообще никогда.

– Но ты назвал моё имя.

– Думал о тебе.

Глаза пришлось закрыть, потому что не было сил держать их открытыми.

– Ты скучал по мне, сладкий? – промурлыкал Джим.

– Да.

– Как это мило… Я тоже скучал. Ох… – из горла Джима вырвался стон, но зная, насколько он отличный актёра, Александр не взялся предположить, настоящий он или наигранный, – мне не хватает тебя, сладкий. У меня тут отличный мальчик, настоящий профессионал, но понимаешь, это не то…

Александра передёрнуло от острого осознания невозможности ситуации. Он хотел попросить, что Джим перестал ломать эту комедию порнографического пошиба, но губы не захотели слушаться. Он не смог бы сказать ни слова, даже если бы от этого зависела его жизнь. Неужели температура настолько высокая?

– Это подделка. Игра. Ты меня отлично понимаешь, да, сладкий? Ты ведь никогда не играешь…

Джим опять угадал что-то настолько глубокое, что у Александра по телу прошли мурашки. Он действительно не играл, не допускал отношения к искусству как к постмодернистской забавной игре. Он считал это слабой позицией и совсем немного её презирал.

– Никаких символов, никаких «понарошку», правда? Никаких замен. Я бы хотел, чтобы здесь был ты. Тебе бы понравилось.

Теперь голос Джима звучал серьёзно и спокойно.

– Он сейчас сделал надрез у меня на груди. Длинный такой, от середины ключицы и почти до соска, слева, – произнёс он. – Грудь – это, конечно, разминка. Сам понимаешь, все органы защищены рёбрами, даже новичок справится без труда. Нас ждёт что-то более сложное. О, да… – Джим рассмеялся таким смехом, которого Александр у него никогда раньше не слышал. В нём была и боль, и совершенно открытое наслаждение, и ещё что-то очень сложно определимое.

И видит Бог, Александр хотел верить, что Джим играет. Ему бы хватило фантазии на такую выдумку.

Он не мог шевельнуться и выдавить из себя хотя бы звук.

– Мы переходим на спину. Там очень много нервных окончаний, так что, сладкий, это действительно больно. Но почти безопасно. Он может расчертить мне всю спину в тетрадную клеточку. Тебе было бы сложнее с этим справиться. У тебя бы дрожали руки, да, сладкий?

Александр знал, что никогда в жизни не взял бы в руки нож с подобной целью.

– Впрочем, очень недолго. Я представляю, – Джим шумно выдохнул, – как тяжело и криво шла бы линия. Самое сложное тут – решиться на первый разрез. Ты прикасаешься кончиком ножа, но не можешь приложить нужное усилие. Тебе страшно, что сейчас пойдёт кровь, что мне будет больно.

Воображение у Александра было богатое. Температура плавила мозг, онемение в теле не проходило, и он отдался во власть голосу Джима, этой странной фантазии. Ему бы действительно было страшно. Он всегда боялся причинить боль другому человеку.

– Ты держишь нож возле моей груди, смотришь мне в глаза и думаешь, что никогда не сможешь надавить сильнее.

Грудь? Вроде бы была спина? Но Александр и сам представлял в этой сцене глаза Джима.

– Но ты видишь, насколько я хочу этого. И у тебя, сладкий, просто не остаётся выбора.

Странно. Александр представлял себе картинку очень чётко, при этом осознавая: то, что у него в руках нож, не делает его ведущим. Ему виделись глаза Джима, его требовательный взгляд, и он верил – рука дрогнула бы, нажала сильнее и оставила кривой надрез.

– Чувствуешь? – тихо засмеялся Джим. – Ты держишь нож, ты контролируешь всё вокруг, но ты не можешь сопротивляться. После первого разреза ты делаешь второй…

Да, он делает, потому что всё ещё находится под воздействием воли Джима, его желания. Он действительно проводит остриём ножа уже ниже, по животу, и его мутит от вида светлой крови.

Третий разрез всё меняет.

Джим взглядом указывает на левое предплечье, но Александр и сам уже не чувствует страха…

– Чуть ниже, сладкий, – голос Джима ворвался в сознание, но не уничтожил фантазию, а наоборот, словно бы сделал её реальностью.

Александр осознал, что стоит в собственной спальне возле обнажённого Джима, а в руке сжимает перочинный ножик с множеством лезвий, из которых только одно извлечено и уже покрыто кровью.

Нет, не бред, подумал Александр отстраннённо.  Бред – это расплывчатые контуры, сюрреалистические ощущения, потеря контроля над телом. Джим, нож, эта кровь и ощущения были реальными.

– Ну же, сладкий, – улыбнулся Джим, разводя руки, – не останавливайся.

На самом деле встретив твёрдый взгляд Джима, Александр плотно сжал губы, протянул руку и быстро, грубовато чиркнул ножом по внешней стороне тощего плеча. Джим даже не дёрнулся, хотя рана вышла кривая и наверняка болезненная.

– Мягче… Мы не хотим торопиться, сладкий.

Нет, конечно.

Прелесть в том, чтобы никуда не спешить. Это разговор. Обычный их разговор по телефону, только без телефона и, в сущности, без слов. Александр опустился на колени и ласково провёл остриём от колена вниз по напряжённой мышце, но остановился, не дойдя до стопы. Джим чуть прищурился, но без презрения или снисхождения – он отдавался ощущениям. Под ресницами мелькнуло белое – он закатил глаза. Второй порез на той же ноге прошёл сзади, от впадины под коленом до ахиллова сухожилия. Бледная кожа на бёдрах цепляла взгляд, притягивала, как лист бумаги в тот момент, когда на кончиках пальцев зудит мысль.

– Ты хочешь, сладкий.

– Мне страшно… – пробормотал Александр, но солгал, и они оба отлично это понимали. Страх остался очень далеко позади.

Он сглотнул, не ощущая языка во рту. Он не мог делать этого на самом деле.

– Не смотри на лезвие. На меня.

Даже если бы захотел, он не сумел бы вырваться из хватки взгляда Джима, так же, как не сумел бы остановить руку с ножом.

На заднем плане играло что-то… знакомое, лёгкое. Он ухватился за фразу:

«Эй, взгляни на меня,

Я единственный,

Кто нашёл связь!».

И по позвоночнику прошёл холодок от этих слов. Выпрямившись, он зашёл Джиму за спину и, едва веря, что действительно делает это, провёл тупой стороной ножа за его ухом и ниже по шее. Джим снова рассмеялся, на этот раз довольно, чуть хрипловато.

– Ты быстро учишься, сладкий.

Александр не хотел чертить клетку на его спине. Это было бы слишком примитивно, поэтому он обвёл сначала одну лопатку, затем вторую. Получились крылья. И тут же память по ассоциации подкинула красочное описание «Кровавого орла». В груди резонировал глубокий грудной голос молоденькой Шер. Звуки тормозились в ушах, цеплялись, растягиваясь до невозможности, и так же замедлялись движения руки с ножом. Смех Джима сплетался с замедленной песней, но стоило ножу чикрнуть по кости, как поверх наложился быстрый ремикс.

«Со звуком

Всё в порядке».

Не совсем. Ритм вообще был не тот, он сбивался и крошился, сыпался. И в то же время никогда эта песня не звучала настолько в тему, никогда не была Александру так близка.

Он снова посмотрел Джима в глаза, но не увидел их – только мутную пелену перед собой. Рука стала тяжёлой.

– Сделай это, сладкий, – попросил Джим.

Александр сделал. Песня оборвалась.

***

Потолок был… высоким. И ещё длинным. Очень длинный белый потолок. Почему именно длинный? Александр не мог сказать точно, но чувствовал, что в этом есть какой-то смысл. Длинный белый потолок.

Не длинный, а почти квадратный, на самом деле.

Александр смотрел на него немигающим взглядом, пытаясь поймать за хвост ускользающую мысль, очень важную и меткую. Казалось, если он сумеет уловить её, воскресить в памяти, то разом всё встанет на места.

Но голова отказывалась работать, невзирая на все его усилия. Мир вокруг покачивался, и только потолок оставался стабильным. С чего он вообще взял, что потолок длинный? И что это была за важная мысль?

Он зажмурился, подстёгивая память. Эта мысль пришла к нему сейчас… Недавно. Вчера вечером. Он читал ответ корейцев по поводу проката «Стены», потом… К горлу подступила тошнота, голова загудела, а воспоминания о вечере оборвались. Господи, складывалось ощущение, что вчера он пил по-чёрному.

А ещё звонил Джим.

Нет, не звонил. Он не стал бы звонить после того раза. Александр был убеждён: пока «Стена» не выйдет в прокат, Джим не станет выходить с ним на связь. И всё же его не оставляло чувство, будто вчера они говорили.

Тело казалось ватным. Снова открыв глаза, Александр скосил взгляд на окно и увидел, что из-за штор пробивается солнце. Пошевелил пальцами и правой рукой сжал телефон, который лежал у него на раскрытой ладони.

Всё-таки звонил.

В груди разлилось разочарование, к которому добавила злость на самого себя: как он мог забыть о разговоре? Как вообще?..

Он снова закрыл глаза, пережидая приступ тошноты, сглотнул вязкую горькую слюну и понял: он не помнил, что пил вчера. Более того, немыслимо было вообразить, что он налёг на алкоголь (а судя по состоянию, это был далеко не бокал вина), пока фильм находится на постпродакшене.

Повернувшись на бок, Александр подтянул ноги к груди и застонал вслух. Втянул носом воздух, но запаха перегара не ощутил. Снова открыв глаза, он хотел было проверить список вызовов в телефоне, но не успел. Обе его руки, так же, как и манжеты кофты, в которой он ходил вчера весь день, были испачканы в чём-то буром, засохшем коркой.

Он отложил телефон, с трудом, борясь с сопротивлением бунтующего вестибулярного аппарата, сел на кровати, проморгался. На самой кофте тоже виднелись брызги. Он поднял взгляд, осмотрел комнату и понял, что вдохнуть-то вдохнул, а вот выдохнуть уже не может. Воздух застрял в груди.

На полу спальни лежал обнажённый парень с рыжими волосами. Всё его тело покрывало множество кривых порезов. И ему перерезали горло.