Текст книги "Сферы влияния (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

Глава восемнадцатая

В этой тишине щёлкающий звук выстрела прозвучал неестественно громко. Рон закашлялся, всхлипнул, нелепо взмахнул руками и повалился на спину, Гермиона почувствовала, что ей нечем дышать.

– Я мог бы убить и тебя, Гермиона. Но это тоже скучно. Может, так с тобой станет чуть интересней, – произнес Джим.

С треском сломалась пополам её волшебная палочка, обломки упали на пол. Гермиона рухнула на колени рядом с Роном, попыталась руками зажать небольшую дыру в его груди, поверх которой надувался пузырь тёмной крови. В дурацкой нелепой надежде на чудо кинулась на четвереньках за сумочкой, где лежал экстракт бадьяна, попыталась трясущимися пальцами открыть крышку, потом просто вытащила её зубами.

Прозрачная жидкость шипела и пенилась, вступая в реакцию с кровью, которой было мало – слишком мало. Гермиона судорожно дёрнулась, попыталась найти на шее пульсирующую артерию, но не сумела. Дышать всё ещё было нечем, но она пыталась хотя бы прохрипеть: «Рон», – чтобы он услышал её голос, чтобы не произошло чего-то страшного.

За спиной с грохотом упал на пол пистолет.

– Надеюсь, мы ещё встретимся.

Она обернулась, в глазах стояла красная пелена. Лицо Джима виделось как в тумане и казалось нечеловеческим. Резко отпустило лёгкие, и Гермиона заревела и по-звериному бросилась вперёд, на Джима, в слепой безумной попытке уничтожить.

– Счастливо оставаться, – спокойно ответил он, открыл окно и легко выбрался наружу.

Оконная рама с хлопком опустилась вниз, и Гермиона, с трудом поднявшись на ноги, прижалась лицом к холодному стеклу. Джима уже не было видно, и она разрыдалась.

Патронус палочкой Рона оказалось создать почти невозможно – после сотой попытки ей удалась едва различимая слабая выдра.

– Г-гарри. Пусть идёт сюда немедленно и приведёт целителя Смеллвуда, – прошептала она.

Выдра растаяла в воздухе, и Гермиона опять опустилась перед Роном на колени и взяла его за руку. Бадьян сделал своё дело – рана в груди закрылась. Но пульса так и не было. И в открытых глазах не было ни единого признака жизни.

Гарри пришёл так скоро, как только мог, с ним был целитель Смеллвуд. Но как Гермиона ни старалась, она не могла вспомнить ни одного слова из разговоров с ними. Наверное, она что-то пыталась объяснить. Целитель осматривал Рона – тело Рона, – и что-то бормотал себе под нос, наколдовывая носилки, а Гарри бесполезно и глупо обнимал её за плечи и шептал утешающую чушь.

Рона забрали – портключом переместили в св. Мунго. Гермиона хотела вместе с ним, но её не пустили. Сначала удерживал Гарри, потом пришла Луна.

Какое-то время в квартире мельтешили одинаковые, как братья-близнецы, хмурые авроры, но к вечеру все ушли. Только Луна осталась – Гарри отправился в Нору, а Гермиона не могла заставить себя последовать за ним.

– Он всё равно с тобой, – в пустоту сказала Луна, подсела к Гермионе на подлокотник кресла и погладила её по голове. Достала расчёску и начала очень медленно распутывать пряди. – Они нас не оставляют. Никогда.

Гермиона закусила губу, но это не помогло – из глаз всё равно потекли слёзы.

– Ты предупреждала, – с трудом выдавила она, – предупреждала меня, что он – зло.

– Ты не виновата, – Луна всё так же методично разбирала её волосы.

– Виновата, – Гермиона попробовала заставить себя улыбнуться, – я убила Рона. Почти своими руками. Я привела его в дом…

– Он убил. Не ты.

Гермиона в это не верила. Ночью она не заснула, хотя слёзы высохли достаточно быстро. Луна сидела рядом, пыталась поить её чаем.

На кресле лежала газета Рона. В коридоре стояли ботинки Рона. Его носки валялись под кроватью. На столе стояла пустая чашка – тоже его. Когда рассвело, Гермиона встала и механически начала убирать со стола – руками, по-маггловски. Луна дёрнулась было помочь, но Гермиона рявкнула:

– Не трожь! – и она вернулась на подлокотник кресла.

Первым делом Гермиона подобрала обломки палочки – ирония судьбы. За время бесчисленных приключений её палочка всегда была с ней. Рон ломал свою, Гарри – свою, а она – никогда. Было глупо сейчас плакать из-за палочки, но ей хотелось разреветься от обиды при виде этих коротких обломков. Пистолет унесли ещё вчера авроры, но Гермиона не сомневалась, что он оставил след на ковре – чёрную, выжженную проплешину. Ошиблась: ковёр был нетронут.

Понесла мыть посуду – чайник, молочник, её чашка и – конечно – чашка Рона. Свою разбила по дороге на кухню. Молочник треснул в раковине. Чайник уронила уже сухим. Чашка Рона осталась, и Гермиона неловко поставила её на полку, где ей теперь не было места.

Пятно крови в гостиной она тёрла почти полчаса, то и дело заходясь сухими рыданиями, глотая на вдохах старый, непонятно откуда взявшийся в доме маггловский чистящий порошок, а потом отбросила щётку и завыла.

Луна обняла её сзади за плечи и снова усадила в кресло – теперь Гермиона не сопротивлялась и просто смотрела, как под плавными взмахами её палочки раскладываются по местам вещи, исчезает кровавое пятно, очищаются давно немытые стёкла.

– Луна, – прошептала она сорванным голосом.

– Видишь, уже всё хорошо, – как ребенку сказала ей Луна, – уже ни следа. Когда мама умерла, я тоже сначала плакала, – продолжила она, – а потом мы с папой пошли в её лабораторию и навели порядок – стало всё так, словно она вот-вот вернётся домой. Не совсем, но очень похоже.

Под тихий монотонный голос Луны чудовищно медленно ползла минутная стрелка на новеньких часах. Гермиона чувствовала, что состарилась на двадцать лет с того момента, как, объятая сумасшедшим приливом сил, бросилась уничтожать следы присутствия убийцы, а на деле часы только-только показались восемь утра. Пора было собираться на работу.

Она боялась, что Луна станет её отговаривать, но подруга только помогла одеться, несколькими заклятиями коснулась её опухшего лица и сунула в трясущиеся как у старухи или алкоголички пальцы волшебную палочку. Рона.

Аппарировать Гермиона не решилась – пошла камином, онемевшими губами сумела произнести: – Министерство Магии.

Атриум был оживлён, как и всегда: волшебники в тёмных рабочих мантиях приходили порталами и каминами и разбредались по отделам, то тут, то там слышались привычные до оскомины: «Доброе утро, Сэм, уже читал новости?», «О, мистер Тревис, я забегу к вам за подписью?», реже: «До встречи на обеде, дорогой». Ухали совы, шумели камины, журчала вода в фонтане дружбы народов. Точно так же, как позавчера, когда Гермиона была здесь последний раз.

Её никто не окликал – напротив, когда она шла, толпа расступалась и давала ей дорогу. Секретарь Кингсли хотел было поздороваться, но осёкся на полуслове и пробормотал: – Министр вас ожидает, мисс Грейнджер.

От этого обращения на глаза снова навернулись слёзы. Ещё немного – каких-нибудь полгода, – и она была бы миссис Уизли. Они хотели пожениться, но не спешили, думали, ещё успеют.

Кингсли в кабинете был один, и по его лицу Гермиона поняла, что он уже ознакомился со всеми докладными записками по делу, всё уже знает. – Гермиона, – начал он, – прими мои глубокие соболезнования.

От этих слов в душе поднялась слепая дикая ярость. – Это большое несчастье и большая утрата, – продолжил Кингсли, но Гермиона его перебила резко, давая себе слово, что ни за что не заплачет перед министром: – Ошибка. Это не просто несчастье и утрата, Кингсли, это ошибка, – она не заплакала, но голос задрожал и сорвался на шёпот. – Я понимаю, – согласно опустил голову Кингсли, – сейчас ты винишь меня…

– Нет, я виню себя. За то, что позволила тебе уговорить себя, что поверила твоим бредням! – Мы действительно ошиблись, – он примирительно поднял руку, – доверились… не тому, кому следовало. – Скажи мне одно, как? Ты поклялся, что проверил его всеми возможными способами, что считал его память послойно. Как ты не заметил этого? – выкрикнула Гермиона, хотя понимала, что должна обвинять в этом себя. Это она проводила дни напролёт с Джимом, она слушала его шутки и страшные рождественские сказки, она ловила его сумасшедший смех. – Я считал, клянусь. Вывернул его воспоминания наизнанку, все намерения, все мысли. Мы проверяли его, Гермиона.

Она рассмеялась, сама не понимая, как эти звуки вообще могут вырываться из её горла. Но от этих слов хотелось смеяться. Вот она – вся хвалёная сила Министерства Магии и ДМП в одной короткой и банальной фразе: «Мы проверяли». Как будто от самого факта проверки что-то меняется, если она не дала никакого результата. – Я найду его, – сказала Гермиона, отсмеявшись и вытерев всё-таки брызнувшие из глаз слёзы, – и только попробуй мне помешать, министр. – Гермиона…

Она не знала, что он хотел ей сказать, но её это не интересовало. – Я найду его как сотрудник Департамента магического правопорядка, а потом выпотрошу его мозги, а заодно покажу, как выглядит проверка.

Кингсли обошёл стол, подошёл к ней и коснулся запястья. Гермиона отдёрнула руку. – Послушай, Гермиона, мы найдём его. Аврорат уже работает – его ищут всеми доступными способами. Тебе нет нужды заниматься этим самой. – А чем мне заниматься? Играть в твои игры? Проверять, кто ещё из магглов способен обставить нас, даже не напрягая воображения? Спасибо, нет, – она выдохнула. – С меня хватит. Никакой политики, никакого объединения миров, никаких магглов. Без меня. Пусть великие идеи Дамблдора воплощает кто-то другой – мне они уже обошлись слишком дорого.

Кингсли задохнулся. – Не говори так. Сейчас ты в состоянии шока. Послушай… – он снова коснулся её руки, – как твой начальник, я дам тебе отпуск. Две, нет, три недели. Проведи их с близкими. Займись…

Слово «похороны» произнесено не было и повисло в воздухе. – А после мы поговорим.

Гермиона покачала головой: – Не о чем говорить. Я готова посетить Майкрофта Холмса и сообщить, что с этого дня с ним будет сотрудничать другой человек. Назначить их встречу. После этого я возьму отпуск, а когда вернусь… Я вернусь к делам и архивам, Кингсли. Больше ни к чему. И если то, что мы – члены Ордена Феникса и когда-то сражались вместе, для тебя что-то значит, ты услышишь мою просьбу и больше никогда, никогда не предложишь участвовать в своих политических играх!

Эта тирада оказалась для Гермионы слишком длинной, горло сдавило спазмом, она закашлялась. Кингсли молчал долго: сначала ждал, пока она восстановит дыхание, а потом думал о чём-то. Наконец, сказал: – Сообщи Майкрофту Холмсу, что завтра в четыре часа вечера в его кабинете с ним встретится новый куратор. И ещё раз: прими мои глубокие соболезнования.

Гермиона зашла к себе в кабинет. Пенелопы не было, зато на её столе стоял пышный букет тюльпанов. Заперев дверь, она упала за рабочий стол и уронила голову на руки. Голова была тяжёлой, глаза словно превратились в свинцовые шары. Под закрытыми веками полыхало красным. Вспомнилось, что она почти не спала в позапрошлую ночь из-за кошмаров и дурных предчувствий, а в эту и вовсе не закрыла глаз. Но мысль о том, чтобы вернуться домой и лечь в ту постель, в которой они с Роном так часто занимались любовью, а потом засыпали, крепко обнимая друг друга, была отвратительна. Лучше уж жёсткий стол. Но – позже.

Она с трудом подняла голову, вытащила из-под мантии цепочку, коснулась её кончиком палочки Рона и криво, слабо вывела: «Срочно». Заклинание шло через силу, палочка не слушалась. И всё же спустя пять минут пришёл ответ, написанный уже знакомым аккуратным почерком с наклоном влево: «Клуб, через полчаса. МХ».

Получаса ей едва хватило, чтобы заставить себя подняться, расправить складки на мантии, выйти из министерства и аппарировать ко входу в клуб на Уайтхолл, 12. Как и в прошлый, её ждали – гостеприимно встретили и проводили наверх.

Майкрофт сидел в кресле возле камина, поигрывая зонтиком-тростью. Перед ним стоял столик с чайным сервизом, который Гермионе захотелось расколотить. Когда она вошла, он поднялся, как обычно, с нетипичной для своей комплекции скоростью и грацией. Гермиона изнутри закусила губу, потому что чувствовала, что, если он сейчас, по своему обыкновению, заговорит о погоде или предложит чаю, она всё-таки разобьёт сервиз. – Примите мои соболезнования, Гермиона, – сказал он ровным тоном.

Она беззвучно схватила ртом воздух. – Откуда вы знаете? – спросила она.

Майкрофт пожал плечами, наклонился, достал с нижней полки столика два квадратных стакана и бутылку, налил понемногу, на два пальца. Один протянул Гермионе. Она взяла машинально. – Информация слишком важна, чтобы пренебрегать ею, – ответил он.

Гермиона поставила стакан на каминную полку. – Не хочу пить.

Майкрофт тоже отставил стакан и развёл руками, сел в кресло, закинул ногу на ногу и наклонил голову чуть на бок, как будто чего-то ждал. Действительно, Гермиона сама вызвала его. Нужно было просто озвучить информацию о завтрашней встрече с новым человеком и уйти из этой полутёмной комнаты. Но здесь было значительно лучше, чем дома или в «Норе» – по крайней мере, здесь она не плакала. – Майкрофт, – произнесла она, – я хотела бы попросить вас о… об одолжении.

Едва закончив фразу, она поняла, что совершила большую ошибку: этого человека нельзя было просить об одолжении. Она была готова услышать условие, требование, намёк на оплату услуги – информацией или влиянием. Вместо этого Майкрофт вытащил из кармана пиджака маленькую записную книжечку, с которой не расставался, и сообщил:

– В официальный розыск его объявить едва ли удастся. Но есть вероятность отследить его перемещение по… другим каналам. Мне потребуется имя и максимально точный словесный портрет. – Джеймс Брук. Рост около пяти футов и семи дюймов, чёрные волосы, длинные, до лопаток, – начала Гермиона. Лицо Джима вставало перед ней как наяву, но теперь она не могла понять, почему находила его приятным. Как могла обманываться этим изгибающимся жёстким ртом, этим прищуром карих глаз.

Устав говорить, она коснулась виска палочкой и пробормотала: – Пиктатура мемориум, – на несколько секунд посреди комнаты вспыхнуло лицо Джима, но быстро погасло – чужой палочкой колдовать было очень сложно.

Майкрофт что-то строчил в книжке, потом убрал её в карман и уточнил: – Это не основная причина встречи, я полагаю. – Нет. Нет, – повторила Гермиона. – Основная причина в том, что я… выхожу из игры. Завтра в четыре часа с вами хотел бы встретиться волшебник, который меня заменит. В вашем кабинете, если это удобно. – Разумеется. Я предполагал… что наше сотрудничество будет недолгим, Гермиона, – кивнул Майкрофт. – Почему? – Я уже говорил как-то… вам не место в политике. Как и мой брат, вы подвержены… сантиментам. Испытываете привязанности. – Это нормально. Любить, – ответила она резко. – Любовь – это несложные химические процессы. Легко моделирующиеся искусственным путём, при необходимости. Но это не повод для… дискуссии.

Гермиона напомнила себе, что ни за что не должна разреветься здесь. Не перед ледяным Майкрофтом Холмсом. – Не повод, – не отдавая отчёта в том, что делает, она резко схватила стакан и залпом выпила содержимое. Рот и горло обожгло: виски был крепким. Желудок предательски сжался, напомнив, что она не ела почти сутки. Ноги задрожали, но она устояла.

Майкрофт снова встал и медленно, в несколько небольших глотков выпил свою порцию. Достал из кармана белоснежный платочек и отёр губы. Он остался стоять, а Гермиона опустилась в кресло и закрыла глаза. Голова отозвалась болью. С закрытыми глазами она особенно отчётливо ощущала, где именно стоит Майкрофт: от него веяло холодным спокойствием. Подумалось, что, если захочет, он может сейчас её убить одним движением, а она даже и не подумает защищаться. Холод шелохнулся – Майкрофт приблизился к ней, ненадолго заслонив жар камина. Кажется, он протянул к ней руку. Он может и не убивать. Вколоть снотворное. Оглушить и забрать на допрос. Гермионе было всё равно. Виски сделал своё дело – дикое напряжение отступило, и ему на смену пришла сонная вялость и безразличие.

Когда она открыла глаза, Майкрофта в комнате уже не было. Из-за плотных штор пробивался яркий свет. Огонь в камине почти потух, и, судя по затёкшей шее и сухости во рту, она проспала до утра. Её (Рона) палочка лежала на чайном столе – вчера Майкрофт забрал её у неё из рук.

Конец первой части

Часть вторая. Уровни доступа

Глава первая

8 лет спустя

Гермиона Грейнджер была безусловно, неоспоримо и однозначно счастлива. Так, как может и должен быть счастлив человек, у которого есть всё. У неё был собственный маленький коттедж немного севернее Дувра – расположенный на холме таким образом, что из окон спальни были видны древние стены знаменитой крепости, а из окон столовой – Британский пролив. В коттедже она собрала замечательную библиотеку редких книг – не слишком обширную, но уникальную в своём роде.

Её работа была невероятно захватывающей, но оставляла множество свободного времени на самосовершенствование, научные исследования и отдых. У неё были лучшие друзья, с которыми она виделась под Рождество и старший сын которых был её крестником. Кроме того, в Дувре у неё было полдюжины хороших приятелей, недостаточно близких, чтобы приглашать их к себе домой, но вполне подходящих, чтобы иногда по пятницам пить с ними сливочное пиво в закрытом от магглов пабе «Одноглазая рыба».

За несколько лет она выстроила свою жизнь и наладила её, как налаживают тончайший часовой механизм: никаких сбоев, никаких погрешностей, идеальная точность и безупречная надёжность. Даже регулярные перемещения в Лондон, которых от неё требовала работа, не могли нарушить её душевного равновесия – она просто аппарировала на задний двор больницы св. Мунго, делала своё дело и возвращалась обратно в Дувр. Иногда её пациенты или клиенты просили о визите на дом – в таких случаях она настаивала на двустороннем порт-ключе и старалась не выглядывать из окна. Вид лондонских улиц до сих пор вызывал боль.

Семь месяцев. Столько времени она лично прочёсывала Лондон закоулок за закоулком, без колебаний выворачивая наизнанку умы встречных людей в поисках случайно мелькнувшего лица, названного имени или услышанного голоса, но тщетно. Джеймс Брук исчез.

Его искали и вне Лондона: маггловские спецслужбы и аврорат тайно, но очень тщательно перерыли всю Британию, следили за границами, но тоже безуспешно. Казалось, что он был просто тенью, призраком: он не оставил ни следа, ни зацепки, не считая оборванной жизни, разломленной надвое волшебной палочки и написанной книги.

Гермиона верила, что будет искать его столько, сколько потребуется, возможно, всю жизнь, но через семь месяцев резко остановилась.

Она больше не могла искать. В конце концов, это было бесполезно.

В тот же день, как только она это поняла, она положила на стол Кингсли заявление с просьбой об отставке. Кингсли читал короткий документ почти пятнадцать минут, прежде чем спросил: – Ты уверена?

Гермиона не стала даже отвечать. – Ты могла бы возглавить ДМП. Искать таких ублюдков, как Брук.

Беда была в том, что это было бесполезно. Найди она Джеймса, она ничего не смогла бы с ним сделать. По маггловским законам его не в чем обвинить, по волшебным – его преступление нельзя афишировать и выносить на рассмотрение суда. Всё, что ей оставалось бы, – это личная месть, которая сделала бы преступницей уже её саму. А эту месть она сможет совершить и не нося синего с серебром значка.

Она отказалась от предложения, даже не раздумывая. Она не желала иметь с ДМП никаких дел, равно как и с Министерством Магии. С неё хватило – на всю жизнь.

В тот же день, передав все дела, которых и так было немного, безликому заместителю, она покинула Британию.

Её спасла учеба. Неплохой ещё с младшей школы французский и документы о сдаче одиннадцати ЖАБА с отличием обеспечили ей место на первом курсе факультета ментальной магии Парижской академии высших магических наук. Вместо положенных четырёх лет она проучилась полтора года – именно столько времени ей потребовалось, чтобы освоить всю программу и написать свою первую исследовательскую работу. Она работала на износ, отводила на сон не больше четырёх часов, не позволяла себе ни минуты отдыха – и это помогло излечиться.

И вот теперь, годы спустя, она была признанным лучшим специалистом по ментальной магии Британии, а по некоторым оценкам – и всей Европы. Она отработала в больнице всего год, после чего стала ограничиваться разовыми заказами и частными контрактами. Она лечила шизофрению, восстанавливала повреждения склеротического характера, возвращала память людям, подвергшимся действию тёмных зелий или проклятий. Иногда – где-то совсем в глубине сознания, – проскакивала мысль о том, что, попадись ей в руки Брук, она сможет нашинковать его мозги на тонкие лоскутки, но она старалась об этом не думать. Мысли о Бруке были заперты в надёжный тайничок в её сознании вместе с воспоминаниями, от которых становилось слишком больно.

Она была успешной, молодой, привлекательной ведьмой, открытой для жизни и получающей искреннее наслаждение от каждого мгновения. Должна была наслаждаться.

Примерно об этом она думала, практически выпадая из воронки порт-ключа на коврик в собственной прихожей. Правда, почему-то эта простая мысль формулировалась исключительно через обороты, содержащие в себе имя Мерлина, названия некоторых частей его тела и пикантные подробности его взаимоотношений с целым рядом объектов действительности.

Стукнувшись плечом о дверной косяк, Гермиона зашипела и прорычала вслух: – Мерлиновы яйца! – после чего стянула через голову мантию и швырнула её на пол. Следом полетели лифчик и трусы, и она, пошатываясь, прошла в ванную и влезла под душ.

Ей хотелось не просто вымыться, а каким-то образом отмыть собственные мысли и воспоминания – ей всегда хотелось сделать нечто подобное после общения с психопатами. Психопатия была единственным психическим заболеванием, которое Гермиона не могла излечить. Каждое погружение в сознание психопатов вызывало почти физическую боль. Теперь она могла только смеяться (или плакать) над собственным былым невежеством. Встреться ей сейчас милый парнишка по имени Джим, он был бы переправлен в специальную клинику менее чем за минуту. Ни с чем нельзя было спутать этот сладкий аромат и эти чуть подёрнутые серой плёнкой мысли, в которых воображаемое мешается с реальным.

Сегодняшний случай был особо неприятным: её вызвали, чтобы она присутствовала на допросе подозреваемого в серии убийств. Она не любила вызовы из ДМП, но в этот раз не смогла отказать, потому что допрос проводила Джинни. Если бы не присутствие Гермионы, парень вышел бы сухим из воды: он под сывороткой правды подтвердил, что невиновен. Без особого заключения менталиста этого было бы достаточно, чтобы выпустить его и принести извинения. Джинни страшно повезло, что Гермиона там была. А ублюдку – страшно не повезло.

Гермиона вылезла из душа, тщательно вытерлась и завернулась в сухое полотенце. Босыми ногами прошлёпала в гостиную, упала в кресло и запрокинула голову к потолку, пообещав себе приятный вечер: с книжкой по психиатрии и кружкой какао. Или с томиком Бодлера и бокалом вина – на выбор.

Посреди комнаты возникла сияющая статная кобыла с пышной гривой и произнесла голосом Джинни: – Гермиона, ты мой спаситель. Люблю, целую. Зайдёшь к нам сегодня на ужин?

Джинни зазывала её на ужин так часто, как могла – ей казалось, что в одиночестве Гермионы есть что-то нездоровое, болезненное. Особенно сейчас, когда с того страшного дня прошло больше восьми лет. Оценив собственные запасы душевных сил, Гермиона пришла к выводу, что не готова сидеть в протопленной гостиной Поттеров и слушать маскирующиеся под заботой нотации друзей. Она и так неплохо знала, что они ей скажут: что они пережили общую потерю, но пора двигаться вперёд, что одиночество – не лучший способ прятаться от действительности и так далее в сотне вариаций.

Лошадь растаяла, а Гермиона наколдовала собственный патронус и продиктовала ему бодрым голосом: – Джинни Уизли. Обращайся. И спасибо за приглашение, но сегодня никак – есть планы на вечер, а возможно, и на ночь. Привет Гарри и мальчишкам.

Выдра послушно мотнула головой и выскочила в окно, унося послание, которое гарантирует, что Джинни прекратит читать ей лекции по домашней психологии как минимум на месяц.

Гермиона с наслаждением, до хруста в спине потянулась и вдруг подскочила на месте, схватилась за грудь. Тонкую кожу обжёг раскалившийся металл. Она сорвала с шеи золотую цепочку, уже почти остывшую, поднесла её к глазам, прищурилась и увидела возникшие символы. Коснулась палочкой, увеличивая, а потом едва не отбросила, как ядовитую гадину. На тонких звеньях выступила короткая фраза, написанная косым почерком с наклоном влево: «Сегодня в 7:30 pm. Клуб. Важно».

Она была уверена, что забыла этот почерк, но нет – узнала мгновенно до последней точки.

Артефакт молчал восемь лет. Ни единого сообщения, никаких посланий. В конце концов, их дела с Майкрофтом Холмсом были давно закончены. И, в отличие от своего неугомонного брата, который то и дело возникал у неё на горизонте, он ни разу не пытался связаться с ней с тех пор. Она не забрала у него кольцо только потому что…

Потому что в тот момент ей было всё равно. Она меньше всего на свете думала об артефакте, Майкрофте и маггловском правительстве. Не так давно, чистя цепочку, она вспоминала о том, что нужно бы разорвать протеевы чары, но так и не разорвала – это требовало значительных усилий и было бесполезно: всё равно каналом больше не пользовались.

Она перевела взгляд на часы, показывающие без двадцати семь, и невольно вздрогнула. Она не хотела знать, зачем её решил позвать Майкрофт. Она не хотела снова вспоминать о том, чем занималась раньше, пока был жив Рон. У них не осталось ничего, что можно было бы обсудить и что вообще имело смысл обсуждать.

Но слово «Важно» пульсировало у неё перед глазами и не позволяло просто отмахнуться от послания, даже если очень хотелось.

С другой стороны, что важного могло произойти? Она не интересовалась политикой, не касалась отношений магов и магглов, у старшего Холмса наверняка был координатор со стороны Министерства. Но он написал ей, сейчас. Зачем?

Ответ был слишком очевиден, и Гермиона почувствовала, как сердце скакнуло к горлу и затрепыхалось там. Единственное, что могло заставить Майкрофта написать ей, – это появление Джеймса Брука.

Она оделась так быстро, как смогла, и, только бросив взгляд в зеркало, заметила, что выбрала не мантию, а костюм с юбкой – по той, старой привычке.

Клуб на Уайт-холл не изменился: всё та же дверь, всё такой же швейцар. Так же, как восемь лет назад, едва она вошла внутрь, к ней приблизился солидный мужчина, похожий на дворецкого прошлых веков, и жестом предложил следовать за ним.

Кабинет располагался в том же месте, на втором этаже. Остановившись перед дверью, Гермиона поняла, что у неё стучат зубы. За дверью было то, от чего она бегала восемь лет. И она очень хотела по-детски забиться в истерике, замахать руками и закричать: «Не хочу!». Она не хотела снова видеть Майкрофта Холмса и снова слышать о Джеймсе Бруке.

Но дворецкий уже распахнул перед ней дверь, с поклоном пропустил внутрь. Со щелчком дверь закрылась.

Кабинет был теперь обставлен несколько иначе – правда, портрет молодой Елизаветы висел на прежнем месте, но глубокое кресло осталось только одно, второе больше напоминало жёсткий стул. Под портретом расположился широкий стол красного дерева, а возле растопленного камина расположился маленький журнальный – тоже деревянный.

Но если предметы и обстановка претерпели весьма незначительные изменения, то хозяин кабинета изменился настолько, что в первое мгновение Гермиона не узнала его.

Она запомнила Майкрофта Холмса грузным молодым человеком, намеренно старающимся казаться старше своих лет, в отпаренном до скрипа костюме-тройке чёрного цвета и с мёртвыми холодными глазами.

За прошедшие годы он, на глаз, потерял не меньше двух стоунов. Лицо тоже похудело, и стало очевидно их сходство с братом. Надо лбом окончательно сформировались высокие залысины, губы стали ещё тоньше, зато глаза приобрели совершенно новое – тёплое и добродушное выражение, почти напугавшее Гермиону: настолько оно не подходило тому человеку, которого она помнила.

Одет он был, как и раньше, в костюм, но теперь уже не чёрный, а светло-серый с искрой. Галстук был повязан свободнее и уже не старался его удушить. В одной руке он по-прежнему держал простой чёрный зонт.

Когда дверь закрылась, он обернулся, расплылся в улыбке и воскликнул так, словно был искренне ей рад: – Гермиона! Приятно видеть вас в добром здравии.

Гермиона закусила губу изнутри, надеясь подобрать какой-нибудь не менее учтивый и доброжелательный ответ, но не сумела и спросила: – Что случилось?

Безо всякого перехода выражение глаз Майкрофта изменилось – он словно снял неудобную маску, и от него как раньше повеяло холодом, глаза сделались ледяными, а взгляд – страшным. – Я посчитал… необходимым сообщить вам о том, что он вернулся в Лондон.

Гермиона подошла и взяла из рук Майкрофта тонкую картонную папку, открыла и не сумела сдержать дрожи в пальцах, когда увидела смотрящего прямо на неё Джеймса Брука.