Текст книги "Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

Вздохнув, Джоан запрокинула голову ему на плечо.

«Говорю с тобой, а в затылке что-то свербит».

Себ хотел бы выкинуть эти слова из головы, но не мог. Джоан ведь действительно хороший полицейский. Не то, чтобы он мог судить, но так считал Грег, а ему Себ верил, особенно в этом вопросе.

Её переезд в Плимут, если так посмотреть, дал им шанс быть вместе. Останься она в Лондоне – это было бы невозможно. Слишком частые встречи, слишком много времени она проводила бы у него дома. Слишком большой риск.

Джоан полулежала на нём, закрыв глаза, слегка улыбалась и была удивительно, даже непривычно красивой. Себ прослеживал взглядом линию ото лба, по переносице с небольшой горбинкой, круто вниз, к узким чётко очерченным губам, по ямочке на выпирающем подбородке, по шее, где сквозь светлую кожу виднелись голубые венки, между ключиц… Дальше можно было идти только по памяти – в реальности под ключицами начиналось одеяло. Но Себ и представить мог неплохо.

Почему она не занимается чем-то другим?

Если честно, представить себе Джоан вне полиции удавалось с трудом. Разве что в армии. В пожарной службе. Но полиция подходила ей больше всего – и Себ знал, что она любит свою работу.

«Знаешь, Джоан, я давно хотел тебе сказать, но никак не решался. Я работаю на криминального консультанта и время от времени по его заданиям убиваю людей».

Такое не расскажешь и не объяснишь.

Не Джоан.

Да никому, если уж на то пошло. Разве что человеку, который на одной с ним стороне закона.

Джоан никогда бы не приняла того, что спит с киллером.

– Басти… – позвала она хрипло, – скажи мне, что у меня профессиональная деформация и тяжёлая форма паранойи. Что я всё выдумала?

– Обязательно скажу, – пообещал Себ, – ты только объясни, что не так.

Она завозилась, выбралась из его объятий и ещё выше подтянула одеяло. Теперь из кокона торчала только голова.

– Я не знаю, – жалобно призналась она.

Себ выдавил вымученную улыбку. Джоан опустила взгляд и сказала:

– Я действительно не знаю. Всё сходится отлично. Я знаю тебя. Я тебе верю. Но как будто что-то очень важное ускользает от моего внимания. Важная деталь. И эта мелочь всё портит.

Можно было бы рассмеяться ей в лицо. Объяснить, что это просто фантазии. Но у Себа не поворачивался язык. Он произнёс осторожно, подбирая слова и сам не будучи уверенным в том, что хочет сказать:

– Я могу ошибаться, но возможно… – пальцы сами собой вцепились в переносицу, но от этого легче говорить не стало, – тебя напрягало всегда и напрягает до сих пор моё военное прошлое. Я помню выражение твоего лица, когда мы с тобой обсуждали убийства.

– Девяносто шесть успешно поражённых целей, – повторила Джоан.

– Армейское командование зачитывает это число. Ещё была операция, которая стоила мне карьеры и в которой уже никто не считал.

Это было грязно. Себ даже не думал, что способен на подобное. Но поскольку показать небольшой арсенал в сейфе и немного рассказать про нынешний род занятий – не вариант, он заставлял себя говорить дальше.

– И «МорВорлд». Там и я не считал.

В «МорВорлд» и правда было не до счёта.

– Я угадал, да? – спросил он, немного подождав. Джоан промолчала, только закрыла глаза.

Себ хотел бы коснуться губами её виска, но не решался. Вместо этого добавил тихо:

– Ты живёшь в цивилизованном мире, где человек, отнявший жизнь у другого, отправляется за решётку. Но там, в горячих точках, всё иначе. Ты ведь это понимаешь? – он как будто объяснял что-то Сьюзен. – Если я убью сотню лондонцев, меня посадят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. А там дают награды.

– Это пугает, – прошептала Джоан. – У меня есть знакомые ребята оттуда. Они больны, Басти. Война их почти уничтожила.

– Я работал с психологом, – заметил Себ ровно, и это даже было правдой. Пусть он и недолго ходил на сеансы, фактически они были. Всё как полагается. – И мне повезло. Всё, – он пожал плечами. – Я не могу это изменить, да и не хотел бы. Мне подходила армия. Я подходил ей.

– Ты бы вернулся туда, если бы мог?

Год назад он ответил бы «да» не колеблясь, но с тех пор многое изменилось.

– Сейчас уже наверное нет, – честно сказал он. – Сьюзен осталась без матери, и я был бы дерьмовым отцом, если бы после этого полез под пули.

Ещё был Джим и его работа, но об этом он, конечно, говорить не стал.

– И ты, – он хмыкнул, – плохо могу представить, что ты станешь ждать меня по полгода.

Джоан улыбнулась:

– Неужели думаешь, что стала бы изменять?

– Нет. Думаю, что ты бы прибила меня в первую неделю после возвращения.

Они засмеялись, и тема была, кажется, закрыта. Но Себ всё-таки сказал:

– Пожалуйста, если у тебя снова что-то засвербит в затылке – скажи мне.

– Я иногда думаю, – покачала головой Джоан, – ты вообще настоящий?

– О, да.

Чтобы убедить её в своей реальности, пришлось сначала размотать кокон из одеяла, но зато дальше никаких проблем не возникло.

А неделю спустя Грег позвонил и мёртвым голосом сообщил, что Энди, жена Пола, попала в автоаварию и находится в больнице в тяжёлом состоянии.

Джим решил проблему – жестоко, но сдержав слово. Пол действительно не пострадал.

Александр: двадцатая часть

– Тебе нужно перестать пить столько кофе, сладкий, ты посадишь себе сердце и испортишь мне всё удовольствие, – сообщил Джим в трубку на восьмую ночь подспудного ожидания.

Как обычно, Александр не спал, а только пытался загнать себя хоть в какое-то подобие дремоты, когда раздался звонок.

– Ты собирался свести меня с ума. Кофе точно не помешает, – отозвался Александр, закрывая глаза.

– Ты вспоминаешь её? Ту рыжую девочку? – спросил он резко, и это прозвучало так, словно дрянной актёр читает реплику из невыученного сценария. Совершенно наугад Александр ответил:

– Убери сценарий, Джим.

В ответ послышался незлой смех, а потом наступила тишина, которая нарушалась только лёгким дыханием. Александр произнёс (в этот раз он почему-то не испытывал ужаса, как в прошлый. Возможно, потому что он ждал звонка):

– Почти не вспоминаю. Я её не знал толком. Мне больно, что она мертва, и мне непросто будет вернуться в тот дом. Но это в прошлом. И ты знаешь, что я не вру. Это странно, но я хотел, чтобы ты позвонил.

Дыхание стало чуть громче, но Александр не сбился с мысли.

– Я понимаю, что в этой истории я жертва, должен трястись от ужаса и всё в этом роде, и я трясусь, правда, особенно когда понимаю, что ты можешь сделать со мной, учитывая все твои ресурсы и влияние. Я слабак, Джим. Слабый, ведомый, эмоционально-неустойчивый режиссёр, который и прославился случайно.

Джим слушал на вдохе, совершенно беззвучно.

– Я снимаю фильмы, которые просто по определению не должны нравиться публике. У меня есть несколько коммерческих вещей, но остальное – это мои беседы с самим собой, попытка вытащить из головы то, что разрывает её изнутри. А ты… мы тогда говорили так, словно ты действительно точно знаешь, о чём я думаю.

После очень долгой паузы Александр спросил:

– Мне не стоило этого говорить?

Джим сбросил вызов.

***

– Как тебе красочное выступление мистера Тревиса, сладкий? А он неплох, да? Столько накопал! Вот за что Елена его держит. А мы-то с тобой думали, что за рост и постную улыбку. Тебе понравились наши с Марком фотографии?

Александр тяжело выдохнул, перевернулся на кровати так, чтобы упереться лбом в плотную перьевую подушку, и потёр слезящиеся глаза.

Елена сегодня пригласила его на встречу очередной комиссии, и мистер Тревис представил результат своей поисковой работы – несколько снимков с камер видеонаблюдения и три кадра, сделанных на хороший плёночный фотоаппарат. То, как он, действительно, постный, сухой и скучный, презентовал своим таким же коллегам эту извращённую гейскую порнографию, могло бы в других обстоятельствах быть смешно до истерики. И даже мрачный контекст не помешал Александру сохранить где-то в голове этот эпизод, потому что он был бесподобен в своей абсурдности.

– Ты помнишь ту сцену из «Авиатора»? – спросил он в ответ. – Где ДиКаприо с линейкой и транспортиром измеряет декольте актрис перед стариками из Ассоциации? Вот я ждал, когда Тревис вытащит линейку.

Больше ему ответить на этот вопрос было нечего. Моральная или эстетическая сторона снимков его очень мало волновала. Вернее, не так – она занимала его, но не достаточно сильно. Он отлично мог вообразить, как именно требуется перекрутить восприятие, чтобы садист-насильник Марк Смит, изуродованный огнём и лишившийся руки и ноги, стал по-настоящему привлекательным сексуальным партнёром. Это было настолько легко, что в фильм он вставлять такую сцену не стал бы. Красота уродства и наслаждение болью – извращения базовые, простейшие.

– Ты прелесть. А он был хорош, между прочим. Ты пробовал когда-нибудь?

– Нет, я боюсь боли.

– Даже не делал попыток? Ну, давай, скажи.

– В университете я расстался с девушкой, потому что она кусалась.

Джим высоко рассмеялся.

– Тогда тебе понравилось бы причинять боль, сладкий. Первый раз это страшно, но ты быстро научишься и начнёшь ловить от этого кайф.

Александр покачал головой, перевернулся на спину и подумал, что пока это самая неожиданная тема для разговора, которуй выбирал Джим.

– И убивать, – тихо добавил тот. – Только не думай, что я сравниваю тебя с ним, сладкий.

– На этом спасибо. Если данные мистера Тревиса верны, твой Марк Смит был той ещё тварью.

– Напрочь отбитый ублюдок, – зафыркал Джим довольно, словно его это веселило. – Он безумно любил убивать. У него вставал, когда он смотрел в прицел винтовки. Но это всё примитивно, сам понимаешь. Мы с тобой ощущаем иначе. Главное, не убивать посторонних – это омерзительно. Только близких.

Тон Джима был очень странным, и Александр произнёс:

– Мне кажется, ты не делаешь этого часто. Возможно, даже не делал никогда. Я бы не смог. Эта близость… Когда ты – последнее, что человек видит в жизни, когда он это осознаёт, ты становишься для него всем миром.

– Однажды, – шепнул Джим. – Я хотел взять нож. Перерезать ему горло, глядя в глаза. Или порезать вены и оставить сидеть в ванной. Но в итоге…

Джим говорил с горечью.

– Ты желаешь? Яд?

– Медленный. Да. Так пошло. Особенно в конце, когда он пытался прочистить желудок, потом рыдал.

– Кто он был?

– Мой очень близкий друг, – медленно, почти по слогам выговорил Джим и замолчал. Александр вдруг почувствовал, что у него тяжелеют веки, рука, держащая телефон, ослабела. Включив громкую связь, он положил телефон на подушку и сам не понял, когда уснул.

Утром во входящих никакого скрытого номера не было.

***

Джим молчал так долго, что Александр, устав от тишины, начал:

– Ты читал… – но Джим резко перебил его:

– Нет, нет-нет-нет, сладкий. Мы с тобой немного вышли из возраста выпускниц пансионов. Ах, что вы думаете, мистер, о философии Ницше, а что – о романах Достоевского? – передразнил он пискляво и зло расхохотался. Оборвал смех. – Я видел твои фильмы, сладкий. Я точно знаю, что ты думаешь о любой книге. А ты сможешь догадаться, что думаю я. Что ты пишешь?

– Сценарий.

– Почему на машинке?

– Потому что ты чувствуешь себя в моём компьютере как у себя дома. А я не люблю, когда заглядывают в то, что я пишу. Прости, не покажу даже тебе.

Джим фыркнул, но интонация стала менее раздражённой:

– Я дам слово, что не полезу, если ты расскажешь, о чём будет фильм.

– О стеклянной стене, – ответил Александр обтекаемо. Он себе-то старался не признаваться в том, что именно будет ключевой темой фильма. Не то, что Джиму.

– Ну, не дразни моё любопытство, сладкий, – протянул Джим обиженным тоном. – О чём?

– Я не скажу, Джим. Я знаю, ты можешь ограбить мою квартиру, может, прочитать мысли моих продюсеров, но не нужно. Ты увидишь фильм, когда он выйдет на экраны.

– Даже не позовёшь на предпоказ?

– Мы посмотрим.

– Я не полезу, сладкий.

– Всё хотел спросить, почему ты меня так называешь? То есть… – Александр кашлянул, снял очки и откатился на кресле от рабочего стола, на котором стояла машинка, – это твоя манера общения, она позволяет тебе быть к людям немного ближе, это всё понятно. Почему именно «сладкий»?

Ещё недавно Александр не рискнул бы задать Джиму этот вопрос. Но чем больше они говорили, тем, казалось, меньше становилось барьеров, тоньше та самая стеклянная стена. До этого звонка Джим пропал почти на месяц, и это оказалось действительно тяжело. Как будто забрали дозу наркотика. На этом наркотике Александр жил последние недели.

– Ты первый, кто спросил.

– Ты кого-то ещё называешь «сладким»? – улыбнувшись этим мыслям, спросил Александр. Он точно знал, какой последует ответ, и Джим не подвёл, промурлыкав:

– Не ревнуй. Так – больше никого.

– И всё же, почему?

– Например… – протянул Джим задумчиво, – ты знаешь, что метадон придумали для лечения героиновой зависимости? Есть даже форма выпуска в виде сладкого сиропа. Жёлтого такого, светлее карамели. А он оказался даже опаснее героина.

Этого Александр не знал. Его познания в области наркотиков были весьма поверхностными – пока не доводилось о них снимать. Но в одном он был убеждён:

– Ты не пробовал.

– Ты действительно великолепен… сладкий.

– Никак не могу найти композитора, – вдруг сказал Александр. – У меня уже уши болят от образцов.

– О, мне это знакомо, – засмеялся Джим, – разница в том, что я могу убить исполнителя.

Александр подозревал, что Джим в курсе, как сильно коробят его такие шутки. Но также он был уверен в том, что сейчас Джим сказал об этом не специально, не чтобы напугать. Поэтому попросил:

– Не надо ради меня убивать музыкантов.

– Как скажешь. Но я слежу за тем, который в веснушках. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Слишком страстно.

– Не ревнуй, – вернул он Джиму реплику, и они снова замолчали.

Эта тишина на двух концах линии почему-то цепляла Александра едва ли не больше разговоров. Откровенно говоря, им не так-то и нужно было разговаривать, чтобы понимать друг друга.

– Мне от этого больно, – проговорил Александр спустя десять минут, которые он отслеживал по большим отстающим напольным часам. Протянув руку, он погладил Мишель по голове, но она не принесла ему обычного воодушевления. Ему хотелось её разбить. – Я говорил об этом в «Новом Петре», но никогда не хотел проживать сам. Ну, не совсем об этом…

– Достаточно точно, – чуть более прохладным, нежели можно было ожидать, тоном прервал его Джим. – И я всё пытаюсь понять одно, сладкий. Как?

Александр понял вопрос.

– Я никогда не снимал о том, через что проходил сам. Мой реальный опыт как будто слишком тусклый. А когда я погружаюсь в фантазию, всё становится ярче. Не знаю. Иногда после завершения сценария я чувствую себя так, словно пережил это. После «Отпускаю грехи твои»…

Он не договорил, хотя мог бы. Просто не был уверен, что Джиму нужно это знать.

– Ты избегал церквей, сладкий, – протянул Джим с пугающим удовольствием. – Зря. Я люблю церковь. Старые католические соборы. Я пел в церковном хоре, когда мне было девять. Однажды я выходил из церкви… один. Последним. Никого уже не было. Я наклонился и увидел… – в его голосе зазвучал жёсткий ирландский акцент, слова стали обрываться, Джиму было тяжело говорить, – ониксовый крест. Чёрный такой. Со сколом в нижней части креста.

– Ты царапаешь себя им? До сих пор?

Дыхание Джима стало тяжёлым, прерывистым. Вдруг он застонал, и этот стон мог быть как от боли, так и от наслаждения. Или, что вернее, это было наслаждение болью.

– Джим?

– Говори, детка… – он захрипел, но сумел восстановить дыхание.

– Почему «детка»? Джим?

– Иногда мне хочется уничтожить тебя, сладкий. Не убить. Понимаешь?

– Только иногда?

Джим слабо и невесело хохотнул и снова затих, но хотя бы не хрипел. Прочистив горло, Александр сказал:

– A insint dom faoi (Расскажи об этом. – ирл.).

Дыхание стало резче.

– Is féidir linn labhairt Gailísis, más mian leat (Мы можем говорить об этом по-ирландски. – ирл).

– Níl. Riamh (Нет, никогда. – ирл). Откуда ты знаешь ирландский?

– Старшие классы. Мой друг решил учить ирландский, а я – за компанию. Не очень хорошо вышло. И акцент. Извини, – ему стало неловко за эту попытку.

– Nach dona (Неплохо. – ирл.), – заметил Джим задумчиво и прибавил по-английски, но с акцентом: – Может, дам тебе пару уроков. Возвращайся к своему сценарию, сладкий. Я хочу увидеть, что ты снимешь в этот раз.

***

У Александра в глазах стояли слёзы, и он не пытался вытереть их. Пусть. Только сглатывал часто, чтобы протолкнуть солёный ком. Его потряхивало как от озноба, но в груди было жарко, и этот жар постепенно распространялся по телу. Пальцы дрожали, набивая текст. Там, пока никем не произнесённые, рождались очень правильные слова.

Александр не знал, достанет ли ему духу снять то, что он придумал, но он уже требовал от Мэтта искать продюсеров, композиторов, которые создадут тот саундтрек, который звучал у Александр в ушах, собирать остальную команду. Если всё будет готово к работе, он просто не сможет отступить.

Телефон молчал.

Даже сейчас, захваченный творческим экстазом, Александр помнил о нём, держал его в поле зрения, поглядывал в поисках вдохновения на него, а не на Мишель.

Джим должен был понять этот фильм правильно. Он понял остальные – значит, Александр верил в это, сумеет понять и новый. И если он поймёт его так, как нужно, если угадает те мысли, которые вкладывал Александр в каждую строчку, всё изменится.

После того разговора, когда Александр неловко вставил предложение на ирландском, Джим больше не звонил, и это выматывало.

Александр понимал: до премьеры фильма он может и не позвонить. А это – долгие месяцы работы.

Из-под пальцев появилась последняя в сцене строчка, и Александр откинулся на спинку кресла, сорвал очки и положил куда-то на стол, подальше. Он видел это ярче, чем удалось написать. В его воображении всё было значительно живее, острее. Слов не хватало. И к сожалению, видеоряда тоже будет недостаточно.

Мэтт беспокоился. Александр видел это в его взгляде, слышал в тоне голоса. Но к сожалению, он ничего не мог с этим беспокойством поделать. Вчера он спросил нервно: «Так, ладно, я всё понял, кто она?». Потом, с некоторой надеждой, добавил: «Кто он?». И получив второй ответ: «Никого нет», – воскликнул: «Тогда какого чёрта с тобой творится?».

Ответ Мэтту не понравился бы.

Глава 53

В этот раз в пабе они сидели вдвоём, с Грегом.

Джоан, конечно,была в Плимуте, Пол разрывался между Скотланд-Ярдом и больницей (Энди оставалась под наблюдением врачей), Крис на пенсии стал ленив, а Тодд застеснялся. Грег пил много и отчаянно.

Себ пока тянул первую пинту и слушал жалобы друга. В конце концов, он не так часто жаловался на жизнь, чтобы прерывать его.

– Я ведь не дурак, Себ, – проговорил Грег, делая очередной большой глоток пива, – понимаю, как это выглядит. Но она неплохой человек. Больше того, хороший. Она учитель знаешь какой? Её дети обожают.

Себ кивнул, он совершенно точно не желал делиться своими мыслями по этому поводу. Грег – большой мальчик. Разберётся.

– А я… я же дома не бываю. Выходные, праздники – могу уехать на вызов, и всё. Ни одна женщина такого не выдержит.

Опять же, Себу было, что сказать: например, что от Эмили он уезжал на полгода, и она не начинала ходить по другим мужикам. Да и с Джоан они встречаются хорошо, если раз в месяц. Но он промолчал.

– А, – Грег залпом опрокинул стакан, отставил и вдруг сказал:

– Всё, завязываю с пивом. Так до алкоголизма недалеко. Пройдёмся?

– Пошли, – кивнул Себ, в душе поддерживая это решение – Грег и правда пил в последнее время многовато.

На улице было холодно и мерзко, но они застегнули куртки и зашагали по мокрому тротуару навстречу ветру. Свернули в проулок, где ветра было поменьше. Грег поднял повыше ворот и сказал мрачно:

– Пол уходить собрался.

– Куда?

– Откуда. Из полиции. Говорит, он виноват в том, что случилось с Энди. Чёрт его разберёт, как у него это в мозгу соединяется, но… Знаешь, Розочка, я даже не отговариваю особо. В нашем деле нужна ясная голова.

Себ промолчал. Он как раз понимал связь между травмами Энди и решением Пола, только говорить об этом не хотел.

– Как Энди? – спросил он.

– Есть сомнения, что будет ходить, – вздохнув, отозвался Грег. – Но не унывает. Улыбается. На них посмотреть – так она держится лучше Пола.

– Передай ей привет от меня, как увидишь, – попросил Себ, зная, что не найдёт в себе мужества посмотреть Энди в глаза.

Они долго ещё бродили по полупустым улицам, натягивая получше капюшоны, и наконец разошлись.

***

Себ проснулся от вибрации телефона. На экране высветилось одно слово: «Приезжай», – и он сорвался с места.

Джим сидел на диване в полутьме – одна из люстр в дальнем левом углу горела. Глаза его были закрыты, рот, напротив, приоткрыт. Музыка не играла, и от этого становилось даже более тревожно.

Себ ещё приблизился, теперь достаточно, чтобы увидеть слишком бледную кожу Джима, его расширенные зрачки, уловить нервное сбивчивое дыхание.

«Мать твою», – с некоторой обречённостью подумал Себ. И почему он не выбирает Дарелла в качестве сиделки? Ну, ясно же, что доктор подходит на эту роль куда лучше.

– Ты хочешь уйти, детка? – спросил Джим, с трудом шевеля белыми губами. – Позвать доктора? Скажи честно.

Смотреть такому Джиму в глаза было сложно. Куда легче, конечно, чем выдерживать сканирующий взгляд, но всё равно болезненно и очень изматывающе.

– Хочешь?

Дареллу можно было доверять. В конце концов, он возился с Джимом девять лет и точно умеет управляться с этими приступами. Но Себ не мог ответить наверняка. Джим написал ему, и писал много раз до этого. Вызывал именно его, потому что доверял. Как знать, возможно, мысль о том, что не хлипкий доктор, а военный охраняет его в такие периоды, придавала Джиму уверенности в собственной безопасности. Или Дарелл болтал без умолку и суетился.

В этот раз, вот странность, Себ меньше боялся остаться наедине с безумием Джима. После объяснений доктора о природе этих приступов стало как-то понятнее. Просто болезнь. Тяжёлая, утомительная, может, даже неизлечимая, но болезнь, у которой есть название.

И с этой точки зрения всё выглядело понятнее и проще. Во время приступа болезни Джим хотел, чтобы рядом был кто-то. Желательно, кто-то, кому он доверяет. И так вышло, что эта роль выпала Себу.

Он не мог отказать.

– Нет, Джим, – сказал он мягко, – не хочу.

– Помоги… – прошептал Джим, уже медленно, глотая часть слова, – раздеться… помоги.

С совершенно пустой головой Себ сделал всё, что было нужно, накрыл Джима пледом, привычно опустился на пол возле дивана и зажмурился.

– Он не должен был понять… – пробормотал Джим. – Я говорил с ним.

– С Александром? – осторожно спросил Себ, потому что Джим явно хотел что-то услышать.

– Спроси.

– Почему он?

– Какой умный мальчик… Ты смотрел фильмы, да? Ты пытался…

Выдохнув через нос, Себ ответил:

– Я посмотрел эту «Жертву нового бога». Нет, красиво, конечно, и жутковато, только вот…

– Это я, – улыбнулся, не открывая глаз, Джим.

– Это вы? – переспросил Себ, и тут до него дошло. Он вспомнил, где слышал об этом фильме. От Грега, который жаловался, что режиссёры понаснимают всякой ерунды на основе реальных событий, а потом маньяки просыпаются. И рассказывал о жертвоприношениях. – Вы придумали их, те жертвоприношения?

– Он сделал лучше, Басти. Красивее. Придал ещё больше смысла. Он понял. Басти… Детка, – в его речи послышался чудовищный акцент, – я хотел, чтобы он сгорел, – прошептал он совсем слабо, – хотел видеть, как плавится его кожа. Слышать вопль. Так хотел…

На минуту Себ решил, что речь всё ещё об Александре Кларке, но потом быстро осознал ошибку. Нет, речь шла о другом.

– Почему он умер? Это нечестно… Он был мой… – в голосе Джима послышалась детская обида. – Я ведь обещал ему… – он перешёл на ирландский и затараторил что-то совершенно неразборчивое. – Я звонил…  Не хочу его сегодня видеть, – пробормотал он. – Пусть он не приходит.

– Кто? – осторожно спросил Себ.

– Святой отец, – ответил Джим таким тоном, словно его удивил сам вопрос. – Он смеётся надо мной. Я ведь нарушил слово. Я его не убил.

Себ зажмурился, позволил эту маленькую слабость. Ну, почему на роль сиделки и конфидента Джим не выбрал кого-нибудь другого? Поумнее? Того же Дарелла?

– Почему ты его не убил? Ты хочешь рассказать? – спросил он тихо.

На губах Джима появилась слабая улыбка.

– Мышонок убежал. Бесхвостый умный мышонок с чёрной шкуркой. А старый котище его лапой – цап. Три глубоких борозды на спине. Басти… Себастиан…

– Я тут.

Джим надолго замолчал, но не успокоился: под опущенными веками бешено вращались глазные яблоки, губы то и дело напрягались, но не выдавали ни звука. Пальцы рук, лежащих поверх одеяла, подрагивали.

– Жил на свете дурной мальчик Джим… – выговорил Джим невнятно. – Обычно в книжках для воскресных школ дурных мальчиков зовут Джеймсами. А этого звали Джим[28]28
  Джим не очень точно цитирует «Рассказ о дурном мальчике» Марка Твена


[Закрыть]. И у матери его не было чахотки… И когда он съел в кладовке всё варенье, то не раскаялся и не заплакал. Смешной мальчик Джим, правда?

– Угу, – согласился Себ, не до конца уверенный, с чем соглашается.

– Очень смешной мальчик, – повторил Джим, – и не такой уж дурной. Самый обычный. Я был хуже. Он мне говорил: такие дурные дети как я горят после смерти в аду. Говорил: мне не поверят. Меня убьёт собственный отец. Очень дурной мальчик Джим. А Уолли поверил. Я к нему сбежал…

Дерьмо. Какое же дерьмо. Себ запрокинул голову повыше, вглядываясь в белый крашеный потолок. Каждый раз, когда Джим в бреду касался этой темы, Себ пытался выключить мозг вместе со слухом. Проигнорировать. Он, чёрт подери, не хотел об этом думать.

Слишком больно. Может, Джиму и правда было бы легче, если бы он сжёг своего священника? Кто его осудил бы? Точно не Себ.

Сколько лет тогда было Джиму? Спрашивать он не рисковал, но предполагал, что очень немного. В этой херне про то, что ему не поверят взрослые, не так-то просто убедить подростка. Значит, ребёнок. Восемь лет? Девять? Ровесник Сьюзен или около того.

Джим застонал, задёргался. И Себ, не дожидаясь просьбы, начал рассказывать сказки. Он не знал, почему они работали и оказывали на Джима такой успокаивающий эффект, но это и не имело значения. На ум почему-то пришли «Сказки дядюшки Римуса» – возможно, потому что там не было ни чудовищ, ни мышей. А кролики, черепахи и лисы, кажется, Джима не цепляли. Постепенно Джим успокаивался. И на истории про то, как Братец Черепаха обогнал Братца Кролика, заснул.

Себ подождал ещё полчаса, но ничего не произошло: Джим больше не метался, не дёргался, не дрожал, а спал, причём крепким и как будто спокойным сном.

Осторожно поднявшись, Себ погасил свет, вернулся на своё место, опёрся лбом о колени и тоже задремал.