Текст книги "Пожалуйста, не уходи (ЛП)"

Автор книги: Э. Сальвадор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

56

Джозефина: 15-е апреля

Я нервно кручу кольцо на пальце, уставившись на безупречно чистую гостиную.

– Если серьезно, почему ты здесь?

Ви вышла ответить на звонок, оставив нас с Энджелом наедине. Мы стоим в гостиной, которую он прибрал совершенно один. И я до сих пор не могу понять, как и зачем это сделал.

Он смотрит на меня оценивающим взглядом, тем самым, что использует перед тем, как сделать подачу. Нервирует, а я терпеть это не могу.

Кажется, Энджел чувствует мое состояние, поскольку взгляд заметно смягчается, будто только сейчас он понял, как на меня смотрит.

– Чтобы тебя проведать.

– Для чего? – в моем голосе звучит оборонительная нота, но кроме тех случаев, когда рядом находился Дэниел, и редких встреч в кампусе, мы почти не общались. – Если ты здесь, чтобы назвать меня стервой или еще как, дерзай. Выскажись и уходи.

Он улыбается.

– С какой стати мне убирать гостиную, а потом оскорблять тебя?

Я пожимаю плечами. Вопрос звучит нелепо даже для меня, но кто знает, на что способны люди. В конце концов, он лучший друг человека, с которым я порвала. Когда рассталась с Брайсоном, его друзья, даже зная, что он сделал, все равно меня оскорбляли.

– Я его бросила. Выгнала. Он наверняка меня ненавидит. Я думала, вы все меня ненавидите, – слова срываются с губ, оставляя во рту привкус желчи.

Он качает головой, глядя на меня с искренним недоумением.

– Дэнни не такой. Он слишком добр к собственному же сожалению. Не думаю, что способен кого-то ненавидеть, даже если бы захотел, и уж тем более тебя. Ты для него важна, больше, чем, пожалуй, кто бы то ни был. Что, честно говоря, чертовски обидно, ведь я его лучший друг.

Уголки моих губ едва дергаются, но остальные его слова впиваются в грудь, как раскаленное железо.

– Ты все слышал. Давай не будем делать вид, что этого не было. Пьяный или нет, ты знаешь, что в его словах есть доля правды, – я замолкаю, пытаясь собрать рассыпающиеся мысли. При воспоминании о его словах снова подбираюсь к краю пропасти.

– Да, Дэнни был пьян, но, несмотря на сказанное, я знаю, что не стоит принимать его слова близко к сердцу. Ты просто попалась под руку, – он морщится. – Это время года тяжело ему дается, как и всей семье, к тому же Брайсон столкнул его в бассейн, и именно это стало последней каплей, – Энджел ненадолго замолкает. – И я знаю, ты злишься не на сказанное. Ты злишься, что, как и я, пропустила предпосылки. Можешь представить, сколько лет своей жизни я провел с ним? Мы практически выросли вместе. Я знаю – ну, думал, что знаю о нем все, но оказалось, это не так. Я не знал, что ему тяжело. Дэниел всегда улыбался, всегда смеялся, всегда пытался подбодрить кого-то. Даже Брайсона, который этого не заслуживал – Дэнни поддерживал его, когда того настигали неудачи, – он закатывает глаза. – Я должен был заметить предпосылки, и всегда буду ненавидеть себя за то, что пропустил их.

Я морщусь, ненавидя то, как начинает пощипывать нос. Я не собираюсь при нем плакать, твержу себе это снова и снова, но упрямая слеза все равно скатывается по щеке, потому что он не ошибается.

Я яростно смахиваю ее.

– Я не хотела расставаться, но была обязана. Не знаю, поддержать его. Я просто...

– Ты ведь шутишь?

– Что?

– Возможно, я и пропустил тревожные звоночки, но с тобой он был другим. Называй это любовью или как хочешь, но с тобой он казался светлее.

Я скептически фыркаю.

– Светлее?

– Ага, ты заставляла его хихикать в раздевалке. Хотя, будем честны, не производишь впечатление человека с чувством юмора.

– Эй, – я ошарашена.

– Разве я соврал?

– Ну, нет, но я могу быть смешной.

– Конечно, – протягивает он с издевкой.

– Это твой способ меня подбодрить? Потому что выходит чертовски плохо.

– Виноват. Тогда скажу так: Дэнни был... является... дикарем. Одержимым. Немного спятившим, когда дело касается тебя. Никогда не видел его таким, – он бросает мне вызывающую ухмылку.

В животе странно екает.

– И к чему ты ведешь?

– Просто хочу, чтобы ты знала, я понимаю. У тебя, может, проблемы с эмоциями или что-то в этом роде, но если разобраться, мы все в какой-то степени больные.

– Это твой способ меня подбодрить? – переспрашиваю я.

– Да, нет. Вот знал же, что надо было взять с собой Кая. Он мастер в таких вещах, – на долю секунды Энджел призадумывается, почесывая затылок. – Я просто пытаюсь быть воодушевляющим.

– Воодушевляющим?

– Наверное, не совсем подходящее слово, – он снова чешет затылок, потом выдыхает. – Ох, к черту. Слушай, я не силен во всем этом. И, говоря начистоту, не совсем опытен. Ни черта не понимаю в отношениях, но знаю своего лучшего друга. Я знаю Дэниела достаточно, чтобы понимать: все, что он к тебе чувствует, не является фальшивым или чем-то, что, как он считал, должен чувствовать, чтобы сделать тебя счастливой или помочь почувствовать себя лучше. Я понимаю, что сказанное им – полное дерьмо, но Дэнни был пьян, а ты попала под руку. Я не могу это объяснить, и не буду, сам запутаюсь. Но я знаю одно: Дэниел на все готов ради тебя. Ты могла бы кого-нибудь убить, и он даже бровью не повел бы; просто схватился бы за лопату. Вот на какую хрень он готов ради тебя пойти.

Уголки губ сами собой тянутся вверх, я вспоминаю ту ночь, когда он решил присоединиться к порче шин Брайсона.

Энджел отталкивается от стены и опирается на подлокотник дивана.

– Я понимаю, почему ты ко мне не расположена. Ну, я, считай, вломился в дом, выбил окно, которое, кстати, собираюсь починить, и вообще появился из ниоткуда. Мы почти не общались. Следовало бы проявить инициативу раньше, но я никогда не знал, как. О чем бы мы вообще говорили? А потом подумал о Дэнни. О том, какой он экстраверт и как умудряется найти тему для разговора буквально с кем угодно. Бьюсь об заклад, он бы и стену разговорил. Не знаю как, но нашел бы способ.

Смешок щекочет горло, но я сглатываю его.

– Да, нашел бы.

– В общем, пытаюсь сказать, что я тебя понимаю. Ты пережила много неприятного, но разве не как каждый из нас? Я знаю, ты чувствуешь вину и думаешь, что могла сделать больше, но ты делала все, что могла и, клянусь, для него этого было достаточно, – он смотрит на меня с тем тихим, усталым сочувствием, которое почему-то бьет сильнее любых слов. – Не вини ни себя, ни его. Вам обоим это ни к чему. Вздремни, подумай о произошедшем, не знаю. Делай, что должна, но не ставь на нем крест.

Отчаяние в его голосе сжимает мне горло, отчего продолжать разговор становится труднее.

– И еще, я тоже рядом. Как видишь, я не мастер мотивационных речей и задушевных разговоров, но если тебе нужно поговорить, я рядом. Я хороший слушатель. Или если тебе больше по душе крушить все подряд, неподалеку есть комната гнева. Могу свозить, если захочешь. Плавать я умею, но, если решишь оторваться, вряд ли догоню. Не против покрасить ногти, если тебе такое нравится. Или сделать пирсинг, не стану возражать. Но восковую депиляцию даже не предлагай. И романтические комедии для меня та еще пытка. Пробовал, не понравилось.

Я пытаюсь сдержать смешок, но все-таки тот вырывается. Энджел улыбается.

– Почему ты ко мне добр?

Он смотрит на меня несколько секунд.

– Кто-то же должен. Сама-то не можешь; ты слишком строга к себе.

– Ты говоришь, как он, – выдыхаю я.

– Я многому у него научился.

– Как он? – гулки стук сердца отдает в уши, ладони потеют.

Во взгляде Энджела появляется отстраненность.

– Э-э, не очень, но не хочу, чтобы ты подумала, будто я пришел уговаривать навестить его. Не приходи из чувства долга. Не поступай так с ним. Приходи только если действительно захочешь. Если будешь уверена, что не уйдешь.

– А если приду, и ты ошибаешься? Если Дэниел поймет, что я не та, кто ему нужен? – страхи пожирают меня изнутри, и, произнося это вслух, будто обнажаю все свои слабости.

– Полагаю, единственный способ узнать – это прийти.

17-е апреля

Мышцы скованы. Я с трудом поднимаю руку, чтобы постучать в дверь. И едва это делаю, тело покрывается мурашками, бросает в жар и холод одновременно.

Два дня ушло, чтобы набраться смелости и приехать к дому Дэниела. Казалось бы, ничего сложного, но внутри меня кишел целый рой тревог.

Негативные мысли заполонили мысли, заглушая любые разумные доводы. Так происходило до тех пор, пока Виенна не вытолкала меня из дома и не запихнула в свою машину, не оставив выбора, кроме как увидеться с ним.

С тех пор, как нашла меня в мамином кабинете, она не уходила. Я возражала, но Виенна и вправду не предоставила иного выбора. Она не навязывалась; просто была рядом, и я ценю это больше, чем смогу когда-нибудь сказать.

Я оглядываюсь через плечо, в окно машины. Виенна показывает большой палец и подбадривающе улыбается.

Команда уезжает на выездные матчи в эти выходные. Энджел сказал, что если хочу увидеть Дэниела, сейчас самое время, поскольку через пару часов они уедут и не вернутся вплоть до понедельника.

Я одновременно и боюсь, и жажду его увидеть. В голове роятся мысли: что сказать, чего не говорить, но каждая мысль в голове дополняется к спутанному, тревожному кому похожих.

И вдруг все резко обрывается, когда дверь распахивается. Сердцебиение начинает отдаваться в ушах, а в животе все сжимается.

– Джози, привет? – Кай поднимает брови, но потом хмурится. – Ты же не к Дэнни?

Я выпрямляюсь, борясь с желанием развернуться и уйти.

– Да, к нему.

Он морщится.

– Его нет. Он только что уехал.

– О... где он? Мне нужно с ним поговорить.

Рядом появляется Энджел, виновато улыбаясь.

– Привет, ты не видела мое сообщение?

– Нет, телефон разрядился. Не успела зарядить, – я не планировала приезжать именно сейчас. Виенна буквально вытолкала меня из дома. Я едва успела надеть обувь.

– Это Ви? – Кай заглядывает через мое плечо.

– Да.

– Я оставлю вас, – он обходит меня, бросая на прощание легкую улыбку: – Рад тебя видеть, Джози.

Искренность в его голосе застает врасплох, хотя не должна; Кай всегда был неплохим парнем.

– Я, э-э, знаю, что должна была прийти раньше, но... вот я здесь, и мне нужно с ним поговорить. Обещаю, я больше не уйду.

Энджел тяжело вздыхает.

– Он уехал домой.

– Домой?

– Родители приехали пару часов назад. Ему было нехорошо...

– Что значит «нехорошо»?

– Заходи, – он открывает дверь шире, впуская меня внутрь.

Я вхожу в гостиную, замечая на диване несколько спортивных сумок. Энджел собирается их убрать, но я останавливаю его.

– Не надо. Просто ответь, что ты имел в виду, сказав, что ему было «нехорошо»?

– Я не говорил, потому что не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной и не планировал давить на чувство вины. Но у него было две панические атаки, и Дэнни почти не вставал с постели. А с начала месяца находится в академическом отпуске.

Легкие словно сжимаются, и я смотрю на него, не моргая.

– Что? – я качаю головой, вспоминая слова профессора Карлсона: «Бейсбольные отнимает все время». – Но он не ходил на занятия из-за бейсбола.

– Университет не разглашает детали, чтобы сохранить конфиденциальность. Он переживает тяжелый период, а пресса только подливает масла в огонь. Люди наверняка воспользуются его состоянием, чтобы поиздеваться. Уверен, тебе, как спортсменке, известно, насколько люди бывают жестоки.

– Он почти не вставал с постели? – глаза наполняются слезами, дыхание сбивается.

Я должна была сделать больше. Должна была находиться рядом, как он находился рядом со мной.

– Нет, но сейчас он в порядке. Обещаю, сейчас он там, где хочет быть. Что бы ни происходило, не вини себя. Дело не только в вас двоих. Все гораздо глубже. Когда будет готов, Дэнни вернется.

Я хочу кивнуть, но не могу пошевелиться.

– Дашь знать, когда он вернется?

Уголки его глаз напрягаются, а губы сжимаются в тонкую линию.

– Собственно, именно поэтому я тебе и написал.

– В чем дело? – я вонзаюсь ногтями в ладони.

Энджел отводит полный скорби взгляд, будто не в силах произнести это, глядя мне в глаза.

– Перед отъездом он сказал... что вам лучше не видеться, – он делает паузу, снова устремляя на меня полный жалости взгляд. – Не знаю, почему он так сказал, но просто дай Дэнни немного времени и пространства, чтобы во всем разобраться, хорошо? Сейчас он не в самом лучше состоянии. Уверен, дело не в тебе.

Я чувствую себя опустошенной, и последняя искра надежды, за которую я так яростно цеплялась, угасает. Впрочем, чего еще я ожидала?

– Точно. Увидимся, – безжизненно отвечаю я.

57

Джозефина: 18-е апреля

– Готово, – Ви плюхается на модульный диван рядом со мной.

– Я бы и сама справилась, но спасибо, – я не поднимаю на нее глаз, потому что боюсь расплакаться. Прошло всего четыре месяца с начала года, а я уже плакала больше, чем за все прошедшие годы жизни.

– Не благодари. На твоем месте мне бы тоже хотелось, чтобы кто-то помог.

Я не могла прикасаться к подаркам Дэниела, не почувствовав при этом, как внутри все сжимается. Каждый раз словно хожу по лезвию ножа. Поэтому Виенна все собрала и отнесла в комнату, где он жил, пока я сидела в стороне, стараясь не смотреть.

– Тебе правда не обязательно здесь находиться. Клянусь, я в порядке. Если остаешься из страха, что я наложу на себя руки, то не стоит, – кольцо болтается на влажном пальце, пока я его верчу.

– В моей жизни тоже были моменты, когда об этом думала, – голос тихий и неуверенный, будто Ви боится признаться в этом даже самой себе.

Мы одновременно поднимаем друг на друга глаза. Я открываю рот, но боюсь сказать что-то не то, боюсь оттолкнуть ее, как оттолкнула Дэниела. Поэтому просто молчу и нервно тереблю кольцо.

Ее губы трогает печальная улыбка, взгляд становится далеким.

– Это произошло после смерти мамы. Я не могла смириться с ее уходом, потому что она была не просто мамой, а моей лучшей подругой. Все, что я когда-либо делала, все, кем стала, это... все благодаря ей, – она тяжело вздыхает, и я, долго не раздумывая, хватаю ее за руку и сжимаю. Ви смотрит на наши переплетенные пальцы, и выражение ее лица смягчается. – Я не могла быть счастливой. Пыталась, но чувствовала себя запертой в ловушке и опустошенной. И чем сильнее пыталась заполнить эту пустоту, тем глубже она становилась. Я даже не осознавала, что делаю это. Пока однажды просто не подумала: а в чем смысл? Я хотела со всем покончить, но вечно что-то мешало. Сестра просила заплести ей косички, потому что у папы руки росли не из того места, или брат просил приготовить ужин, поскольку получается на вкус, как у мамы. Они все время что-то от меня хотели, и в конце концов я поняла, что нужна им. Грусть никуда не делась – вряд ли когда-нибудь уйдет совсем, – но я научилась жить с ней.

Я плачу и не замечаю этого, пока слеза не скатывается к губам, и не чувствую соленый вкус на языке.

– Я здесь не потому, что боюсь, что ты что-то сделаешь. Я здесь, потому что понимаю тебя. Потому что, хочешь того или нет, ты не должна оставаться одна, просто не умеешь выражать чувства.

– Эй! – возражаю я с притворной обидой, но фыркаю, когда ее лицо светлеет, и Ви бросает на меня выразительный взгляд. Я убираю руку и вытираю щеки, и она делает то же самое.

– Ты же знаешь, что я права. Общение и чувства не твоя сильная сторона, но игнорировать их вечно не выйдет. Они назойливые мелкие сучки; будут всюду преследовать, пока не настигнут.

– Я и не пыталась их игнорировать. Просто не понимала, что чувствую. Так было до Дэниела. Сначала все казалось запутанным, а потом стало проясняться, – я смотрю на то место, где когда-то он подарил мне цветы. – Пустота, страх, бесконечная петля – все исчезло, будто его появление растворило тьму. Он заставлял меня чувствовать себя видимой. Заставлял чувствовать себя в безопасности. Но теперь, когда его нет... – в груди поселяется черная дыра, высасывающая из меня жизнь. – Я будто возвращаюсь с похорон, которых не помню. Снова чувствую себя в ловушке, скорбя по тому, кем мы могли бы стать. Как будто снова оплакиваю маму. Но разница в том, что он жив. Я только начала понимать, что чувствовала к ней, а теперь должна разобраться, что чувствую к нему. Я не хочу застрять в пустоте, но не знаю, как из всего этого выбраться.

Она заключает меня в объятия.

– Расскажи, что ты чувствуешь.

– Ничего, – глухо говорю я.

– Нет, ты что-то чувствуешь. Скажи, что именно. Не бойся. Худшее, что я сделаю, это крепче тебя обниму.

Мои дрожащие губы на миг трогает подобие улыбки, прежде чем они снова опадают.

– Я... я чувствую...

– Скажи это, – мягко подталкивает она.

– Я чувствую грусть. Я чувствую злость.

– Почему?

– Злость, потому что мама умерла. Злость, потому что ни разу не сказала, что любит меня, не обняла, не сделала ничего, кроме того, что считала нужным. Злость, потому что, несмотря ни на что, я ненавижу то, как сильно по ней скучаю. Грусть, потому что я все время думаю о том, какими мы могли бы быть. Грусть, потому что ее больше нет, а я чувствую себя неудачницей. Грусть, потому что Дэниел вошел в мою жизнь, показал, какой она может быть, насколько, черт возьми, прекрасной, а теперь его нет. Грусть, потому что ему больно. Грусть, потому что нуждался в ком-то, а я сделала недостаточно. Грусть, потому что я скучаю по нему. Я... – мой голос надламывается. – Прости.

– Не извиняйся. Я здесь, чтобы помочь тебе. Помни, мы обе в клубе «дочерей с погибшими мамами». А значит, связаны. Мы скорбим вместе. Помогаем друг другу. Мы со всем справимся, – Ви прочищает горло, но я-то знаю, что она плачет.

– Ты слишком добра ко мне, – я морщусь, осознавая, что ее блузка вся в моих слезах и, скорее всего, соплях.

– Поверь, я умею быть стервой, но хожу к терапевту, Ярвис. Настоящая заноза в заднице, зато чертовски хороша в своем деле. Тебе стоит с ней поговорить. Она работает со спортсменами.

Я припоминаю, как кто-то уже советовал обратиться к ней, когда умерла мама.

– Да, я подумаю об этом.

20-е апреля

Я могла бы сжечь дом дотла, и все равно смогла бы указать точное место, где мы с Дэниелом стояли, когда он подарил мне цветы. С того дня прошел почти месяц, но я помню все так ясно, будто это случилось секунду назад.

Единственное, чего не могу вспомнить, это самого ощущения счастья. Я знаю, что была счастлива; знаю, что тогда едва сдерживала слезы от его жеста. Но сейчас не помню, каково чувствовать счастье на вкус. Я все пытаюсь поймать его, надеясь, что сумею двигаться достаточно быстро, чтобы схватить, но это похоже на попытку поймать ветер.

Я снова смотрю на экран, уставившись на переписку с Дэниелом. Кусаю внутреннюю сторону щеки, ненавидя, как сжимается горло при виде этого дурацкого имени. Не уверена, когда он успел взять мой телефон, но теперь в контактах записан как: МОЙ ОЧЕНЬ СЕКСУАЛЬНЫЙ ПАРЕНЬ.

В последний раз он написал, что выходит, как раз перед тем, как появился Брайсон.

Я на секунду закрываю глаза, потом открываю и начинаю печатать ответ. Но через мгновение стираю его и пишу другой. И снова стираю, повторяя это еще раз десять, прежде чем передумываю отправлять вообще что-либо и швыряю телефон на журнальный столик.

Сгибаясь пополам, я зарываюсь лицом в ладони и издаю громкий стон, но замираю, когда раздается звонок в дверь. Я игнорирую его, но тот звонит снова.

Я даже нормально возненавидеть себя не могу.

Подойдя к двери, я рывком распахиваю ее, полная раздражения, и тут оно исчезает, потому что на пороге стоит Пенелопа.

Я жду, что она на меня наорет или даст пощечину, но не извинится.

– Прости.

Я вздрагиваю, ошеломленная.

– За что ты извиняешься?

– За то, что была стервой. Что игнорировала тебя. Что злилась. Не должна была, но он мой брат, и я... – она выдыхает, и по щеке катится слеза.

Голос в голове приказывает оставаться на месте, но руки сами тянутся к ней, обнимают, пока наши тела не оказываются прижаты друг к другу.

– Я думала, ты ненавидишь объятия? – шепчет она дрожащим голосом.

– Пробую кое-что новенькое. Не привыкай, – отвечаю я, а через секунду между нами повисает неловкое молчание. – Ты не стерва. Ты просто делала то, что считала правильным. Как-никак он твой брат.

– Я знаю, но не понимала, что на самом деле произошло. Надумала лишнего, хотя не стоило. Прости, Джози. Я замечаю, как он к тебе относится, и видеть Дэнни в таком состоянии было тяжело... это не твоя вина. Прости.

Я глажу ее по спине, пока Пен рыдает у меня на плече.

– Пожалуйста, перестань. Еще немного, и я, клянусь, испарюсь, ведь организм не рассчитан на столько слез.

Она хрипло смеется.

– Тебе, наверное, дико неловко, да?

– Еще бы, но ничего.

Пен отстраняется, вытирая слезы.

– И все же прости, что не была рядом.

– Ты не обязана. Мы не семья, да и знаешь меня не так давно. Все в порядке. Я не из тех, кто держит обиду, – я улыбаюсь, стараясь, чтобы улыбка выглядела искренней.

Она отвечает тем же, и на щеках появляются ямочки.

– Мы, может, и не семья, но ты мой друг – один из самых близких. И я правда сожалею.

Сердце начинает колотиться так сильно, что я машинально скрещиваю руки на груди, будто это поможет.

– Перестань. Извиняться должна я.

– За что?

– За то, что сделала недостаточно. Он на многое ради меня пошел, а я не была рядом.

– Ты сделала достаточно. Правда.

– Настолько «достаточно», что он решил, будто нам лучше не видеться? В конце концов, я сама это заслужила. Сказала отпустить меня. Он просто сделал то, о чем я просила.

Она тяжело вздыхает.

– Дело не в тебе. Он вернется. Просто нужно немного время, чтобы во всем разобраться.

Я киваю лишь потому, что не хочу снова расплакаться.

– Я скучала по тебе.

– По мне? Прошло всего пару недель.

Она смеется.

– Да, по тебе. И эти пару недель были слишком длинными.

Сжатие в груди немного отпускает.

– Я тоже скучала.

Ее лицо сияет, а глаза искрятся.

– Между нами все нормально?

– И не переставало, – я заглядываю ей за плечо. – Хочешь зайти? Виенна скоро будет.

– Могла даже не спрашивать, – он проскальзывает мимо меня. – Погоди, значит, теперь я могу тебя обнять?

– Давай без резких движений.

Она смеется, и пока снимает туфли у двери, в голову приходит мысль.

– Так кто тот парень, которого ты опубликовала в «Инстаграме» без подписи? – я бы ничего об этом не узнала, если бы не Ви. Я держалась подальше от соцсетей, поскольку стоит только зайти, сразу начну искать Дэниела. – Я думала, Энджел помогает тебе найти...

Пен поджимает губы, заправляя волосы за ухо.

– Не помогает и это, э-э, не всерьез. Я просто использую его, чтобы двигаться дальше, и Энджел согласился, так что да. Кстати, ты ела? – она быстро переводит тему, избегая моего взгляда.

Это только подогревает любопытство, но я не успеваю ничего спросить, поскольку Пен снова спрашивает, ела ли я.

Хм... интересно.

Вскоре Виенна вальяжно входит в дом с едой, и как только заканчиваем ужин, они усаживаются по обе стороны от меня на диване, глядя так, будто собираются обсудить нечто серьезное.

– Что? – я делаю глоток воды.

– Мы знаем, – начинает Ви, и на лицах обеих расцветает теплая улыбка. – Мы не говорим, что любим тебя и не обнимаем, потому что знаем: тебе неприятно, а это последнее, чего бы нам хотелось.

– Но, – подхватывает Пен, – мы любим тебя и хотим, чтобы ты знала: что бы ни случилось, мы всегда будем рядом. Останемся в твоей жизни, и ты не избавишься от нас, поэтому даже не пытайся.

Это застает меня врасплох. Неожиданность заставляет кожу покалывать, а тревогу вихрем закручиваться в животе. Не потому, что я не верю, и не потому, что не знаю, как много для них значу, а как раз потому, что знаю.

– О... – переносица горит. – Я-я не знаю, что сказать.

– Не нужно ничего говорить, – тихо подсказывает Ви, сжимая мою руку. – Мы просто хотим, чтобы ты знала: мы любим тебя.

– Правда любим, – добавляет Пен. – Что бы ни случилось, мы против всего мира. Ты с нами на всю жизнь.

Краем глаза я замечаю, как Пен пододвигается ближе, и вскоре Виенна делает то же самое. Я понимаю, что они делают. Часть меня хочет отпрянуть, оттолкнуть их, не верить, что девушки, которых знаю всего ничего, и правда обо мне заботятся. Но солгала бы себе. Они бы просто не были здесь.

– Черт, – голос дрожит, и слезы, подступившие к глазам, перетекают через край, как только они обнимают меня. – Черт. Почему вы такие?

– Потому что мы любим тебя, Джозефина, – шепчет Ви со слезами на глазах.

Пен шмыгает носом, и мне даже не нужно смотреть, чтобы понять: она тоже плачет. Все равно ничего не вижу, поскольку зрение заволакивает пелена слез, которые никак не перестают течь.

– Мы хотели, чтобы ты услышала это от нас. Чтобы знала, как сильно о тебе заботимся.

– Я... я вас тоже люблю, – произносить это странно, но в то же время... приятно. – А теперь, если вы не против... – дыхание перехватывает. – Отстаньте от меня. Мне и правда неловко.

Обе смеются и еще раз крепко обнимают меня, прежде чем отпустить.

– Спасибо, что вы рядом. Это многое для меня значит, – я улыбаюсь им, смахивая слезы.

Виенна видела меня в худшем состоянии, а Пенелопа, несмотря на все произошедшее между мной и ее братом, остается рядом. Она знает о моем срыве, и даже несмотря на это, обе все еще здесь. Будто неважно, насколько я эмоционально нестабильна, насколько чувствую себя неловко, насколько не хватает их жизнерадостности – они все равно остаются.

Я все еще им нужна.

Для них я достаточна.

Они останутся.

21-е апреля

– Джозефина, – Моника приветливо улыбается, жестом приглашая пройти в кабинет.

Она отправила утром электронное письмо, спросив, сможем ли мы встретиться. Наверное, из-за того, что я до сих пор не дала четкий ответ и, возможно, она просто хочет сообщить, что вакансию уже предложили кому-то другому.

– Спасибо, что согласилась встретиться в такой короткий срок, – она садится, расслабленно откинувшись на спинку стула.

– Да, без проблем, – я опускаюсь напротив и вытираю ладони о бедра.

Моника улыбается.

– Буду краткой. Уверена, ты занята и вряд ли располагаешь кучей свободного времени.

Я пожимаю плечами, но не киваю. Кроме редких походов в горы и пары заданий, в моей жизни сейчас ничего не происходит. Еще есть медитация. Пен говорит, она полезна для душевного состояния. Или вроде того. Так что я стараюсь.

– Не хочу показаться навязчивой, но ты думала о предложении?

Я не успеваю скрыть удивления.

– О.

– Ты кажешься шокированной.

– Да, я думала, вы уже нашли кого-то другого.

– Нет. Я по-прежнему хочу, чтобы эту должность заняла ты.

– Почему я? Есть же куча квалифицированных кандидатов, которые, уверена, готовы убить за такую возможность.

Она чуть наклоняется вперед, закидывая ногу на ногу.

– Буду с тобой откровенна. Ты блестяще талантлива, и я не хочу, чтобы этот талант пропал даром. У тебя есть чутье, и ты самый квалифицированный, если не сверхквалифицированный, кандидат на эту позицию, но я знаю, пока ты не уверена в своей карьере и, возможно, это поможет определиться. Я знаю, ты преподаешь уроки плавания, а значит, вода все еще часть твоей жизни.

Я смотрю на нее ошеломленно.

– Откуда вы это знаете?

– Ты упомянула Росс.

Точно. Она помощница главного тренера женской команды по плаванию. Когда я решила бросить спорт, то говорила с ней, поскольку с Кристианом разговаривать отказалась. Росс пыталась меня переубедить, но после смерти мамы я была разбита и не хотела иметь ничего общего с бассейном. Похоже, тогда проговорилась о своих сомнениях.

– Ох, – я опускаю взгляд на глянцевый пол.

– Если ты действительно этого не хочешь, просто скажи «нет». Обещаю, я не буду держать обиду, – и я верю ей. Голос у нее мягкий, понимающий.

В животе неприятно скручивает, пока я мечусь мысленно туда-сюда, не зная, стоит ли сказать, как трудно решиться.

Но слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить.

– Может, я и хочу этого, но одна лишь мысль о возвращении в тот бассейный комплекс вызывает тревогу. С тех пор как умерла мама, мне тяжело, и я боюсь сорваться или сделать что-нибудь по-настоящему глупое. Поэтому не думаю, что подхожу на эту должность. Я ценю вашу настойчивость, что верите в меня, хотите, чтобы помогла, но морально я пока не готова.

Я дрожаще выдыхаю, ноги подкашиваются, а взгляд ускользает от ее глаз.

– Джози... – голос ее дрожит. – Мне жаль. Я не знала.

– Все в порядке. Я просто стараюсь быть честной в том, что чувствую, – хотя в действительности мне хочется спрятаться. Кожа покрывается мурашками, поскольку теперь еще один человек знает, насколько я на самом деле сломлена. Что моя жизнь разорвана в клочья, и я не справляюсь.

Моника поднимается, обходит стол и садится рядом. Я смотрю на нее в растерянности.

– Мне жаль, что тебе приходится через это проходить. И если доставила тебе боль или неудобства, настаивая на этом, прости. Это последнее, чего бы я хотела.

– Правда, все хорошо. Я просто подумала, что вы должны знать.

На ее лице появляется тень грусти.

– Спасибо, что рассказала. Но, Джози, нельзя думать, что это норма. Не бойся открываться, даже если страшно, как люди отреагируют. Твое ментальное здоровье в приоритете; не позволяй никому убеждать тебя в обратном. Чем я могу помочь?

Я молчу, не зная, что ответить. У меня еще никогда не было столько людей, которые искренне хотят помочь. Это и пугает, и приносит странное облегчение. Даже немного мутит.

– В кампусе есть психолог, Ярвис, – говорит она. – Знаю, терапия может казаться пугающей или давящей, но уверяю тебя, она замечательная. Я понимаю, как сложно бывает выражать свои чувства, особенно когда не знаешь, с чего начать, но если с кем и стоит поговорить, то именно с ней.

– Я проверяла. У нее плотный график, – признаюсь я.

– Хочешь, я с ней поговорю? – в ее глазах загорается решимость.

Сердцебиение учащается.

– Не стоит.

– Ни о чем не переживай. Я все устрою.

– Нет, правда, не нужно, – торопливо говорю я.

– Я сама этого хочу, – мягко отвечает она и кладет руку на мою. – Это вовсе не проблема.

Принимать помощь – совершенно нормально. Довольно упрямиться.

– Хорошо, спасибо.

28-е апреля

– Мне не нравится Ярвис. Не нравится терапия. Я больше не хочу этим заниматься.

Губы Пен дрогают.

– Не будь такой. Терапия пойдет тебе на пользу

– Знаю. Просто...

– Я понимаю, – говорит она, заполняя пустоту тишины, пока мы стоим перед аквариумом с медузами. – Это выматывает.

Прошла неделя с разговора с Моникой. Она не стала терять ни секунды и сразу связалась с терапевтом, поскольку уже в тот же день я говорила с Ярвис. Та сказала, что хочет видеть меня дважды в неделю. Сегодня у нас была третья встреча, и, как и раньше, я ушла с ощущением опустошения, но и вместе с чувством, будто крошечный камень – один из миллионов – убрали с груди.

Мне не нравится Ярвис не потому, что она плохая, а потому, что задает вопросы, которые заставляют слишком многое обдумывать. Она ищет первопричины, и чтобы их найти, приходится копать до самого корня. А значит, приходится копать так чертовски глубоко, что иногда хочется рвать на себе волосы. Мало того, что мы говорим о маме и наших отношениях, так приходится говорить и о Дэниеле, а одна лишь мысль о нем уже заставляет меня плакать.