Текст книги "Сферы влияния (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 47 страниц)

– Значит, вам выгодно, чтобы Забини и Малфой оставались на своих местах? – спросила она.

Прежде чем ответить, Майкрофт съел кусочек пирожного, помолчал и сказал:

– Безусловно. Однако мистер Малфой показал себя ненадежным союзником, что полностью перечеркивает его… выгодность.

Гермиона ждала продолжения, и оно последовало:

– Иначе говоря, завтра мои люди доставят вам файлы, в которых вы найдете всю необходимую информацию. Я не располагаю возможностями что бы то ни было сделать с ней, но вы, вероятно, найдете, как ее использовать, – и добавил: – Главное, учитывайте, что месть – плохой мотиватор для успешной работы.

– Я не буду мстить ему, – Гермиона покачала головой. – Я его уничтожу – это разные вещи.

– Я дам вам информацию, которой обладаю, – произнес Майкрофт после непродолжительных раздумий. – И вы сами решите, каким образом её использовать.

Почему-то Гермиона думала, что Майкрофт захочет руководить планом и знать его в деталях. Впрочем, она вообще часто ошибалась в том, что касается Майкрофта Холмса.

Ошиблась она и ещё раз – когда ожидала услышать привычное отстраненное: «Доброго вечера». Вместо этого, когда она встала и собралась аппарировать, Майкрофт тоже поднялся, сразу заставляя её вспомнить об их существенной разнице в росте. Наклонил голову и сказал:

– Благодарю вас за приятный вечер, Гермиона, – и протянул ей руку.

В прошлый раз, каких-то несколько дней назад, его руки были прохладными, а в этот – по-настоящему теплыми. Он намеренно удержал её ладонь в своей, заставляя кровь, было остывшую, почти вскипеть в венах. Рукопожатие длилось очень долго, и Гермиона не готова была его разорвать. Совершенно сухими губами она ответила:

– И вас, – и добавила: – Майкрофт.

При звуке своего имени он едва заметно хмыкнул и разжал пальцы.

Гермиона аппарировала мгновенно.

Её чуть пошатывало от усталости и от пережитых ощущений. Но, во всяком случае, с одной проблемой из списка она разобралась. И этой проблемой был не Малфой. Однозначно.

Примечания:

(1) – Вергилий, «Георгики». Слова «tempus fugit» («время бежит») – устойчивое выражение во многих языках, но часто забывают о лирическом контексте продолжения. Впрочем, сильно обольщаться не стоит: сами по себе «Георгики» – книга сугубо приземленная, представляющая собой набор советов земледельцу, рассуждений о сущности природы и прочем, и прочем.

(2) – Wycombe Abbey School – элитная частная школа-пансион для девочек, действующая с конца XIX века Одна из самых престижных школ для девочек в Британии.

Глава двадцать седьмая

В этот раз отсидеться в кабинете не вышло – они с Невиллом встретились в Хогсмиде, и теперь неторопливо шли по практически пустой главной улице. Сегодня здесь было тихо и пусто – дети были в школе, а местные жители почти не выглядывали, прячась от плохой погоды. – Прости, – произнес Невилл, едва они встретились, – я не могу слишком часто открывать камин для посторонних, даже для тебя, – в его голосе действительно слышалось сожаление, и Гермиона в ответ махнула рукой: – Ерунда. Пройдемся и посидим в «Трех метлах». – Наше место – «Кабанья голова», – заметил Невилл. Гермиона, не замедляя шага, проговорила: – Мы больше не подростки, выдумавшие армию сопротивления, мы готовим политический переворот, и я предпочту обсуждать его там, где нас никто не услышит. Даже старые соратники вроде Аберфорта, – она говорила свободно, потому что их защищало бессмертное заклятие «Оглохни» из старого учебника Принца-полукровки. – Поверь, если мы с тобой засядем в «Кабаньей голове», любой догадается, что мы планируем что-то важное. А в «Трех метлах»… – она пожала плечами, – просто встреча старых друзей. Они действительно вошли в паб мадам Розмерты, в котором не изменилось ничего, кроме, разве что, внешности самой хозяйки – на нее уже вряд ли заглядывались старшекурсники. Впрочем, она не растеряла ни обаяния, ни живости, так что Гермиона и Невилл были встречены громкими приветствиями, засыпаны вопросами о делах и погоде и усажены в уютный тихий уголок. Принеся сливочного пива, Розмерта вернулась к себе за стойку, а Гермиона обновила защитное заклинание, добавила к нему несколько иллюзий и только после этого вынула из сумочки две пухлые папки, которые ей доставили люди Майкрофта. За три дня она изучила их вдоль и поперек, и только после этого решилась показать самому опасному, но самому нужному из своих союзников в этом деле. Невилл взял папки осторожно, пролистал быстро, и его глаза вспыхнули: если бы она дала ему в руки философский камень, на его лице и то, пожалуй, не отразилось бы такого страстного, почти алчного восторга. – Это немыслимо – произнес он восхищенно. – Откуда это, Гермиона? – Важно, что сведения достоверны. Шантаж, угрозы, даже заклятья – выборы Забини не были легитимными с самого начала. К тому же, посмотри, – она ткнула палочкой в папку, и та открылась на нужной странице, – это список членов Визенгамота, которые присутствовали на выборах. Невилл просмотрел список фамилий и закономерно обнаружил, что их ощутимо меньше, чем насчитывает полный состав, причем отсутствовали почти все представители либеральной партии. – Забини полетит, – уверенно сказал Невилл. – Подожди, – остановила его Гермиона, – есть кое-что еще. Она продумывала этот разговор с того момента, как получила от Майкрофта – он даже на время подвинул проблему обскуров, она возвращалась к нему раз за разом, выстраивая элементы диалогов. И она угадала – на словах «кое-что еще» Невилл напрягся, закрыл папки и чуть подался вперед. – Забини пошел на эти нарушения совершенно спокойно, как будто ничего не боялся. Я опасаюсь, что у них есть какая-то страховка. Невилл уловил ее мысль моментально, но отреагировал не сразу – только через пару минут его кустистые брови сошлись в переносице, ноздри раздулись, и он сказал: – То есть, что-то позволяет им думать, что им все сойдет с рук? – Нужно понять, не было ли у них поддержки извне, – сказала Гермиона решительно, – если окажется, что мы переходим дорогу МКМ… – Я не отступлюсь, – Невилл грохнул ладонью по столу, отчего кружки со сливочным пивом подпрыгнули и только чудом не опрокинулись, – я не позволю этим… этим упырям, Пожирателям, сидеть в Министерстве. – Конечно нет! – воскликнула Гермиона. – Нет… – повторил Невилл, мгновенно успокоившись – похоже, он думал, что она решила отказаться от затеи. – Нет, – мягко сказала она. – Я не позволю таким, как Малфой, оставаться безнаказанными. Но я не хочу, чтобы с нами случилось то же, что и с Кингсли. Мы не можем воевать с Международной Конфедерацией Магов, поэтому мы должны быть уверены, что не привлечем излишнего внимания. И я хочу попросить тебя… – она сделала паузу, как бы колеблясь, – проверить эти следы. Я знаю, у тебя есть, на кого положиться. Нам нужно точно знать, не было ли у Малфоя или Забини контактов с представителями Конфедерации. Невилл задумчиво потер подбородок: – Связи есть. Но даже если мы будем знать всех, с кем эти двое встречались и переписывались, нам это мало что даст. – Ошибаешься. Если у меня будут имена, проверить их – дело пары часов. Но, Невилл – она протянула руку и сжала его широкую мозолистую ладонь, – у нас не будет второй попытки. Отставка Кингсли обошлась нам слишком дорого, и мы не можем рисковать. Он сжал ее пальцы и сказал: – Я понимаю. Не переживай, мы ждали достаточно долго, еще пара недель или даже месяцев ничего не изменят, – в его глазах светилась уверенность и вера в то, что Гермиона обладает доступом к особым, тайным знаниям. И никаких сомнений. Они распрощались там же, в «Трех метлах». Невилл жадно поглядывал на папки, но Гермиона не отдала их. Документы были слишком ценны, чтобы передавать их кому бы то ни было – даже союзникам. – Я понимаю, – повторил он, когда папки скрылись в ее сумочке, поправил широкую мантию и вышел, впуская в паб порыв холодного воздуха и сонм снежинок. Гермиона тяжело выдохнула и провела ладонью по лицу. Сказать, что это было тяжело, значило бы пойти на существенное преуменьшение. Это было тяжелее, чем все, что она делала когда-либо в жизни: сидеть напротив другого человека и слышать не его голос, а только отзвуки фраз, которые из множества рассчитанных партий формируют одну. Майкрофт играл так все время. При этой мысли она содрогнулась – и потому что в ней фигурировало имя Холмса, и потому что было страшно это представить. Рассчитывать каждый ход – не то, что она хотела бы делать снова. Она подвинула к себе кружку со сливочным пивом, отпила немного и вернулась к размышлениям. Ее расчет оказался верным, и, если Невилл не переоценил свои способности и связи, через несколько недель у нее будет список тех, с кем контактировал Малфой. Конечно, он не будет полным – в мире магии существуют сотни способов скрыть свою личность и оставить любую встречу в тайне. Но он будет. МКМ Гермиона искать не собиралась, разумеется. В отличие от Невилла, она была неплохо знакома с этой структурой и знала, что Конфедерация не вмешивается во внутреннюю политику стран. Но любой знакомый Малфоя – особенно знакомый неожиданный, непредвиденный – мог быть ниточкой к Шерринфорду. Она так и не нашла его, хотя в начале недели пошла на отчаянный шаг. Это был конец ее рабочего дня, она собрала многочисленные бумаги, но, вместо того, чтобы камином отправиться домой, направилась к дверце синей телефонной будки – кабинету мистера Кто. Он пригласил ее заходить, засыпал пожеланиями хорошего вечера и уверениями, что погода на улице отличная, а станет еще лучше («Да, мисс Ата, Департамент метеорологии пообещал лично Министру, что на Рождество в Лондоне будет снежно и тепло»), и, наконец, спросил: – Чем могу вам помочь? Гермиона до последнего колебалась, но все-таки произнесла заветное, путавшее ее сознание название: «Шерринфорд». Она была готова к тому, что мистер Кто скажет, что это информация не ее уровня доступа, велит заняться делом – но он пожал плечами и с любопытством спросил: – А что это? И похоже, это название ему действительно ничего не говорило. Пока единственным человеком, кроме Малфоя, кто точно знал о Шерринфорде, был Холмс, но как раз его она спрашивать не хотела категорически, и на то было несколько причин. Первая была самой простой – однажды Майкрофт уже сказал, что это дело ее не касается, и повторять вопрос будет просто глупо. Он не станет делиться информацией, которую считает секретной. Вторая была чуть сложнее, но тоже звучала весомо и объективно – Майкрофт преподнес ей Малфоя буквально на серебряном блюде (1), и снова просить его об услуге значило бы оказаться слишком ему обязанной. То, что последняя их встреча едва не превратилась в нечто иное, непохожее на деловую беседу или даже общение старых знакомых, не меняло сути дела. И это приводило к третьей причине. Она откровенно боялась встречи с Майкрофтом Холмсом. Гермиона с радостью отдалась бы сладостному самообману, но она помнила – не могла забыть! – о том, что Майкрофт – ледяная машина. Однако он демонстрировал чувства – пусть едва различимые, скрытые за маской холодной вежливости, но живые эмоции. А проклятое «fugit irreparabile tempus» звучало у нее в голове, стоило ненадолго ослабить окклюментный щит и позволить собственным эмоциям вырваться на поверхность. И, Мордред побери, один стих Вергилия звучал привлекательней витиеватого признания или многословных восторгов. С изяществом джентльмена и насмешливой холодностью философа-стоика (при этом проповедовавшего гедонизм!) он, по сути, если отбросить все экивоки и словесные игры, признался ей в… любви? Гермиона могла отчетливо увидеть лицо Майкрофта, даже не закрывая глаз – оно было отпечатано в памяти с точностью, которой позавидовали бы многие фотоснимки. Она отчетливо видела его, сидящего в кресле у камина, опирающегося локтем на подлокотник кресла, закинувшего ногу на ногу и неспешно рассуждающего о чем-то. Она видела, как он протягивает вперед изящную небольшую руку, видела блеск золотого кольца на пальце, даже как будто своей рукой ощущала его прикосновение. Но она не могла даже в мыслях зайти дальше. Пожалуй, она могла бы на это решиться, но не находила сил представить. Мог ли это представить он сам? Гермиона не знала, но готова была ставить кнат против галеона, что в памятный ей вечер он резко сменил тему разговора не потому что испугался сделать следующий шаг. Просто этого шага не было на его мысленной доске. Или же, что более вероятно, он был запланирован в другой ход. Гермиона отставила кружку с остатками сливочного пива, еще раз провела ладонью по лицу и вышла из «Трех метел». Ледяной морозный воздух помог прийти в себя, Гермиона вдохнула его полной грудью, с наслаждением чувствуя, как замедляется сердцебиение и выстраиваются стройными рядами мысли, огляделась вокруг – и не смогла сдержать улыбки: за то время, которое она провела в пабе, буран закончился, и Хогсмид преобразился, сделавшись похожим на деревню с открытки. Крыши и деревья облепило снегом, дороги покрылись ледяной коркой, и все это белое, почти кружевное, одновременно искрило на выглянувшем солнце множеством цветов. Гермиона обхватила себя за плечи, задрожала, когда холод пробрал до костей, но не достала палочку, чтобы создать согревающие чары: почему-то ей казалось важным хотя бы несколько мгновений провести здесь, на крыльце, глядя на тихий заснеженный Хогсмид, так же, как она смотрела на него в первый раз, на третьем курсе. Себе она тогда говорила, что у них с Роном «почти как свидание» – и хотя ей было ужасно жалко, что Гарри не смог пойти, она не могла подавить в себе этой, как тогда казалось, недостойной гриффиндорки радости от того, что они с Роном идут куда-то вдвоем. Они тогда прошлись по магазинчикам, смеялись, болтали о чем-то совершенно несущественном, по молчаливому уговору не вспоминая о спорах и разногласиях, потом выпили сливочного пива в «Трех метлах», вышли на крыльцо и точно так же остановились, чтобы посмотреть на деревню. И Гермиона совсем не хотела говорить ничего об истории этого места или о знаменитых волшебниках, живших здесь. Ни слова. А потом Рон уронил пакетик лакричных конфет, и им пришлось ловить их, пока они не разбежались повсюду, очищать заклинанием и загонять обратно. Гермиона опустила глаза вниз, но под ногами были только заиндевевшие ступеньки – никаких конфет. А потом дни понеслись бешеными гиппогрифами. Помимо Невилла, Гермиона больше никому не показывала документы, но поделилась своими планами и с Гарри, и Джинни (правда, по отдельности и в разное время). Они были встревожены, но горели желанием помочь, впрочем, в отличие от Невилла, ими двигало не стремление к всеобщей справедливости и даже не жажда политической победы, а исключительно желание, по меткому выражению Джинни, «засунуть вонючего хорька в самую глубокую жопу, которую только можно отыскать в магической Британии». Гермиона никак не прокомментировала это экспрессивное высказывание, но мысленно согласилась. – Я помогу всем, что будет в моих силах, – сказал ей Гарри, виновато глядя куда-то в сторону, мимо. Гермиона не рискнула сказать ему, что он выглядит плохо, только все-таки попыталась поймать взгляд и удостовериться, что его зрачки адекватно реагируют на свет и не похожи на булавочные головки. Кажется, все было в порядке. Между тем, Невилл буквально заваливал ее совами: пусть и осторожно, он уже начал поднимать старые связи, зашевелил политическое болото, и только ради общего блага и соображений безопасности не переходил к активным действиям. В его представлении, все было просто – кампания в прессе должна была начаться вскоре после Рождества, до Февральской судебной сессии Визенгамота, чтобы к ее началу приобрести государственное значение. В случае, если общественные обвинения будут достаточно серьезными, у Визенгамота не будет иного выбора, как инициировать расследование, и тогда документы Гермионы уничтожат Забини и его партию не хуже Адского пламени. Гермиона видела в этом плане приличное число изъянов, но, пусть с корректировками, приняла его и начала искать тех журналистов, которые сделают первые вбросы. Кстати пришлось бы перо Скиттер, но увы, старушка отошла от дел и полностью посвятила себя написанию грязных полуправдивых романчиков. Разлетались они молниеносно, но на объективность уже даже не пытались претендовать. Пришлось знакомиться с новым поколением. К тому же, даже снова погрузившись в проклятый омут политических дрязг, она оставалась сотрудником Отдела тайн и каждый день с девяти до шести (а по факту – и позднее) проводила в лабораториях, пытаясь пробиться через стену непонимания и найти решение болезненной, навязчивой проблемы детей-обскури. Пару раз мистер Кто подключал ее к другим исследованиям, но потом снова возвращал к обскурам, хотя, во имя Мерлина, Гермиона даже иногда думала, что хотела бы закрытия проекта, чтобы кто-то другой (не она) признал, что волшебники не в силах разгадать эту загадку, составленную из оборванных детских жизней, таких же маленьких, пестрых и незавершенных, как кусочки паззлов, рассыпанных на поверхности стола. Паззлов из разных наборов, которые, как ни крути, никогда не могли бы образовать единой картинки. В этом водовороте дел и задач прошел, вернее, пролетел сумасшедший декабрь, настолько же непохожий на тягучий, болезненно-горький ноябрь, насколько она сама, охваченная почти нездоровой, лихорадочной энергией, не была похожа на ту Гермиону, почти уничтоженную, раздавленную Малфоем и его «Амортенцией».

Примечание: 1. Да простят мне эти лингвистические извращения все причастные. Но вот в чем фокус: в тексте про Британию чудовищно смотрятся русские фразеологизмы. Так что вот вам перевод: это «на блюдечке с голубой каемочкой».

Глава двадцать восьмая

Рождество в этом году и правда ознаменовалось отличной погодой – Отдел метеорологов сдержал слово, и с самого утра Лондон окрасился в бело-желтые, в цвет покрытого снегом песчаника и яркого солнца, тона.

У Вестминстера было на удивление тихо. Туристов вокруг не было – вероятно, они подойдут позднее, к вечеру, а пока аббатство стояло, одинокое, безупречно-костяное, лишь немного припорошенное снегом.

Гермиона, облокотившись на ограду, вглядывалась в очертания каменной громады. Где-то в стороне кричали про Рождество.

Удивительно, но в этом году она впервые за много лет забыла об открытках и заранее не отправила ни одной – Рождество навалилось на нее внезапно, ошеломило красной отметкой на календаре, вырвало из графиков, таблиц и газетных подшивок, отвлекло от работы и лишило обретенного спокойствия.

Она вспомнила о поздравлениях с утра – и отправила их сразу же. В основном совиной почтой, а одну – родителям – сама положила в почтовый ящик. Стоя возле их дома, она не почувствовала сегодня вообще ничего – словно ниточка, так долго связывавшая ее с родителями, надорванная, но, на первый взгляд, все еще прочная, окончательно разорвалась.

Была еще одна открытка, которую можно было бы отправить самой, но которая так и осталась лежать, испачканная в чернилах, на письменном столе.

Открытка Майкрофту Холмсу.

Вспоминала ли она о нем? Разумеется, нет. Просто в каждом ее письме Невиллу между строк читалась его расчетливость, в каждой ее научной статье звучал его ровный голос, переводивший с персидского книгу, в каждом ежевечернем упражнении на очистку сознания, в плеске океана чудилась холодная голубизна его глаз.

Возможно, его влияние было еще выше, как раз потому что они не встречались. Здесь, за прочной стеной из работы, исследований, редких, тщательно подавляемых и скрываемых в подводных сундуках кошмаров, он казался реальнее, чем на самом деле. И ближе.

Гермиона не думала о нем в полном смысле этого слова, более того, всякий раз, как в ее мыслях появлялись эти два слова: «Майкрофт Холмс», – она обновляла защиту сознания, но, похоже, допускала ошибку. Она прятала его вглубь себя, в самые дальние уголки подсознания, и там он постепенно обретал всю полноту власти, которую едва ли сумел бы получить, оставаясь снаружи.

Она действительно хотела надписать ему открытку, занесла перо над ней – и оставила только кляксу. Будь на ее месте Та Гермиона, она нашла бы, что написать. Она бы написала… Она бы написала, наверное: «В вас достаточно недостатков, чтобы простить вам ваш непревзойденный ум» (1). Она написала бы это, хотя бы чтобы вернуть ему злосчастного Вергилия.

Настоящая Гермиона только закрыла чернильницу и аппарировала из дома. И теперь она бродила по Лондону, скрываясь от разношерстных толп, точно не понимая, хочет она избежать их или присоединиться к ним.

На обороте не отправленной Майкрофту открытки была изображена заснеженная, похожая на Хогсмид деревенька, и блестящая золотом надпись: «Счастливого Рождества».

Майкрофт не хотел бы получить такую открытку, Гермиона это знала, а она не хотела ее отправлять, но это было бы хорошим предлогом. И нет, далеко не с первого раза Гермиона сумела хотя бы в мыслях, хотя бы самой себе признаться в этом.

В сущности, это было смешно. Поздравительная открытка в их ситуации – ничем не изящней знаменитого: «У меня в спальне хранится прекрасная коллекция гравюр. Не желаете взглянуть?» И оба, конечно, в курсе, что никаких гравюр нет и в помине.

А ведь у Майкрофта был куда более удобный предлог – книга. Вернуть ее лично или оставить в ее комнате с запиской – не важно. Но он им не воспользовался.

Гермиона догадывалась, почему. Этот Вергилий, то прикосновение – он остановился в нескольких шагах и теперь ждал, позволяя ей сделать собственные ходы.

В витражном окошке внизу, правее центральных ворот аббатства, мелькнула полоска света, потом еще – и разноцветные стекла замерцали изнутри: красным, зеленым и пронзительным, небесно-голубым. Этот цвет Гермионе был хорошо знаком – яркий, пронизывающий цвет.

Гермиона уверенно встретила его, не отвела взгляд, позволила его блеску ослепить себя до того, что на глазах выступили слезы, потом улыбнулась ему, подумала, что обойдется без открытки, и с тихим хлопком аппарировала на Роберт-стрит.

Ее не ждали.

Что бы ни рассчитывал Майкрофт Холмс, он явно просчитался, потому что она простояла несколько минут после того, как дотронулась до сенсорной панели звонка, прежде чем дверь открылась. Не автоматически.

На пороге стоял сам хозяин дома, совсем не такой безупречный, как в их последнюю встречу. На нем были светлые костюмные брюки, голубая рубашка и жилетка брюкам в тон – никакого пиджака. Галстук чуть ослаблен, волосы слегка встрепаны. Он явно не ждал гостей и намеренно демонстрировал это, и тем не менее, воскликнул, давая ей пройти:

– Гермиона! Добрый день!

– Здравствуйте, Майкрофт, – сказала она. Стоя у двери, она дважды, а то и трижды думала развернуться и уйти, проклинала себя за глупость, потом – за трусость, и опять за глупость. Но, оказавшись в небольшом холле, она почувствовала себя свободнее, словно легкий беспорядок в одежде делал Майкрофта чуть более уязвимым, а ей самой придавал сил. – Простите меня за неожиданный визит.

Майкрофт закрыл дверь и произнес:

– Пустяки. Полагаю, вы были так любезны, что пришли поздравить меня с Рождеством? – на слове «Рождество» он чуть скривился. – Проходите, прошу.

Он жестом указал наверх, и Гермиона, снова ощущая неуверенность, взмахом палочки превратила сапоги в туфли, сняла куртку и поднялась по лестнице.

Не было ничего удивительного в том, что в Рождество Майкрофт расположился в кабинете. В камине, разумеется, ревело пламя, а на столе лежали бумаги и стоял ноутбук. Гермиона на всякий случай спрятала палочку в сумку – не хотелось повредить технику случайным заклинанием.

– Располагайтесь, – предложил Майкрофт, поднявшись следом, захлопнул крышку ноутбука, убрал его куда-то в стол и быстрым движением поправил галстук.

– Кажется, у вас осталась книга по ментальной магии, – сказала Гермиона, обращаясь к камину, а вовсе не к Майкрофту. Камин промолчал. Майкрофт хмыкнул и заметил:

– Да, полагаю, мне следовало давно ее вам вернуть.

Гермиона осторожно оглянулась и посмотрела на Майкрофта. Он стоял, опираясь рукой на стол, и разглядывал ее с обычной вежливой внимательностью, и только едва различимые складки возле губ подсказывали, что у этих слов был и другой смысл: «Я знаю, что мы с вами не виделись месяц». Во всяком случае, продолжил он так, словно сказал об этом вслух:

– Декабрь был непростой. Двенадцать крупных террористических актов в мире… только за декабрь, – теперь в его словах не было никаких иных смыслов, а Гермионе стало неловко за свои размышления о чувствах и эмоциях. – Слава Богу, это не коснулось Британии, но среди пострадавших были также и наши подданные, а проблема мирового терроризма так велика, что не может считаться проблемой одной страны.

– Это так серьезно? – осторожно спросила Гермиона. Майкрофт медленно кивнул:

– Нас не успеет уничтожить глобальное потепление или обещанный мистером Хокингом метеорит, потому что мы неплохо справляемся с этой задачей сами.

– Почему нельзя их остановить?

Майкрофт отошел от стола, приблизился к камину.

– Потому что они верят в свои идеалы, потому что их финансируют те, кому выгодна нестабильная политическая ситуация, потому что они находят поддержку то у одних, то у других, причем на самом высоком уровне.

– Вы занимались этим весь декабрь?

Майкрофт, конечно, ответил не на прозвучавший, а на подразумевавшийся вопрос:

– Увы, даже мои возможности не безграничны, и в отсутствие сна я едва ли мог бы считаться хорошим собеседником. Впрочем, – он перевел взгляд с камина на нее, – не будем об этом. Сегодня же Рождество.

– Вы терпеть не можете Рождество, – заметила Гермиона.

– Разумеется, – согласился Майкрофт легко.

– Почему?

Он негромко рассмеялся:

– Семейные праздники были чудовищны. Моей маме необходимо запретить праздновать что-либо, ее одной достаточно, чтобы устроить в гостиной локальный Армагеддон. А ведь был еще Шерлок. Чудовищные выходки каждый год. Он начал с того, что устроил короткое замыкание – тогда ему был год. И закончил тем, что пришел под кайфом и едва не довел маму до сердечного приступа – ему было шестнадцать. Больше мы не праздновали.

Гермиона невольно подумала, что декабрь и правда был для Майкрофта изматывающе-тяжелым, иначе он едва ли сказал бы так много.

– Я любила Рождество в детстве, мы с родителями сидели перед камином и… – она улыбнулась, – пытались увидеть Санту. А в Хогвартсе было просто волшебно. У Уизли – теплый, домашний праздник. А потом он просто закончился, – и спросила: – Вы скучаете по нему?

Он, конечно, догадался, о чем речь. Снова улыбнулся, но не искренне, а кривым кислым оскалом, и произнес:

– Боюсь, Гермиона, вы приписываете мне чувства и эмоции, на которые я не способен, – но вдруг осекся, отошел от камина и остановился посреди кабинета, скрестив руки на груди. – Удобная маска, не правда ли?

Сейчас на нем не было маски, или была, но другая – Гермиона замерла, пытаясь подобрать слова и не в силах отвести взгляда. Глаза Майкрофта, как много раз до этого, приковывали к месту, лишали сил и гипнотизировали.

– Не только удобная, но и достоверная, – ответила она совершенно сухими губами, – настолько достоверная, что я не раз и не два почти верила, что она и есть ваше настоящее лицо.

– Почти? – одна бровь взлетает вверх.

– Почти, – беззвучно согласилась она.

Майкрофт выдохнул и ровно попросил:

– Не говорите об этом Шерлоку, пожалуйста. Если он заподозрит, что у меня в груди вместо мотора, качающего кровь, располагается живое сердце, он не даст мне покоя.

– Вы не раз казались мне… – проговорила Гермиона. Майкрофт вопросительно наклонил голову, хотя точно знал, какое именно слово она с трудом удерживает на кончике языка. – Машиной.

– Могут ли машины мыслить, – без вопросительной интонации сказал он. – Да, кажется, мы однажды обсуждали это… В Рождество.

– Вы тогда были удивительно живым, Майкрофт, – Гермиона выдохнула: – Зато потом я иногда думала о том, могут ли машины… чувствовать.

– Жизнь и смерть Ирэн Адлер были делом государственной важности, – как бы извиняясь, сказал Майкрофт.

Гермиона продолжала, не отрываясь, смотреть в его глаза, где постепенно расширяющийся зрачок закрывал светящуюся радужку, и, словно действительно под гипнозом, нетвердо, почти не чувствуя тела, сделала шаг вперед и спросила тихо:

– А дело государственной важности значимее, чем сердце мистера Майкрофта Холмса?

– Что такое одно сердце в сравнении с жизнями и судьбами миллионов подданных Ее Величества? – пожал он плечами и тоже сделал шаг вперед.

Какие там пять футов! Между ними оставалось, кажется, не больше трех, чуть больше расстояния вытянутой руки.

– Они здесь ни при чём, – наверное, это сказала не Гермиона, а Та, Другая, потому что сама Гермиона не могла сказать ни слова.

Она кожей, бегущей по сосудам кровью ощущала, как расстояние в три фута уменьшается, сжимается, мучительно медленно, но неотвратимо. Она чувствовала аромат одеколона Майкрофта – сладко-древесные нотки ощущались отчетливее и реальнее, чем весь окружающий мир.

– Гермиона, – произнес Майкрофт, и, конечно, его голос не дрогнул, как будто они все еще говорили о семейных праздниках, – должен признаться, я испытываю отвращение не только к Рождеству, вообще ко всем подаркам и… увеселениям.

– В таком случае, – ее собственный голос был далеко не так тверд, – хорошо, что я не захватила открытку.

– Боже правый, очень хорошо! – совсем тихо согласился Майкрофт.

Гермиона протянула руку и коснулась его прохладной ладони. Указательным пальцем провела линию вниз, по костяшкам пальцев, потом по удлиненным фалангам, к ухоженным ногтям.

Майкрофт осторожно перехватил ее руку другой рукой, но не оттолкнул, а напротив, удержал.

– Полагаю, мне стоит спросить, – сказал он, и, слава Мерлину, в этот раз слова дались ему непросто, – не имеете ли вы возражений…

Уши и щеки Гермионы вспыхнули от стыда, горло перехватило, и в этот момент Майкрофт осторожно дотронулся до ее подбородка, удерживая ее голову, не позволяя отвести взгляда.

– Не имеете ли вы возражений против того, что наши отношения примут менее формальный характер, – его глаза были совершенно черными, на лбу и на висках виднелись капельки пота, пальцы, касавшиеся ее лица, слегка, но все-таки ощутимо подрагивали, однако он договорил эту в высшей степени чопорную, холодную, формальную фразу до конца, и что-то подсказывало, что ему действительно важно услышать ответ.

– Никаких возражений, – шепотом, сдавленно сказала она, не в силах даже моргнуть, не то, что закрыть глаза.