Текст книги "Паутина"

Автор книги: Джудит Майкл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Глава 11

Миссис Тиркелл, принесла блюдо с жареной курицей и картофелем и поставила его на стол, так что оно оказалось по правую руку от Лу Чжэня.

– Конечно, будет второе, а как же иначе? – проворчала она. – Когда молодой человек взрослеет, он все равно что двигатель машины, куда нужно все время заливать бензин. И тем более если он – студент, да еще такой тощий. Ну же, молодой человек, давайте я вам положу два-три кусочка курицы, вам это не повредит. А еще картофеля.

– Он больше не хочет, – кисло сказал Клифф.

– Нет, хочет, – возразила Пенни, внимательно глядя на Лу. – Он просто отказывается из вежливости. А мне можно еще, миссис Тиркелл? После Лу?

Сабрина и Гарт с улыбкой переглянулись.

– Наш дипломат, – сказал Гарт. – Давай, Лу, не стесняйся. Ты оказался в меньшинстве. Когда имеешь дело с Пенни, так обычно и бывает.

Чуть заметно улыбнувшись, Лу положил на тарелку порядочную порцию курицы с картофелем. Подчеркнуто шумно вздохнув в знак одобрения, миссис Тиркелл подошла к Пенни.

– Это в самом деле вкусно, – сказала Пенни. – А у вас в Китае курицу готовят по-другому?

– Там у куриц разрез глаз другой, – ввернул Клифф.

– Клифф… – начал было Гарт, но Сабрина опередила его: – Не слишком удачная шутка, – непринужденно заметила она.

– Знаете, мне кажется, у нас курица ничем не отличается от вашей, – серьезно ответил Лу. – Я одно время жил в деревне, видел, как их резали на бойне, и мне они показались совершенно обычными.

– Я думала, вы выросли в Пекине, – сказала Сабрина. – А когда вы жили в деревне?

– Когда я был еще совсем маленьким. Было время, когда наше правительство в принудительном порядке посылало горожан работать на полях, так я с семьей переехал на запад.

– Многие, независимо от происхождения и профессии, были вынуждены покинуть родные места, – сказал Гарт. – В том числе и отец Лу, физик, и его мать, учительница английского языка.

Лу снова улыбнулся одними губами.

– Отец пять лет грузил лопатой навоз, а мать стирала.

– Почему? – спросил Клифф, в котором любопытство на мгновение погасило его недоброжелательное отношение к студенту.

– Правительство решило, что интеллигенция, специалисты должны вернуться к простому народу, потому что они, мол, забыли простой народ.

– Как это понимать?

– Правительство сочло, что интеллигенция и специалисты ставят себя выше крестьян, а все должны быть равны.

– Но люди не могут быть равны, – сказала Пенни.

– А правительство решило, что могут.

– Это ошибка. И что, никто не стал жаловаться? А вот у нас в стране люди все время жалуются на правительство.

– В Китае по-другому.

– Да, я знаю, вам нельзя открыто жаловаться, мы проходили это в школе. Но разве дома вы этого не делаете? Скажем, сидя за обеденным столом и беседуя между собой, как мы.

– Иногда.

– А ваше правительство до сих пор считает, что все люди равны? – спросил Клифф.

– Похоже, теперь не так, как прежде.

– А где сейчас ваши родители?

– В Пекине. Отец преподает в институте, а мама работает учительницей в средней школе.

– Это мама научила вас английскому? – поинтересовалась Пенни.

– Да, и кроме этого я учил язык в школе. Английский хотят выучить все. Особенно те, кто решил посвятить себя науке. Английский – это язык науки во всем мире.

– Я хотела бы выучить китайский, – сказала Пенни. – На слух он напоминает пение.

– Если хотите, я могу вас научить нескольким словам.

– В самом деле? Нет, правда? Вот было бы здорово, а то у нас в школе никто не знает по-китайски. А теперь скажите мне хотя бы слово.

– Ма.

– Что это значит?

– Мама.

– Но ведь и по-английски так. Нет, вы мне скажите китайскоеслово.

– Я и говорю. Хорошо, скажу еще одно: hen hao chi.

– А это что значит?

– Вкусный. Так можно сказать о сегодняшнем обеде. Или вот еще. Youyi. Дружба.

Пенни повторила все названные слова.

– А вы и другим словам меня научите?

– Если хотите.

– Их должно быть много… ну, чтобы я могла говорить, не просто слова и все такое прочее, а несколько фраз, чтобы было видно, что я говорю по-китайски. Тогда я смогу разговаривать, а все в школе ничего не поймут.

Сабрина задумчиво смотрела на Пенни, размышляя: новые или старые проблемы вызвали такой напор. Надо будет с ней поговорить, когда они останутся одни. Пока же она от души наслаждалась беседой и тем, что Клифф тоже принимал в ней участие. Когда Лу пришел сегодня, ее словно пронзила острая боль. И это случалось всякий раз, когда он появлялся у них дома: в такие минуты она мысленно переносилась в Китай. Там в сентябре прошлого года они со Стефани провели две недели вместе в Гонконге, и именно там сделали первый шаг в своей игре – вручили друг другу ключи от дверей своих домов. В Китае она в последний раз видела сестру живой.

Когда они уселись за стол, боль поутихла; так бывало всякий раз, когда начиналась общая беседа, и она снова превратилась в Стефани Андерсен, помогающую иностранному студенту освоиться на новом месте.

– Что-нибудь изменилось внутри вас или нет – ведь вы все время говорите по-английски? – спросила она у Лу. – Мне кажется, язык так глубоко проникает в нас, что становится частью нашего внутреннего мира. Здесь и наше восприятие окружающего мира, и самих себя, и те особенности и тонкости языка, которые трудно поддаются переводу. Интересно, если бы каждый из нас все время говорил на другом языке, стал бы он другим?

– Ты сама стала другой, мама, – сказал Клифф. – Помнишь, ты нам рассказывала, как вы с тетей Сабриной говорили по-французски, когда учились в школе в Швейцарии.

– Да, но так было только на занятиях, когда нам приходилось общаться с преподавателями. У себя в комнатах мы все время переходили на английский. По-моему, если бы я сейчас жила в Швейцарии или во Франции и говорила только по-французски, то, пожалуй, стала бы сомневаться в том, кто же я есть на самом деле. Лу, как по-вашему?

– Я говорю по-китайски со студентами-земляками. Это очень важно, так как у меня после этого возникает ощущение, что Америка, с ее неряшливым английским, не захлестнет меня с головой.

– Неряшливым? – воскликнул Клифф.

– По крайней мере, мне так кажется. Ваш язык очень непринужденный, очень свободный, и он похож на самих американцев. Китайский же – очень точный, очень конкретный и неизменно очень четкий язык.

– Английский язык не неряшливый, – стоял на своем Клифф.

– Может быть, неряшливый – не лучшее слово, – сказал Гарт. – По-моему, тут больше подходит слово «непринужденный». Впрочем, как бы то ни было, я рад, что Лу его выучил, потому что если он в своих научных исследованиях оправдает надежды, которые мы на него возлагаем, то его как ученого ждет блестящее будущее.

Лу внимательно посмотрел на Гарта.

– Спасибо.

Воцарилась тишина.

– А вы не могли бы нам рассказать о своей работе? – спросила Сабрина.

– Пожалуй, она вам покажется не очень интересной.

– А ты расскажи так, чтобы им стало интересно, – сказал Гарт. – На днях ты говорил, что по возвращении на родину хочешь заняться научными исследованиями, возглавить институт генной инженерии и посвятить себя преподавательской работе. А самые лучшие преподаватели – это те, кто способен пробудить интерес к своей работе у кого угодно, даже если человек ничего в ней не смыслит.

Лу слегка пожал плечами.

– Меня интересуют проблемы иммунологии. Лимфоциты – это белые кровяные клетки. Они изучены лучше всего, это область, в которой наука продвинулась уже довольно далеко. Я же в своей работе после защиты докторской диссертации буду специализироваться на аутоиммунных болезнях. Существующие в организме клетки Б и Т…

– Какие клетки? – спросила Пенни.

– Прошу прощения. Клетками Б и Т называются лимфоциты, которые распознают чужеродные клетки в организме и уничтожают их. Именно благодаря им нам удается справляться с простудой или гриппом. Это в том случае, если они выполняют свою роль. Однако это очень сложная система, которая может давать сбои. Существуют изъяны генетического характера, и тогда система начинает действовать против самого организма.

– Действовать против самого организма? – переспросила Сабрина. – Что это значит?

– Клетки Б и Т в таком случае не могут отличать чужеродные клетки, проникающие в наш организм, от клеток самого организма. – Видя, что Пенни сидит нахмурившись, Лу добавил: – Я хочу сказать, что лимфоциты, которые всегда приходят на помощь, нападая на проникающие в организм чужеродные клетки, переключаются в таком случае на свои и начинают нападать на них. Тогда у нас и появляются болезни вроде ревматического полиартрита, сахарного диабета, множественного склероза, меастении с осложнениями или Аддисоновой болезни. Все это – аутоиммунные болезни. Я занимаюсь ревматическим полиартритом и пытаюсь выяснить: можно ли заменить больной ген, контролирующий рост лимфоцитов, здоровым, чтобы организм мог вырабатывать такие новые лимфоциты, которые не будут поражать ткань суставов.

– А так можно вылечить от спида? – спросил Клифф.

– Нет, спид возникает в результате заражения ВИЧ. К тому же я не занимаюсь спидом.

– Почему? Ведь от спида умирают люди.

– А из-за ревматического полиартрита миллионы людей… как и моя мать, остаются калеками. Я обещал ей, что вернусь в Китай только после того, как найду средство вылечить от этой болезни ее и многих других.

– Это было бы равносильно революции в медицине, – сказал Гарт. – В этой области знаний колоссальная конкуренция, здесь передовой край научных исследований. Каким образом гены человека управляют иммунной системой? Лу занимается сейчас этой проблемой. Мы им очень гордимся, у него разработана отличная программа исследований, есть интересные идеи по поводу того, в чем заключается суть проблемы и как подойти к ее решению. Если эксперименты пройдут удачно, то нашему новому институту будет чем гордиться.

Сабрина заметила, как на лице Лу появилось замкнутое выражение. Он хочет, чтобы слава досталась ему одному, мелькнула у нее мысль; не науке, не институту и, конечно, не Гарту Андерсену, а Лу и никому больше. Пожалуй, он даже рассчитывает на Нобелевскую премию. А судя по тому, что говорит Гарт, может, так и выйдет.

– Но ведь другие ученые, наверное, тоже над этим работают, – сказала она, обращаясь к Гарту.

– Да, таких наберется по меньшей мере дюжина, но не думаю, чтобы они так близко подошли к решению этой проблемы, как мы. Пожалуй, наибольших успехов добились в «Фарвер лэбз», что в Сан-Франциско. Несколько недель назад я разговаривал с Биллом Фарвером, и, судя по его голосу, они так же близки к удаче, как и мы. Хотя, разумеется, у них нет Лу. Это ставит их в заведомо проигрышное положение.

У Клиффа вырвался какой-то звук – казалось, его того и гляди вырвет.

– Ах, Клифф, – вздохнула Сабрина, внезапно почувствовав жалость к нему. Встретившись взглядом с Гартом, она чуть заметно покачала головой. Она не понимала, почему он все время так преувеличивает, когда дело касается Лу. Словно ему нужно каждый раз показывать своему ученику, как все его любят, восхищаются им. Как будто нельзя один раз сказать, что он обещает вырасти в блестящего ученого, и на этом поставить точку.

Если уж ему так хочется, пусть делает это в университете, подумала она. Вовсе необязательно хвалить Лу дома, тем более в присутствии Клиффа. Мы только что говорили с ним об этом. Пожалуй, придется поговорить еще раз.

– Я хотел спросить вас, профессор, – сказал Лу, – о случаях полиморфизма внутри трещины, соединенной пептидной связью. О том, насколько различия между людьми вызваны способностью протеина, обеспечивающего тканевую совместимость, связывать различные антигены…

Они перешли на понятный им одним язык, с головой погрузились в свой мир. Улыбаясь, Сабрина наблюдала за ними, чувствуя бесконечную нежность и к Гарту, такому эмоциональному, и к Лу. Тот, пожалуй, не способен на такое проявление страстей, но тем не менее понимает, какое редкое и восхитительное ощущение это вызывает. Вот и сейчас студент слушал Гарта, не сводя с него глаз, и на его лице застыло выражение сосредоточенности. Почти что обожания, подумала Сабрина.

Она обвела взглядом стол: миссис Тиркелл во время разговора уже расстелила узорчатую скатерть, расставила подсвечники с желтыми свечами, вазы с белыми и желтыми нарциссами и провансальскую керамику ярких голубых и желтых тонов. Сабрина разыскала это много лет назад на Блошином рынке в окрестностях Парижа. Казалось, солнце засияло в самой комнате, ярко озаряя лица сидящих за столом. Сабрина вновь ощутила прилив нежности ко всем сразу: мужу, детям, миссис Тиркелл, Лу. Она с нежностью думала и о столовой с мебелью, отполированной за несколько веков до блеска и ставшей на ощупь шелковистой от прикасающихся к ней любящих рук, к дому, с его старинным комфортом, к городу, где почти все прохожие встречающиеся на улице, здороваются как знакомые.

Ах, как же все здорово, подумалось ей. Хорошего в ее жизни становилось все больше и больше. Хотя боль глубоко внутри не унималась, она все-таки становилась со временем тише, приглушеннее, давая о себе знать лишь в тишине, рано утром, когда она просыпалась и начинала тосковать о Стефани. Но в минуты, подобные этой, когда в светлой столовой за столом собиралась вся семья, у нее бывало такое ощущение, что она, словно кошечка греется на солнышке, сладко потягивается и думает: «Ах, как все славно!»

Она поразилась мысли, что в последнее время это чувство возникало все чаще. Настолько часто, что, чем бы ей ни приходилось заниматься, оно было неотступно с ней. Словно она старалась сохранить в памяти все великолепие осени, сознавая, что эти воспоминания исчезнут, как только наступит холодная зима. Впрочем, что за глупая, пустая мысль, подумала Сабрина. Я счастлива, мелькнула другая, и благодарна Богу за это счастье. Самое большое заблуждение, когда счастлив, – это принять счастье за нечто само собой разумеющееся.

Однако Гарт и Лу уже довольно долго говорили о делах. Лицо Клиффа вытянулось, Пенни вертелась на стуле.

– Нам кажется, мы здесь немного лишние, – непринужденно вставила Сабрина. – По-моему, вы слегка увлеклись.

– Не слегка, а слишком, – извиняющимся тоном произнес Гарт. – Прости. Видишь ли, я так занят новым институтом, что не остается времени на то, чтобы поговорить с Лу. Честно говоря, я практически не уделяю ему внимания. И был рад возможности наверстать упущенное. – Затем, восстановив в памяти разговор за обедом, – сначала похвалы Лу, а потом научная дискуссия, – он повернулся к Клиффу. – А вот о твоей работе мы в последнее время слышим не так часто. Чем вы сейчас занимаетесь на лабораторных занятиях?

– Ничем особенным. Скукотища!

– А мне казалось, тебе нравится.

Клифф пожал плечами, но тут же с опаской взглянул на Сабрину и втянул голову в плечи.

– Можно мне выйти из-за стола?

– Как, а десерт? – спросил Гарт. – Это во-первых. И потом, мне кажется, что когда у нас гость, было бы проявлением любезности с твоей стороны, если бы мы поужинали все вместе.

– Я и так знаю,что у нас гость!

Вошла миссис Тиркелл и принялась убирать посуду со стола.

– Клифф, ты мне поможешь?

– Мне нужно остаться? – спросил Клифф, обращаясь к Сабрине.

Она кивнула.

– Я согласна с отцом.

– Черт! – пробормотал он и принялся собирать тарелки.

– Только не слишком много, – заметила миссис Тиркелл, и они отправились на кухню.

– Клифф терпеть меня не может, – сказал Лу. – Я что, чем-нибудь его обидел?

– В двенадцатилетнем возрасте так много противоречивых мыслей и чувств, – сказала Сабрина. – Разве у вас этого не было?

Он покачал головой.

– У нас нет на это времени. Всю свою энергию и внимание мы должны отдать на благо своей родины. Благодаря ей мы имеем возможность получить образование, чтобы принести пользу своему народу. Поэтому мы не имеем права тратить время впустую.

– Что?– спросила Пенни.

– Ну что ж, мы польщены тем, что вы нашли время прийти к нам на обед, – сказала Сабрина, которую эта тирада немного позабавила. Но тут же она устыдилась своих слов, заметив сконфуженное выражение на лице Лу.

– Для меня это очень серьезно. Мое правительство, моя семья надеются, что я принесу большую пользу своей стране, когда вернусь домой работать на благо всего Китая.

– Довольно тяжкое бремя для любого человека, тем более для юноши двадцати двух лет, – сказал Гарт. – Надеюсь, ты не считаешь, что весь Китай заклеймит тебя позором, если ты будешь учиться не так блестяще, как сейчас.

– Почему вы так думаете? И потом, вы же говорили, что меня ждет прекрасное будущее, если я буду усерден.

– Если все будет идти, как сейчас, думаю, так и будет. Но я уверен, твое правительство поддержит тебя, а семья всегда будет за тебя горой, что бы ни… – Грат запнулся, увидев, как при этих словах Лу смутился еще больше. – Ладно, думаю, на сегодня хватит о работе. Давайте лучше выпьем кофе. Лу?

– Да, спасибо. – Он стал говорить тише, а потом и вовсе замолчал, когда Гарт разливал кофе, рассказывая о подготовке церемонии торжественного открытия Института генной инженерии, намеченной на конец мая.

– Осталось чуть больше трех недель, а у нас с Клаудией до сих пор не написаны торжественные речи, – сказал он, когда миссис Тиркелл с Клиффом убрали со стола и принесли пирог. – Одна надежда на то, что чем больше мы тянем, тем короче они выйдут. Знаете, если бы нам удалось обнаружить ген краткости, то можно было бы осчастливить весь земной шар, сократив время торжественных церемоний.

Сабрина улыбнулась, разрезала пирог и раздала сидящим за столом тарелки для десерта. Заговорили о чем-то другом, и лицо Лу постепенно прояснилось, хотя он по-прежнему хранил молчание. Когда он встал, собравшись уходить, то подошел к Клиффу.

– Наверное, тебе не интересен китайский язык, но в Китае я играл в футбол, и мы с тобой могли бы обсудить кое-какие приемы, которым научил меня тренер. Если хочешь, конечно. Они немного отличаются от твоих.

Услышав умоляющие нотки в его голосе, Сабрина затаила дыхание и стала наблюдать за Клиффом – в эту минуту ревность боролась в нем с любовью к футболу.

– Пожалуй, – наконец произнес он, а затем, словно устыдившись неприветливого тона, добавил: – Само собой. Спасибо. – У Сабрины вырвался вздох облегчения. Они с Гартом переглянулись. Ему нужна наша помощь, мелькнула у нее мысль. А когда они встали из-за стола и направились вместе с Лу к двери, она подумала: кого же – Лу или Клиффа – она имела в виду.

Гарт проводил Лу взглядом, пока тот спускался по ступенькам крыльца. Моросил майский дождичек, ветра не было, и теплый влажный воздух мягко овевал кожу. Раскрыв зонтик, Лу обернулся и попрощался. Закрыв входную дверь, Гарт обнял Сабрину за плечи, и они направились в столовую.

– Спасибо тебе. Ты умеешь так хорошо поддерживать наш разговор за столом. Как всегда.

– Всем нам спасибо. А знаешь, он тебя обожает.

– Лу? Почему ты так думаешь?

– У него это на лице написано.

– Никогда не замечал. Впрочем, и всего остального тоже, ведь он скрывает свои чувства. Мы с ним знакомы уже два года, и до сегодняшнего вечера он ни разу не заводил со мной разговор о том, что ему нужно оправдать надежды, возлагаемые на него правительством.

– И все-таки мне кажется, он видит в тебе отца.

– Что ж, если Клифф не против, то я и подавно.

– С Клиффом мы еще поговорим. Хотя, Гарт, ты в самом деле слишком балуешь Лу. Неужели так нужно – чтобы ты все время его хвалил?

– Не знаю. Ты права, я и сам понял, что сегодня опять перехвалил его, но он настолько скован, что мне невольно хочется немного его расшевелить. В нем чувствуется какое-то отчаяние, чуть ли не безрассудство. Он просто не может расслабиться и жить в свое удовольствие. Как-то раз он пришел ко мне в кабинет, и мне вдруг захотелось посадить его на колени и сказать: все будет хорошо.

Сабрина улыбнулась.

– Вот бы он удивился!

– Он бы решил, что почтенный профессор спятил. Ладно, впредь буду вести себя дома осторожно и обязательно поговорю с Клиффом. – Подойдя к двери, ведущей в столовую, он остановился и обнял ее. – Я люблю тебя.

– Я так рада. – Заглянув в столовую, они увидели, что за столом никого нет, а с кухни доносились голоса Пенни, Клиффа и миссис Тиркелл. Прижавшись друг к другу, они поцеловались.

– Поцелуи украдкой, – пробормотал Гарт, когда дверь в столовую распахнулась и вошли Пенни с Клиффом.

Сабрина не отстранилась.

– Когда родители перестают целоваться, дети начинают волноваться.

– Что ж, тогда я не вижу для этого причин, потому что целовать тебя – это то, чем я буду заниматься в ближайшие пятьдесят-шестьдесят лет.

– А что тут смешного? – спросил Клифф, когда Сабрина и Гарт с улыбкой переглянулись.

– Ну, шестьдесят лет, а все поцелуи, – ответила Сабрина. Клифф подошел, и она притянула его к себе, погладив по каштановым волосам – таким же, как у нее. – Мы собираемся целовать вас с Пенни в течение ближайших шестидесяти лет.

– Тебе тогда будет девяносто три, – сказала Пенни. – Это же очень много.

– Не так уж и много для поцелуя.

– Мы того и гляди обнаружим ген, благодаря которому в девяносто три года поцелуи будут столь же страстными и неотразимыми, как и в тридцать три, – сказал Гарт. Стоя вот так – в обнимку с женой и рядом с детьми, он чувствовал в себе столько силы, что, казалось, ему все нипочем. Ему недавно исполнилось сорок, он здоров, пользуется уважением коллег и любовью домашних. Он достиг всего, о чем мог мечтать; и нет ничего, что было бы ему не под силу.

Неделю спустя он вдруг вспомнил это ощущение. Он сидел в своем кабинете, а напротив – один из юрисконсультов конгрессмена Оливера Леглинда.

– Рой Струд, – представился, войдя в кабинет, юрисконсульт. – Рад познакомиться с вами, профессор, мне давно этого хотелось. А-а, это, наверное, и есть то величественное новое здание, о котором мы столько слышали. – Подойдя к столу у окна, он с интересом рассматривал макет Института генной инженерии. Это был низкого роста, склонный к полноте мужчина с щеткой усов. Очки в металлической оправе сидели на самом кончике небольшого, приплюснутого носа, внушительных размеров брюшко украшала цепочка для часов. Покачиваясь взад-вперед на каблуках, он созерцал макет здания и парка из пенополистирола. – Очень красиво. Правда, красиво. Красивый памятник вам, профессор.

– Науке.

Взяв макет легковой машины, Струд стал передвигать ее по дороге вокруг института.

– Сразу вспоминается прошлое. Нет, в самом деле. У меня когда-то была коллекция машинок – модели всех марок, которые когда-либо выпускались. По-моему, я ни одной не пропустил. Да, ни одной. Ну ладно… – Он повернулся к Гарту. – Присядем, профессор, мне, право, не хочется отнимать у вас слишком много времени.

Гарт предложил Струду стул, а сам, немного поколебавшись, уселся в кожаное вращающееся кресло, так что между ними оказался письменный стол.

– Буду вам крайне признателен, если вы расскажете о цели своего прихода.

– Ну что ж, речь идет об университетах, догадаться нетрудно. Как вам, должно быть, известно, конгрессмен Леглинд является председателем комитета палаты представителей по науке, космосу и технике. В последнее время на него обрушился шквал, поток писем от избирателей, которые обеспокоены вопросами сбалансированности бюджета. Их интересует: не слишком ли много средств конгресс выделяет университетам. Знаете, никто не обращает внимания на университеты, ведь там нет никого, кто бы следил, как расходуются средства правительства. Поэтому никто толком не знает, куда уходят эти деньги. И вот в ответ на это море писем – выражение общественного протеста, пусть даже ни одного из этих людей мы не видели – конгрессмен решил провести слушания о том, как университеты используют деньги, которые выделяет им конгресс.

– Шквал, поток, море… – задумчиво произнес Грат. – О каком количестве писем конкретно идет речь?

Струд расхохотался.

– Вы правы, я в самом деле слишком много говорю. Точных цифр у меня нет, профессор, но, уверяю вас, это была в буквальном смысле лавина.

Гарт даже не улыбнулся.

– А что вам от меня нужно?

– Информация. Слушания начнутся на следующей неделе, и вы числитесь в списке тех, кого мы, возможно, попросим дать свидетельские показания. А пока мы просто собираем информацию. Конгрессмен любит получать информацию заранее, сюрпризы ему ни к чему. Поэтому, пока слушания еще не начались, мы – его помощники – мотаемся по всей стране. Мы любопытны, профессор, и любопытство у нас вызывает прежде всего то, как расходуются деньги правительства. Так что первое, о чем я хочу вас спросить…

– Речь идет не о деньгах правительства. Это наши деньги, которые мы платим в виде налогов. Правительство – не группа пришельцев с Марса, правительство – это все те, кто голосует на выборах и платит налоги. А правительство не тратит наши деньги впустую, а инвестирует их. Если брать наш университет, то правительство инвестирует средства в научные исследования в области генной инженерии. Как долго живут люди и насколько комфортабельно, насколько высока производительность их труда, насколько безопасную среду обитания они могут обеспечить своим детям – все эти проблемы помогут решить наши исследования. Большинство людей, пожалуй, сочтет такое инвестирование средств благоразумным.

– Пожалуй, но если в самом деле благоразумно распоряжаться деньгами. Благоразумное расходование средств, как вам, конечно, известно – это самое главное. Особенно когда их не так много, чтобы жить на широкую ногу. Так что, профессор, первым делом я хотел бы задать вам вопрос о приеме, устроенном вами в «Шедд аквариум» двадцатого февраля.

Гарт с изумлением уставился на него.

– Вы что, серьезно?

– Я всегда говорю серьезно, профессор.

– Но сначала вы говорили о сбалансированности федерального бюджета, теперь – о мероприятии по сбору средств, которое обошлось университету всего в пять тысяч долларов.

– Вот, значит, как вы это называете? Мероприятие по сбору средств? А мне это описали как прием.

– А кто его так описал вам?

– Ну, это, в общем, не имеет значения. Один человек, который о нем прослышал. Видите ли, аренда целого аквариума – событие из ряда вон выходящее, а такие события имеют свойство обрастать слухами. Хорошая еда, музыка, лимузины, для того чтобы отвезти собравшихся домой… По-моему, все это имеет мало общего с наукой, не правда ли? Я хочу сказать, что сам учился сначала в колледже, потом на юридическом факультете университета и никогда не слышал, чтобы наши профессора танцевали до упаду и обедали в ресторане среди аквариумных рыб, а потом разъезжались по домам в лимузинах.

– Расходы на такие развлечения предусмотрены бюджетом, – сказал Гарт и вспомнил, как сам когда-то об этом говорил Клаудии в «Шедд аквариум». – Люди, жертвующие значительные суммы денег, любят, когда им воздают по заслугам. Мы проводим подобные мероприятия в самой приятной обстановке, какую только можем создать, чтобы поблагодарить оказывающих содействие в финансировании наших программ, а также рассказать им и другим потенциальным меценатам о программах, которые еще нуждаются в финансировании. Наши гости всегда знают, что рано или поздно мы снова придем к ним с просьбой дать еще денег. Вечер в приятной обстановке – составная часть этого процесса.

– Но ведь правительство тоже дает вам… простите, инвестирует в вас средства. Предполагается, что эти деньги будут направлены на научные исследования, а не на аренду аквариума. И не на то, чтобы закатывать шикарный обед в отеле «Ритц-Карлтон» восьмого декабря прошлого года, или устраивать обед в ресторане «Французский» двадцатого января этого года, или арендовать прогулочное судно на озере Мичиган и устраивать на нем обед десятого марта. Знаете, профессор, мы заметили, что у всех у вас отменный аппетит.

Гарт изумленно смотрел на него.

– Расходы на развлечения составляют полпроцента от того, что мы расходуем на научные исследования. Они многократно себя окупают.

– До сих пор окупали. Вы же не знаете этого наверняка, это не более чем надежда, а наши надежды иной раз рушатся. Надежды это одно, а бизнес – другое. Особенно когда речь идет о деньгах правительства. Хотя, согласен – это не самые крупные расходные статьи в бюджете университета. Самые крупные расходы, конечно, связаны с этим зданием, которое вы собираетесь построить для самого себя.

– Для университета. И для науки.

– Но в этом здании есть кухня, комната отдыха, которая больше похожа на клуб для профессоров и преподавателей, актовый зал, несколько довольно миленьких кабинетов и залов для приемов. Позвольте полюбопытствовать, профессор, какое все это имеет отношение к науке?

Казалось, Гарт застыл и перестал дышать. Тот, кто хорошо его знал, понял бы, что в нем закипает ярость.

– Поскольку у нас с вами сегодня много вопросов, то разрешите задать несколько и вам. Почему конгрессмен Леглинд столь враждебно настроен по отношению к науке? Он что, боится ее? Неужели он думает, что от нападок на науку наша страна станет лучше? Или он считает, что его шансы сделать успешную политическую карьеру зависят от того, удастся ему найти объект для уничтожения или нет?

Вскочив на ноги, он перегнулся через письменный стол, говоря все громче и громче.

– Или он просто-напросто из тех политиков, которые своими действиями выставляют конгресс всем на посмешище? Из тех, кто разработку законов превращает в балаган, в демагогию, кто обеспокоен лишь тем, как добиться избрания на новый срок? – Он выдержал паузу. – Я жду ответа.

Струд покачал головой.

– Стыдитесь, профессор. Вы говорите о конгрессмене, который всю жизнь посвятил служению родине. Он даже понятия не имеет о той роскошной жизни, которую ведут профессора вроде вас, а вы все никак не можете оставить его в покое. Конгрессмен Леглинд обеспокоен судьбой науки, глубоко обеспокоен. Но его беспокоит и то, куда идут деньги правительства, и то, как они расходуются в университетских городках: на науку или на званые обеды и умопомрачительные здания. Он полон решимости изгнать всех, кто не занимается непосредственно наукой. Настоящие ученые тратят деньги правительства на оборудование для исследований, а не на безделушки; им не нужны кухни, комнаты отдыха, актовые залы и роскошные приемы. Настоящих ученых волнует наука, и только наука. Именно это волнует и конгрессмена.

Обойдя письменный стол, Гарт направился к выходу из кабинета.

– Если бы конгрессмена хоть сколько-нибудь волновала наука, вы спрашивали бы: для чего создается институт, сколько студентов и преподавателей будут им пользоваться, какие в нем будут условия для лабораторных исследований, какая библиотека, кто из специалистов, приглашенных со стороны, будет читать лекции в актовом зале, кто сможет быть в аудиториях из числа учащихся местных средних школ и других университетов, сколько места освободится в других корпусах, которые впоследствии можно будет использовать в других областях науки.