Текст книги "Сферы влияния (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

Глава шестнадцатая

– … так что сам понимаешь – другого пути не могло быть. Отрицание – это естественная защитная реакция, свойственная как психике отдельного человека, так и обществам, – проговорила Гермиона. Тони почесал нос и возразил горячо: – Отрицание не подразумевает переход в пошлость и пародийность, во что в итоге всё и выливается. Я не говорю тебе о серьёзных произведениях, а говорю о массовости. Ты считаешь, что музыкальная группа «ВолдеПорт» – это защитная реакция? – Разумеется, – кивнула Гермиона отпивая эля, – попытка высмеять то, что пугает, убедить себя в том, что кошмар не повторится. Разве не то же самое мы делаем с пугающим нас боггартом? Обращаем страх в смех. – Это уже не смех, – Тони тоже приложился к кружке, – это мерзость. Если бы эти дети пережили хотя бы четверть того, что пережили мы… – Не желай им этого, – оборвала его Гермиона. Тони, кажется, смутился.

Разговор, как ни странно, не был неприятным. Вопреки обыкновению, Голдстейн не стал терзать Гермиону своими вопросами из области элементарной менталистики и базовой психиатрии, а вместо этого завел лёгкий разговор об общих знакомых, который постепенно перешел на играющую в пабе музыку, а с неё – на искусство в целом и современное искусство в частности. И спустя полтора часа Гермиона обнаружила себя допивающей третью кружку эля и увлечённо толкующей о концепции отрицания в постмодернистском обществе.

Нельзя сказать, что Тони был бесподобным и интеллектуальным собеседником – о том же постмодернизме Гермиона, пожалуй, предпочла бы спорить с Майкрофтом, наверняка знакомым с наиболее значимыми произведениями и почти наверняка имеющим по этому поводу весьма нестандартное мнение. Но, в отличие от Холмса, Голдстейн был приятен в общении и искренне получал от беседы удовольствие. И сама Гермиона, пожалуй, тоже.

Через некоторое время они вышли из паба и не сговариваясь направились к набережной. Было достаточно тепло и ясно и на удивление тихо – ни влюблённых парочек, ни родителей с детьми. Кале скрывался в тёмной дымке – от воды поднимался туман. Гермиона подошла к самому ограждению и остановилась, всматриваясь вдаль. Она однажды стояла точно так же на другом берегу – и думала о возвращении в Британию и о том, что найдёт здесь.

Тони остановился в стороне, и Гермионе стало от этого неуютно – хотелось остаться наедине с побережьем, удивительно чистым звёздным небом и собственными мыслями, а Голдстейн – пусть и приятный собеседник – был лишним и чужим. – Это был отличный вечер, да? – некстати заметил он. Гермиона рассеянно кивнула и повела плечами – вдруг подумалось, что Тони может воспринять её согласие неправильно, подумать, что она хочет провести с ним время снова. В сущности, почему бы и нет?

Джинни много раз говорила (а Гарри ничуть не реже думал), что Рон не хотел бы для Гермионы такого одиночества. И в её целибате нет ровным счётом никакого смысла и никакой пользы.

Она обернулась на Тони – круглоголового, с внимательными крупными глазами. В сущности, он ничем не хуже любого другого мужчины. Даже лучше в некотором плане – достаточно умён, во всяком случае.

Тони перехватил её взгляд и отчётливо покраснел – никакой окклюментный щит не помог. Гермиона хотела было что-то сказать, но не нашла слов и в задумчивости дотронулась до цепочки на шее.

Прохладный металл обжёг пальцы. – Приятный вечер, – произнесла она ровно. – Но завтра много работы. Счастливо, Тони.

Он успел пробормотать что-то вроде пожелания доброй ночи, но предложить встретиться снова уже не сумел – она аппарировала с набережной к себе домой.

А потом всё стало не важно.

Потому что на следующий день Гермиона впервые за долгие восемь лет встретилась с Джеймсом Бруком, ныне носившим имя Джим Мориарти.

Он изменился куда сильнее, чем Гермионе показалось по фотографии. Болезнь прогрессировала, и его глаза теперь были очевидно безумными – с тёмными мелькающими искрами в самой глубине. Остриженные и залитые гелем волосы, строгий костюм – это всё была мишура, не более. На стуле в очень просторной и абсолютно пустой железной камере сидел не человек, а монстр.

Гермиона вошла к нему в сопровождении троих охранников в тёмной форме и с одинаковыми каменными лицами, при ней была волшебная палочка, Джим же был безоружен и, к тому же, плотно связан полупрозрачным жгутом.

И всё-таки при виде него Гермиону охватила дрожь, животная дрожь, порождённая ужасом. Однажды Гермиона испытывала нечто подобное – когда вживую видела Волдеморта в страшный день битвы за Хогвартс. У Джима был такой же взгляд – скользящий, с пустотами, с кровавыми отблесками.

При виде Гермионы он широко улыбнулся, как доброй знакомой, и медленно, с ласковой интонацией произнёс: – Привет, Гермиона. Как мы давно не виделись.

Она задержала дыхание и попыталась удержать выступившие на глазах слёзы. Он просто психопат, больной человек, её пациент – не монстр! Его заболевание было серьёзным, возможно, неизлечимым, но оно не могло заставить её, опытного специалиста, бояться.

Джим пугал до мурашек по коже, до едва сдерживаемого визга, до рези в глазах. Она смотрела на него – и видела перед собой лицо парня, которого считала хорошим приятелем, почти другом, и который у неё на глазах застрелил её любимого. – Здравствуй, Джим, – ответила она с большим запозданием.

Он улыбнулся, показывая белые зубы, словно собирался сниматься в рекламе стоматологической клиники.

– Ты получила мой подарок? Прости, совсем забыл про парадную упаковку, – он тихо засмеялся.

Подарком был Джон Смит с книгой. – Не паясничай, Джим, – сказала Гермиона, доставая волшебную палочку из кармана мантии. – Так вышло, что я имею полное право взломать твой мозг и вывернуть его наизнанку.

Он знал о возможностях магии и должен был растеряться – хотя бы на мгновение. Но он был спокоен и даже как будто доволен.

Гермиона направила волшебную палочку ему в лицо и произнесла властно: – Легиллименс! – с ним не было нужды церемониться.

Заклинание сорвало те хлипкие естественные барьеры, которые были в его сознании, и Гермиона вошла внутрь безо всяких преград.

Если она оставалась в реальном мире, она рухнула бы, лишившись чувств – но здесь у неё не было тела, только ум и воля, но им был нанесён сокрушительный удар. За всю свою практику Гермиона никогда не видела такого сознания. Ни у одного психопата, ни у одного маньяка – ни у кого. Это был живой лес, лес двигающихся трупов и деревенеющих мертвецов. Воспоминания обращались в сучковатые стволы, но потом, подчиняясь какой-то извращённой логике, словно бы перетекали в уродливейших людей с несоразмерными руками и ногами, с серой кожей, похожей на кору. Не успевая ожить, они вновь обращались в деревья, издавая при этом крики боли. Это был седьмой круг (1), созданный кистью гениально-безумного художника.

Вдох-выдох.

Какую бы форму ни придал человек внутренней организации своего сознания, учили в Академии, это только внешний образ. Менталист должен проникнуть за него и получить доступ к сознанию напрямую.

Гермиона делала это тысячи раз.

Стараясь не смотреть на деревья и блокируя все эмоции, Гермиона устремилась вглубь сознания Джима, к ядру его личности.

Деревья орали и цеплялись за неё, пытались разорвать на части, но нужно было помнить, что это только иллюзия. Никакого леса нет – только два полушария мозга, функционирующие с перебоями.

Ядра не было.

Лес кружил, петлял, но не пускал к своему сердцу. Нужен был триггер. Гермиона попробовала наугад то, что должно было так или иначе интересовать Брука: «Смерть». Её потянуло к одному из деревьев, и оно раскрылось воспоминанием. Джим лежал обнажённым на кровати, на его лице читалось однозначное удовлетворение. Рядом как будто спал юноша с темными волосами – но изнутри пришло понимание, что он не спит, а мёртв. – Так ты намного сексуальней, – произнес Джим-из-воспоминания, проводя пальцами по волосам.

Гермиона вырвалась прочь и сразу же запустила новый триггер: «Мама». Сознание Джима не отозвалось. «Друг» – неясное лицо сквозь оптический прицел. «Магия» – и Гермиона едва сумела вырваться из воспоминания о смерти Рона.

Ядро нащупать не удавалось. Личность Джима словно бы множилась, нигде не воплощаясь целиком.

Силы Гермионы начали слабеть, и она попробовала напоследок: «Ключ». Одно из деревьев изогнулось и извергло из себя невнятную картинку, больше похожую не на воспоминание, а на работу воображения: Джим в кресле, сидит нога на ногу, держит в руках яблоко, на столике стоит прозрачный чайник. Рядом в комнате кто-то есть.

Больше ничего.

Гермиона вышла из его сознания и только силой воли устояла на ногах.

Джим не выглядел истощенным. Он казался ещё более довольным. И хотя он был под арестом, а на стороне Гермионы были все силы магглов и волшебников, это он был тем, кто спокойно и с достоинством сказал: – До скорой встречи, Гермиона. Передавай привет мистеру Снеговику.

Гермиона вышла из камеры, стуча зубами. Охрана ничего не говорила и также молча проводила её к кабинету Майкрофта.

В нём было тепло.

Жарко горел огонь в камине, на столике возле него стоял хрустальный графин с янтарной в свете пламени жидкостью и два стакана. Майкрофт сидел за рабочим столом и что-то писал. – Впечатляет, не так ли? – спросил он, не поднимая головы от бумаг.

Гермиона, проигнорировав все правила приличия и нормы вежливости, молча прошла к камину, рухнула в кресло и налила себе виски. Сделала два глотка, отставила стакан и только после этого сказала: – Впечатляет.

Майкрофт встал из-за стола, тоже подошёл к камину и, за неимением второго кресла опустился на стул. Налил себе выпить – на два пальца, не больше, – но к стакану не притронулся. – Очевидно, допрос не принес результатов.

Гермиона закрыла глаза.

Она бы дорого дала сейчас за то, чтобы на месте Майкрофта был кто-то, способный на минимальное проявление дружеской поддержки, даже Кингсли подошёл бы. Чтобы можно было честно рассказать о том, какой ужас она только что пережила, всего на несколько минут соприкоснувшись с разумом Джима Брука.

Но Майкрофт едва ли оценил бы подобное эмоциональное излияние.

Сглотнув и ещё отпив немного из стакана, Гермиона нашла в себе силы сказать: – Его разум повреждён больше, чем я предполагала. Понадобится время и зелья, чтобы исправить наиболее существенные дефекты и получить доступ ко всей памяти, а не к её фрагментам. – Мы можем поступить… проще, – сказал Майкрофт. – Насколько мне известно, у вас есть вещества, способные принудить человека к откровенности. У нас также есть подобные разработки. – Не выйдет, – прервала его Гермиона, – это всё равно, что проверять его на детекторе лжи. Он – социопат (2), для его сознания не существует понятия правды и лжи как моральных категорий. Что бы он ни сказал под действием веритасерума или ваших веществ, мы не сможем этому верить.

Майкрофт сложил руки в излюбленном жесте и вдруг спросил: – Что вас так потрясло? – а потом чуть склонил голову на бок и обозначил что-то вроде улыбки. – Его разум. «Там бурых листьев сумрачен навес, там вьётся в узел каждый сук ползущий…», – проговорила она. – «… там нет плодов, и яд в шипах древес»(3). И громкие стоны повсюду, я полагаю. – Чудовищные.

Некоторое время они молчали, Гермиона с помощью окклюменции восстанавливала душевное равновесие, а о чём думал Майкрофт, сказать было невозможно.

Но спустя полчаса или чуть больше он произнёс: – Нам необходим код-ключ из его сознания, и мы его получим – тем или иным способом. – Я подготовлю зелья, – сказала Гермиона.

Майкрофт ещё немного помолчал и заметил: – Вы уже не хотите ему мстить, как я вижу.

Гермиона дёрнулась. Да, он был прав – больше в её сердце не горела жажда мщения. Мстить сумасшедшему, пусть и жуткому Бруку, было бесполезно – он не способен был ощутить боль и страдания. – Это как мстить стихии. – Ксеркс высек море, когда оно уничтожило переправу через Геллеспонт (4). – Он жил в Персии две с половиной тысячи лет назад. Было бы странно, если бы с тех пор ничего не изменилось, – Гермиона отставила стакан с виски и спросила: – вы уже обедали?

Нельзя сказать, чтобы она действительно хотела принимать пищу в компании Майкрофта, но оставаться сейчас одной было попросту страшно.

Примечания: 1. На седьмом круге Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» разместил самоубийц. В наказание за то, что они отказались от собственных жизней и тел, они до Страшного суда вынуждены жить в обличье деревьев, листья и ветви которых постоянно терзают ненасытные гарпии. 2. Социопаты без труда проходят тест на полиграфе. 3. Данте Алигьери, «Божественная комедия», «Ад», песнь 13. Собственно, именно так лес самоубийц и выглядит. 4. Персидский царь Ксеркс вёл войну против Эллады. Однажды он построил переправу через пролив Геллеспо́нт (совр. название – Дарданеллы), но поднялся шторм, и все постройки были уничтожены. В ярости Ксеркс велел наказать море – выпороть его плетьми и закидать цепями (якобы заковать в кандалы за непокорность). Нельзя точно сказать, что именно подумало море – но шторм скоро утих.

Глава семнадцатая

Почти полминуты Майкрофт молчал, глядя куда-то поверх левого плеча Гермионы, и она почти с облегчением решила, что сейчас прозвучит что-то вроде: «Да, я уже обедал» или «Я не обедаю». Однако он ответил совершенно иное: – Ещё нет. Буду рад… составить вам компанию.

Он поднялся со стула и, не выпуская из рук зонтик, жестом предложил покинуть кабинет и даже вежливо придержал дверь.

Идя сюда, Гермиона едва ли сознавала, что её окружает, но теперь смогла оценить обстановку: британское правительство располагало поистине роскошным зданием. Стены были отделаны светлым деревом и увешаны картинами – портретами государственных мужей разных эпох и изображениями батальных сцен. Гермиона узнала только часть сюжетов – например, смерть адмирала Нельсона, реставрацию монархии при Карле II и коронацию королевы Виктории.

Пол был застелен плотным ковром с тёмно-зелёным ворсом, основательно потёртым множеством ног. Людей почти не было видно – только дважды мимо прошмыгнули секретари с кипами бумаг и однажды прошёл важный седовласый мужчина в круглых очках почти на кончике носа. Они с Майкрофтом прохладно раскланялись, не произнося и слова.

Лифт – старый, но с парадной золотой отделкой, тоже был пуст. Майкрофт вошёл первым, рукоятью зонта ткнул в кнопку нулевого этажа (1).

Двери закрылись, и Гермиона вдруг пожалела о том, что вообще предложила пообедать вместе – лучше было бы в одиночку пережить последствия общения с Бруком, чем хотя бы минуту провести вот так, в тесном замкнутом пространстве наедине с Майкрофтом Холмсом. Когда между ними не осталось спасительных четырёх-пяти футов пространства, его давление стало ощущаться физически. Гермиона не позволила себе зажмуриться, но прикусила изнутри губу – Холмс подавлял её, буквально вжимал в стенку лифта этой невидимой, но ощутимой силой.

Нельзя было сказать, замечает он это или нет – он смотрел на потолок с крайне задумчивым выражением лица и, похоже, решал какие-то свои вопросы, во всяком случае, взгляд был расфокусированным.

Гермиона тяжело выдохнула, укрепила окклюментный щит и чуть отстранилась от стенки лифта, постаравшись сосредоточиться на деле. Она сегодня попробовала заглянуть в сознание Брука – и ей этот опыт не понравился. Однако выбор у неё не велик – код-ключ нужно было уничтожить, а значит, в безумном лесу самоубийц придётся искать дорожки.

Она не успела додумать эту мысль до конца – звякнув, лифт остановился. Двери медленно разъехались в стороны, и Гермиона, пожалуй, чуть поспешнее, чем следовало, вышла наружу, в светлый просторный холл.

Майкрофт последовал за ней, и они беспрепятственно вышли на улицу, на Уайт-холл, шумный и полный туристов, стремившихся либо от Трафальгарской площади к Парламенту, либо в обратном направлении. – Где вы предпочитаете… обедать? – спросил Майкрофт медленно.

В данный момент Гермиона предпочла бы голодовку. Но протянула ему руку, намекая, что хочет переместиться в более подходящее место.

Он, кажется, колебался, но потом едва ощутимо дотронулся до её пальцев своими, ледяными. Гермиона не сдержала дрожь, но заставила себя схватить его за руку крепче и аппарировала в самый конец Мерилебон-роуд, где, в одном из тупиков, располагался дорогой, но очень приятный ресторан – из тех, куда редко заглядывают зеваки.

У него было и ещё одно достоинство – здесь принимали галеоны, а на заднем дворе располагался удобный закуток для аппарации.

Майкрофт никак не прокомментировал её выбор, только наклонил голову чуть на сторону и с интересом взглянул на кончик зонта, будто проверяя, не испачкался ли он.

Внутри было тихо и практически пусто – только пожилая пара обедала за столиком возле окна. Гермиона и Майкрофт расположились на максимальном удалении от них, причём, кто бы сомневался, Майкрофт сел так, чтобы оказаться в тени, предоставив Гермионе, казалось бы, более удобное, но и значительно лучше освещаемое кресло. – Вы часто посещаете подобные… заведения? – проговорил он, когда официант принял заказ и удалился. – Время от времени, – ответила Гермиона. – А вы – редко? – Время от времени, – процитировал он её же слова. – У меня нечасто бывает желание… бывать в обществе.

Почему-то невольно Гермиона вспомнила фотографии Майкрофта из досье – того толстого и закомплексованного ребенка, каким он был, а ещё – те подсмотренные воспоминания, за которые ей до сих пор было стыдно.

Под влиянием этих мыслей она сказала: – Вы не любите людей.

Майкрофт приподнял одну бровь в недоумении. – Отчего же… достаточно любопытная форма организации жизни.

Гермиона хмыкнула. Пожалуй, он действительно должен был считать себя существенно отличающимся от остальных людей – так же, как и его брат. И как их дядя.

Сердце болезненно кольнуло, улыбаться расхотелось. Гермиона отвела взгляд и постаралась сосредоточиться на изучении потёртостей и царапин на добротном деревянном столе. – Что заставило вас… – проговорил Майкрофт задумчиво, – влезть в политические игры, Гермиона?

Она сглотнула.

Что заставило… Она влезла в них очень давно – ещё до того, как научилась понимать, что мир не делится на чёрное и белое, что он весь серого цвета и похож на трясину, затягивающую и не позволяющую выбраться. – У меня не было особого выбора, – сказала она наконец.

Майрофт скривил губы, став на короткое мгновение очень похожим на Шерлока. – Хотите сказать, что выбор есть всегда? – Гермиона попробовала улыбнуться. – Нет, – коротко ответил Майкрофт. – Что вас заставило влезть в политику?

Вопрос был глупым – Гермиона поняла это ещё до того, как последний слог сорвался с губ. Кем мог бы быть Майкрофт еще? Разве что учёным? – Очевидно, тот факт, – заметил он ровно, – что я недостаточно усидчив для науки.

«А ещё тот факт, что младший брат нуждается в постоянном присмотре», – подумалось Гермионе, и она, не до конца отдавая себе отчёт в том, что делает, произнесла это вслух. Только на миг закаменевшая челюсть выдала его напряжение. – Сантименты мне чужды, Гермиона, – сказал он очень холодно, – в том числе и по отношению к Шерлоку Холмсу. Не стоит приписывать мне эмоций, которые я не способен испытывать.

Яснее намекнуть на то, что это нежелательная тема, было нельзя – и Гермиона заговорила о погоде. Когда принесли обед – Майкрофт отдал предпочтение постному мясу с овощами, но Гермиона видела, что он долго разглядывал разворот с десертами, – беседа прервалась. Гермиона заказала рыбу и постаралась сосредоточить все внимание на ней, однако то и дело кидала короткие взгляды на своего собеседника. Разумеется, он ел с невероятной аккуратностью, очень изящно обращаясь с вилкой и ножом – так, словно находился на приёме в Букингемском дворце. Он не прикасался к телефону, ни разу не отвлёкся на разглядывание интерьера и, не считая пожелания приятного аппетита, не произнёс ни слова до тех пор, пока его тарелка не опустела. И только промокнув тканевой салфеткой губы и отложив приборы, он сказал: – В моей семье никогда не было принято потакать сантиментам и действовать под влиянием чувств. В отличие от вашей, я полагаю, – и тонко улыбнулся.

Это был виртуозный, тонкий и точный удар – маленькая месть за то, что она заподозрила в нем искру человечности. Гермиона проглотила последний кусочек рыбы, тоже вытерла губы и ответила с вызовом: – У нас действительно всегда была принята искренность. – Искренность сродни несдержанности.

Официант убрал тарелки и поставил чайный прибор. Гермиона потянулась было к чайнику, но Майкрофт опередил ее со словами: – Я разолью (прим. в оригинале эта фраза звучала бы как «I'll be mother», что дословно переводится как «Я буду матерью» – от старой английской традиции, по которой чай разливает самый авторитетный человек в доме, чаще всего – мать (2), – Гермиона чуть улыбнулась этой старомодной фразе, но не стала спорить и внимательно наблюдала за тем, как он наливает чай, как придерживает крышечку заварочного чайника и как точно отмеряет количество молока – действительно, как на приёме. Излишне официально.

Гермиона взяла себе чашку и ответила на реплику, поданную несколько минут назад: – В нашей школе есть четыре факультета. И только один из них считает хитрость и скрытность достоинством. Характерно, что наибольшее число тёмных магов вышло оттуда. – Полагаю, это не ваш факультет. Вам присуще некоторое… безрассудство. – «Гриффиндор славен тем, что учатся там храбрецы, сердца их отвагой и силой полны», – нерадостно процитировала Гермиона строку одной из многочисленных песен Распределяющей Шляпы. – Храбрость… – Майкрофт качнул головой, – храбрыми называют людей в том случае, когда не хотят назвать глупыми. Эвфемизм в некотором роде. Уму присуща осторожность. А вы… вполне умны. – Вы спрашивали, как я попала в политику, – Гермиона отпила чаю, – мне было двенадцать, когда передо мной встал выбор: не дать волшебнику, десять лет назад чуть не уничтожившему и магическую, и маггловскую Британию, обрести силы, или быть разумной и осторожной.

Боковым зрением она видела, что Майкрофт поставил чашку на блюдце и чуть наклонился вперёд, опирая локти в стол. – В вашем выборе сомневаться не приходится.

В углу стояла кадка с пальмой.

У нее были тёмные листья – на них падало слишком мало света, чтобы они были свежими и яркими, – и шероховатый ствол. Гермиона смотрела на пальму, не находя в себе сил смотреть на Майкрофта. – Вы похожи на моего брата. Несдержанны, импульсивны, безрассудны, берёте на себя ответственность за то, за что ответственности не несёте, игнорируете советы, – казалось, он должен был сделать какой-то вывод, резюме – но он только откинулся на спинку стула. Гермиона резко повернулась к нему и сказала то, что никогда не думала сказать ему вслух: – А вы похожи на василиска, короля змей. Не испытываете эмоций, сострадания, жалости, зато способны убивать взглядом.

В этот раз нанесённый удар оказал на Майкрофта влияние – с его лица схлынула краска, губы побелели, но улыбка осталась – только теперь в ней не было даже наигранного добродушия. – Верное впечатление, – сказал он тихо. – Постарайтесь сохранить его в памяти…

Он не договорил: «Когда в следующий раз задумаете пообедать со мной», – но Гермиона это поняла. Вежливо, корректно, не произнеся ни единого жёсткого слова, Майкрофт Холмс заставил её вспомнить о том, что он не столько человек, сколько аналитическая машина.

Возможно, Гермиона сказала бы что-то ещё – что-то, что сгладило бы впечатление от этого разговора, может, извинилась бы за свои слова, пусть и правдивые, но излишне жестокие, но не успела – в тёмном углу ресторана засеребрился патронус. Гермиона едва успела наколдовать над собой и Майкрофтом барьер, скрывший их от взглядов магглов, как патронус обрёл форму рыси и низким голосом Кингсли произнес: – Гермиона, ты мне нужна. Жду тебя в кабинете в течение часа.

Обед был окончен.

Примечания: 1. Как и в ряде стран Европы, в Британии первый этаж – это тот, который находится над уровнем земли (для нас – второй). 2. Эту фразу Майкрофт произносит в «Скандале в Белгравии», разливая чай в Букингемском дворце. В переводе она звучит как «Я поведу», но, как вы понимаете, смысл несколько иной.