Текст книги "Сферы влияния (СИ)"

Автор книги: Екатерина Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)

Глава шестая

Рабочая суета утренних часов в Министерстве магии была непреходящей. Вероятнее всего, двести лет назад ровно в девять-ноль-ноль точно так же оживали камины, выпуская из зелёных всполохов пламени ведьм и волшебниц в тёмных строгих мантиях, а разносчики «Ежедневного пророка» начинали свою вечную песню: «Покупайте! Покупайте!».

Гермиона прибыла камином, как и остальные, и попыталась смешаться с толпой, но всё-таки поймала несколько удивлённых взглядов, и один – алчный. Тони Голдстейн возглавлял подразделение обливиаторов и давно мечтал задать ей несколько профессиональных вопросов, а Гермиона до сих пор достаточно ловко его избегала. – Гермиона! Какая встреча! – Тони каменными тисками сдавил её руку повыше локтя. – Привет, Тони, – улыбнулась Гермиона и попыталась сказать, что ей некогда, но обливиатор и бывший однокурсник выразил готовность сопровождать её куда угодно, вот только не могла бы она ответить на такой-то вопрос?

Штатных обливиаторов Министерства Гермиона не любила – это было профессиональное, взращенное мэтрами Академии. Они работали очень грубо, чаще всего знали ровно одно заклинание – собственно, «Обливиэйт», и вторгались в разумы своих подопечных с деликатностью варваров в захваченном городе.

Отвечать на вопросы Тони Гермиона совершенно не хотела – они были стабильно грубыми, дилетантскими и не имели смысла. Но, смирившись, прочла краткую лекцию о тонкостях использования ментальных чар на детях до пяти лет, на чём с Тони и распрощалась.

В ДМП её уже ждали. По крайней мере, ничуть не изменившаяся за восемь лет Пенелопа Кристалл, ныне – Пенелопа Уизли – только крепко обняла её, радуясь встрече, а потом безо всяких вопросов предложила следовать за собой. – Тебя не хватало, Гермиона, – заметила Пенни, когда они вышли из кабинета. – Я всё надеялась, что ты вернёшься. Ты была здесь… на своём месте, как я думаю. – Мне нравится быть менталистом, – ответила Гермиона. – Я тоже иногда скучаю по делам и по работе в архиве, но, наверное, это не совсем моё. Ты осталась работать с противозаконным использованием магии? – Не совсем, – женщина улыбнулась, – я возглавила отдел детского случайного колдовства. Но меня попросили тебя встретить сегодня. Я согласилась, очень хотела тебя увидеть. – Детского колдовства? – переспросила Гермиона.

– Это идея Кингсли. Когда у детей магглов проявляется волшебство, мы сразу объясняем родителям, что к чему, исправляем последствия спонтанного выброса. – И постепенно приучаете ребёнка жить с мыслью о магии, – кивнула Гермиона. Она сама думала о том, что это необходимо. Что это неправильно – просто оставлять магглорождённых в непонимании и страхе до одиннадцати лет. – Хорошо, что этим занимается Министерство, а не школа. – Думаешь? – Ребёнок и его родители сразу понимают, что волшебный мир – это не только Хогвартс, и что школа – не последняя инстанция в решении проблем. Да, думаю, это очень хорошо.

В этот момент они завернули за угол, вспыхнули защитные чары, и они оказались в коридоре с изоляторами. Пенни остановилась возле первой камеры, коснулась волшебной палочкой двери, и та открылась.

Гермиона вошла внутрь и наложила свои заклятия, оставаясь наедине с арестованным.

Мужчина был непримечательным. Худой, едва ли тяжелее одиннадцати стоунов, светлокожий. Его подбородок был покрыт жёсткой трёхдневной щетиной, волосы спутались и выглядели грязными. Он сидел на кровати, обхватив себя руками за плечи, и смотрел в одну точку. Гермиона наклонилась и поймала его взгляд. Как и говорила Джинни, совершенно пустой, ничего не выражающий. – Здравствуйте, сэр, – произнесла Гермиона, следя за реакцией на звук голоса. Реакции не последовало. – Эй, приятель, привет! – позвала она громче, но мужчина даже не моргнул.

Тогда Гермиона осторожно коснулась его сознания.

Первый слой был кристально чист: белый лист безо всяких воспоминаний, чувств и мыслей. На краю обнаружилась закладка – фраза «Игра началась», но больше ничего. Рефлекторно-моторный уровень был совершенно цел, речевой центр тоже не пострадал, но памяти не было.

Отправив его в сон, Гермиона принялась за более серьёзную работу. В нынешнем состоянии навредить ему было сложно, поэтому она действовала достаточно решительно – рискнула сдвинуть белый лист в сторону, запускала разнообразные посылы, активизировала различные мозговые центры – всё было глухо.

Ему стёрли память, но сделали это слишком старательно, слишком сильно – как в своё время профессор Гилдерой Локхарт стёр память самому себе неисправной палочкой. Воспоминания не были повреждены или спрятаны в глубине сознания, не были превращены в набор бессвязных образов или другим способом закодированы – их просто не существовало.

Министерские специалисты могли не тратить времени и сил и отправить парня либо в Мунго, если он маг, либо в клинику для душевнобольных, если он маггл – лечить здесь было решительно нечего.

Гермиона нахмурилась. Джеймс Брук был психопатом и маньяком, безусловно. Но едва ли за прошедшие годы он внезапно научился колдовать. Когда Джинни сказала про посланца от него, Гермиона заподозрила просто маггла с амнезией, но следы магического вмешательства в сознание были весьма заметны. Парню стёрли память. Магией. И сделал это точно не маггл Брук.

Гермиона коснулась цепочки на шее. Видеться с Майкрофтом лишний раз не хотелось – каждая встреча с ним забирала слишком много душевных сил. Но, возможно, ему стоит знать, что Брук-Мориарти нашёл сообщника среди волшебников.

В тот момент, когда Гермиона почти приняла решение поговорить с Холмсом «как-нибудь в другой раз» (что, разумеется, значило «никогда»), ей в руки влетела сложенная служебная записка. Рукой Кингсли на бумаге было выведено:

«Пожалуйста, свяжись с М.Х. и напомни, что мы не будем бесконечно ждать его ответа по космической программе. И заодно запроси у него все документы по этому вопросу». Гермиона почувствовала подступающее раздражение – она не нанималась в курьеры, в конце концов! Записка среагировала, под первой надписью выступила вторая: «Ты пообещала забрать контакты с М.Х., а космос сейчас – наш ключевой интерес». Гермиона стукнула по бумажке палочкой, проявляя оставшееся. В конце было подписано: «Всё равно тебе нужно с чего-то начать общение. Вы не виделись восемь лет».

Сунув записку в карман, Гермиона вышла из изолятора, убедилась, что стандартные чары надежно опутали дверь, и все-таки отправила Майкрофту сообщение о встрече.

Обычно он отвечал моментально, не позднее чем через пять минут, но в этот раз прошло больше пяти часов, прежде чем цепочка нагрелась, и на ней появились слова: «Завтра до девяти утра в моём кабинете. Сожалею за задержку. МХ».

Это было необычно и почему-то тревожно. Майкрофт не казался человеком, у которого могут быть личные дела или проблемы, а политическая обстановка в стране казалась достаточно стабильной, так что подобный ответ настораживал. Что могло случиться в маггловской Британии такого, что старший Холмс не может выделить нескольких минут на потенциально важный разговор?

«Грейнджер, хватит себя накручивать, – осадила она себя резко, поняв, что начала размышлять о возможных действиях магов в случае начала ядерной войны с Японией. – Может, у человека зубы разболелись». Она хихикнула себе под нос, вообразив Майкрофта Холмса в стоматологическом кресле, после чего твёрдой рукой свернула нездоровые фантазии и занялась тем, что давно следовало сделать – села за письмо родителям.

Они так и не помирились, во всяком случае, до конца. Папа, правда, уже не выставлял её из дома и не делал вид, что её не существует. Если они сталкивались, они могли поговорить о погоде или соседях. Но никогда – больше. Она не рассказала им о смерти Рона, они не знали о том, как проходит её учеба во Французской Академии. Мама пыталась найти золотую середину, но с каждым годом становилось всё ясней, что она устала от этого.

Гермиона не винила их за это – она своими руками разрушила их семью. Но ей было слишком больно, поэтому она всё реже бывала в их маленьком уютном доме и всё чаще ограничивалась письмами и поздравительными карточками – обычными, неволшебными.

Как обычно, письмо было ни о чём: набор шаблонных пустых фраз о здоровье, работе и хорошем настроении. Не приходилось сомневаться в том, что в ответ она получит не менее шаблонный ответ.

А на следующее утро её ожидала встреча с Майкрофтом. Гермиона появилась у него в кабинете в половине девятого и застала его перед остывшим камином, в состоянии глубокой задумчивости – настолько глубокой, что он даже не сразу среагировал на звук аппарации. Быстро взяв себя в руки, он поднялся, выдал положенное по этикету приветствие и сообщил, что погода сегодня «относительно сносная».

Услышав это, Гермиона не удержала улыбки – со своего места через не до конца задёрнутые шторы она видела ясное голубое небо и слепящее солнце.

Майкрофт вопросительно поднял одну бровь, явно прося пояснить неуместную на его взгляд весёлость. Гермиона тут же снова сделалась серьёзной, но зачем-то ответила на незаданный вопрос: – Когда я училась в Париже, мои однокурсники готовы были часами говорить о британской сдержанности, а слово «андерстейтмент» (1), пожалуй, звучало даже чаще, чем «когнитивный диссонанс» и «фрейдизм». Когда вы сказали о сносной погоде, подразумевая тепло и солнце… – она замолчала и не стала развивать тему, вместо этого произнесла: – У меня к вам два дела, Майкрофт. Первое касается Брука. Мориарти.

Лицо Майкрофта стало совершенно нечитаемым – то есть ещё более нечитаемым, чем обычно. Он сказал словно бы самому себе: – Мой брат полагает, что нет ничего глупее, чем равнодушно сообщать, что тебя лишь немного присыпало пылью, тогда как на самом деле ты попал под лавину и камнепад. Что это препятствует установлению истины, – он моргнул, явно окончательно приходя в себя, и уточнил: – Вы узнали что-то о Мориарти? – В некотором роде. На днях в Министерстве магии появился человек с чудом сохранившимся экземпляром книги о волшебном мире, написанной Бруком. С совершенно чистой, стёртой памятью. И с посланием: «Игра началась».

Пальцы Майкрофта несколько раз в рваном ритме ударили по рукоятке зонта. – Удалось выяснить, откуда он пришёл? – Через вход для посетителей. Его мог провести любой волшебник. И это значит… – Что среди ваших коллег у Мориарти есть сообщник. У вас есть предположение, что именно ему нужно? – Одно, – Гермиона перевела взгляд на портрет королевы, но не смогла долго выдерживать внимательного взгляда гордой Елизаветы и сосредоточила своё внимание на спинке кресла за спиной Майкрофта. – Бруку скучно. При его психических отклонениях драйв – единственное, что имеет для него смысл. И, возможно, ещё власть. – Гермиона, – Майкрофт так произнес её имя, что она была вынуждена посмотреть ему в глаза – и содрогнулась от того, насколько тяжёлым и властным оказался его взгляд, – моих ресурсов недостаточно для решения внутримагических конфликтов. Я буду весьма вам признателен, если вы… устраните эту проблему. – Пока это и не в моих силах, – сказала она, опуская сильнейший окклюментный щит и отгораживаясь от его мыслей, так настойчиво пытавшихся прорваться к ней в сознание. – Но я буду контролировать ситуацию по мере возможности. Скажите… то дело, которое вы собирались поручить Шерлоку, он взял? – Он его провалил, – неприязненно заметил Майкрофт. – Потерпел поражение в самой простой из существующих сфер. – В любви? – пожалуй, была только одна сфера, в которой Шерлок Холмс мог провалиться с таким треском, чтобы вызвать у своего старшего брата ощутимое недовольство и даже разочарование. В любви он не смыслил ровным счётом ничего и даже чуть меньше.

В глазах Майкрофта мелькнуло удивление, сменившееся холодной злобой. Он поджал губы и уточнил спокойно: – Есть ли способ определить, когда вы читаете мои мысли, Гермиона? – Я не читаю ваших мыслей. Считайте, что это профессиональная этика. Про любовь было догадаться нетрудно – ваш брат в вопросах чувств полный профан.

Злоба исчезла, и Майкрофт спросил нейтрально: – Вы говорили о втором деле. Сожалею, но у меня не так много времени, чтобы продолжать нашу, несомненно, увлекательную беседу.

Часы показывали без пяти девять, так что слова про «не так много времени» тоже были существенным преуменьшением. – Я снова ваш куратор от Министерства Магии. И у министра есть ряд вопросов по космической программе. Но их я готова отложить… на более подходящее время.

Холмс обошёл стол, опёрся рукой о бархатное покрытие и тихо заметил: – Вам не стоило возвращаться в политику, Гермиона. Это неразумно. – Стоит нам обезвредить Брука – и ноги моей не будет ни в вашем кабинете, ни в Министерстве, – резко ответила Гермиона. – Я наигралась в игры по горло, но Брук мне нужен. – Замечательно, – как-то странно ответил Майкрофт, и Гермиона, вежливо попрощавшись, аппарировала за мгновение до того, как часовая стрелка коснулась девятки.

Примечание:

1. Словом «андерстейтмент» (understatement) можно выразить весь классический британский менталитет. Когда в один день человека уволили с работы, бросила девушка, а потом обрызгала проезжавшая мимо машина, он может описать своё состояние как «небольшие трудности».

Глава седьмая

Сидеть сложа руки было не в правилах Гермионы. Она могла долго собираться с мыслями, долго искать в себе силы и мужество, но решив что-то сделать, бросалась вперёд с истинно гриффиндорским бесстрашием. К сожалению, в поисках Брука она не могла помочь ровным счётом ничем – он уже однажды доказал, что умеет отлично прятаться, так что оставалось надеяться, что люди Майкрофта будут успешнее Аврората, или же что Брук сам решит прийти и поиграть.

Однако заняться чем-то было необходимо – поэтому Гермиона сосредоточила своё внимание на парне со стёртой памятью, которого пока обозвали Джоном Смитом (шутка Джинни про то, что его бы назвали Джоном Доу (1), но побоялись спутать с недавно доставленным трупом, Гермионе показалась кошмарной).

Смит не помнил о себе ничего, а подробный анализ рефлексов показал, что память ему стирали очень грубо и топорно, делал это не специалист. Гермиона провела с ним больше восьми часов, пытаясь заклинаниями и даже психотропными зельями найти хотя бы какие-то лакуны в сознании, но добилась только того, что её собственная голова разболелась нещадно.

Хотелось опустить руки и всё бросить – но, конечно, она этого не сделала, поэтому, выспавшись после слишком долгого и непрерывного сеанса легиллименции, она села сочинять письмо одному из своих наставников в Академии – и всего спустя сутки после того, как сова улетела с конвертом, принимала у себя сухонького, невысокого и очень живого профессора Вагнера, который, представляясь коллегам или студентам, всегда добавлял: «Не тот самый». Собственно, студенты его так и звали: «Нетотсамый», – но не зло, а скорее любя.

Он вылез из камина, смешно встряхнулся целиком, от макушки до длинных фалд старомодного сюртука, который он носил вне Академии, и тут же энергично затряс Гермионе руку. – Моя дорогая, как рад, как рад! – пробормотал он на беглом, но очень грубом французском, который, впрочем, все его студенты давно приучились понимать без труда. – Вы не представляете, как кстати! Не будь я материалистом, усмотрел бы в этом божественное провидение! – он рассмеялся, дёрнув узкой опрятной бородкой, и Гермиона наконец-то смогла вставить слово и сказать: – Спасибо, что откликнулись на мою просьбу, профессор Вагнер! – Пустяки, пустяки! – он отпустил её руку, цепким взглядом обежал корешки книг, удовлетворительно крякнул и спросил: – Когда можно будет его осмотреть? – В любую минуту, профессор, у меня к нему постоянный допуск, – ответила Гермиона, – но, может, сначала выпьете чаю? Всё-таки перемещение… – Глупости! Всё потом – я, моя дорогая, как раз пишу статью по необратимым насильственным изменениям психики. Мой коллега, целитель Ойстерман, уверяет, что существуют пределы, после которых восстановить порванные нейронные связи невозможно, видите ли, – Вагнер снова дёрнул бородкой, но в этот раз возмущённо, – я же убеждён, решительно убеждён, что относительную дееспособность можно восстановить даже после выжигания воспоминаний, не то что от банального «Обливиэйта». Какой адрес? – он отработанным жестом извлёк из кармана пакетик с собственным порохом и произнёс: – Да-да, конечно. Атриум Министерства магии, – и исчез в зелёном пламени.

Гермиона последовала за ним. За минуту, которая потребовалась ей на перемещение, профессор успешно трансфигурировал сюртук в тёмно-фиолетовую мантию в пол, обзавёлся высокой остроконечной шляпой без тульи. – Полнейшая безвкусица, – сообщил он. – Я и забыл, что он здесь всё ещё стоит, – и указал узловатым пальцем на фонтан дружбы народов, восстановленный после войны в неизменном виде. Гермиона вспомнила стоявший на его месте монумент «Магия – сила», и с чувством возразила: – Он очень концептуален.

Слово «концептуален» относилось к нелюбимым словам профессора Вагнера, поэтому он тут же выбросил из головы фонтан и заговорил о сущности понятия «концепт» и его неверной трактовке современными учёными и, пуще того, неучёными – о чём и продолжал говорить по дороге до места содержания Джона Смита.

Гермиона слушала с интересом, хотя классическая маггловская психология и лингвистика, к области которых относились рассуждения профессора, никогда не были её профильными предметами – говорить Вагнер не только любил, но и умел.

Впрочем, едва Гермиона сняла последний слой защитных чар и отворила двери камеры, профессор споткнулся на Абеляре и его универсалиях (2) и умолк. Выхватил волшебную палочку, сделал сложный росчерк – быстро считал основные биологические показатели. Потом в два широких шага приблизился к лежащему на кровати и никого не замечающему Смиту, наклонился над ним, коснулся век, нажал на виски и, наконец, приставил к его лбу палочку и замер.

Гермиона даже не дышала – боялась сбить концентрацию и искренне жалела, что не может следить за тем, как профессор работает с сознанием: случай был отнюдь не учебный и слишком сложный.

Вагнер стоял неподвижно почти час, наконец, отошёл в сторону, убрал палочку и дёрнул себя за кончик бороды. Потом ещё раз. Достал палочку. Убрал. Вытащил платок, промокнул блестящий от пота лоб, очистил платок беспалочковым заклинанием… – Профессор? – рискнула позвать Гермиона. – А? – переспросил Вагнер. – Да, вы, кажется, говорили о чае, моя дорогая? Кажется, самое время.

Гермионе крайне не понравилось, как это прозвучало.

Они расположились в небольшом кафе недалеко от Вестминстера, на Эбби-Орчад-стрит (3), где помимо основного зала с длинной, заваленной свежей выпечкой витриной и узким проходом, где всегда не хватало места, чтобы развернуться, был ещё один крошечный зальчик на восемь столов – тихий и почти пустой. Туда не долетало частое: «Кофе с собой», – не доносилось стука двери, а единственная официантка подошла только однажды – принести заказанный чай.

Вагнер, уже сменивший мантию на старомодный маггловский костюм, неодобрительно покосился на молодого человека с ноутбуком, пристроившегося в самом углу, у розетки, незаметно махнул палочкой, создавая полог тишины, и быстро пробарабанил пальцами по столу какой-то сложный ритм. В студенческие годы Гермиона вместе с однокурсниками верила, что барабанит он обычно «того самого» Вагнера. В хорошем настроении – из «Зигфрида», в плохом – из «Парсифаля». Но сейчас вдруг поняла, что больше всего ритм напоминает одну из первых песен «Ведуний». – Ну и задачка у вас, моя дорогая, – произнес, наконец, Вагнер. – Ну и задачка, – отхлебнул чая, откусил кусочек от миндального слоеного пирожного. – Конечно, вы и сами поняли, что ваш пациент – маггл. – Конечно, профессор, – кивнула Гермиона. Вагнер прищурился и велел: – Ну-ка, расскажите сначала, что вы нашли у него в сознании.

Гермиона почувствовала себя студенткой, сдающей экзамен, вспотели ладони, по телу пробежала дрожь – но она взяла себя в руки. В конце концов, она уже далеко не студентка. – Я считаю, что он попал под воздействие очень мощного, но непрофессионально наложенного «Обливиэйта». Полностью стёрты воспоминания – даже детские, даже пренатальные (4). При этом практически не повреждены остальные зоны. – А угнетение рефлексов? – Вагнер свел к переносице кустистые брови. – Стресс и последствия грубого вмешательства в память. Это не зелье – совершенно не повреждено белое вещество. Зелье в первую очередь оставило бы отпечаток на нём. Все повреждения, если смотреть на физическую сторону, касаются височных долей. А если на ментальную – то долговременной памяти. Кроме того, мы можем исключить физическое воздействие и травмы – вмешательство очевидно, в сознании пациента записана установка, у него есть якорная мысль.

– «Империус»? – с явной насмешкой предположил профессор. – Невозможно, – вздохнула Гермиона, – согласно последним исследованиям, применение заклинания «Империус» и ему подобных неизменно оставляет след в лобных долях, на физическом уровне – это скопление белкового вещества с магической составляющей, на выведение которых требуется больше полугода. – Хорошо, что вы продолжили читать научную литературу, – кивнул Вагнер. – Вы правы, моя дорогая, но дело вовсе не в этом. Да, – протянул он, – не в этом.

От экзаменационного волнения не осталось и следа – но Гермиону охватило другое, рабочее. Вагнер увидел что-то, чего не увидела она, и ему это так не понравилось, что он пьёт уже вторую кружку горького чая без молока и сахара, лишь бы потянуть время. – Профессор, – сказала она, – что именно вы нашли?

Чашка стукнула о блюдце. Профессор поддернул чуть длинноватые рукава пиджака и выставил перед носом Гермионы пятерню. Схватил себя за мизинец, загнул и сообщил: – Раз. Ему стёрли память не просто мощным, а невероятно мощным заклинанием. Не-ве-ро-ят-но, – подчеркнул он. – Два. Это сделал человек без малейших знаний о технике наложения ментальных чар, однако весьма успешно. Три. Вы верно заметили, что рефлексы повреждены в результате стресса. А причина стресса в том, что команду в сознание ему вложили совершенно варварским способом, без капли волшебства. Четыре. Команда сработала, значит, была отдана достаточно близко от вашего Министерства. И пять, – большой палец тоже был загнут к остальным, – перед наложением «Обливиэйта» этого человека сильно напугали. – То есть вы хотите сказать, профессор, – задумчиво произнесла Гермиона, – что он увидел что-то, что его испугало, потом ему стёрли память, а потом, чтобы… – она прикусила губу, – чтобы не тратить появившийся ресурс впустую, его отправили к нам? – В точку, моя дорогая, в точку.

Гермиона вздохнула и сжала ручку чашки. В том, что Джим мог напугать любого, она мало сомневалась. Но где он нашёл мага, да ещё и невероятно сильного? – Как вы считаете, есть ли возможность вернуть ему память?

Вагнер пожевал сухими губами, задумчиво причмокнул: – Учитывая тематику моей статьи – безусловно. Но мне понадобится время для расчётов. Оставьте мне открытым камин, чтобы я мог с вами сразу связаться, – он порывисто поднялся с места.

Гермиона тоже встала, профессор тряхнул её руку на прощанье. – Спасибо, что согласились помочь, – сказала она. – Пустяки, пустяки, – по своему обыкновению отозвался профессор, но его мысли уже были не здесь, а где-то дома, в таблицах и расчётах. Не допив чай, он исчез с тихим хлопком.

Гермиона развеяла заклинания тишины и незаметности и вышла на улицу. Ей нужно было немного прогуляться.

Великолепный Вестминстер поражал воображение всякий раз, когда она подходила к нему, особенно со стороны западных башен, неповторимо-узнаваемых и подавляюще-грациозных. Гермиона не гуляла по Лондону восемь лет и сейчас краем глаза отмечала небольшие, но всё-таки ощутимые изменения, новые стеклянные фасады, новый асфальт на шоссе. Но Вестминстер не изменился ничуть – всё также башни Рена (5) увлекали за собой вверх, в бездонное небо, а узкие витражные окна справа от центрального входа сияли таинственным светом.

Гермиона остановилась, опёрлась на ограду, стараясь не мешать крутящимся вокруг туристам с фотокамерами, и вдохнула влажный воздух с запахами чистого снега и горячего масла.

«Хватит бояться, Грейнджер», – сказала она себе. Холодало, и как-то отстранённо Гермиона подумала, что скоро Рождество – через каких-нибудь две недели. Нужно будет озаботиться подарками и открытками – не забыть о Молли и Артуре, которых она так ни разу и не видела со дня похорон Рона, стыдясь смотреть им в глаза, обязательно составить список знакомых и коллег в научных кругах – учёные были удивительно сентиментальны в этом вопросе. И нарядить дом, конечно же. В этом году она может повесить гирлянду. И наколдовать еловый венок над камином. И закупить побольше хорошего огневиски – потому что без него она не выдержит рождественский вечер.

Гермиона очнулась от своих мыслей, когда рядом громко загудело. На шоссе прямо напротив нее стоял черный автомобиль, длинный, как министерские заколдованные машины, с такими же черными стеклами. Дверь открылась, водитель вышел на тротуар, подошел к Гермионе и произнес: – Мисс Грейнджер, прошу вас сесть в машину. – Зачем и от кого вы? – жестко спросила Гермиона. Впрочем, вопрос был явно излишним – очевидно, она попала под видеонаблюдение Майкрофта Холмса, который ненавязчиво решил ей напомнить, что у него тоже есть определённые способности. – Не отвечайте, – Гермиона дёрнула плечом, – поедем.

Она села на заднее сидение, перекинула через плечо ремень безопасности. Машина плавно тронулась с места.

Примечания: 1. Джонами Доу называют в Британии неопознанные трупы мужского пола. Джейн Доу – соответственно, женского. 2. Пьер Абеляр – французский учёный, чьему учению об универсалиях мы обязаны существованием концептуализма и теории концептосферы. 3. Это кафе реально существует, его легко найти, если от Западных башен Вестминстера идти прямо и немного свернуть налево во второй поворот. 4. Воспоминания о пребывании в утробе матери. 5. Кристофер Рен построил Западные башни Вестминстера после Лондонского пожара (собственно, он восстанавливал и перестраивал город, и стиль его строений крайне узнаваем. Настолько узнаваем, что на его могиле нет памятника, только надпись: «Если ищете памятник – оглянитесь вокруг»).