Текст книги "Паутина"

Автор книги: Джудит Майкл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

Глава 10

Стефани училась жить заново. Каждый прожитый день, каждая неделя становилась частью ее нового прошлого. Просыпаясь теперь утром рядом с Максом и глядя, как лучи яркого солнца проникают сквозь незашторенные окна и озаряют светом знакомые очертания спальни, она больше уже не испытывала тошнотворного ощущения, будто заблудилась и осталась совсем одна в пустоте. Теперь она помнила, что было вчера, строила планы на сегодня и жила в предвкушении завтра.

Дни у нее были очень заняты. Пять дней в неделю с девяти утра до часу дня она работала в магазине «Жаклин из Прованса», раз в неделю, после обеда, брала у Роберта уроки кулинарного искусства. Остальное время Стефани проводила с Максом, если он был дома. Если же его не было, то она занималась интерьером комнат в доме, болтала с мадам Бессе или, лежа в шезлонге в общей комнате, читала книги из библиотеки Макса.

На одной из верхних полок она разыскала экземпляр книги «Алиса в стране чудес». Это было прекрасно сохранившееся старинное издание с иллюстрациями, в кожаном переплете, с золотым шнурком для закладки страниц. Однажды после ланча, когда мадам Бессе отправилась на рынок, она раскрыла книгу и стала читать. Казалось, прошло мгновение, прежде чем она подняла голову, оторвавшись от книги. Чувствуя, как бешено колотится сердце, она прочла десять страниц по-английски, не запнувшись ни на одном слове.

Впрочем, чему удивляться? Ведь еще в больнице выяснилось, что она свободно говорит на трех языках.

Но как тут просто написано, подумала она и снова посмотрела на раскрытую страницу.

Алиса подобрала веер и перчатки. В зале было очень жарко, и она стала обмахиваться веером, приговаривая:

– Ой, какой сегодня странный день! А вчера все было как всегда. Может быть, ночью меня подменили? Постойте, постойте, утром я была или уже не я? Никакой разницы не припомню. Но если уж я не я, то кем же меня подменили, интересно? Вот загадка так загадка! [17]17
  Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес. Зазеркалье. – Москва, 1989. Пер. А.А. Щербакова.


[Закрыть]

У Стефани перехватило дыхание. Наверное, не я одна задаю себе этот вопрос.Она прочла книгу до конца, потом вернулась к началу и стала читать снова, надолго задержавшись на одной из страниц в середине.

А Грифон добавил:

– Давай-ка расскажи нам теперь про себя и свои приключения.

– Я вам расскажу про себя с сегодняшнего утра, – немножко стесняясь, начала Алиса. – А про «вчера» не стоит, потому что вчера я была совсем другая. [18]18
  Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес. Зазеркалье. – Москва, 1989. Пер. А.А. Щербакова.


[Закрыть]

Вероятно, есть много разных способов, при помощи которых мы можем лишиться памяти, подумала Стефани, рассматривая картинку с изображением Грифона. В конце книги Алиса вновь обретает память и возвращается к тому, с чего начала. Может быть, Робер, заводя речь об этой книге, хотел, чтобы я это поняла.

Она положила книгу на стол в библиотеке и читала ее всякий раз, когда захочется. Интересно, читала ли я ее раньше. Может быть, если я сосредоточусь, это мне о чем-то напомнит.

Она все время старалась представить ситуации, которые ей о чем-то напоминали, пыталась вызвать ассоциации для своих воспоминаний.

– Дом, – бывало, говорила она вслух, закрывала глаза и пыталась мысленно представить дом, комнаты, мебель, сад, но представляла лишь комнаты здесь, в собственном доме, и этот сад. Думая о «доме», она старалась мысленно представить семью, но не могла вспомнить ее в лицах. Это наводило на нее глубокую грусть. Так проходили неделя за неделей. Наконец она прекратила отчаянные попытки сдернуть занавес, скрывающий ее прошлое. Врачи в больнице говорили, что в один прекрасный день память может к ней вернуться. То же самое говорил и Робер. А пока у нее есть своя жизнь, и это, пожалуй, вполне ее устраивает. Иначе просто быть не может.

Если Макс был дома, то после полудня они отправлялись на машине путешествовать. Петляя по извилистым улочкам ближайших городов, они разглядывали товары в витринах магазинов и беседовали. По мере того как Стефани накапливала новые впечатления, работала, ездила на машине, она становилась все смелее и чувствовала, как у нее постепенно возникает своя жизнь.

– Ты ведь ничего мне о себе не рассказываешь, – сказала Она как-то Максу после обеда, когда они зашли в кафе «Два официанта» в Эксан-Провансе, чтобы переждать начавшийся апрельский дождь. – Всякий раз отмахиваешься от меня, как от ребенка.

– А что ты хочешь знать? – спросил он. Они расположились у самого входа, лицом к бульвару Мирабо. Макс наблюдал за Стефани. Она сидела к нему вполоборота и разглядывала причудливые металлические украшения балконов зданий на противоположной стороне широкой улицы с тенистыми деревьями. На Стефани были белые джинсы и черный свитер с высоким воротом. Ожерелье и длинные серьги из серебра, купленные им час назад. Шрамы стали почти незаметны, и красота Стефани была почти такой же яркой и поразительной, как и прежде. Макс ощутил прилив гордости. Это он сделал ее такой. Это он спас Сабрину Лонгуорт от гибели, и спас ее красоту. Он вернул ее к жизни под именем Сабрины Лакост. И эта красота, эта душа теперь принадлежат ему, только ему, без остатка. Сидя в кафе, он держался непринужденно и раскованно; все складывалось в последнее время настолько хорошо, что он готов был поверить, что так будет и впредь.

– Я же тебе говорил, что мать у меня умерла, и мне пришлось скитаться вместе с отцом… все это ты помнишь.

– Да, конечно, – нетерпеливо ответила она, словно ей не составляет труда что-то вспомнить. – Вы были в Голландии, Бельгии, Германии, Испании… конечно, помню. Потом поехали в Лондон. А что ты чувствовал, зная, что, кроме отца, у тебя никого больше нет? Ты любил его?

– Сейчас уже не помню. Мы жили вместе потому, что больше нам некуда было податься. Какое-то время я боялся его. У него был отвратительный характер. К тому же он терпеть не мог подолгу жить на одном месте. Поэтому он всегда искал предлоги для того, чтобы двинуться дальше. Таким поводом, как правило, была драка с кем-нибудь. Однажды подвернулся я под горячую руку – сейчас уже и не помню, как это произошло, – и он меня отделал почем зря. Он забрал меня с собой в Лондон, а там я, едва оправившись от побоев, сбежал.

– Ты так бесстрастно рассказываешь о своей жизни. Чувств нет и в помине, одно только холодное перечисление фактов. Неужели ты в жизни никогда никого не любил, неужели тебе ни разу не было весело?

– Все это заменила необходимость. Именно она движет жизнью подавляющего большинства людей. Как по-твоему, многим ли повезло, и они обрели любовь? – Он взял ее руку. – Когда она приходит, причем уже в зрелом возрасте, это даже лучше.

– Ну, а весело тебе бывает?

– Я никогда толком не понимал, что это значит. Я не задаю себе вопрос, весело мне или нет. Я получаю колоссальное удовольствие от того, чем занимаюсь. Такое объяснение тебя устраивает?

– А чем ты занимаешься?

– Живу с тобой и знакомлю тебя с Провансом, провожу время с Робером и своими компаньонами в Марселе…

– Я хотела спросить, чем ты зарабатываешь на жизнь?

– Я же говорил тебе. Экспортирую сельскохозяйственное и строительное оборудование в развивающиеся страны.

– Ты сказал мне об этом до того, как я лишилась памяти?

– Не помню. Возможно, но, как я тебе уже говорил, мы беседовали главным образом о будущем.

– Ну, мне кажется, ты занимаешься не только экспортом оборудования.

– В самом деле? А почему тебе так кажется?

– Потому что ты получаешь колоссальное удовольствие от того, чем занимаешься. А ведь тебя не назовешь скучным, тебе нравится преодолевать препятствия. Поэтому мне и кажется, что ты занимаешься чем-то более интересным, чем экспорт оборудования, и хочется знать, чем именно.

Официант принес им кофе, и Макс подождал, пока он отойдет.

– Знаешь, Сабрина, с тех пор как ты попала в аварию, это первый комплимент, который ты мне сделала.

Она, казалось, вздрогнула.

– Неужели? Извини, ты ведь очень добр ко мне.

– Комплимент и благодарность – разные вещи.

– Насколько я понимаю, тебе хочется, чтобы я восхищалась тобой. Я восхищена тем, что я про тебя знаю. Робер говорит, что ты человек слова, и я очень ценю это в тебе. Но от чего еще возникнет во мне чувство восхищения?

Макса этот разговор начинал утомлять. Он любил ее, был без ума от нее, но даже она не узнает о нем больше того, что он сам захочет рассказать. Он никогда никому не раскрывал душу и не имел ни малейшего желания делать это сейчас. А что бы она сказала, мелькнула у него шальная мысль, если бы он рассказал ей, чем в самом деле занимается? Сабрина, дорогая, мне принадлежит небольшая типография в Марселе, где мы печатаем приглашения на званые вечера, фирменные бланки и другие безобидные вещи, но наше главное занятие – это печатание денег. Мы переправляем фальшивые деньги – миллионы в пересчете на франки – своим клиентам во всем мире, аккуратно и надежно спрятав их в сельскохозяйственном и строительном оборудовании…Он понятия не имел, как она к этому отнесется.

Но мысль как была, так и осталась у него в голове. Все равно он не скажет ни ей, ни кому-либо еще, что доверяет лишь нескольким работающим с ним людям. А его работа никак не отразится на их совместной жизни; они будут счастливы, и она будет любить его, зная ровно столько, сколько знает сейчас, и не более того. Больше ей и не нужно знать.

Но сейчас он не собирался тратить попусту время, уклоняясь от прямых ответов на ее вопросы.

– Я стараюсь сделать так, чтобы чем дольше мы были вместе, тем больше у тебя было поводов для восхищения. А теперь расскажи мне про работу. Чем ты занималась сегодня утром?

– Ах, перестань! – воскликнула Сабрина. – Я не ребенок и не потерплю, чтобы со мной обращались как с ребенком. Тебя окружают сплошные тайны. Неужели ты думаешь, что я буду этим восхищаться? Я ненавижу тайны, все мое прошлое – тоже тайна. Я отказываюсь смириться с этим.

Рывком накинув плащ, она выбежала на улицу. Дождь уже прекратился. Она прошла между асимметрично расставленными столиками, словно на сцене театра. Невзирая на дождь, за ними сидели несколько промокших насквозь туристов. Выйдя на тротуар, она повернула по направлению к центральной площади, прибавляя шаг. На ходу она подняла капюшон, защищавший от капель с деревьев. Пройдя площадь с огромным серо-зеленым, заросшим влажным мхом фонтаном, она присела на его край. Она старалась не смотреть в ту сторону, откуда должен был появиться Макс, если только он пошел за ней следом.

Она сидела выпрямив спину и сжав руки. Спустя мгновение до нее дошло, что она чувствует не одиночество или тревогу, как часто бывало раньше, а холодную, слепую ярость. Она сидела так на продуваемой ветрами площади, а серые фонтанчики воды за спиной брызгами рассыпались на фоне серого неба. Мокрые камни мостовой тускло поблескивали под деревьями, с которых падали капли воды. Она чувствовала нарастающий внутри гнев, зная, как это для нее важно: гнев, из-за того что с ней обращаются как с ребенком, давал ей возможность держаться особняком в той новой жизни, в которую она вступала. Она вспомнила, как чувствовала себя совсем ребенком в тот день, когда познакомилась с Робером. Как она сидела между ним и Максом за обедом. Она вспомнила, как чувствовала себя ребенком, когда впервые стала готовить на кухне, когда впервые села за руль машины, когда впервые упала Максу в объятия и почувствовали панику при мысли о том, что сейчас произойдет.

Но я становлюсь взрослой, подумала она, учусь ориентироваться в жизни. И Максу, и всем остальным придется обращаться со мной как со взрослой, как с равной.

Впереди три женщины переводили группу школьников через дорогу. В одинаковых желтых плащах дети казались нанизанными на нитку бусинками. Они и в самом деле держались руками за ярко-красную веревку, конец которой змеился по мокрым камням мостовой. Звуки их возбужденных голосов разносились по всей площади, заглушая шум фонтана. Стефани засмотрелась на них и внезапно ощутила такую невыносимую тоску, что встала и двинулась, как во сне, вслед за ними. Дойдя до середины площади, она опомнилась и остановилась. По-моему, я схожу с ума; что это я делаю? Она видела, как они вереницей свернули в узкую улочку и скрылись за поворотом. Интересно, сколько им лет? Восемь? Девять? Какой прекрасный возраст: в них столько непосредственности и любви. Вдруг мимо нее пробежала девочка в желтом плаще. Она была одна, и по щекам у нее лились слезы. Невольно протянув руку, Стефани остановила ее, присела на корточки и крепко прижала к себе.

– Все хорошо, я помогу тебе, не плачь. Расскажи, что случилось. Ты что, потеряла друзей?

Глотая слезы, девочка кивнула.

– Я увидела щенка и остановилась его погладить… Нельзя было это делать… нам говорили, чтобы мы держались за веревку… а теперь я не знаю, где они.

– Я видела, как они прошли мимо. Сейчас мы их разыщем. – Стефани отвела прядь волос с заплаканного лица девочки, и поцеловала ее лоб и щеки. Почувствовав дрожь крохотного, хрупкого тельца под мешковато сидящим плащом, она крепче обняла девочку и словно сроднилась с ней. Она прижимала ее к себе, но этого казалось мало – ей вообще не хотелось отпускать ребенка.

– Но где же они? – снова заплакала девочка. – На меня будут сердиться… а папа с мамой накажут, если узнают…

Стефани неохотно встала и взяла ее за руку.

– Как тебя зовут?

– Лиза Берне.

– Ну, Лиза, давай искать твой класс. Может, никто и не расскажет маме с папой, что произошло.

Лиза вскинула голову и широко раскрыла глаза.

– А так можно?

– Не знаю. Попробуем. – Быстрым шагом они направились к улице, на которую свернул весь класс. Стены домов здесь были покрыты старой, облупившейся штукатуркой, а оконные ставни потрескались и выцвели от дождя и солнца; массивные деревянные двери с годами покрылись вмятинами и глубокими царапинами. Улочка была такой узенькой, что небольшая легковая машина едва могла бы проехать, тротуара не было. Стефани с Лизой шагали по самой середине булыжной мостовой, пока не оказались на крошечной площади, от которой расходились три улицы. Лиза подняла голову, ожидая, что скажет Стефани, куда идти дальше. А Стефани и понятия не имела.

– Сюда, – решительно сказала она и свернула налево, на улицу, которая ничем не отличалась от той, по которой они только что шли.

– …мы по четвергам всегда куда-нибудь ходим, – тем временем щебетала Лиза. – Мадам Фронтенак, это наша учительница, она вам понравится, она очень красивая, прямо как вы, и у нее тоже есть дочь, так что она очень добра к девочкам, всегда все понимает, и потом она же сама такой была, когда еще только начинала взрослеть, и все помнит, а вот с мальчишками она ведет себя гораздо строже, хотя так и должно быть, с ними так и надо, потому что они такие грубые – некоторые так просто хулиганы, – и им нужно говорить…

Стефани старалась идти как можно быстрее и тащила Лизу за руку. Класса нигде не было видно. Как далеко они могли уйти? Ведь прошло всего несколько минут… сердце у нее бешено стучало; она ведь могла ошибиться, и в результате обе они заблудятся. Тогда Лиза перестанет весело болтать, снова испугается, и это будет ее вина, потому что она решила, что уже взрослая и может взять на себя заботу о ребенке.

Улица поворачивала направо, они двинулись по ней, и тут, несмотря на то, что Лиза продолжала болтать без умолку, Стефани почудился шум, напоминавший детские голоса.

– Тише, Пенни, подожди минутку, – сказала она. – Я хочу послушать.

– Что?

– Подожди, – повторила Стефани, и, замерев, они вдруг услышали голоса и смех.

– Ой, мы нашли их! – крикнула Лиза и, повернув еще раз за угол, помчалась вперед. Стефани последовала за ней и увидела, как весь класс столпился вокруг Лизы, и все тут же принялись о чем-то болтать.

Одна из учительниц вышла ей навстречу.

– Значит, вы и есть та добрая женщина, которая нашла эту гадкую девчонку?

– Ах, что вы, она совсем не гадкая, – ответила Стефани и протянула руку. – Меня зовут Сабрина Лакост.

– Мари Фронтенак.

Стефани улыбнулась.

– У вас есть дочь, вы очень снисходительно относитесь к маленьким девочкам и строго держите себя с мальчишками, особенно с теми, кто любит похулиганить.

– Ах, какая же все-таки Лиза болтушка! Впрочем, любопытно, что, как ей кажется, из-за дочери я мягче обращаюсь с девочками. Интересно, все они так думают? Пожалуй, что так, если Лиза рассказывает об этом вслух. Да, наверное. Ну ладно, а теперь нужно что-то делать. – Она бросила взгляд на Лизу, стоявшую в окружении друзей, от возбуждения все они очень громко болтали. – Нельзя оставлять проступки детей безнаказанными, ее нужно наказать.

– Она страшно напугалась, думала, что осталась одна, заблудилась, площадь казалась ей чужой, словно мир, который она еще не знает. Разве она и так не достаточно наказана?

– Возможно, но не могу же я делать вид, что ничего не произошло. Нужно ведь что-то объяснить остальным.

– Попросите Лизу им рассказать, как она испугалась. Видимо, она станет все преувеличивать – в этом возрасте дети все такие, – но это станет для них более наглядным уроком, чем то, что вы могли бы им сказать.

Их глаза встретились, и они расхохотались.

– Ах, мадам Лакост, как хорошо вы знаете детей. Вы учительница?

– Нет.

– Тогда у вас наверняка есть свои дети.

– Нет. Думаю, что я не зню… – Она запнулась. – Я работаю в антикварном магазине в Кавайоне, – отрывисто сказала она. – Он называется «Жаклин из Прованса».

– А-а, я знаю этот магазин, в нем все так изысканно. Ах, мадам, может быть, вы согласитесь как-нибудь прийти к нам в класс и рассказать о том, что это значит – антикварные вещи. Детям не дано понимать прошлое, а вы, пожалуй, сумеете помочь им понять, что оно оживает и предстает перед нами в виде мебели, домов, произведений искусства и памятников древности.

– Я не специалист в этой области. Я еще только учусь.

– Но вы же знаете больше нас. Может, все же надумаете?

Стефани задумалась. Ей хотелось снова увидеть Лизу, хотелось побыть с детьми. Может быть, я была учительницей? Или, в конце концов, у меня самой были дети. Нет, Макс сказал, что не было. Как все это странно!

– Возможно, я приду, – ответила она. – Когда я решу, то позвоню вам.

– Вот мой адрес и телефон… – Мари Фронтенак написала и, вырвав из блокнота верхний листок, отдала ей. – Буду ждать. А теперь мне пора. Огромное спасибо, мадам Лакост…

– Не за что. Зовите меня Сабрина.

– Ах, Сабрина! Огромное спасибо за то, что привели Лизу обратно. Лиза, иди сюда, ты, наверное, хочешь попрощаться с этой доброй дамой, которая пришла тебе на помощь.

Стефани нагнулась, и Лиза три раза подряд чмокнула ее в обе щеки.

– Спасибо, мадам. А можно задать вопрос?

– Конечно. – Стефани обнимала ее и не думала ни о чем, ощущая лишь ласковое прикосновение к себе хрупкого тельца.

– Почему вы назвали меня Пенни?

Стефани вздрогнула.

– Пенни? Ума не приложу. А что, я назвала тебя Пенни?

– Ну да, когда попросили помолчать. Вы еще сказали: «Тише, Пенни». По-моему, вы изо всех сил вслушивались, словно чувствовали, что мой класс где-то рядом. Так оно и вышло.

– Да. Не знаю, Лиза. Возможно, ты напомнила мне кого-то по имени Пенни. Но я теперь знаю, как тебя зовут, и как-нибудь зайду тебя проведать.

– Ой, как здорово! – Девочка испытующе взглянула на Стефани. – А никто не скажет…

– По-моему, совсем необязательно рассказывать обо всем родителям Лизы, правда? – обращаясь к Мари Фронтенак, спросила Стефани. – Если Лиза поговорит с классом так, как мы с вами договорились…

– Ладно, на этот раз, думаю, это необязательно. Конечно, если у Лизы войдет в привычку убегать всякий раз, когда ей вздумается…

– Я никуда не убегала! – жалобно воскликнула Лиза. – Я остановилась погладить щенка, а потом заблудилась. Мне было так страшно!

– Да, будем надеяться. – Мари Фронтенак протянула руку. – Спасибо вам еще раз, Сабрина. Надеюсь, когда вы снова придете, у нас будет время познакомиться поближе.

– С большим удовольствием. – Нагнувшись, Стефани поцеловала Лизу в лоб. – Скоро увидимся. – Повернувшись, она пошла обратно тем же путем, стараясь припомнить, куда они сворачивали. То и дело, словно указательные столбы, в глаза ей бросались ориентиры – сорванная с петель ставня, дверь, выкрашенная в странный розовый цвет, перевернутый цветочный горшок, и она следовала за ними, а в уме неотвязно крутилась мысль: «Я помню, помню, я все помню теперь».

Но прошло еще несколько минут, и тишина, царившая на узеньких улочках, обступила ее со всех сторон. Поблизости никого не было; она повернула сначала в одну сторону, потом в другую, но и позади, и впереди улица была пуста. Она окончательно сбилась с пути, здесь не было ничего, что могло бы показаться знакомым; до площади, с которой она ушла, могло быть и десять миль, и всего несколько футов. Ее охватил испуг. Она думала, что осталась одна, заблудилась, площадь казалась ей чужой, словно мир, которого она еще не знает. Разве она и так не достаточно наказана?

Но меня не за что наказывать, подумала она. Я не сделала ничего плохого. Или нет? В те годы, о которых я ничего не помню, что я сделала такого, из-за чего оказалась здесь?

Она побежала, свернула за угол, потом еще и еще раз, пытаясь найти что-то знакомое, но теперь все дома казались одинаковыми, никаких ориентиров не было. Интересно, подумалось ей, может, это я только думала, что бегу, потому что на самом деле она сейчас стояла на месте. При этой мысли у нее закружилась голова, и она прислонилась спиной к стене какого-то дома. Где я, куда иду – не знаю.

Охвативший ее страх становился все сильнее, и она снова пустилась бежать, касаясь рукой оштукатуренных домов, стоявших вплотную друг к другу и, казалось, наступавших на улицу. И вдруг, повернув в очередной раз за угол, она увидела в проеме между домами знакомую квадратную площадь с фонтаном и стоящего рядом Макса.

– Ну? Хорошо прогулялась? – холодно спросил он.

– Рада тебя видеть, – ответила Стефани, с облегчением переводя дыхание, и поцеловала его. – Я проводила заблудившуюся девочку в группу, от которой она отстала. Надеюсь, ты не слишком тревожился обо мне.

– Мне пришло в голову, что ты можешь и не вернуться.

Она хмуро взглянула на него.

– И куда бы я пошла?

– Понятия не имею. А ты что, живешь со мной только потому, что тебе больше некуда идти?

Она пристально посмотрела на него.

– Не знаю.

Он взял ее за руку, и они двинулись к переулку, где он оставил машину.

– Я же сказал, ты полюбишь меня. Один раз так уже было, будет и еще.

– Нет, не полюблю, если ты будешь обращаться со мной как с ребенком.

– Я обращаюсь с тобой как с женщиной. Я не имею привычки рассказывать о себе самом, Сабрина.

– Но ты рассказывал мне о матери, о Голландии, об Испании…

– И этого должно быть достаточно.

Когда, повернув ключ в замке, он открыл дверцу машины, Стефани спросила:

– Ты что, преступник? Да? Ты что, не рассказываешь мне о том, чем занимаешься, потому что это противозаконно?

– А тебе не все равно?

– А взрыв на судне? Это что, тоже связано с твоей работой?

Усевшись за руль, он потер ключ зажигания большим пальцем, пока Стефани садилась на свое место.

– Я же говорил тебе, что взрыв – это просто несчастный случай.

– Но в больнице ты говорил, что позаботишься о том, чтобы я была в безопасности.

– Это ты помнишь, – задумчиво произнес он. – А о многом другом в те первые дни забыла.

– Я помню твой голос, когда ты об этом говорил. Не было дня в больнице, чтобы я об этом не думала. О том, как ты сказал, что позаботишься о моей безопасности.

– Я так и сделаю. – Он завел двигатель. – В мире, где люди мерзнут и голодают, не имеют друзей, готовых помочь, я буду делать так, чтобы ты жила в тепле и сытости, рядом с людьми, которые тебя любят.

– А то, чем ты занимаешься, противозаконно?

– А тебе не все равно?

– Нет. Если бы я любила тебя, тогда было бы все равно.

– Жестоко, но честно. Ну что ж, ты полюбишь меня, Сабрина, и когда-нибудь я, может, и расскажу тебе о том, чем занимаюсь, но не сегодня. Расскажи мне о той девочке, которую ты нашла.

На этот раз, после того как он опять отмахнулся от ее вопросов, бежать было некуда, да ей и не хотелось. Ей не хотелось оставаться одной – ни в Эксе, ни где-нибудь еще. Макс был ее опорой, центром ее жизни. Он заботится о ней, с ним интересно общаться; их связывают супружеские узы, хотя она и не любит его. По крайней мере пока, подумала она. По крайней мере пока.

– Макс, я никогда не упоминала ни о ком по имени Пенни?

– Нет. – Обогнув центральную площадь, он направил машину на дорогу, ведущую за город. – Ты знаешь кого-нибудь с таким именем?

– По-моему, раньше знала. Причем я уверена, что это ребенок. Возможно, кто-нибудь из тех, кого я учила, или… может, моя дочь.

– Ты же говорила, что у тебя нет детей. И никогда не говорила, что была учительницей.

Стефани вздохнула.

– Тогда не знаю.

– Как зовут девочку, которую ты нашла?

– Лиза. – Она рассказала ему о детях из класса, державшихся за красную веревку, о Лизе Берне и Мари Фронтенак, о приглашении выступить на занятиях. – Мари Фронтенак сказала, что детям не дано понимать прошлое; мне кажется странным, что я буду рассказывать о нем, ведь у меня самой его нет.

– Она ведь просила тебя не рассказывать о своей жизни, а поговорить о том, как прошлое оживает в виде старых, антикварных вещей.

– Она сказала: «…оно как живое предстает перед нами». Оно ведь на самом деле живое, правда? Оно где-то рядом, словно еще один этаж в доме, но входа туда нет. Если бы я могла войти туда…

Они молча ехали подернутой дымкой долиной, и краски вдали расплывались, но ближние поля ярко зеленели. Рядом с полями на плодородных землях раскинулись виноградники. Их черные, напоминающие скелеты стволы с боковыми побегами стояли, словно часовые, выстроившись безукоризненными шеренгами. На платанах, окаймлявших дорогу, появлялись новые побеги, вдоль каменных стен зацвели первые ирисы. На кустарнике только начали распускаться цветы – пока еще бледно-желтые. Со временем они приобретут густо-желтый оттенок и будут источать резкий аромат на многие мили вокруг.

– Я тридцать лет собираю произведения искусства и антикварные вещи, – небрежно произнес Макс. – Все вещи у нас в доме собраны мной.

– Вот как! – Стефани кивнула, словно обращаясь к самой себе. Пожалуй, только так, благодаря случайным разговорам, она сможет узнать его получше. Если не считать того, что Макс никогда ничего не делает случайно, подумала она. – Тогда ты мог бы мне помочь. Я не знаю, что нужно говорить, когда речь идет об антиквариате.

Пока Макс ехал проселочной дорогой, нарочно удлиняя путь, они говорили о картинах, мебели, серебре, фарфоре, старинном кружеве, хрустале. Стефани была поражена глубиной его знаний. Впечатление было такое, словно он всю жизнь только это и изучал.

– В библиотеке найдутся книги, которые будут тебе полезны, – сказал он. – Я составлю список.

Был уже поздний вечер, когда солнце пробилось сквозь облака и озарило крыши домов в Руссильоне, ярко высветив оранжевый, розовый, красный и бледно-желтый цвета. Прилепившиеся к крутому холму и живописно разбросанные, они выглядели разноцветными кубиками из детского конструктора.

– Здесь живет сын Робера, – пробормотала она. – Мне бы хотелось с ним как-нибудь познакомиться.

– И не надейся. Робер тщательно следит за тем, чтобы одна его жизнь не мешала другой.

Стефани улыбнулась.

– Так сколько у него таких жизней?

– Насколько я знаю, несколько.

Новые тайны, подумала она. Что только не придумают эти мужчины?

Но она не могла сердиться, во всяком случае теперь, когда ее окружала такая красота: залитые солнцем дома Руссильона, поросшие лесом холмы, поля и сады, в которых зарождалась новая жизнь, голубое небо сквозь облака и бледный серп луны. После забавной встречи с Лизой и Мари Фронтенак от ее гнева не осталось и следа. По мере того как они подъезжали к Кавайону, на душе у нее становилось все веселее и страхи улетучились. Все будет в порядке; все ее желания непременно исполнятся.

Да и Макс рядом: сидя в его машине, она чувствовала себя в безопасности и под надежной защитой, словно лежала сейчас в его объятиях. Словно полумесяц в лучах солнца, она чувствовала, что впитывает в себя его уверенность и силу и наполняется ею.

Но я не хочу быть отражением Макса. Я хочу быть самой собой.

А что, если он преступник?

О, нет, конечно нет, тут же мелькнула мысль. Он любит важничать, разозлился, когда я стала приставать к ему с расспросами, вот теперь и решил ограничиться туманными намеками, прикинуться тем, кем на самом деле не является, и попробовать вывести меня из себя. Впрочем, если бы он был преступником, они не дружили бы с Робером.

И все же она не могла проникнуться к Максу доверием. Не могла избавиться от ощущения, что, хотя он был увлекающейся, страстной натурой и, похоже, искренне любил ее, во всем его поведении чувствовалась какая-то опасность. Мысль, что он, возможно, занимается чем-то противозаконным, пришла ей сегодня в голову впервые, но не было дня, чтобы та или иная странность его поведения не наводила ее на мысль, что он подвергается опасности, либо подвергает опасности других, или то и другое вместе.

И каждый день, подумала она, он лжет ей, когда дело касается ее жизни в прошлом.

Поэтому она не доверяла ему и не любила его. То немногое сокровенное, что у нее было – несколько месяцев, которые и составляли всю ее жизнь, – она берегла для себя.

Я ведь даже не знаю, могу ли по-настоящему полюбить, пока снова не стану полноценной женщиной, подумала она. Впрочем, даже если бы и могла, кто бы это мог быть? Я же никого не знаю, но хотела бы узнать; мне так хочется узнать, что при этом чувствуешь.

Она вспомнила, как встречала Макса, когда он вернулся к ней после первой командировки. Она была уверена, что любит и хочет его, и счастлива оттого, что она его жена. Но такое ощущение было у нее всего лишь раз; больше она ничего подобного уже не чувствовала.

Значит, если я на самом деле когда-то любила его и доверяла ему, – а так и должно было быть, если я вышла за него замуж, – то теперь это прошло.

– Ты что-то совсем притихла, – сказал Макс, когда они катились по дороге, ведущей на вершину холма, к их дому.

– Столько всего, о чем нужно подумать, – неопределенно ответила она.

– Ладно, а сейчас давай подумаем об обеде. Ты не хотела бы поехать в Гу? В последний раз, когда мы были в «Бартавель», тебе там понравилось.

– Ах, очень! Да, это было бы чудесно. Хотя, если мадам Бессе уже принялась готовить обед, ехать, пожалуй, не стоит.

– Не беспокойся, я позвонил ей из Экса.

– Вот как! Значит, ты заранее все наметил?

– Мне хотелось, чтобы у нас был сегодня особенный день. Я уезжаю завтра на неделю.

– Куда?

– В Марсель и Ниццу.