Текст книги "Паутина"
Автор книги: Джудит Майкл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)
Глава 5
Два месяца Стефани провела в больнице. Она разговаривала только с врачами, медсестрами и другими больными, которых встречала в солярии, но большую часть времени проводила у себя в палате на верхнем этаже. Макс добился, чтобы ее туда перевели после первой недели лечения. В палате кроме ее кровати стояли кресло ярких тонов, шезлонг и низкий столик, заваленный книгами и журналами. После каждой из трех пластических операций на лице Стефани проводила здесь целые дни напролет – свернувшись калачиком в кресле и читая, либо отдыхая в шезлонге. Она часами смотрела на голубую гладь Средиземного моря, сливавшуюся вдали с синевой неба, на моторные лодки, снующие по гавани, на гигантских морских чаек, паривших над ними. Описывая широкие круги, птицы хлопали крыльями так, что заглушали даже скрип мачт на судах и шумные возгласы рыбаков. Затем они улетали в открытое море и исчезали в туманной дымке.
После того как Макс наконец дал согласие, теперь ее дважды в неделю навещал психотерапевт. Макс не присутствовал ни на одной из их бесед, несмотря на то, что Стефани просила его об этом. Он же все время ссылался на свою занятость. Похоже, так оно и было: он стал меньше времени проводить в больнице, как только она перебралась в новую палату; сначала исчезал на час-другой, потом – на день, а однажды не появлялся целую неделю.
Он откладывал отъезд, думая, что она умрет, если его не будет рядом и он не станет о ней заботиться. Он еще раньше пришел к выводу, что жизнь теплится в ней только благодаря его присутствию: он спас ее, когда на судне произошел взрыв, а теперь снова спасает ее – час за часом, день за днем, – только потому, что хочет, чтобы она жила. В первый раз, отправившись на причал, на склад «Лакост и сын», он все время боролся сам с собой, противясь искушению кинуться назад. Но он сказал себе, что поддался минутной слабости, впал в детство, а поскольку он терпеть не мог всего, что было проявлением слабости или вызывало в памяти страхи, пережитые в детстве, то заставил себя не думать об этом и провел там весь день, а на следующее утро уехал снова и даже не обернулся, чтобы попрощаться с ней.
В сущности, ему нужно было уехать, у него не было выбора. Ему нужно было выяснить, что сталось с теми людьми, которые находились на борту яхты, и что именно обнаружила полиция. Он говорил врачам, что произошел несчастный случай и моторная лодка налетела на причал. Но эта вымышленная версия ему была нужна только для больницы. Роберу нужно было рассказать всю правду.
В тот день, когда Стефани пришла в себя и он впервые позволил себе подумать о чем-то другом, он обратился к Роберу с просьбой съездить вместо него в Монако. Теперь Робер вернулся, и они должны были встретиться в кафе на окраине города, где никто их не узнает. В газетах не было ничего, кроме пересказа обстоятельств взрыва на борту яхты «Лафит», зарегистрированной во Франции. Как говорилось в сообщении, судя по всему, в живых никого не осталось. Врач в больнице говорил то же самое. В живых никого не осталось.Откуда им это известно? В Монте-Карло никто не знал, сколько людей было на борту судна и кто именно были эти люди. «Лафит» была зарегистрирована как яхта «Лакост и сын» – принадлежащей Максу во Франции компании. Старший судовой команды при регистрации судна в конторе на причале написал либо фамилию Макса, либо свою собственную. Если он подписался фамилией Макса, а полиция извлекла из воды трупы всех погибших, кроме тела Макса, то почему об этом не писали в газетах? Одно с другим тут не сходилось, и пока Макс размышлял над этим, Робер готовился к поездке на три дня в Монте-Карло.
– Макс. – Пожав руку, Робер испытующе посмотрел на него. – По сравнению с последней встречей ты выглядишь гораздо лучше. А как чувствует себя дама, которую мы с тобой доставили в больницу?
– Она пока в больнице и пробудет там еще какое-то время. – Они заняли свободную кабинку, официантка принесла два бокала с пивом. – Робер, я хочу поговорить с тобой насчет нее, но сначала расскажи, что тебе удалось узнать.
– Хорошо. Ты сам читал газеты и знаешь, что полиция сообщила: все, кто находился на борту судна, погибли. – Он пристально посмотрел на Макса. – Насчет тебя в полиции не совсем уверены. Они считают тебя пропавшим без вести, но скорее всего – погибшим.
Макс всплеснул руками.
– Ты, наверное, считаешь, что мне стоит позвонить в полицию Монте-Карло и сказать, что я жив.
– Конечно. Почему бы и нет? У тебя, наверное, есть родственники, которые о тебе беспокоятся…
Макс покачал головой.
– У меня никого нет.
– Ну тогда друзья. Власти должны ведь продолжать расследование до тех пор, пока точно не установят, жив ты или погиб. Почему бы тебе самому не сказать?
– А потому, что если все подумают, будто меня нет в живых, меня это вполне устроит.
Робер испытующе посмотрел на него.
– Из-за чего произошел взрыв?
– Не знаю. Подозреваю, все дело в неисправном паровом котле, тем более что у нас и раньше были с ним проблемы.
– Неисправный паровой котел – это не причина для того, чтобы скрывать то, что ты жив. – Он сделал паузу. – Макс, послушай меня. Ты прекрасно понимаешь, что я не смогу оставаться твоим другом, если на твоей совести преступление.
– Об этом ты можешь не беспокоиться. Я был компаньоном одной компании в Лондоне, а ею хотели завладеть другие. Своим решением я закрыл эту компанию, но теперь не хочу, чтобы они знали, где я нахожусь.
Робер снова сделал небольшую паузу.
– Ты мог бы рассказать более подробно.
– Я предпочел бы этого не делать. Робер, мы с тобой знаем друг друга уже около года, с тех пор, как я создал тут компанию. У тебя что, есть основания полагать, будто я недостоин твоей дружбы?
– Ах, как ты сформулировал свой вопрос! Нет, друг мой, у меня нет оснований ставить наши отношения под сомнение. Но то, что ты делаешь сейчас, выходит за рамки наших отношений. Ты хочешь, чтобы все думали, что тебя больше нет в живых… это ведь означает, что ты скрываешься, не так ли? А эта дама в больнице? Она скрывается вместе с тобой?
– Конечно.
Снова воцарилось молчание.
– До сих пор я не обращал внимания на твою скрытность, Макс, – наконец произнес Робер. – На твою осмотрительность, осторожность, которую я принимал за стремление уклониться от прямого ответа… Но мир полон скрытности и лжи, и в нем не так много таких великодушных, добрых и щедрых людей, как ты. Я тебе симпатизирую, и, на мой взгляд, в наших с тобой отношениях ничего не изменилось. Разве что я кое-что узнал о тебе. Впрочем, ты понимаешь, что, если меня спросят о тебе, я не смогу солгать, чтобы сохранить твою тайну.
– Я это понимаю. Не думаю, чтобы тебя стали об этом спрашивать.
– И вот еще что. Я не допущу, чтобы ты меня использовал.
– Я и не собираюсь это делать. На мой взгляд, если кто кого и использует, то, пожалуй, скорее ты меня.
– Ты думаешь, я тебя использую? – Робер усмехнулся. – Я использую твои деньги, которые ты охотно мне даешь. Люди, которые заняты добрыми делами, всегда обращаются к тем, у кого есть деньга. К кому же еще им обращаться?
– Может быть, им следует молиться.
– М-да… Конечно, я молюсь. Молюсь я и за то, чтобы ты всегда оставался таким же богатым и щедрым.
У Макса вырвался смешок.
– У тебя практический склад ума, Робер. Это одна из черт твоего характера, которая меня больше всего восхищает. – Он кивнул официантке, и та принесла еще два бокала пива. – А теперь расскажи, что еще ты узнал.
– Ну что ж, обнаружены и опознаны тела членов экипажа. Обнаружены и опознаны трупы еще семерых погибших, судя по всему, гостей на яхте. Не понимаю…
– Семерых? Но нас было девять.
– По словам полиции, на судне было четыре отдельные каюты.
– Одна пара взяла с собой подругу, ей постелили в гостиной, рядом с салоном.
– Ну, в полиции исходят из того, что четыре пары разместились в четырех отдельных каютах. Там также установили личности трех пар и еще одной женщины, которая приехала туда одна, – некоей леди Сабрины Лонгуорт, которая…
– Что? Что ты говоришь?
– …которая, судя по всему, была с тобой, не правда ли? Но тогда я ничего не понимаю, Макс. Кто та дама, которую мы отвезли в больницу?
Макс уставился невидящим взором на Робера, лихорадочно соображая, что ответить.
– А кто ее опознал?
– Лорд Дентон Лонгуорт. Ее бывший муж. Случилось так, что он в это время оказался в Монте…
– Господи!
– Макс.
– Извини. – Он застыл на стуле, вне себя от гнева, к которому примешивалось раздражение. Что на уме у этого Дентона, черт бы его побрал? Ему, черт побери, отлично известно, что опознанная им дама – не Сабрина; а если так, то зачем ему..? Или он на самом деле все знает? Одна из дам на борту судна была слегка похожа на Сабрину, и все подшучивали над ней за то, что она во всем подражала Сабрине: носила такую же прическу, как она, так же пользовалась косметикой, покупала себе одежду и драгоценности в любимых магазинах Сабрины, – но ведь бывшего мужа не так-то просто провести.
Если только не… Он вспомнил, как они оказались в воде, и перед его мысленным взором предстало лицо Сабрины в моторной лодке, когда он прижимал ее к себе: мертвенно-бледное, опухшее, залитый кровью лоб и десятки мелких кровоточащих порезов. Дентон мог ошибиться, если женщина, которая отдаленно напоминала ему бывшую жену, была тоже так изранена, обожжена и порезана осколками, что он не мог быть совершенно уверен, она это или нет. А он скорее всего предположил бы…
– Макс?
…скорее всего предположил бы, что это его бывшая жена, если ему хотелось верить, что ее больше нет в живых. А Дентон очень хотел верить, что Сабрины Лонгуорт больше нет в живых, не только ее, но и Макса тоже, потому что они слишком много знали.
– Макс? А та женщина, что была с тобой…
Значит, Макс Стювезан пропал без вести, и считается, что его больше нет в живых. Труп Сабрины Лонгуорт опознан ее бывшим мужем.
Вряд ли их будут искать. Теперь Макс и Сабрина Лакост, спокойно живущие в маленьком провансальском городке, могут с облегчением вздохнуть.
Он повернулся к священнику.
– Она – моя жена, Робер. Мы поженились в Кап-Ферра утром того дня, когда произошел взрыв. Ее тоже зовут Сабрина, раньше она была Сабрина Робьон. Остальные гости, находившиеся на борту, приехали из Парижа и Лондона. Это не близкие друзья, а просто люди, составившие на несколько дней компанию.
– Так это твоя жена. – Улыбнувшись, Робер накрыл руку Макса своей ладонью. – Как-то раз ты сказал мне, что никогда не… Впрочем, не стоит напоминать ни себе, ни друзьям насчет опрометчивых заявлений, сделанных в прошлом. Я очень рад за тебя, друг мой. Но она же серьезно пострадала, Макс. Ты думаешь, она поправится?
– Мне кажется, да, во всяком случае физически. Но она ничего не помнит.
– Ты хочешь сказать – не помнит, как все это случилось?
– Она ничего не помнит, за исключением названий тех или иных предметов. Впрочем, она – исключительная и очень сильная духом женщина. Уверен, здесь она начнет новую жизнь. Вообще говоря, я этого жду не дождусь.
– Но ты ведь можешь рассказать ей о прошлом, и чем больше ты ей расскажешь, тем больше шансов на то, что она вспомнит все.
– Я ничего не знаю о ее прошлом. До свадьбы мы были знакомы всего несколько дней. Но она не жалеет о своей прошлой жизни, Робер. Теперь ей предстоит начать жизнь снова, совершенно новую жизнь. Большинство из нас отдало бы все что угодно ради того, чтобы иметь такую возможность.
Робер удивленно вскинул брови.
– Неужели? Мне кажется, друг мой, ты сам увидишь, что она по ней очень затоскует.
Макс пожал плечами.
– Она будет делать то, что должна будет делать. Это относится ко всем нам. Робер, я просил бы тебя оказать мне еще одну услугу. Я надеюсь, последнюю.
Робер улыбнулся.
– Еще одно опрометчивое заявление. Чем я могу тебе помочь?
– Ты знаешь, я снимал квартиру в Эксан-Провансе. Для нас двоих она не годится. Мне нужен дом. Я хочу купить его и в этой связи подумал о местечке неподалеку от Кавайона.
– Красивые места. И ты хочешь, чтобы я подыскал тебе дом.
– Причем такой, который стоял бы в уединенном месте, ты же знаешь, я не люблю, когда вокруг полно народу.
– Ты хочешь сказать, чтобы я не забывал, что ты сейчас скрываешься. Ну что ж, посмотрим, что я смогу для тебя сделать. Отец одной из учениц занимается продажей домов в Любероне. Спрошу у него. А теперь мне пора идти, завтра утром у нас собрание преподавателей, они проводятся каждую неделю. – Он внимательно посмотрел на Макса. – Если тебе нужно будет поговорить…
– Я бы не хотел, чтобы это как-то отразилось на нашей дружбе. Все в порядке, Робер, у меня никогда еще не возникало потребности говорить о своих проблемах, о достижениях. Понимаешь… – Он помедлил; когда речь заходила о выражении тех или иных чувств, он с трудом находил нужные слова. – У меня никогда не было друга ближе, чем ты. Я очень благодарен тебе за это. – Он встал, как будто и так сказал слишком много. – Когда у нас с Сабриной будет свой дом, ты обязательно придешь к нам ужинать. Я хочу тебя с ней познакомить.
– А мне хочется познакомиться с ней. Можно навестить ее в больнице? Мне это доставило бы большое удовольствие.
– Нет, я бы предпочел немного подождать. У нее и так все время бывают врачи и психотерапевты, почти не оставляют одну, и это ее здорово вымотало. Лучше приезжай к нам домой.
– Отлично. Но на тот случай, если ты передумаешь… знаешь, священники умеют разговаривать с больными.
Макс кивнул, почти не слушая его; ему вдруг страшно захотелось увидеть Сабрину. Он летел по улицам, повторяя про себя те слова, которые сказал Роберу. Мне кажется, да, во всяком случае физически. Мне кажется, да, во всяком случае физически.Но его не было рядом с ней два часа, а за это время…
Влетев в палату, он увидел, что она мило беседует с незнакомым врачом. В ее палате появлялись новые врачи, которые время от времени заводили с ней речь о погоде, о прогулках по Средиземному морю или об ужинах в роскошных ресторанах. Они задавали вопросы, устраивали Стефани тесты и одобрительно замечали, что рана у нее на голове постепенно затягивается. Проходил день-другой, и она забывала содержание этих разговоров, но врачи были терпеливы: они начинали все сначала.
– Ваша амнезия, мадам, – сказал один из врачей, – имеет двойственный характер. Антероградная амнезия, из-за которой вы забываете то, что я вам говорил сегодня утром, пройдет, можете быть совершенно уверены. Но с другой ее разновидностью – амнезией ретроградной – дела обстоят сложнее. Я не берусь предсказать, как долго она будет вас беспокоить.
– Мне этого никто не говорил, – ответила Стефани.
– Вам говорил об этом первый врач, который вас осматривал. Просто вы забыли. Так случается.
– Нас смущает, – сказал Стефани врач в тот день, когда в палате был Макс, – что в вашем случае потеря памяти не вписывается в традиционные рамки амнезии, возникающей в результате сильного душевного потрясения. Мы допускаем, что вы страдаете психогенной амнезией – иными словами, амнезией, которая возникает в том случае, если больной пытается избавиться от сильнейшего душевного потрясения, полностью отстраняясь от окружающего. Если так на самом деле и есть, то, вероятно, в вашем случае амнезия имеет мало общего с тем несчастным случаем, который произошел в моторной лодке.
Стефани уставилась на него.
– Вы хотите сказать, что я сама хочувсе забыть? Что я не позволяю себе все вспомнить?
– Нельзя сказать, что вы сознательно не даете себе возможности все вспомнить, мадам, но не исключено, что на подсознательном уровне именно это и происходит. Возможно, обстоятельства для вас сложились таким образом, что вы оказались в довольно запутанной ситуации, из которой не смогли выбраться. Возможно, ситуация была настолько неприятной, что, когда вы сделали попытку избавиться от нее, вам достаточно было лишь сильно удариться головой, чтобы полностью отключиться.
Она покачала головой, но сразу перестала, потому что от этого головная боль лишь усилилась.
– О каких обстоятельствах вы говорите?
– Возможно, вы замешаны в каком-нибудь… преступлении?
– Возможно.
– Нет, это невозможно, – вмешался Макс. – Она не преступница, она просто не способна на преступление. По-моему, с нас хватит, и таких бесед больше не будет.
– Почему вы так думаете? – спросила Стефани у врача. – Почему вы думаете, что я вытесняю из сознания те события моей жизни, которые носят личный характер?
Он с интересом посмотрел на нее, отметив про себя, что она обладает очень развитым интеллектом, позволяющим изложить его теорию подобным образом.
– Все дело в вашей памяти, мадам. Она не пострадала ни в том, что касается языка, – в сущности, мы знаем теперь, что вы одинаково свободно говорите по-итальянски, по-английски и по-французски, – ни в том, что касается названий предметов и того, как выполняются те или иные функции. Сегодня утром вы застегнули свою блузку.
Опустив глаза, Стефани посмотрела на белые пуговицы шелковой блузки в бело-голубую полоску, которую Макс принес ей накануне. Блузка была упакована в большую коробку. Там же лежали темно-синяя юбка, нижнее белье, шелковые чулки и синие туфли на высоких каблуках.
– Я не отдавала себе в этом отчета.
– Совершенно верно, ваши движения были машинальными. Судя по всему, вы усвоили их еще раньше. Но как же быть с остальной вашей жизнью, мадам? Вы можете припомнить, как застегивали блузку в другой раз, может быть, тогда, когда вы были еще маленькой девочкой и вам помогала мать? Подумайте о своей матери, мадам, о том, как она держала вас на коленях – помните, да? – и показывала, как нужно застегивать блузку. Или водила в магазин, чтобы выбрать там блузку, а может, и не блузку, а куклу или книгу с картинками для раскрашивания. Или еще что-нибудь. Ведь вы с матерью вместе ходили по магазинам, подумайте об этом, мадам. Вот вы с ней зашли в магазин и начали что-то выбирать, чтобы купить и взять домой, Вы можете подумать об этом, сосредоточиться на этом? Теперь подумайте о своей матери, мадам, о том, как вы вместе занимались делами, вместе ходили по магазинам, вместе заходили и выходили из них, хотя это не обязательно были магазины, это могли быть…
– Лора, – сказала Стефани.
– Мадам! – Разволновавшись, он взял ее за руку. – Так звали вашу мать? Не останавливайтесь, мадам, продолжайте, пожалуйста. Значит, вашу мать зовут Лора, а отца… Не молчите, мадам, скажите мне, как зовут мать и отца.
– Не знаю.
– Говорите, я помогу вам. Вас зовут Сабрина. Вашу мать зовут Лора. Вашего отца зовут…
– Не знаю! Я не знаю, зовут мою мать Лора или нет, я не знаю даже, зовут меня Сабрина или нет. Макс говорит, что меня так зовут, но мне кажется, что это не мое имя…
– А какое имя кажется вам своим?
Покачав головой, она умолкла, как делала всегда, потому что стоило ей начать вертеть головой в разные стороны, как боль усиливалась и после этого она уже ничего не говорила.
В январе Макс повез ее домой. В том, как прощались с ней врачи и медсестры, сквозила нежность и жалость: они хотели помочь ей, сколько бы времени на это ни понадобилось. Но она по-прежнему была не в силах вырваться из обступавшей ее пустоты и не помнила ничего из прошлого. Ее муж сказал, что она уже не вернется сюда.
Когда машина тронулась, Стефани обернулась и посмотрела на больницу.
– Дом, – пробормотала она. Другого дома у нее не было, как не было и других друзей, кроме врачей, медсестер и больных. Положив руки на колени, она сжала их и сидела не шевелясь в обитом бархатом салоне темно-синего «рено», пока мимо проносились незнакомые ей улицы, а за рулем сидел человек, который называл себя ее мужем. Она ехала навстречу будущему, о котором он позаботился для них обоих. На ней был твидовый костюм свободного покроя – одна из тех роскошных вещей, которые он привез ей в больницу. Наблюдая, как он ловко управляет машиной на оживленных улицах Марселя и загородном шоссе среди холмов, она чувствовала себя маленькой девочкой на лодочке, которую течение подхватило и несет куда-то далеко. Настолько далеко, что не то что догадаться, даже представить невозможно.
Доехав до Кавайона, они не останавливаясь проехали через весь город и выбрались на дорогу, которая шла в гору. Они приближались к возвышенности, откуда открывался вид на лежавшую внизу долину. На самой возвышенности, рядом с каменными воротами, они увидели большую плиту с описанием памятных событий из истории городка и прилегающей к нему равнины. Миновав ворота, Макс поехал вдоль домов, стоящих на равном расстоянии друг от друга, в стороне от извилистых дорог. Высокие деревья и кустарники словно щитом загораживали каждый дом. В этом маленьком, тихом месте Робер подыскал им самый укромный уголок – каменный дом в конце дороги на участке в несколько акров земли, поросшей лесом. Дом был почти не виден за высокой каменной стеной с воротами из кованого железа.
– Дом, – произнес Макс, повторяя слово, сказанное Стефани двумя часами раньше. Открыв дверцу, он помог ей выйти.
И вот она стала жить в нем. Экономка, мадам Бессе, разобрала чемоданы и разложила ее одежду, садовники, поприветствовали, прикоснувшись к кепкам, а один из них подарил ей красновато-коричневую хризантему из теплицы. Ее шезлонг поставили в уединенном уголке террасы, откуда она могла смотреть на расстилавшийся внизу город, домики с оранжевыми черепичными крышами, на узкие, извилистые улочки, на площади, где жизнь била ключом, на четкий изящный силуэт колокольни на фоне полей, уходящих вдаль. Терраса была выложена белым камнем, казавшимся бесцветным в лучах зимнего солнца и на фоне ярко-голубого неба; каменная кладка дома за спиной у Стефани была гладкой и теплой; а внизу, среди нагромождений скал, выделялся резко обрывавшийся в долину утес, со всех сторон поросший кустарниками и сосенками, упрямо цеплявшимися за крутой склон.
Я могла бы ее перепрыгнуть, подумала Стефани, когда в первый раз Макс усадил ее в шезлонг, и она стала разглядывать низкую ограду террасы. Могла бы просто соскользнуть с этой стены и исчезнуть. Никто бы не хватился меня, потому что они не знали бы, что меня уже нет в живых.
Она поежилась в бледных лучах январского солнца. Никто из тех, кто меня знал, не знает, где я.
Каждый день она лежала в шезлонге на террасе и слышала, как мадам Бессе энергично гремит посудой на кухне, из кабинета доносится приглушенный бас Макса, беседующего по телефону, садовник катит тачку то в теплицу, то из нее, насвистывает рабочий, меняя разбитую черепицу на крыше. Со времени приезда в Кавайон она видела и слышала только этих людей, потому что никто не приходил проведать их, и сами они тоже никуда не выходили.
– Мы обязательно будем ходить в гости, но сначала тебе нужно поправиться, – сказал Макс. – Это не к спеху, а пока осмотрись вокруг, вряд ли это место может не нравиться.
Здесь действительно было очень красиво: каменный дом, кладка которого успела выцвести на, солнце добела, со ставнями ярко-голубого цвета, с горшками красной и розовой герани на подоконниках, связками головок чеснока и сушеных трав на кухне. Спальня Стефани помещалась на первом этаже: маленькая комнатка, в ней – кровать с высоким пологом на четырех столбиках, аляповатый на вид туалетный столик и свежие цветы, которые мадам Бессе каждый день ставила на тумбочку. В день приезда Макс показал ей эту комнату.
– Здесь ты будешь поправляться, – сказал он.
Поэтому все свое время она проводила либо у себя в спальне, либо на террасе, в своем укромном уголке, откуда открывался вид на крыши Кавайона, прислушиваясь к звукам, которые доносились из дома и из сада. Лежа в шезлонге, она чувствовала, как тает тело в лучах солнца, выжигающих остатки болезненных ощущений, сохранившихся у нее после перенесенной операции. Она надевала шляпу, чтобы голова не разболелась на солнце и не пострадали чувствительные участки кожи на лице. Дни слились для нее в одно целое, пока она без единого движения по многу часов кряду лежала в шезлонге, вслушиваясь в переливчатые трели птиц и щелканье ножниц, которыми садовник подрезал изгородь из остролиста, вдыхая запахи шафрана и чеснока, когда мадам Бессе тушила рыбу в белом вине, и аромат красной розы, которую Макс принес ей после обеда.
Вынув розу из вазы, она поднесла ее к носу и глубоко вдохнула пьянящий аромат. Розы. Я срезала розы… ножницами, серебряными ножницами, ставила их в вазу, высокую вазу с рисунком… с каким-то рисунком…Однако голос Макса доносился из кабинета все громче – он повторял одно и то же, желая, видимо, обратить на это внимание собеседника, и она забыла, о чем думала.
Каждый день его голос был с ней. Утром и после обеда он сидел у себя в кабинете и разговаривал по телефону. Но он проводил с ней время за обедом, за ужином и после него, когда они вместе сидели на диване в гостиной. Попивая вино, Макс рассказывал ей о своих поездках и знакомых на четырех континентах, о коллекции произведений искусства, о детстве, проведенном в Голландии, Бельгии и Германии.
– Я всегда был сам по себе, я нигде не задерживался достаточно долго, чтобы обзавестись друзьями.
– Я тоже много где побывала, – сказала Стефани.
– И где же? – быстро спросил он.
– Не знаю. – Она озадаченно посмотрела на него. – Не знаю.
Они сидели по краям длинного дивана, все лампы в гостиной, кроме одной, были выключены. Гостиная была просторная, с высоким потолком, полы из белых квадратных каменных плит были застелены бессарабскими коврами с узором в виде цветов оранжевого, зеленого и коричневого оттенков. Во всю длину потолка тянулись балки, вытесанные вручную, мебель была в темных чехлах нежного оттенка, на стенах висели картины, изображавшие лавандовые поля и виноградники Прованса. На самом видном месте, на мольберте у камина, стояла большая картина с запечатленными на ней отрогами альпийского хребта, на которой красовалась размашистая подпись Леона Дюма. Была уже почти полночь, в комнате стояла полная тишина, экономка и садовник ушли, птиц не было слышно.
– Как я была одета? – внезапно спросила Стефани. – Что на мне было, когда мы с тобой познакомились?
– По-моему, длинная юбка и блузка с открытыми плечами.
– А какого цвета?
– Не помню. Я не очень много внимания обращаю на одежду.
– Неправда. Все вещи, которые у меня есть, куплены тобой, и все они – как раз то, что мне нужно: и по размеру, и по фасону, и по цвету. Макс, скажи, пожалуйста, какого цвета одежда была на мне в тот день? Из какой ткани была сшита юбка? А блузка?
– Из хлопка. На тебе была белая блузка и юбка в красно-черную полоску.
– Где я их покупала?
– Понятия не имею. Может быть, во Франции.
– А ты не видел, были на них ярлыки или нет?
– Нет. – Он пристально посмотрел на нее. – В больнице ты таких вопросов не задавала.
– Тогда я о них не думала. Так ты видел ярлыки на тех вещах, что были на мне, или нет?
– На борту ты достала из чемодана вечернее платье от Валентино и две блузки от Кристиана Диора.
– И все?
– Мы не до конца распаковали чемоданы. Я хотел, чтобы ты полюбовалась видом Монте-Карло из гостиной, и мы с тобой вышли из каюты.
– Больше ты ничего не видел? Никаких ярлыков, принадлежащих конкретным лицам?
– С чего это тебе пришло в голову?
– Если бы у меня была своя портниха, она сразу бы меня узнала.
– Нет, никаких ярлыков не было.
Испытующе глядя ему в лицо, Стефани нахмурилась. Она ему не верила. Что-то было не так; она чувствовала это, хотя и не знала, что именно и с какой стати ему лгать ей. Она чувствовала себя неблагодарной, ставя его искренность под сомнение после всего того, что он для нее сделал, но не могла отделаться от убеждения, что так оно и есть.
– У меня была с собой сумочка?
– Конечно, но не в моих правилах заглядывать в женские сумочки.
– Я пользовалась косметикой?
– Чуть-чуть. Совсем немного. Тебе она ни к чему.
– А какие у меня были волосы?
– Длинные. Роскошные. Если захочешь, ты снова отрастишь их.
– Наверное, я так и сделаю. – Она посмотрела на свои руки. – Ты сказал, что я не была замужем. Когда я тебе об этом сказала?
– Вскоре после того, как мы с тобой познакомились. Почему ты спрашиваешь об этом?
– Не знаю. Мне кажется… может быть… возможно, это не так.
– В самом деле? С чего ты взяла?
Она замолчала, внезапно ощутив, что не хочет поверять ему новые мысли, которые приходили на ум теперь каждый день.
– Чем ты занимался после того, как умерла твоя мать?
Он помедлил, размышляя, стоит ли ему повторять свой вопрос. Необязательно, подумал он; чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше.
– Мы с отцом все время переезжали с одного места на другое: какое-то время провели в Испании, потом перебрались в Лондон. Я же рассказывал тебе вчера о матери. Видишь, ты все помнишь.
– Ой! – Она подалась вперед. – Макс, я вспомнила! – Впервые с тех пор, как она пришла в себя в больнице, она улыбнулась, медленно растянув губы в улыбке, от которой у Макса перехватило дыхание. Его захлестнуло желание, и голова пошла кругом. С прошлой недели, когда они только приехали в Кавайон, не было ни минуты, когда бы он не желал ее, но он осадил себя и отвел ей отдельную спальню, сдерживаемый отрешенным выражением, которое появлялось у нее в глазах всякий раз, когда она поворачивалась к нему: это был взгляд незнакомого человека, взгляд человека, не испытывающего ни малейшего желания быть рядом с ним. Он знал, что на самом деле она не такая; их роман, который начался за месяц до того, как на яхте произошел взрыв, был самым страстным из тех, что выпали ему в жизни, полной сексуальных приключений.
Они встретились в Лондоне, через несколько лет после их первого знакомства. А впервые Макс встретил ее, когда они с Дентоном сразу после свадьбы гостили у него на яхте. Тогда она чуралась их образа жизни, отказывалась от наркотиков и случайных любовных приключений, которые остальные считали в порядке вещей. Когда же он снова увидел ее в компании Брукса и Габриэль в ресторане «Аннабел» – дело было в конце сентября, – ему почудился голодный блеск в ее глазах, выдававший жажду приключений, какое-то безрассудство, словно она хотела бы успеть как можно больше за короткий промежуток времени. Это ему понравилось; именно этим правилом он сам руководствовался всю жизнь.
Он обратился к ней с просьбой отделать и обставить мебелью свой новый особняк, и она прекрасно справилась с порученным делом. А потом вышло так, что он стал и ее домом – после того как она осталась там на выходные. И в тот раз ее поведение поразило его каким-то необузданным безрассудством, словно они в последний раз были вместе.
Тогда он в нее и влюбился. Когда она покинула его дом, ее образ стал преследовать его. Но в то же время все больше внимания требовали дела его компании «Уэстбридж импортс», так как Дентон пытался прибрать ее к рукам. Кроме того, поползли слухи, что журналисты готовят статьи о контрабандной торговле предметами антиквариата и подделках произведений искусства. Он был страшно занят, сворачивая свою деятельность в Лондоне, попутно создавая фирму «Лакост и сын» в Марселе и собираясь вот-вот оказаться за пределами Англии. Все это делалось для того, чтобы начать новую жизнь во Франции, выдавая себя там за другого человека. Из-за этого он не мог признаться самому себе, что влюбился в нее. В общем, скорее всего, он сделал бы ей предложение, если бы на яхте тогда не произошел взрыв.
