Текст книги "Паутина"
Автор книги: Джудит Майкл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)
– А мне нельзя поехать с тобой? Я не была в этих городах.
– Я бы с удовольствием взял тебя с собой. Так не хочется расставаться на целую неделю. Но мы бы все равно не смогли побыть вместе – у меня там встречи с утра до вечера. К тому же я хочу показать тебе эти города по-своему, когда у нас будет много свободного времени. Скоро, когда я кончу с делами и буду думать только о тебе, мы туда съездим. – Поставив машину в гараж, он выключил двигатель и прижал ее к себе. – Сабрина, я люблю тебя, ты это знаешь. Если бы я мог изменить свою жизнь и все время быть с тобой, я бы так и сделал. – Крепко обхватив ее за плечи и сжав грудь, он целовал ее, и она почувствовала, что слабеет в его объятьях. Стефани не стала противиться; это было проще, чем без конца задавать самой себе вопрос, на самом ли деле она хочет любить его, и гораздо, гораздо проще, чем сказать ему, что она еще хочет об этом подумать. Ее разгоряченное тело потянулось ему навстречу, несмотря на то, что в глубине души она оставалась холодной и отрешенной. Когда они поднимались по лестнице к нему в спальню, она твердила себе, что приходится ему женой, он заботится о ней, и она должна ему быть за это благодарна. Она понимала, тут что-то не так, но не стала задумываться; об этом можно будет подумать позже, когда он уедет.
Пока Карлос Фигерос на полной скорости гнал небольшую моторку в открытое море мимо парусников, моторных лодок и яхт, Макс смотрел на удаляющийся берег Ниццы. Моторка плавно покатилась на волнах: на море была легкая зыбь.
– Теперь нам никто не помешает, – сказал Фигерос, заглушая мотор. – Что ты мне привез?
– Перечень грузов, которые нужно отправить. – Макс достал из внутреннего кармана дождевика кипу бумаг. – А ты мне должен…
– Деньги за последнюю партию контрабанды, которую мы отправили. Плюс отчет о пожертвованиях. – Порывшись в кармане, он извлек конверт, которыми обычно пользуются для отправки деловой корреспонденции, и крохотную записную книжку, свободно умещавшуюся у него на ладони. Он отдал конверт Максу.
– Здесь восемьдесят пять тысяч франков.
– А сколько передано в виде пожертвований?
– Макс! – Фигерос обиженно выпятил губы. – Ты что, думаешь, я тебя обманываю? Пожертвования составили восемь тысяч пятьсот франков. Десять процентов от всей суммы. Разве не ты сам отдал такое распоряжение? Десять процентов от причитающейся тебе доли – людям священника, остальное тебе.
Макс протянул руку, и Фигерос вложил в нее записную книжку. Листая крошечные страницы, он прищурился, чтобы разобрать записи бисерным почерком.
– Гватемала, Гаити, Чили. В Африку на этот раз ничего не передавали?
– Нет, ни в Африку, ни в Россию, ни в Восточную Европу, ни на Ближний Восток, ни в Китай. Отец Шалон сказал, что не хочет, чтобы мы слишком уж разбрасывались деньгами, он говорит – это почти то же, что вообще ничего им не дать. Ты думаешь, нужно делать по-другому?
– Нет, здесь последнее слово за отцом Шалоном. Как он скажет, так и делайте. – Не пересчитав, он сунул конверт с деньгами в карман, потом, вырвав из записной книжки страничку, прочитал, опустил ее туда же и передал Фигеросу кипу бумаг.
– Вот график поставки грузов. Начиная со следующего месяца, с первого мая и до конца июля включительно. Надеюсь, ты справишься.
Фигерос не торопясь перелистывал страницы, вчитываясь в каждую строчку. Макс смотрел на парусник неподалеку от них: четверо молодых людей упражнялись в умении ставить треугольный парус. Ему не терпелось вернуться на берег, но он старался не показывать виду. Карлос Фигерос ему слишком нужен.
– Здесь не указано, сколько нужно отправить в Англию, – наконец произнес Фигерос.
Макс взял бумаги обратно.
– Должно быть указано. Прежде чем печатать эту страницу, я поручил секретарше все выяснить. Когда вернемся на берег, я с ней поговорю.
– Ее нет.
– В офисе? Ты проверял?
– Перед встречей с тобой я утром заходил ее проведать. Дверь офиса была заперта.
– Это не значит, что сейчас ее там нет. Она еще ни разу не прогуливала. Ладно, давай вернемся и выясним. Если она заболела, можно будет ей позвонить или зайти к ней домой.
– Хорошо. – Фигерос запустил мотор. Слегка задрожав, лодка рванулась вперед и, описав широкий полукруг, направилась к берегу. Они принялись лавировать среди других лодок, и Максу вспомнилось, как он в последний раз был на борту моторной лодки. Тогда они на полном ходу неслись из Монте-Карло в Ниццу, Сабрина истекала кровью и была без сознания, а позади остались затонувшие обломки его яхты. Оттуда опасность нам больше не грозит, подумал он; считается, что нас уже нет в живых.
Сойдя на берег, они с Фигеросом пошли на склад компании «Лакост и сын», находившийся в конце причала. Офис располагался в небольшом здании, примыкавшем к нему сбоку. Макс повернул ручку двери, но она оказалась заперта.
– Любопытно, – пробормотал он и достал ключ. В комнате было сыро и душно, на столе пусто, папки с документами заперты на ключ в ящиках, на книжных полках аккуратно расставлены телефонные справочники, атласы и карты. Макс посмотрел на настольный календарь.
– Суббота. Прошло четыре дня. Мы с ней разговаривали в этот день, и я тогда же выехал в Ниццу. Где же она, черт побери? Не помню, чтобы она мне говорила об отпуске.
Сняв трубку телефона, он позвонил ей домой и услышал ее голос на автоответчике. Не дослушав запись до конца, он повесил трубку.
– Она живет недалеко отсюда. Пожалуй, стоит сходить.
Фигерос кивнул.
– Я с тобой.
Дойдя до высокого бетонного дома в нескольких кварталах от порта, они постучали в дверь, но ответа не последовало. Макс снова постучал. На этот раз открылась дверь на другом конце коридора.
– Стучать ни к чему, месье, – сказал невысокий мужчина, стоявший на пороге. Вскинув голову, он грустно посмотрел на них. – Полиция уже была здесь. Девушка и ее молодой человек попали в автокатастрофу, и оба погибли.
– Это «Вальдром», – сказала Жаклин, разворачивая сверток, куда были упакованы простеганные салфетки под блюда. – Отличного качества, так же как и вот это… – Она сорвала бумагу еще с одного свертка, который утром доставили вместе с другими вещами. – «Мартен Нурисса», эти скатерти – одни из самых красивых, которые мне приходилось видеть.
Стефани провела рукой по хлопчатобумажной Ткани, мягкой, как шелк. Узоры были самые разные: от небольшой цветочной композиции на столовых салфетках до четко выписанных стилизованных цветов и ветвей, украшавших скатерти. Они с Жаклин сидели на полу, рядом с грудами свертков, тут же, на низеньком столике, лежали нож, ножницы и стояла чашка кофе. Магазин еще не был открыт, и в уголках зала с высоким потолком, где еще не включили подсветку, лежали тени. Через окна была видна улица Гамбетта, – конторские служащие спешили по ней из кафе на работу; торговцы отпирали двери лавок, грузовые, легковые машины и мотоциклы в этот утренний час пик заполнили проезжую часть, оглушая улицу гудками и визгом тормозов.
В магазине «Жаклин из Прованса» царили тишина и умиротворенность. Мебель и рулоны ткани стояли, тесно прижатые друг к другу. Словно в теплой, уютной гостиной, Жаклин и Стефани тихо беседовали, попивая горячий кофе. Жаклин попросила ее сегодня прийти пораньше, чтобы разобрать полученный товар. С тех пор как недели две назад Стефани начала здесь работать, впервые у них выдалась свободная минутка, чтобы поболтать. Две женщины сидят и разговаривают, подумалось Стефани, две подруги. Сначала это была мадам Бессе, а теперь – и Жаклин.
– Конечно, это все новое, – говорила Жаклин, пока они разворачивали другие свертки и укладывали сложенные скатерти и столовые салфетки в корзины, чтобы покупатели могли их рассмотреть. – Старые вещи, в основном – кружева и что-то из шелка и льна – лежат в гардеробе в дальнем конце зала. Я расскажу о них позже.
– Я уже посмотрела их вчера, когда вас не было, – отозвалась Стефани. – К тому же я нашла в служебной комнате книгу про старинные ткани и за вечер прочитала ее.
Жаклин улыбнулась.
– Скоро мне уже нечему будет вас учить. Хотя, дорогая, ни к чему было читать книгу залпом. Вовсе необязательно столько заниматься, а то можно подумать, что я собиралась устроить вам экзамен.
– Но книга мне очень понравилась. Когда муж уезжает, я всегда читаю допоздна.
– Ваш муж производит внушительное впечатление, мне хотелось бы познакомиться с ним поближе. – Свернув большую скатерть, Жаклин положила сверху восемь однотонных салфеток и перевязала все широкой лентой из зеленого крепа. – Жаль, что вы не смогли на днях прийти ко мне в гости на званый обед.
– На званый обед?
– Да, в субботу. Я отправила вам приглашение по почте. Глупо, конечно, потому что мы и так видимся каждое утро. Но мне нравятся приглашения, написанные от руки, – дань условностям и в то же время элемент неожиданности. – Наклонив голову, она внимательно смотрела на Сабрину. – Вы и в самом делеудивлены, но, кажется, чему-то другому.
– Макс ничего не сказал мне. В субботу мы были в Эксе, и у нас было свободное время… вообще-то, в тот вечер мы поехали в город ужинать. Он хотел побыть со мной вдвоем, потому что на следующий день собирался уехать. Но все равно он должен был мне об этом сказать.
– Мужья часто считают, что принимаемые ими решения не нуждаются в объяснениях.
Переглянувшись, они улыбнулись.
– Я не знала, что вы замужем, – сказала Стефани.
– А я незамужем. Но была, причем дважды. Непросто об этом говорить. Брак – сложная вещь, сложнее, чем свертывать скатерти. Все в браке почему-то принимает такие угрожающие размеры, что нужно постараться сделать вывод из первой же совершенной ошибки и никогда не допускать ее впредь. Но у меня выходило иначе. Когда через два года после второго замужества я это поняла, то не могла этому поверить. Я ведь всегда так гордилась своим умением здраво рассуждать. Как оно могло мне изменить? И мне ведь было уже за пятьдесят – далеко не юный возраст. Вообще у меня не было для себя никаких оправданий.
Стефани удивленно посмотрела на нее.
– Сколько же вам лет?
– Через несколько недель будет шестьдесят два. Во многих отношениях это очень хороший возраст. Хотя я замечаю за собой, что уже не так терпелива с идиотами, как раньше, а с каждым годом, похоже, идиотов становится все больше.
– Вы не выглядите на шестьдесят два.
– А как выглядят в шестьдесят два?
Стефани рассмеялась.
– Не знаю. Ну, просто… старше. В таком возрасте, как мне кажется, люди не переставляют мебель с места на место, не лазают на стремянку, не рассказывают, что катались на горных лыжах по незнакомым трассам в Шамони и что часами могут находится на ногах, не присев. К тому же у них, наверное, седые волосы.
– Ну, мои волосы нужно уже немного привести в порядок, и я это периодически делаю. Седина, может быть, и не везде видна, но достаточно заметна, чтобы сложилось определенное впечатление о моем возрасте. Впрочем, во всем остальном я остаюсь сама собой. Здоровьем и энергией Бог не обидел. К тому же, знаете ли, шестьдесят два, в конце концов, не так уж и много. В этом возрасте ничто не мешает радоваться жизни, как раньше. А вы, дорогая? Сколько вам…
– А вы думаете еще раз выйти замуж? – спросила Стефани.
Жаклин с любопытством поглядела на нее. Она уже знала достаточно эту женщину, чтобы быть уверенной: та никогда не позволяет себе быть бестактной. А теперь она вела себя бестактно. С какой стати ей беспокоиться, когда у нее спросили о возрасте. Ведь видно же, что она гораздо моложе Жаклин? Ну что ж, может быть, в другой раз. Жаклин непринужденно ответила на заданный ей вопрос.
– Нет, определенно нет. Я не нуждаюсь в материальной поддержке мужа. Кроме того, никогда нельзя исключать, что брак окажется неудачным. И мне нравится жить одной в таком режиме и темпе, который я сама себе устанавливаю. Я не считаю себя одинокой, у меня масса друзей, я достаточно зарабатываю на жизнь. Есть мужчина, конечно. Обязательно нужно, чтобы был мужчина, если ты этого хочешь. Или – мужчины, хотя я лично предпочитаю иметь дело только с одним. И сейчас у меня один, никого больше нет.
Стефани перестала вскрывать свертки и сидела не шевелясь, не сводя глаз с тонких, классически правильных черт Жаклин. Она была счастлива, что Жаклин говорила с ней так искренне и, в известном смысле, впускала ее в свою жизнь. Стефани казалось, что она начинает понимать, как хорошо иметь настоящую подругу. Она подумала о Максе и поняла, как одинока была до сегодняшнего дня. Ведь рядом не было женщины, с которой можно было поговорить и у которой можно было поучиться. Думая о Максе, она задала, казалось бы, непозволительно личный вопрос, но теперь он не был бестактным, потому что Жаклин сама позволила его задать.
– А вы любите его?
– Нет, так же, как он не любит меня, – непринужденно ответила Жаклин. – Вот это уж вовсе необязательно. Мы симпатизируем друг другу, вместе приятно проводим время, и этого вполне достаточно.
– Но вы ему доверяете.
– Доверяю? По-моему, это слово скорее подходит для людей, состоящих в браке, а не для тех, кто живет вместе по обоюдному согласию. Это вопрос, на который я пока никак не могу ответить. А вы задали его, думая о муже?
– Да, – ответила Стефани и почувствовала удивительное облегчение от того, что смогла произнести это. Она понимала, что Жаклин дает ей возможность высказаться. – Дело не в том, что он не заботится обо мне. Нет. Просто он… выдает себя не за того, кем является на самом деле.
– Ах, дорогая, знаете, сколько людей выдают себя не за того? У всех нас есть что скрывать в прошлом: страсть, страх, ненависть, любовь… – Мгновение она испытующе смотрела на Стефани. – Но вы хотели сказать что-то еще. Вы хотели сказать, наверное, что он не так благороден, каким хотел бы казаться.
Стефани кивнула.
– И чем дольше вы будете с ним жить, тем отчетливее это будет проявляться. Это один из уроков, который я на собственном опыте вынесла из брака: почти всегда узнаешь о супруге гораздо больше того, чем хотела бы узнать.
– Я хочу знать все. Не люблю недосказанности.
– Что ж, каждому из нас нужно что-то свое. Мне кажется: если человека окружает некоторая таинственность, то не утрачивается интерес к нему. Словно солнце, которое покажется из-за огромных черных туч и снова скроется. А потом внезапно окружающий мир озаряется таким ярким светом, что мы, словно после сна, чувствуем всю красоту и радость жизни.
– А мужчина, который у вас сейчас… У вас такое же к нему отношение?
– О, нет! Если бы это было так, нас связывала бы не милая дружба, а пылкая страсть. Мы с ним очень разные. Ни он, ни я не испытываем необходимости поверять слишком много друг другу или окружать себя таинственностью. Но это не значит, что нам плохо вместе или мы не нуждаемся друг в друге. Если бы мы завтра расстались, я какое-то время скучала бы без него, но в конце концов пожелала бы ему всего хорошего, потому что нам было хорошо вместе, и он бы сделал то же самое по отношению ко мне. А мне больше ничего и не нужно.
Взяв сверток, Жаклин осторожно сняла с края оберточную бумагу, чтобы не повредить лежавшую внутри ткань.
– А вы давно замужем? – спросила она.
– Нет. Несколько месяцев. – Руки Стефани по-прежнему лежали на коленях. Она слегка нахмурилась, и на переносице залегла еле заметная складка.
– Ну, тогда вы увидите, как многому можно научиться за первый год. Может быть, это поможет вам избавиться от большинства тех недосказанностей, которые вам так не нравятся. – Ловко сняв остатки оберточной бумаги с тканей, она принялась разбирать скатерти и салфетки и, не поднимая головы, беспечным тоном осведомилась:
– А сколько вам лет, дорогая?
Воцарилось молчание.
– Не знаю, – наконец ответила Стефани.
Жаклин невольно подняла голову.
– Почему?
– Потому что я не знаю про себя ничего. Я знаю только то, что я делаю с октября прошлого года. Потому что я потеряла память и перестала быть самой собой.
– Ах, бедняжка! – Отбросив скатерти и столовые салфетки в сторону, Жаклин заключила Стефани в объятия. – Какой ужас! Вы что, ничего не помните? Ничего вам не вспоминается?
– Так, кое-что. Мою мать зовут Лора. Я знала кого-то по имени Пенни, возможно, это была какая-то маленькая девочка. Я никогда не жила одна. Я серебряными ножницами срезала розы в саду.
– А еще вы знаете толк в дизайне.
– Возможно. Вы говорите это только потому, что я все переставила… – Стефани слегка отстранилась от Жаклин. – А откуда вы знаете, что я переставила мебель дома в гостиной?
– Этого я не знала. Но нисколько не удивлена. Те две недели, что вы здесь работаете, я наблюдала за вами, и с первого же дня вы только и делали, что переставляли все, что есть в магазине.
– Ой! Я и не знала… Извините.
– С какой стати вы извиняетесь?
– Это же ваш магазин, а не моя гостиная.
– Однако, чем больше вы относитесь к нему как к своей гостиной, тем лучше он выглядит. Сабрина, я ведь могла остановить вас в любую минуту, но не сделала этого, потому что у вас очень хороший вкус и прекрасно развито чувство меры и гармонии. Мне нравится все, что вы сделали. Я предполагаю, что вы раньше работали художником по интерьеру или по крайней мере занимались меблировкой квартир. Расскажите мне, что случилось. Вы попали в аварию? Получили какую-то травму?
Стефани отвела прядь волос, обнажив шрам на лбу.
– На судне произошел взрыв. Макс помог мне выбраться и поддерживал меня на воде, пока нас не подобрало другое судно. Это он так говорит, сама я ничего не помню. Я два месяца пролежала в марсельской больнице, там оказался великолепный хирург, специалист по пластическим операциям. Макс говорит, что сейчас я выгляжу так же, как и прежде. Только…
– Да? Было еще что-то?
Стефани кивнула. Она не рассказывала об этом ни Роберу, ни Максу, но Жаклин ей захотелось рассказать.
– Около недели назад я позвонила в эту больницу в Марселе и поговорила с одним из врачей, у которых лечилась. Видите ли, того, что там со мной происходило, я тоже большей частью не помню, вот мне и захотелось узнать, что он раньше говорил мне про потерю памяти. Врач сказал, что, на его взгляд, дело не в том, что меня чем-то ударило по голове. Есть еще что-то такое, о чем я сама не хочу вспоминать, о чем напрочь хочу забыть, вот я и забыла вообще все. Он назвал это психогенной амнезией.
– Он же не может утверждать это наверняка.
– По его словам, они с коллегами обсуждали между собой мой случай и сошлись во мнениях.
– Ну ладно. А вы-то сами что думаете?
– Не знаю. Я все время думаю: что же это я сделала, что захотела выбросить все из головы?
– Может быть, тут не обошлось без кого-то еще, без чего-то такого, что вы видели или слышали, – ласково сказала Жаклин. – Почему вы вините только саму себя?
– Потому что чувствую, что и сама виновата. – Она произнесла эти слова еле слышным голосом. – Я не могу это объяснить, но просыпаясь утром, я думаю: что-то я сделала не так. А что именно я не могу вспомнить. Потому что вообще ничего не помню.
– Бедняжка, – снова сказала Жаклин и еще сильнее прижала Стефани к себе. Стефани позволила Жаклин крепко обнять себя; она чувствовала себя в безопасности и всей душой желала бы продлить это мгновение. Сейчас ей не нужно было терзать себя мыслью, кто она и что сделала. Она просто была рядом с Жаклин и, как губка, впитывала уверенность и самообладание этой женщины.
Стук в дверь заставил их вздрогнуть.
– О, Господи, уже пора открывать, а мы еще не разобрались с этими свертками. – Жаклин осторожно отстранила Стефани от себя и, встав, принялась одергивать шерстяную юбку, поправлять шелковую блузку, приглаживать ладонями волосы, которые и так были гладко причесаны. – Я открою дверь, а вы, Сабрина, отнесите, пожалуйста, оставшиеся свертки в служебную комнату и вскройте их, позже мы все уберем. И вот еще что, дорогая, – она дотронулась до руки Сабрины, – мы вернемся к нашему разговору. То время, что мы с вами провели вместе, многое для меня значило.
Стефани все дрожала – настолько неожиданно начался очередной обычный рабочий день.
– Да, все было замечательно. Спасибо. – Подобрав лежавшие на полу свертки и оберточную бумагу, она прошла через заполненное старыми вещами помещение и вошла в служебную комнату магазина. – Я включу свет.
– Хорошо. – Жаклин уже стояла у входной двери, и в ту секунду, как она ее распахнула, Стефани щелкнула выключателем, вспыхнул свет, озаряя прихотливо изогнутые линии старинной мебели, полуматовые фарфоровые изделия в старых шкафах, кашемировые покрывала изумительной работы, блеклые краски на старинных гобеленах.
Словно солнце, которое покажется из-за огромных черных туч и снова скроется. А потом внезапно окружающий мир озаряется таким ярким светом, что мы, словно после сна, чувствуем всю красоту и радость жизни.
Ах, как бы это было замечательно, подумала Стефани, внезапно почувствовав неодолимое желание увидеть весь окружающий мир, а не только Кавайон, дом с постелью Макса. Как было бы здорово узнать и почувствовать все это.
Она стояла в служебной комнате у дубового стола. Здесь были свалены грудой подарки, которые нужно упаковать, лампы, которые нужно чинить, гобелены – их нужно было развесить, нераскрытые коробки, доставленные утром… На небольшом письменном столе стоял компьютер для регистрации чеков на проданные товары, пустая банка от кофе с карандашами и ручками, недопитая вчера кружка кофе. Стефани машинально отнесла кружку в раковину, вымыла и поставила на край сохнуть. Подняв с пола моток глянцевой ленты, она бросила его в ящик к остальным, потом сдвинула лампы, вазы и блокноты для записей в сторону и освободила место для принесенных свертков. И все это время она думала о своем. Я не смогу почувствовать это, пока буду с Максом. Я зависима от него и все, что я знаю, связано с ним. Но я хорошо живу; я должна быть благодарна ему; у меня нет никакого права жаловаться на судьбу.
К тому же, как можно представить себе жизнь без Макса? Мне слишком страшно. Я не знаю, как буду жить, если никто не сможет меня защитить. Ей вспомнилось, как она чувствовала себя в безопасности, когда они возвращались из Экса, словно она была луной, а он солнцем, на которое она смотрела снизу вверх, проникаясь исходившей от него уверенностью и силой. А потом ей захотелось, чтобы мгновение, когда Жаклин держала ее в объятиях, длилось вечно, и она, как губка, впитывала бы исходившую от этой женщины, ее новой подруга, уверенность и самообладание.
Когда я стану самой собой, сама стану сильной? Когда я стану уверенной?
Она услышала голоса, доносившиеся из магазина: две женщины оживленно говорили о диване работы восемнадцатого века, мужской голос рассказывал что-то о коллекции картин, а Жаклин говорила: «Хорошо, хорошо, мы очень быстро распродали все оставшиеся экземпляры, и некоторые покупатели записались в очередь. Особенно их интересуют пейзажи».
У мужчины вырвался смешок.
– Плохо дело. Новые картины скорее абстрактные. Я захватил с собой слайды. Если для вашего магазина они не подойдут, я, пожалуй, отнесу их в галантерею Лефевр.
– Ни в коем случае! Боже мой, Леон, я ведь представляю ваши интересы! Вы же были согласны.
Кто-то остановился на пороге служебной комнаты.
– Извините, мадам, вот эта скатерть… Сколько она стоит?
Стефани бросила взгляд на скатерть, которую женщина перекинула через руку.
– Тысяча пятьсот франков. Включая салфетки, разумеется.
– Она мне очень нравится, я обязательно ее возьму. Но мне нужна еще одна – подарок на новоселье. Что бы вы могли порекомендовать? Чуть поменьше и, конечно, не такое дорогое.
Стефани с трудом сдерживала улыбку, пока они с покупательницей шли в зал.
– Вот, на вешалке у нас есть несколько образцов. Может быть, вы хотите посмотреть…
– Ах, лучше вы выберите что-нибудь на свой вкус! Она не так часто приглашает меня обедать, чтобы я слишком утруждала себя выбором. А что, если взять вот эту? Желтого цвета. Я его терпеть не могу, но ей он, может, и понравится.
– Он не то что бы желтый, скорее, золотистый, – послышался мужской голос, – густого, сочного, сияющего оттенка, полного солнечного света и свежего ветра. Этот цвет – словно напоминание о полуголодной юности, любви, надеждах на вкусную пищу и вино.
Стефани с покупательницей обернулись. Тот, кто это произнес, стоял, прислонившись к стене и непринужденно улыбаясь. Это был мужчина с тонкими чертами лица и слегка впалыми щеками, среднего роста, чуть выше Стефани и примерно ее возраста. Он был худощав, широкоплеч и белокур, с почерневшим от загара лицом. На нем были голубые джинсы и белая рубашка с расстегнутым воротом. Стефани поймала взгляд его зеленых глаз с лукавыми, заговорщическими огоньками. Это его голос она слышала в магазине, когда он с Жаклин беседовал о картинах.
Они стояли и смотрели друг на друга, пока покупательница твердила:
– Золотистый? Золотистый? Никогда о таком цвете не слышала. Я даже не знаю, как это слово произносится. [19]19
Aureolin – так пишется по-английски название этого цвета. – Прим. пер.
[Закрыть]А что оно значит?
– Желтый, – ответила подошедшая Жаклин. – Пигмент, которым часто пользуются художники. Значит, вы хотите купить эти две скатерти – красную и желтую?
Стефани взяла обе скатерти у покупательницы.
– Я вам их сейчас заверну.
– Если мадам не возражает, – вставила Жаклин. Стефани залилась краской. Она не могла сосредоточиться, так как чувствовала на себе взгляд мужчины и сама хотела взглянуть на него.
– Да, если хотите, посмотрите что-нибудь еще. А скатерти полежат, пока вы будете думать.
– Что ж, пожалуй. Я тут приглядела одну вазу… – Покупательница отошла.
– Прошу прощения, – сказала Стефани, обращаясь к Жаклин.
– Ах, у Леона привычка встревать в чужие разговоры. Знакомьтесь. Сабрина Лакост, Леон Дюма. Сабрина, вы, наверное, видели в магазине некоторые работы Леона. По-моему, последняя была продана в тот день, как вы начали работать.
– Да, я видела. Кроме того, одна ваша картина висит у нас в гостиной, – ответила Сабрина, здороваясь с Леоном за руку.
– Какая же? – спросил он.
– «Малые Альпы». [20]20
Горная система Альпы разделена на высокие Западные Альпы и более низкие Восточные Альпы. – Прим. ред.
[Закрыть]На ней изображен маленький домик. По-моему, совсем как на картине Ван Гога.
Глаза у него заблестели.
– Я нарисовал домик в знак уважения к нему. А вы были в этих горах?
– Нет. – Смутившись, Стефани сделала шаг назад, потом еще один. – Прошу прощения, мне еще нужно заняться вот этим… Нужно завернуть эти… – Повернувшись, она бросилась в служебную комнату. Я знаю про Ван Гога. Я знаю его картину, на которой изображены Малые Альпы. Но за все те месяцы, что я прожила с Максом и видела эту картину, мне ни разу не пришла в голову мысль о Ван Гоге. Может быть, я постепенно начинаю все вспоминать? Может быть, ко мне возвращается память?
Леон загородил дверной проем.
– Я сказал что-нибудь не то?
– Нет. – Немного размотав рулон оберточной бумаги, она отрезала от него кусок. – Просто мне нужно кое-что сделать.
– По-моему, это не совсем так. Ну ладно… – Он наблюдал за ней, пока она заворачивала красную скатерть и салфетки. Они молчали и слышали доносившийся из магазина голос Жаклин. – Вы сказали: «Еще одна висит у нас в гостиной». – Вы замужем?
– Да.
– А кто купил картину? Вы или муж?
– Муж. Еще до того, как мы познакомились.
– Я восхищен его вкусом. – Войдя в комнату, он протянул руку. – Очень рад был с вами познакомиться. Надеюсь снова вас увидеть.
– Да, – ответила Стефани. Снова обменявшись рукопожатием, они не отпускали рук, глядя друг на друга. Его нельзя назвать красивым, мелькнула у Стефани мысль, но он ей нравился! Его глаза светились любопытством, чувством юмора, он пристально рассматривал все, что попадалось ему на глаза. Сейчас он смотрел на нее так, словно хотел узнать о ней все, и не мимоходом, не небрежно, а всерьез. Макс говорил, что он – один из лучших молодых художников страны. Он слишком сильно сжал ей руку, но она не отнимала ее. Они смотрели друг другу в глаза, словно неслышно беседовали, постепенно узнавая друг друга.
Когда я стану смелее?
Ах, подумала Стефани, возможно, я уже становлюсь смелой.
