Текст книги "Паутина"
Автор книги: Джудит Майкл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)
– Мама? – Пенни смотрела на Сабрину широко раскрытыми глазами, в которых читалась тревога. – Ты рассердилась на меня?
– Нет, моя хорошая, конечно, нет. Я думала об этих мальчиках и девочках из твоего класса. Если ты не хочешь заниматься тем, что они тебе предлагают…
– Не хочу! Я тебе давно рассказывала – помнишь? – только теперь они только об этом и говорят, а если ты не делаешь того, что делают они, то начинают издеваться, это обидно,и не разговаривают, просто в упор тебя не замечают, знаешь, такое впечатление, что тебя вообще нет,что ты – пустое место…
– Либо швыряют тебя, словно футбольный мяч, – договорила Сабрина, когда Пенни умолкла. – Почему ты не пришла домой, когда с тобой так обошлись?
– Не могла. Они бы тогда подняли меня на смех, сказали бы, что я еще совсем ребенок, и всем бы разболтали.
– Да, – пробормотала Сабрина. Выяснение отношений и насмешки однокашников были в порядке вещей даже в таком престижном заведении, как «Джульет». – Но, Пенни, ты говорила, что хотела присоединиться к ним после занятий, но испугалась. Значит ли это, что ты думаешь заняться тем же самым, чем занимаются они?
Наступило длительное молчание. Насупившись, Пенни пальцем крутила завиток волос.
– Пенни?
– Нет, – наконец ответила она.
Сабрина вздохнула.
– Ты когда-нибудь лгала мне, Пенни?
На глаза у Пенни навернулись слезы. Она помотала головой.
– А сейчас?
Покрутив завиток, Пенни уставилась на свои колени и ничего не ответила.
Сабрина допила чай, но не выпустила кружку, словно ища в ней опору. У меня никогда не было дочери, мне никогда еще не приходилось помогать человеку взрослеть.Что, если я скажу не то, что следует? Она вспомнила начало дня, когда познакомилась с Верноном Стерном, себя, возбужденную от сознания собственной компетентности, гордую своими способностями. Теперь ее переполняло тревожное чувство. Куда проще отделать дом, чем помочь юному созданию повзрослеть, с горечью подумала она. Она бросила взгляд на опущенную голову Пенни, на нервно сцепленные пальцы, на напряженный изгиб шеи, на хрупкое тело, напряженно застывшее в углу дивана. Чего ждет от меня Пенни?
Хлопнула дверь с черного хода, и в комнату вошел Клифф, на ходу снимая школьный ранец. Рукав футболки на плече был разорван и болтался.
– Мам, можешь зашить до завтра?
– Ты бы сначала поздоровался, – бросила через плечо Сабрина.
– Ах, ну да, привет. Привет, Пенни. Вы что, беседуете тут с глазу на глаз?
– Да, – ответила Сабрина.
– Ты можешь зашить мне футболку?
– Попозже. Тебе много задали на дом?
Клифф пожал плечами.
– Что это значит?
– Так, самую малость. Много времени это не займет.
– Даже по естественным наукам?
– О'кей, о'кей, я все сделаю. Так можно оставить футболку?
– Положи ее в стиральную машину. Я не могу зашивать ее, пока на ней столько грязи.
– О'кей. А что у нас на ужин?
– Не знаю. Почему бы тебе не спросить у миссис Тиркелл?
– А почему ты сама больше не готовишь?
– Потому что сейчас у меня серьезный разговор.
– О'кей. – Он повернулся, чтобы идти. – Постирай футболку, – забормотал он, – поговори с миссис Тиркелл, сделай уроки. Господи, никакого покоя нет.
Сабрина сделала над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Повернувшись снова к Пенни, она окинула взглядом ее печальное личико и застывшую позу. Она по-прежнему ждет, что я ей скажу.Однако приход Клиффа дал ей возможность собраться с мыслями, и беспокойство Сабрины улетучилось. Она – мать Пенни и Клиффа, они верят ей, любят ее, и самое лучшее, что она может сделать, – это сказать им то, что сама считает верным и важным. Если она ошибается, то остается уповать на то, что они рано или поздно ее простят.
– Пенни, по-моему, ты не говоришь мне всей правды. По-моему, тебе так хочется понравиться этим ребятам и девчонкам, что ты не прочь составить им компанию, даже несмотря на то, что боишься. – Пенни сидела не шевелясь, шея ее и руки были напряжены и чуть-чуть дрожали. Сабрина сделала глубокий вдох. – Ну что ж, ты не сделаешь этого.
Пенни вскинула голову, ее глаза были широко раскрыты.
– Молодым людям запрещено употреблять наркотики и спиртные напитки, но, ко всему прочему, это еще и очень глупо. У всех вас здоровые тела и ясные головы, но вы можете погубить их еще до того, как только-только начнете отдавать себе отчет в том, кто вы такие и как можете стать частью всех тех миров, которые вас окружают. У вас еще все впереди – и дружба, и учеба, и приключения, и любовь, – но ко всему этому вы должны идти постепенно, все время открывая для себя что-то новое и постигая, как найти этому новому место в своей жизни. А юнцы из твоей школы хотят поставить это под угрозу, считая, что если притворяются взрослыми, то им все нипочем. А ведь они даже не знают, что это значит.
По тому, как Пенни не отрываясь смотрела на нее, Сабрина поняла, с каким жаром она говорит.
– Секс – занятие не для двенадцатилетних, – тихо сказала она. – Они могут хвастать им так, что будет слышно чуть ли не в соседнем округе, но они не знают главного. Они еще слишком молоды. В прошлый раз, когда мы с тобой об этом говорили, я сказала, что половой акт – не вид спорта, которым можно заняться после школы, и не зуд, который можно снять, почесав там, где чешется. Половой акт – это язык, способ использовать свое тело для того, чтобы сказать «Я люблю тебя». Ты же помнишь, не правда ли, Пенни? Так вот, эти юнцы у тебя в школе не имеют ни малейшего представления о том, как это делается, они – словно механические игрушки, которые кто-то собрал при помощи нескольких шестеренок, которые вращаются, но внутри у них ничего нет…
Пенни хихикнула, но Сабрина уже разошлась вовсю и почти не обратила на это внимания.
– Причем собраны они еще не полностью, я говорю о том, что у них в сердце и в голове, об их чувствах, об их понимании самих себя и мира; они не знают о том, какую ценность представляют собой их тела. Они двигаются взад-вперед, полагая, что все классно, но понятия не имеют о том, как превратить половой акт в нечто такое, что доставляет любовь, радость и наслаждение. А я не допущу, чтобы ты добровольно отказалась от радостей секса и всего того, что у тебя еще впереди, только потому, что горстка юнцов корчит из себя взрослых и смеется над тобой. Они могут строить из себя взрослых, но на самом деле они еще дети. Вообще говоря, я готова побиться об заклад, что они смеются лишь потому, что напуганы так же, как ты, но слишком далеко зашли, чтобы открыто признать это.
Рот у Пенни приоткрылся, она не сводила глаз с лица Сабрины.
– Так вот, если я узнаю, что ты пошла к кому-нибудь домой, даже домой к подругам, без моего разрешения, если узнаю, что ты употребляешь наркотики, пьешь спиртное или занимаешься сексом, – а мне будет нетрудно догадаться, как дела обстоят на самом деле, Пенни, ты это знаешь, – то я буду держать тебя взаперти дома целый год. Не неделю или месяц, а год. Никаких больше уроков по искусству или покупок рисовальных принадлежностей, никаких подруг, которые могли бы остаться у нас ночевать, никаких походов в кино по субботам после обеда, никаких экскурсий в музей изящных искусств, планетарий, аквариум или музей военного искусства с папой, Клиффом и со мной. Понятно?
– Это несправедливо, – воскликнула Пенни, но голос у нее прозвучал как-то слабо: в этом возгласе чувствовался не вызов, а обычная жалоба, столь свойственная юности, что молодые люди могут пробормотать ее даже во сне. Напряженные черты лица Пенни внезапно разгладились, заметила Сабрина, и она уже больше не дрожала.
– По-моему, это справедливо, потому что, по-моему, я права. И мне кажется, это важно для того, чтобы ты стала взрослее. Когда ты будешь готова уйти из дома, ты станешь сама принимать решения насчет того, что справедливо, верно или важно, и нас с отцом это касаться не будет, до тех пор…
– Я не хочу уходить из дома! – Пенни бросилась к Сабрине на колени. – Я хочу остаться здесь навсегда, вместе с тобой, папой и Клиффом, и чтобы наш дом и все остальное оставалось таким же, как сейчас!
Сабрина прижалась щекой к волосам Пенни.
– Пенни, хорошая моя, ты вырастешь, и у тебя будет своя жизнь. Ты будешь верить в себя и в те решения, которые станешь принимать, будешь знать, кем хочешь стать и как собираешься этого добиться. Но пока все мы здесь, вместе живем в одной семье, в одном доме, и так будет еще долго. Это я тебе обещаю.
Она подняла голову. Стоя в дверях и держа в руках плащ и портфель, Гарт пристально смотрел на нее. Он вопросительно вскинул брови, и Сабрина отрицательно покачала головой.
– Нет, ты нам не помешал, мы хорошо поговорили и почти все обсудили. Не правда ли, Пенни?
Выпрямившись, Пенни села на диване.
– По-моему, да.
– Но?
– Я не знаю, что говорить, если они… ну, знаешь…
– Скажи, что твоя мать обещала не выпускать тебя из дому целый год, если ты с ними пойдешь. Прошлой осенью я поставила так вопрос с Клиффом, и все прошло на удивление хорошо.
– С Клиффом? Правда? Почему? А что он сделал?
– Ну, это останется нашей с Клиффом тайной. Но такой подход оправдал себя в случае с ним, и я уверена, что и с тобой тоже. По правде сказать, теперь, размышляя об этом, я просто диву даюсь тому, как всего несколько простых мыслей, словно дозы отдельных продуктов в кулинарных рецептах, можно применять в десятках разных жизненных ситуаций. Оттого родителям живется легче, чем можно себе представить.
У Гарта вырвался короткий смешок.
– Верно, но лишь в том случае, если ты достаточно смышлен, чтобы разобраться, как именно использовать эти дозы. Пенни, я видел сегодня двух твоих кукол, выставленных в витрине универмага «Крок». А ты нам ничего не сказала о том, что они там будут.
Пенни вскочила, позабыв про все на свете.
– В витрине? Мои куклы? Как они туда попали?
– Там была возведена, правда, довольно шатко, целая башня из книг по искусству и ремеслам, спереди были выставлены две очень красивые куклы, а рядом стояла табличка, на которой написано, что они сделаны Пенни Андерсен. Всем, кто проходил мимо, я говорил, что это моя дочь. На них это произвело большое впечатление.
Пенни принялась скакать то на одной ноге, то на другой.
– А можно нам сейчас пойти и посмотреть? Наверное, миссис Кейси решила их взять, а мне ничего не сказала. Можно пойти? Пожалуйста! Прямо сейчас? Ну, пожалуйста!
Гарт с Сабриной быстро переглянулись. Пять часов, это было их время, час, когда можно спокойно посидеть, выпить бокал вина и поговорить о том, как прошел день.
– О'кей, – ответил Гарт, – давай быстренько сходим в «Крок», а потом нам с мамой нужно немного побыть вдвоем.
– О'кей, а мы можем пойти прямо сейчас?
Сабрина проводила их взглядом: Гарт, такой высокий, худощавый, волосы у него немного отросли, на локтях пиджака – заплаты, ботинки поизносились. У нас достаточно денег, чтобы купить ему все новое, мелькнула у нее мысль, но мы не делаем этого, потому что он до сих пор опасается, как бы товарищи по работе чего не сказали. Давление со стороны коллег по работе. Невелика разница по сравнению с тем, с чем сталкивается Пенни. Пожалуй, никуда нам от этого не деться: так мы и будем терзаться, думая, что бросается в глаза окружающим, когда они смотрят на нас, что они хотят видеть, что мы сами хотим им показать. Бедная Пенни, каково ей столкнуться со всем этим в ее возрасте. Но когда Гарт и Пенни вернулись, Пенни только и говорила, что о выставленных в витрине куклах, и об их руководителе, с похвалой отозвавшемся об ее артистических наклонностях.
– Я стала знаменитой! Мой портрет собираются напечатать в газете! Нужно Клиффу сказать!
Она бросилась вверх по лестнице, а Гарт уселся вместе с Сабриной на диван. В комнату вошла миссис Тиркелл и поставила на столик перед ними бутылку вина, бокалы и блюдо с золотистым узором по краям, на котором лежали закуски.
– Моя госпожа, за день было несколько телефонных звонков, я записала, кто звонил и что просили передать, и положила все вам на письменный стол. Я сказала бы вам и раньше, но не хотела прерывать вашу беседу с Пенни.
– Спасибо, миссис Тиркелл. Пожалуйста, соберите нам поужинать в половине восьмого, а то мы немного запаздываем. Да, и не могли бы вы проследить, чтобы Клифф на самом деле вымыл руки? А то, похоже, он никак не может избавиться от привычки приносить в дом часть грязи, которую они месят на футбольном поле.
Миссис Тиркелл улыбнулась.
– У меня есть фотография лучшего в Англии игрока в крикет, который принимает очередной приз с безупречно чистыми руками. Я покажу ее Клиффу. – Она немного похлопотала, расставляя на столике бутылку вина и блюдо, быстрым взглядом окинула гостиную, чтобы убедиться, что ее помощь больше не требуется, и вышла.
Гарт налил вино в бокалы.
– Не кажется ли тебе, что она словно все время в засаде, словно кошка выжидает подходящего момента, чтобы наброситься на добычу?
– Наверное, она просто решила подождать, пока Пенни не уйдет к себе наверх. – Сабрина испытующе посмотрела на него. – Ты что, в самом деле расстроился? Да, я знаю, она здесь совсем недолго, Гарт, но она уже совершенно освоилась, и нам так повезло, что она рядом. Не могу поверить, что ты на самом деле огорчен.
– А тебя не беспокоит, что она все время рядом и начинает болтать именно в тот момент, когда нам следовало бы побыть наедине?
– Она болтала, как ты выражаешься, меньше минуты.
– А тогда почему она, черт возьми, то и дело обращается к тебе, как к королеве? «Моя госпожа»! У нас в стране это не принято, к тому же дети никак не могут привыкнуть.
– Напротив, детям очень нравится. Она всегда меня так называла, Гарт, и ей, похоже, доставляет удовольствие делать так и впредь.
– К Стефани Андерсен она никогда не обращалась «Моя госпожа».
– Да, но она смотрит на меня и думает, что я выгляжу точно так же, как леди Сабрина Лонгуорт, и, наверное, ей не хочется думать, что этой женщины уже нет в живых. Может, это пройдет после того, как она побудет здесь еще немного, но даже если этого и не случится, мне кажется, нам не о чем беспокоиться. Что тебя на самом деле тревожит? То, что за тобой постоянно ухаживают и обхаживают? – Она пристально посмотрела на него. – Ведь в этом все и дело, не так ли? В глубине души мальчик, выросший на ферме в Миннесоте, чувствует вину оттого, что живет, будто капиталист, и, стало быть, наверняка эксплуатирует рабочую силу. Боже мой, Гарт, миссис Тиркелл выполняет ту работу, в которой души не чает, и великолепно с ней справляется. Ведь, по большому счету, ее работа не отличается от того, что ты делаешь у себя в университете, или я – в «Доме Конера». Так почему не дать ей возможность получать наслаждение от нее, а себе дать возможность наслаждаться ее плодами?
– «Дом Конера». Мне не терпелось спросить тебя об этом сразу по приходе домой. День прошел удачно?
– Да. – Сабрина внезапно почувствовала прилив гнева. – Черт побери, день прошел просто замечательно, и мне не терпелось рассказать тебе обо всем…
– Извини. – Гарт обнял ее за талию. – Ты была права, когда говорила, что слишком уж много всего происходит, и я больше ушел в дела, чем сам думал. Но я не хочу, чтобы ты от этого страдала.
Сабрина обняла его рукой сзади за голову, привлекла к себе и поцеловала в губы. В их поцелуе было столько пыла и страсти, которая оказалась сильнее минутной размолвки, ни с того ни с сего возникшей межу ними.
– Я люблю тебя, – сказал Гарт. – У меня и в мыслях не было делать тебе больно. Жизнь, которую мы строим, так прекрасна, и я дал тебе повод думать, что собираюсь поставить крест на всем…
– Ты бы никогда этого не сделал. Сегодня вечером по дороге домой я все время думала, что все, что я делаю, страдает какой-то половинчатостью, если я не поделюсь с тобой. Казалось, я лопну от нетерпения – столько мне хотелось тебе рассказать. И мне хочется послушать, как у тебя прошел день, обо всех, с кем тебе довелось поговорить. Хочется также знать, когда приезжает этот парень из канцелярии конгрессмена… забыла его фамилию…
– Ужинать подано, моя госпожа, – провозгласила появившаяся в дверях миссис Тиркелл.
Сабрина почувствовала, как тело Гарта напряглось. Она не шевельнулась. Придется ему самому взять себя в руки.
– Как нельзя более кстати, – мгновение спустя произнес он с иронией в голосе, уловить которую могла одна лишь Сабрина, потом прижался губами к мочке ее уха. – А потом мы с вами, моя госпожа, моя прекрасная госпожа, сядем перед камином, только мы вдвоем, в то время как все остальные лягут спать, и все, что нам захочется, будем дарить друг другу без посторонней помощи.
Сабрина тихо засмеялась. Повернув голову, она легонько его поцеловала.
– Ты – самый замечательный человек на свете, и я люблю тебя. Я так счастлива оттого, что до конца дней наших мы будем вместе.
Повернувшись, чтобы идти на кухню, миссис Тиркелл одобрительно кивнула. Восхитительно наблюдать, как любовь становится все крепче и крепче. У нее были причины утверждать это: она уже любила миссис Андерсен так же преданно, как любила леди Сабрину Лонгуорт. И впечатление было такое, будто миссис Андерсен каким-то странным образом превратилась в свою сестру. Миссис Тиркелл не верила в чудеса, она гордилась своим умением видеть вещи такими, какими они были на самом деле. Но сейчас она видела в миссис Андерсен обеих сестер сразу, а если это выглядело странным и не поддавалось объяснению, что ж, значит, так тому и быть. И слава Богу, подумала миссис Тиркелл, неся супницу к серванту в столовой. Эта семья сполна этого заслуживает, и, Бог свидетель, я тоже.
– Пенни, – сказал она, – ты не поможешь мне разлить суп по тарелкам?
Глава 7
Стефани осталась одна, Макс уехал в Марсель, мадам Бессе ушла на рынок. В доме было тихо, слышно было лишь, как мартовский дождь с силой барабанит по черепичной крыше.
– Меня не будет пару дней, – сказал Макс утром, укладывая вещи в небольшой чемодан. Он уехал, и Стефани принялась бесцельно бродить по комнатам, проводя пальцами по мебели. Время от времени она бросала взгляды на окно: сквозь струи дождя видны были вдали холмы, подернутые дымкой.
– Мой дом, – отчетливо произнесла она. – Это мой дом.
Ей нравилось, что кругом тишина. С тех пор как месяц назад они с Максом приехали сюда, она впервые осталась одна и весь день напролет могла слушать собственные мысли, и никто ей не мешал.
– Я здесь живу. Пусть я ничего не знаю про себя, но у меня есть эти комнаты, которые принадлежат мне, есть имя и фамилия – Сабрина Лакост, пусть даже мне они кажутся какими-то странными. Есть экономка, садовник, механик и… муж.
На кухне мадам Бессе оставила блюдо с печеными провансальскими помидорами и жареной телятиной, нарезанной ломтями, чтобы Стефани позавтракала. В комнате, куда обычно подавали завтрак, стол был накрыт на одну персону, стояла бутылка вина и кофеварка «экспресс», которую нужно было только включить. На кухне не было ни соринки, дом был чисто выметен, выстиранное белье – аккуратно сложено и убрано, комнатные растения политы, словом – все уже было сделано.
Выйдя из кухни, Стефани поднялась по лестнице в большую спальню. Здесь Макс месяц ночевал один. Мадам Бессе побывала и здесь: кровать была заправлена, одежда – убрана, ванная комната сияла чистотой. Но в комнате незримо витал дух Макса: на тумбочке рядом с кроватью лежала книга, на туалетном столике – щетка для волос и поднос с булавками для галстука и запонками. Высившаяся горка монет – Стефани уже знала, что он никогда не носит с собой Мелочь, – лежала рядом с массивной золотой подставкой для пера, украшенного чеканкой. В серебряной рамке стояла фотография Стефани, сделанная Робером на фоне камина в гостиной.
Машинально взявшись за ручку выдвижной крышки стола, Стефани потянула ее на себя. Она была заперта на замок. Как странно, мелькнула у нее мысль; выходит, он мне не доверяет. Либо мне, либо мадам Бессе. Она попыталась открыть ящики; все они тоже были заперты. Может быть, он вообще никому не доверяет?
Когда за завтраком он сказал ей, что собирается уехать по делам, она спросила:
– По каким делам?
– Это связано с экспортом, – коротко ответил он и переменил тему разговора.
– Да, но мне в самом деле хочется знать, – продолжала упорствовать Стефани. – Ты как-то говорил, что вы с Робером работаете вместе, но когда я спросила его об этом, он ответил, что ты просто даешь деньги на некоторые из его начинаний. И ты, и он такие скрытные! Терпеть этого не могу!
– Вовсе не скрытные, просто я думал, что тебе это покажется скучным. Я занимаюсь экспортом сельскохозяйственной и строительной техники в развивающиеся страны. Тракторы, автопогрузчики, экскаваторы – словом, все то, что им нужно и за что они могут заплатить.
– И ты ездишь туда, во все эти страны?
– Иногда. Обычно нет. Я пользуюсь своим офисом и складом в Марселе и веду все дела оттуда.
– Но чем же ты занимаешься?
– Я же только что говорил…
– Нет, я хочу сказать, если ты не ездишь в эти страны, чтобы заниматься сбытом продукции или заключать контракты, и не печатаешь контракты сам на машинке, никуда не ездишь и не закупаешь тракторы и автопогрузчики сам – по крайней мере, мне так кажется – и собственноручно не обеспечиваешь их доставку клиентам, то чем же ты занимаешься?
Он усмехнулся.
– Похоже, ничем особенным. Видишь ли, вообще говоря, я занимаюсь сбытом и заключаю контракты, как правило, по телефону; у меня есть агенты на местах, которые берут на себя все остальное. Но я работаю большей частью с государственными организациями. Похоже, чем беднее страна, тем больше жуликов и, обструкционистов там в правительстве, и даже лучшие правительства – это, по сути, иерархические структуры, состоящие из организаций, где работают люди, только и думающие о том, чтобы усидеть на своем месте. Обычно они доводятся кому-нибудь братом, кузеном или племянником, что придает им определенную уверенность; если что-то и делается, то только благодаря им. Ловчее и интереснее всех те, у кого связей нет, и они все время подстраховываются на каждом новом этапе переговоров. Наконец – запутывают все настолько, что распутать, кроме них самих, уже никто не сможет. Вот и я занимаюсь тем, что распутываю завязанные ими узлы.
Слушая его, Стефани улыбалась.
– Мне это нравится. Мне нравится тебя слушать. О чем бы ты ни говорил, все так интересно.
Изменившись в лице, он взял ее за руку.
– А мне не нравится, когда приходится уезжать и оставлять тебя одну. Я бы взял тебя с собой, но не смог бы уделять тебе достаточно времени.
– А Робер? Он говорил, что вы работаете вместе.
– Робер задался целью спасти молодежь во всем мире. У него есть несколько помощников – священников в разных странах, которые занимаются просвещением, профессиональной подготовкой и поисками работы для молодежи. Я даю ему деньги, только и всего. Все очень просто.
Просто, думала Стефани, стоя у него в спальне и положив руку на закрытую крышку письменного стола. Очень просто. Тогда почему он все запирает на ключ?
Присев на край кровати, она посмотрела на свою фотографию, стоящую на столе.
– Я люблю тебя, – говорил Макс каждый вечер, целовал ее в лоб, в щеку, затем отпускал, и она шла в комнату на первом этаже, где по-прежнему жила одна. Накануне вечером он обнял ее, крепко прижал к себе, потом целомудренно поцеловал в щеку и в лоб. Когда он выпустил ее, Стефани впервые ощутила что-то вроде утраты и едва не потянулась навстречу теплым объятиям.
Но она не сделала этого, потому что по-прежнему считала, что он что-то от нее скрывает. И она по-прежнему не могла ему доверять.
Сидя на его кровати, она слушала, как дождь барабанит по крыше. Тишина, которой она только что так дорожила, постепенно начинала ее тяготить. Воздух в комнате казался спертым, шум дождя – глуше. Стефани сжала руки, и шум стал еще тише. Она задрожала. Казалось, словно она снова заблудилась в тумане, обступавшем ее со всех сторон, когда она лежала в больнице.
– Я не хочу быть одна, – вслух сказала она. – Я никогда не была одна и не хочу быть сейчас. – Она сделала вдох. Я никогда не была одна.Так ли было на самом деле? Если да, то она, судя по всему, жила с родителями, пока не начала учиться в колледже (если толькоона училась в колледже!), потом снова жила вместе с ними или сразу вышла замуж (если толькоона вышла замуж!), со слов Макса, она рассказывала, что никогда не была замужем (потом жила вместе с мужем и… детьми?). Но Макс говорил, что у нее нет детей.
А что было потом? Как вышло, что после всего этого – жизни с родителями, возможной учебы в колледже, возможного замужества – она оказалась женой Макса, вместе с ним на яхте у побережья Франции?
Вокруг сгущался туман, воцарилась мертвая тишина. О, пожалуйста, вернитесь! Мое прошлое, моя жизнь, мое собственное я, пожалуйста, вернитесь! Я хочу знать, кто я!
Вскочив, она сбежала вниз по лестнице. Ее мягкие туфли почти без звука ступали по отполированному до блеска деревянному полу. В гнетущей тишине она побежала быстрее обратно на кухню. Отвернув кран, она прислушалась к плеску воды, открыла холодильник, достала несколько кубиков льда и бросила их в бокал. Услышав, как они громко звякнули о стекло, она успокоилась. На высоком длинном кухонном столе ее ждал завтрак. Перенеся блюдо с помидорами и телятиной в комнату, она села за накрытый стол, на котором стояла прованская посуда, покрытая голубой глазурью, и фужер деревенской работы. Взяв его, она почувствовала, какой он тяжелый и массивный. Она положила еду на тарелку, налила в фужер вина и долго сидела не шевелясь, сжимая фужер и глядя на тяжелые дождевые капли, которые падали на террасу и отскакивали от нее, поднимая вокруг фонтаны брызг. По стволам деревьев, казалось, текут слезы!
– Я не хочу быть одна, – повторила она и посмотрела на пустой стул справа от себя. Ей был нужен Макс.
Поев, она разожгла камин в библиотеке и, свернувшись калачиком в кожаном кресле, стала перелистывать альбом французской живописи и скульптуры. Заслышав шаги возвращающейся мадам Бессе, она бросилась на кухню, чтобы не сидеть больше одной.
– Как вы промокли!
– Словно утка, мадам Сабрина, – весело ответила мадам Бессе. – Можно подумать, Отец Наш Небесный перевернул океан вверх дном над самым Кавайоном. Странный поступок для Господа, но ведь многие вещи, связанные с Богом, частенько кажутся странными, не правда ли? – Сбросив плащ на выложенный плиткой пол, она с силой принялась вытирать волосы полотенцем, пока они не распушились и не встали торчком. Из-под черной челки на Стефани смотрели круглые черные глаза под вскинутыми бровями. У нее было пухлое лицо и щеки, полное, дородное тело и руки с выступавшими венами от работы на семейной ферме. – Может, к весне от такого дождика я вырасту, словно те растения, что мы посадили. – Рассмеявшись, она стала разбирать покупки.
– Давайте я помогу, – предложила Стефани.
– Ой, нет, мадам, вы лучше посидите! Может, принести вам кофе с молоком?
– Нет, мне хочется что-нибудь сделать, скажем, помочь вам все убрать.
Мадам Бессе задумчиво наклонила голову.
– Нет, мадам. Так не годится.
– Но мне так хочется, значит, годится.
– Извините, мадам, но есть вещи, которые приняты и не приняты. Меня учили тому, что принято, и вы не должны просить меня забыть, чему меня учили.
– То, что принято у вас на ферме, может быть не принято в этом доме. Пока вы тут работаете, вам нужно помнить лишь одно: принято то, что говорит мой муж или я. А я, мадам Бессе, устала сидеть и ничего не делать, и вы доставите мне огромное удовольствие, если подвинетесь, чтобы я могла вам помочь.
Стефани еще никогда не говорила таким властным тоном, и зрачки мадам Бессе расширились от удивления. До сих пор ей казалось, что она прислуживает главе семьи, потому что только он распоряжался в доме. Теперь, поняла она, угождать нужно будет обоим: мужчине, не привыкшему повторять два раза, и женщине, с настроением переменчивым, как дождь и ветер. Но место было хорошее, высокооплачиваемое, так что мадам Бессе, разумеется, сумеет приспособиться. Она была родом из семьи французских фермеров и виноделов, которым на протяжении всей кровопролитной истории Прованса приходилось приспосабливаться снова и снова и, в конечном счете, – выживать. Она улыбнулась.
– Вы поправились, мадам Сабрина. Я так рада. Ваша помощь будет мне очень приятна.
Мадам Бессе напевала вполголоса какую-то народную песенку, пока они разбирали большие плетеные корзины, с которыми она три раза в неделю ходила на рынок. Пол, выложенный белой плиткой, и белые шкафы делали кухню уютной и оживленной. Высокие длинные столы, как и большая плита с грилем, были выложены красной плиткой, и Стефани залюбовалась пиршеством цвета и красок, пока они с мадам Бессе вынимали из корзин и складывали горкой блестящие фиолетовые баклажаны, апельсины, лимоны, лук-порей, красновато-коричневый картофель, краснокочанную капусту, черные сморщившиеся маринованные маслины, бледно-зеленые листья эндивия, темно-зеленый шпинат и мангольд. И все эти дары природы, посуда с медным дном, банки с вареньем и уксусом ярко отсвечивали на фоне свинцово-серых окон, по которым струился дождь. У Стефани было чувство умиротворения, которое томительно, медленно росло, пока они с мадам Бессе трудились вместе. Интересно, много ли у меня было подруг, подумала она, убирая банку прованского масла золотисто-зеленого цвета и сыр из козьего молока в листьях каштана. Много, я уверена. Уверена, у меня была очень близкая подруга. Иной раз это самое лучшее, что только может быть.
– На обед у мадам будет тушеная курятина, – объявила мадам Бессе, внимательно разглядывая двух бледных куриц. Расправив крылышки, она разложила их на столе, чтобы выщипать перья, ускользнувшие от внимания мясника. – И салат из листьев эндивия. Может быть, мадам хотела бы что-нибудь еще?
Стефани ссыпала мелкий картофель в корзину.
– Я хотела бы, чтобы вы перестали называть меня «мадам».
– Но как же мне тогда вас называть, мадам?
– У меня есть имя.
– Называть вас по имени? Ах, мадам, это никуда не годится! Я же говорила: меня учили, что принято, а что не принято. А это, ясное дело, не принято. У меня просто язык не повернется звать вас по имени. Нет, мадам, это уму непостижимо.
Стефани вздохнула.
– Столько правил, столько условностей… – Две картофелины упали на пол, и она нагнулась, чтобы поднять их. – Вы с миссис Тиркелл так похожи одна на другую: так соблюдаете условности…
– С кем, мадам?
Стефани выпрямилась. Глаза у нее заблестели.
– С миссис Тиркелл.
– А кто это, мадам?
– А-а… это одна женщина, с которой я когда-то была знакома. – Она сказала это беспечным тоном, но в глубине души разволновалась. Миссис Тиркелл. Наверное, она такая же экономка, как и мадам Бессе. Где это было? Не знаю, но пока это неважно, потому что я начинаю вспоминать. Я начинаю вспоминать.
