Текст книги "Пожалуйста, не уходи (ЛП)"

Автор книги: Э. Сальвадор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Э. Сальвадор
Пожалуйста, не уходи

1

Джозефина

Я всегда знала, что однажды встречусь со смертью лицом к лицу, но не думала, что именно так. И уж точно не ожидала, что не почувствую страха.

Наверное, так случается, когда смиряешься. Когда перестаешь бороться с течением, которое раз за разом тянет тебя на дно. Когда наконец сдаешься и позволяешь ему унести себя. Когда решаешься принять костлявую руку жнеца. И пусть я еще не взяла ее, но вот-вот это сделаю.

Мне нужно всего несколько секунд, чтобы... ну, даже не знаю, для чего. Почувствовать то, с чем еще не сталкивалась.

Я давно перестала что-то чувствовать.

Пыталась и, может, недостаточно, но делала, что могла. По крайней мере, то, что считала нужным, но все напрасно, раз теперь я здесь и скоро меня не станет.

Исчезну и меня наверняка забудут.

И мне некого винить, кроме себя.

Глубокий вдох; соленый воздух наполняет легкие, слабый привкус соли остается на языке. Скоро его будет больше – и воды, очень много воды.

Делая шаг вперед, я не колеблюсь, и сердце не колотится, как раньше, когда понимала, что нахожусь в опасности или вот-вот мне станет больно. Нет, тело и разум уже приняли то, что должно случиться. Вот почему я не цепенею от страха, когда земля под ногами осыпается. Мелкие камешки скатываются вниз, ударяясь о скалы, но через секунды их звук тонет в реве волн, бьющихся о камни. Они грохочут так сильно, что эхо разносится, как бесконечный рев.

Еще один вдох.

Последний взгляд на луну.

Я закрываю глаза, встречая зловещую ухмылку жнеца, протягивающего свою костлявую руку, и делаю шаг вперед.

Но спотыкаюсь и замираю на месте, услышав низкий мужской голос.

Здесь никого не должно быть. Кажется, уже почти полночь, и сейчас канун Рождества или уже сам праздник. Не знаю точно, потому что не взяла телефон.

Я пришла сюда из-за темноты и потому что знала: буду совершенно одна. Идеально, ведь в темноте я просто растворюсь. Хотя это уже неважно. Даже при свете дня я для всех никто.

Я хмурюсь, поскольку это уже второе событие, не входившее в планы.

Первое заключается в том, что луна полная. Она слепит так, что вижу собственное отражение на темно-синей глади.

И я ненавижу это, потому что отражение позволяет взглянуть на себя. Все, что я вижу – это мои провалы и страхи. Они отражаются, насмехаясь надо мной, дразня.

Второе – в том, что он, кем бы ни был, здесь.

Третье – я засомневалась. Не должна была. Я уже должна была умереть.

Черт возьми, даже это не могу сделать правильно.

– Эй, – осторожно говорит он. Шаги едва слышны за спиной. – Что ты...

– Я пришла первая. Уходи, – резко обрываю я.

– Может, отойдешь от края?

– Нет. Уходи.

– Пожалуйста, не делай этого, – умоляет он. Слова отскакивают от меня и падают вниз, как те камешки, что тонут или уносятся волнами.

– Уходи.

– Пожалуйста, не делай этого, – повторяет он, но слова снова ничего во мне не трогают.

– Я сказала, уходи, – сквозь зубы цежу я, челюсти сводит от того, как сильно их сжимаю.

– Знаю, ты думаешь, что это легкий выход, но все не так. Клянусь, не так, – его голос наполнен отчаянием, и я слышу его вместе с еще одним шагом. – Подумай о тех, кто будет по тебе скучать.

Его слова тяжелые, наполненные болью, отчаянно жаждущие быть услышанными.

Впервые за долгое время я смеюсь. Но в смехе нет ни капли веселья; он пустой, горький, будто желчь, вырывающаяся изо рта.

– По мне никто не будет скучать.

– Не говори так. Будут, – он выдыхает настойчиво и срочно.

– Никто не будет, – отвечаю я равнодушно... пусто.

Я не ищу жалости, это правда. Я оттолкнула всех, а единственный человек, с кем меня связывала кровь, умер.

Слова, кажется, все же имеют вес, потому что секунды тянутся, а тишина растягивается. Я не слышу его, может, незнакомец ушел.

Собравшись с мыслями, я снова собираюсь шагнуть, но останавливаюсь, услышав шаги. Не успеваю сказать, чтобы он ушел, как тот оказывается рядом.

Я вздрагиваю и задираю голову, чтобы посмотреть на него, потому что тот выше меня. Брови сдвигаются, и в груди что-то шевелится, но не могу понять, раздражение это, злость или и то, и другое.

– Что ты себе позволяешь? – отступаю я, увеличивая дистанцию.

Он резко протягивает руку, но не хватает меня. Должно быть, это рефлекс, посколько тот опускает ее и смотрит вперед.

– Я буду скучать, – говорит он после паузы. Слова слетают с языка так легко, будто мы друзья.

Легкий ветерок пробегает между нами, кожа покрывается мурашками, но это последствия не от холода, а от его слов.

Не помню, когда мне в последний раз такое говорили.

– Не говори так. Ты меня не знаешь, – я смотрю прямо перед собой, все так же сохраняя дистанцию.

Не знаю, зачем поддерживаю этот разговор, если все равно сделаю это. Нет ни желания, ни сил жить, и меня, вполне, устраивает подобный конец.

– Меня зовут Дэниел Гарсия, но друзья зовут меня Дэнни, – слова звучат тихо, но дружелюбно, непринужденно, будто разговаривает с приятелем. – А теперь ты мой друг, так что зови меня Дэнни.

Я поднимаю брови, и что-то сжимается в груди, но это не злость или раздражение. Его имя звучит знакомо, но не могу вспомнить, где его слышала. Впрочем, я не стану размышлять своих чувствах или его имени.

– Я тебе не друг, – сразу огрызаюсь я. – Я уже все решила. Уходи.

– Уйду, если ты пойдешь со мной.

Сдерживая раздражение, я устало выдыхаю.

– Все пойдет не так, как ты задумал. То, что ты назвал свое имя, ничего не значит. Ты для меня никто. Я для тебя никто. Так что сделай нам обоим одолжение и убирайся к черту, пока не поскользнулся и не расшибся в лепешку.

Он тихо смеется; низко, тепло.

– Я для тебя никто, но беспокоишься о моей безопасности?

– Уйди... пожалуйста, – я не хотела, но голос вдруг дрогнул.

Такого не должно было случиться.

Похоже, это его отрезвило, поскольку тот замолкает. Кажется, становится ближе, но я не смотрю.

– Не люблю это время года, – угрюмо вздыхает он, словно слова даются с трудом. Но теперь они повисают в воздухе, отравляя пространство между нами.

Меня застает врасплох его откровенность. Но я молчу, поскольку не знаю, что ответить. Откуда знать, не лжет ли он.

– Несколько лет назад я... потерял кое-кого, – он усмехается, звуча так же, как и я несколько минут назад. По-настоящему. Горько. И пусто. – А в следующем году надеюсь попасть на драфт МЛБ¹, что странно, ведь это была наша мечта. Пройти путь вместе.

Я все так же молчу и, может, он понимает, что мне нечего сказать, а может, думает, что жду объяснений.

– Я играю шортстопом² в МПУ, – говорит он.

Монтерейский Прибрежный Университет.

Я училась там, пока все не полетело в тартарары. Хочется выкрикнуть это, но не могу. Губы словно слиплись. Воспоминания о первом годе и обо всем, что случилось после, вызывают ворох чувств, которых я так не хочу.

– Мне все равно, – ерзаю я.

Говорю жестко, надеясь, что он наконец отвяжется, но Дэниел не понимает. Либо не хочет понимать.

Луна светит так ярко, что окутывает его сиянием, и позволяя краем глаза взглянуть на силуэт. Он пожимает плечами, засовывая руки в карманы.

– Никто об этом не знает, но друзья доверяют друг другу, вот я и решил рассказать, – простая фраза, но звучит так окончательно.

Я хмурюсь. Его слова ложатся на грудь, но не камнем. Скорее... пером... невесомым.

Я замечаю, как он поворачивает голову, и быстро отвожу взгляд. Не хочу, чтобы понял, что его слова вызвали какие-то чувства. Моргая, я тихо вздыхаю и отпускаю их, давая раствориться.

– Больше ничего не рассказывай. Мне все равно, – твердо предупреждаю я.

– Тогда расскажи что-нибудь мне.

Я молчу, поскольку и сказать-то нечего.

Опускаю голову, глядя на бурлящую воду, с ревом разбивающуюся о каменную глыбу. С каждым ударом воздух вздымается, обдавая меня порывом ветра. Напоминание, дразнящий намек на то, что должно случиться.

– Я буду скучать по тебе, – его слова проникают в меня, но я снова от них отмахиваюсь.

Слова, всего лишь слова. Пустые и ничего не значащие; любой может их произнести, чтобы другой почувствовал себя особенным.

– Мы можем не знать друг друга, но я буду скучать по тебе и не забуду, – добавляет Дэниел.

Хотела бы я, чтобы это звучало как бессмысленная болтовня, чтобы заполнить эту давящую, удушающую тишину. Иронично, ведь я стою на краю обрыва, глядя на океан, простирающийся на мили вперед.

Я резко откидываю голову и только сейчас осознаю, что поворачиваюсь, бросая на него взгляд. Он уже смотрит на меня, и хотя лицо плохо видно, я чувствую его взгляд.

Он пронизывает, будто вгрызается в мысли, и я нервно скрещиваю руки на груди.

– Нельзя скучать по тому, кого не знаешь, – зло бросаю я.

– Тогда позволь узнать тебя, – твердо парирует он. – Я хочу узнать тебя.

Кожа горит, тревога расползается по телу. Сердце колотится так, будто я только что проплыла несколько кругов в бассейне.

– Нет, ты хочешь меня спасти. Думаешь, что это возможно, но я уже приняла решение, – я качаю головой, чувствуя, как решимость почти рассыпается. Мысль о прыжке ускользает. Облизывая губы, я делаю усталый, но твердый выдох. – Я не знаю, что... чувствовать, – голос срывается. – И мне надоело пытаться... понять...

Сердце болезненно расширяется в груди, удары почти заглушают все вокруг. Последний толчок, чтобы покончить с этим. И я делаю шаг. Закрываю глаза и уверенно иду к самому краю.

Но падения не происходит.

Только руки – сильные, крепкие, тяжелые обхватывают меня за талию.

Удерживают и оттаскивают назад.

Приземляют меня.

Спасают меня.

Защищают меня.

– Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи... – Дэниел шепчет снова и снова, как мантру. – Пожалуйста, не уходи.

Не знаю, сколько раз он повторяет эти три слова. Не знаю, сколько раз они звучат тихим шепотом около уха. Но теперь это уже не мантра, а молитва. Мольба к тому, кто услышит.

К тебе. Он умоляет тебя! кричит голос в голове.

Я моргаю, выныривая из оцепенения, и что-то странное трескается в груди.

– Пожалуйста, не уходи, – повторяет он без остановки, настойчиво, но бережно. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не уходи, – он не просто держит меня; он обнимает. Грудь плотно прижата к моей спине, и я понимаю, что громкий стук не от воды. Это его сердце, бьющееся опасно быстро, слишком громко, слишком явственно. – Пожалуйста, не уходи.

2

Дэниел

У меня сложные, противоречивые чувства к этому времени года.

Темнеет раньше, ночи становятся холоднее, дни тянутся мучительно медленно, и все напоминает о брате.

Он обожал Рождество. Это было его любимое время.

В детстве родители не позволяли нам верить в Санту. Не потому, что не хотели, а потому, что не могли позволить себе эту веру. Их бизнес тогда еле держался, денег не хватало. И вместо того, чтобы позволить нам проснуться разочарованными, они честно объяснили, почему подарков не будет.

Это разочаровывало, но брат Эдриан, на год младше меня, вопреки всему решил продолжать верить. Не знаю почему, но родители не стали ему мешать. Потом дела пошли в гору и появившиеся деньги принесли за собой подарки.

Вот видишь, Санта нас не подвел, каждый раз говорил Эдриан.

Даже когда уже вырос и прекрасно знал правду, все равно повторял это шутки ради.

Все бы отдал, чтобы услышать это снова.

Это время года напоминает: его нет, а мама с папой никогда не вернут своего мальчика. И еще, что я тому причина.

Отец почти не разговаривает со мной, а мама думает, что не замечаю, но я вижу, как она плачет, когда остается одна. А Пенелопа, моя сестра и близняшка Эдриана, изо всех сил старается казаться счастливой, но я вижу ее насквозь.

Вот почему я сбежал с семейного рождественского ужина. Мне не место там. Я не заслуживаю этого.

Изобразил улыбку, сказал, что встречусь с друзьями, покинул родной город Юба-Сити и почти четыре часа ехал до Кармел-бай-зе-Си.

Никто не остановил меня; они никогда этого не делают.

Я не хотел возвращаться в дом, который делю с четырьмя соседями по команде. Их нет, но дом украшен, и видеть это просто невыносимо.

Так я оказался на одной из троп, а потом свернул с нее. Не стоило этого делать. Не зря же тропу огородили веревками. Шаг в сторону нес за собой гибель, но я делал это столько раз, что уже не боялся сорваться со скалы.

Нужно было очистить голову от темных мыслей, которые меня пожирали. Но они не уходили, а потом пришла ненависть к себе. Губительная, смертоносная комбинация. Они сдавили горло, погрузили в мутную воду, пока почти не захлебнулся.

Но я перестал тонуть, когда увидел ее.

Она стояла на краю обрыва, опустив голову, с безвольно повисшими руками, переминаясь с ноги на ногу.

Я почувствовал, как все внутри сжалось и похолодело. Испугался за незнакомую девушку, готовую со всем покончить.

Я пытаюсь заговорить, но хватаюсь за соломинку. Внутри паника, потому что она решительно настроена погибнуть. Даже когда встаю рядом с ней на краю, хотя и самому страшно до оцепенения, я не представляю, что делать.

Я никогда не трону девушку без согласия, но уверен, это единственный случай, когда все меня поймут. Быстро обхватываю ее и отступаю. Спотыкаюсь о камни, потому что тащу нас от края так стремительно, но не останавливаюсь, пока оба не оказываемся в безопасности.

Она либо в ступоре, либо не осознает произошедшего: каблуки ее туфель царапают землю, тело безвольно повисает у меня на руках.

От осознания, насколько сломленной она выглядит, глаза жжет.

Я держу ее, жалея, что не могу забрать всю боль. Держу, будто от этого зависит моя жизнь. Буду держать до утра, если понадобится. Буду держать, пока хватит сил, потому как, черт возьми, могу ее отпустить?

– Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи... – умоляю я снова и снова, надеясь, молясь, веря, что она слышит, понимает и не отпустит.

– Пожалуйста, не уходи, – твердо, но мягко завершаю фразу. Вкладываю в эти слова все, потому что слова – это все, что у меня есть. Не знаю, что еще предложить, что еще дать в надежде, что она останется. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не уходи, – сердце готово разорваться. Оно стучит так громко, что заглушает все вокруг. – Пожалуйста, не уходи.

Я перестаю замечать время, сухость во рту, пугающую частоту пульса. Я вообще перестаю думать о чем-либо, кроме переставшей шевелиться девушки в моих руках.

Она замерла в объятиях, или так было, пока не начала вырываться. Сначала медленно, неуверенно, но потом резко, яростно, с силой. Плечи бьют меня в грудь, ногти впиваются в руки, голос переполнен яростью.

– Отпусти! – кричит она. Я знаю, что должен, но не могу.

– Пообещай, что не прыгнешь, – наконец выдавливаю я, потому что больше ни на что не способен.

Она фыркает, продолжая вырываться. Я почти не сопротивляюсь, и от мысли, как легко и быстро течение унесло бы ее, меня тошнит.

Все происходит слишком быстро: я отпускаю и она делает два шага назад.

Взгляд падает на руку, которую та укусила, потом на нее.

– Что ты наделал? – кричит она с болью. – Я не просила меня спасать! Я не хотела... – ее голос срывается, но та дышит тяжело, будто пытаясь замаскировать страдание.

– Нет, не просила, но я не мог просто... – остановившись на полуслове, я замечаю, как она приближается.

Шаг за шагом сокращает расстояние, пока не оказывается передо мной. Я рад, что она не пытается прыгнуть, но потом понимаю почему.

Она сжимает ладони в кулаки и бьет меня в грудь. Снова и снова толкает, и я мог бы остановить ее, но не делаю этого. Позволяю бить. Позволяю выместить на мне всю злость.

– Я была готова! Я не хотела больше здесь оставаться! Что, черт возьми, ты наделал! Что ты наделал! Что ты наделал! – она наносит каждый удар с яростью, но я не чувствую ее; боль, такую сильную боль. В ее хриплом, срывающемся на крик голосе, в ослабевающих ударах, в том, как ее тело обмякает. – Что... – она захлебывается рыданиями, задыхаясь, будто легкие не могут вдохнуть достаточно воздуха. – Ты наделал? Что...

Отчаяние в ее голосе прожигает насквозь. Я тянусь к ее рукам, но та падает на колени, закрывая лицо ладонями.

Я опускаюсь рядом, пытаясь до нее дотронуться. Хотя знаю, что не должен трогать, все равно делаю это. Осторожно притягиваю к себе в объятия и держу.

Она рыдает, содрогаясь всем телом, ее слезы льются сквозь пальцы.

Я позволяю ее горю окружить нас, потому что это единственное, что я могу сделать. Единственный способ дать понять: она не одна.

– Я не мог тебя отпустить, – пытаюсь проглотить ком в горле, легонько вожу ладонью по ее спине.

Она пытается что-то сказать, но слова тонут в рыданиях.

Я моргаю, прижимая ее крепче.

Надеюсь, что могу стать ее якорем. Что она почувствует и поймет, я буду ее спасательным кругом. Стану кем угодно, если это означает, что она останется и не прыгнет.

Не знаю, сколько времени проходит, но постепенно ее рыдания сменяются всхлипами, а тело лишь изредка вздрагивает в моих руках. Она не отстраняется; остается со мной.

– Не надо было этого делать, – ее голос хриплый и хрупкий, пропитанный скорбью. Даже рев волн, бьющихся о скалы, теперь не пугает.

– Я не мог... – слабо и жалко отвечаю я, потому что больше ни на что не способен. Потому что в голове, как заевшая пленка, мелькает ее силуэт на краю. Не могу выбросить из головы вопрос: что было бы, если б я не пришел.

Крохотная часть меня злится. Хочет спросить – о чем, черт возьми, она думала? Но большая просто беспомощна. Я не знаю, что делать, что предложить, что сказать, чтобы убедить ее остаться.

Когда она отстраняется, я нерешительно отпускаю ее. Следя за каждым движением, готовый в любой момент рвануть следом, но она удивляет меня. Отшатывается в сторону, опускаясь на землю, поджав ноги, а затем ложится на спину. Ноги медленно вытягиваются, а руки безвольно раскидываются, укладываются вдоль тела.

Я не свожу с нее глаз, и та, кажется, читает мысли, поскольку приподнимает голову, чтобы взглянуть на меня.

– Я больше не решусь, – шмыгает она, ее голос пуст. – Обещаю, не стану прыгать, – и снова опускает голову, уставившись в темное небо.

Я выдыхаю, не осознавая, что задерживал дыхание, но тяжесть в груди не уходит. Расслабляю руки и делаю единственное, что приходит в голову: ложусь рядом.

Ложась рядом, смотрю вверх на него, поражаясь количеству звезд.

Она, видимо, думает о том же, потому что тихо шепчет:

– Их так много.

Я поворачиваю голову и замечаю, что она уже смотрит на меня. Рот приоткрывается, но я закрываю его, не в силах подобрать слова.

– Я не хотела тебя в это втягивать, – она звучит искренне, поворачиваясь на бок, лицом ко мне. – Думала... здесь никого нет.

– Как тебя зовут? – вопрос вырывается прежде, чем успеваю его обдумать.

Она не отвечает сразу, и по мере того как тянутся секунды в тяжелой тишине, я лихорадочно перебираю другие вопросы, но зацикливаюсь только на ее имени.

– Джозефина.

– Джозефина, – повторяю я, тоже поворачиваясь к ней. – Я остаюсь ради тебя, Джозефина.

– Ты меня не знаешь, – в ее словах слышится раздражение.

– Позволь узнать тебя, – умоляю я.

– Мне нечего рассказать.

– Всегда что-то есть.

– Уверяю, нет.

– Джозефина, пожалуйста... – я замолкаю, лихорадочно ища новую тему. – Ка...какой твой любимый цвет?

Она устало вздыхает.

– Желтый.

Желтый.

– Просто желтый, или есть определенный оттенок?

– Не большой фанат неонового желтого.

Значит, не неоновый.

– Лучше бы ты отпустил меня.

– Не мог, – не знаю почему, но протягиваю руку к ее ладони и, на удивление, Джозефина позволяет ее взять. – Я рядом, Джозефина.

Жду возражения, но его нет. Она устало выдыхает и снова ложится на спину, но не отпускает мою руку.

Я слегка сжимаю ее пальцы, но не отпускаю. Смотрю в небо, а в голове снова и снова прокручивается ее фигура на краю. Боюсь нарушить хрупкое спокойствие, поэтому молчу.

Мы лежим, уставившись на звезды и когда, наконец, нахожу нужные слова, поворачиваюсь к Джозефине, но ее глаза закрыты. Может, притворяется, а может, спит – я не знаю, но и не тревожу ее. Просто остаюсь рядом и сторожу сон.

Я внутренне стону, поднимая руку, чтобы прикрыть глаза от света. Боже, как ярко, почему так яр... черт.

Поднимаюсь на ноги, чувствуя дезориентацию, и часто моргаю, чтобы зрение прояснилось. Оглядываюсь по сторонам в поисках Джозефины, но ее нигде нет.

Черт. Черт. Черт. Осторожно подхожу к краю, но не смотрю вниз.

Кажется, вот-вот начну задыхаться, но, обернувшись, замираю: на земле, где я лежал, замечаю желтый стикер.

Хватая его, я чувствую, что наконец могу дышать, прочитав:

Не хотела, чтобы ты это видел.

Обещаю, я не прыгнула.

Не знаю, сколько раз перечитываю это, и пусть я верю ей, в груди по-прежнему тяжело, накатывает волна грусти.

Почему я не спросил ее фамилию? Почему не дал свой номер?

Из всех возможных вопросов, которые мог задать, я спросил про любимый цвет.

Отличная работа, идиот.