Текст книги "Паутина"

Автор книги: Джудит Майкл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

– Мы очень ценим Гарта, – сказала Клаудия, когда они допили кофе «эспрессо» с песочным печеньем. – Его работа здесь придает университету больше солидности. Думаю, что нет нужды упоминать о больших деньгах, выделяемых университетом в виде субсидий на его научные исследования. Он что, никогда не говорит с вами об этом?

Сабрина уловила подчеркнуто непринужденный тон, которым был задан этот вопрос, и, почувствовав подвох, вскинула голову.

– Иногда. Он очень гордится этими субсидиями, но, мне кажется, в равной мере гордится и деньгами, которые собирает для нового института.

– Да, он великолепно справляется со своими обязанностями. – Воцарилось минутное молчание. – Сейчас университеты переживают трудные времена, Стефани. Не знаю, насколько подробно вы с Гартом об этом говорите, но сейчас такое время, что нужно вести себя осмотрительно. И осторожно.

– Осторожно? Но по отношению к чему?

– К тому, что думают о нас другие. Многие не понимаю, чем мы занимаемся. И если какой-нибудь самозванный поборник справедливости заявит, что мы тратим деньги на дурацкие проекты и бросаем на ветер доллары налогоплательщиков, то они, скорее всего, этому поверят.

– И что тогда?

– Тогда этот самозванец начинает пользоваться повышенным вниманием телевидения и печати, а немного погодя, к моменту сбора новых средств на научные исследования, конгресс медлит. Конгрессмены, конечно, ничего не смыслят в научных исследованиях, они не способны заглянуть в будущее дальше очередных выборов, где уж им понять суть проектов, на которые могут уйти годы. Хотя эти проекты могут подарить и такие эпохальные достижения, как, например, открытие вакцины против полиомиелита, но могут иногда и завести в тупик и не дать вообще никаких результатов.

– Вы говорите о конгрессмене Леглинде.

– Я вижу, вы читаете газеты. Да, об Оливере Леглинде, но он лишь один из многих. Он хуже всех, но у него не было бы никакого влияния, если бы не помощь других.

Допив кофе, Сабрина поставила чашку на блюдце.

– А какое отношение это имеет к Гарту?

– Я говорю не только о Гарте. Это имеет отношение ко всем нам. Однако те из профессоров, кто больше всех на виду, кто принимает наиболее деятельное участие в проектах, финансируемых правительством, – должны лучше других отдавать себе отчет в том, что поставлено на карту и в каком уязвимом положении может оказаться университет.

– Вы полагаете, Гарт не отдает себе отчета в том, какие опасные времена сейчас наступили?

– Я сказала не «опасные», а «трудные». Уверена, он отдает себе в этом отчет.

– Тогда я не пойму, о чем мы говорим, – безапелляционно заявила Сабрина. Ей казалось очевидным, что в словах Клаудии сквозит угроза, но она не могла сказать, в чем именно она состоит; впечатление было такое, словно вокруг сгущаются тени, предупреждая о приближении чего-то такого, от чего нужно во что бы то ни стало избавиться.

Клаудия вздохнула.

– Знаете, Стефани, Гарт – не единственный, кем мы дорожим, я очень рада, что теперь могу считать вас другом. Не так много найдется людей, с которыми ректор университета может поговорить начистоту.

– Я бы не сказала, что вы говорите начистоту.

– Я говорила вам, что обеспокоена деятельностью влиятельных конгрессменов, которые, желая поднять злободневный вопрос, связанный с деньгами, выбирают для нападок университеты. Не знаю, насколько все это серьезно, я стараюсь готовить себя к тому, что дело может принять серьезный оборот, и мне просто нужно выговориться, хотя по большому счету сказать мне сейчас особенно нечего.

– А с Филипом вы об этом говорите?

– Административные вопросы Филипу быстро надоедают.

Сабрина слегка вздрогнула. Значит, вот в чем кроется одна из проблем в их отношениях. Либо административные вопросы Филипу на самом деле надоедают, и он желает примириться со скукой, только чтобы сделать приятное жене. Либо он выдумал скуку, чтобы не давать жене возможности говорить с ним о своей работе дома, потому что даже теперь, когда прошло столько времени, он все еще не может примириться с тем, что она занимает более видное положение, чем он, что она обладает большей властью. Это лишает его чувства, что окружающий его мир предсказуем. И выходит, что в этом прекрасном доме, созданном усилиями двух умных, элегантных, утонченных людей, Клаудия не могла говорить ни о своей работе, ни о том, что ее тревожит, потому что муж ни о чем таком и слышать не хотел. И Клаудии пришлось задуматься над тем, кто сможет с сочувствием выслушать ее и не передать остальным то, о чем говорилось сегодня в тишине ее солярия. Сегодня она шла на известный риск, но не была готова рисковать по-настоящему и быть такой откровенной, какой могла бы. Какой, возможно, станет, мелькнула у Сабрины мысль, если мы подружимся.

Встав, она протянула руку.

– Мне пора, а то Мадлен ждет. Спасибо за ланч и беседу. Надеюсь, мы будем встречаться чаще.

Клаудия поднялась одновременно с ней, и теперь они стояли, крепко держась за руки.

– «Чаще»– это слово мне нравится. Я скоро вам позвоню.

– Надеюсь, в следующий раз вы навестите меня. Миссис Тиркелл не знает французского, но, пожалуй, с удовольствием приготовит нам что-нибудь поесть.

– Спасибо, с удовольствием.

Сабрина неторопливо шла по улице. Лучи солнца пробивались сквозь тень молодой листвы кленов и вязов. Да, тень, подумалось ей. Обязательно нужно будет рассказать все Гарту. Весенний воздух был так нежен и напоен ароматами вспаханной земли, подстриженной травы, сирени и одуванчиков, что ее вновь охватило ощущение умиротворения, которое она испытала у Клаудии. Но к нему теперь примешивалось какое-то тревожное чувство. Обязательно нужно будет рассказать Гарту.

Она помахала рукой хозяину аптеки на другой стороне улицы, ненадолго остановилась, чтобы поздороваться с владельцем магазина «Камины Соренсона». Дойдя до следующего перекрестка, она встретила соседку, покупающую в магазине платье для внучки.

– По-моему, восемьдесят долларов – это дороговато, как вы думаете? – спросила соседка у Сабрины, остановившейся на пороге магазина. – Я хочу сказать, для трехлетней девочки дороговато.

– Очень впечатляющая цена.

– Дочь сказала бы, что я швыряюсь деньгами. Сами посудите, ну долго ли трехлетняя малышка проходит в этом платье? Но какое оно все-таки симпатичное, правда? У французов такие хорошие ткани, вот эта, например, из Прованса, и мне очень нравится.

– Тогда покупайте. Такие платья на самом деле шьют не для детей или их родителей, а для дедушек и бабушек.

– Вы хотите сказать, мы меньше других считаем деньги?

– А что плохого в том, чтобы тратить их на того, кто нам по-настоящему дорог?

– Ровным счетом ничего. Решено, беру. Спасибо, Стефани, я так рада, что вы оказались здесь.

Я тоже рада, что я здесь, подумала Сабрина, продолжая свой путь. Клаудия же говорила: я нашла свое место.

До «Коллектиблз» осталось идти еще полквартала, когда она увидела на углу улицы мальчишку. Он поддевал ногой и отшвыривал камешки. Похоже, он, кого-то ждал. Сердце у нее екнуло.

– Клифф, в чем дело? Что произошло?

– Ничего особенного.

– Ничего особенного?Что это значит? Если ничего особенного не происходит, то почему ты стоишь здесь и поджидаешь меня, ведь ты ждешь меня, не так ли? – Когда он кивнул, она добавила: – А почему ты сейчас здесь, а не на уроке… математики, верно? Сегодня это предпоследний урок, а потом еще один, по американской истории. Плюс тренировка по футболу.

– Ого, а ты, мама, оказывается, все помнишь!

– Только я что-то не припоминаю, чтобы сегодня были каникулы.

Он поддал ногой еще один камешек.

– Мне все надоело.

– Надоело?

– Я и так знаю все, чем они там занимаются.

Сабрина внимательно посмотрела на его хмурое лицо.

– Давай прогуляемся, – предложила она, и они направились в сторону озера. Клифф был уже почти одного роста с ней, и она внезапно ощутила гордость от того, что у нее такой красивый сын. Вот он неторопливо идет рядом – еще мальчик, но мальчик порядочный, честный и с веселым нравом… И можно представить себе, каким он станет, когда вырастет. Но сейчас на его лице не было и тени веселости, хотя Сабрине показалось, что он не столько рассержен, сколько смущен.

– Ты что, встал и вышел из класса потому, что тебе там все надоело?

– А я туда и не ходил. Я и так знал, чем они будут заниматься.

– Это что, из-за уроков, которые тебе нужно было приготовить вчера вечером?

– А я их и не готовил, нам вчера ничего не задавали.

– Я думала, вам всегда что-нибудь задают.

Он пожал плечами.

– Ну ладно, а как ты узнал, чем вы сегодня будете заниматься на уроке?

– Мне сказали.

– Кто?

Он опять пожал плечами.

– Клифф, трудно разговаривать с человеком, который только и делает, что пожимает плечами.

– Я не помню, кто мне об этом сказал. Кто-то.

Вереница парусных шлюпок вытянулась в линию на глади озера, напоминая хвост бумажного змея. Белые треугольники парусов четко вырисовывались на фоне темно-голубой воды. Я так скучаю без парусного спорта, подумала Сабрина. Может, научить Клиффа, он ведь всегда не прочь научиться чему-то новому.

– Тебе что, кажется, что в школе в этом году не так интересно, как в прошлом? – спросила она, когда они вышли на берег озера и двинулись вдоль него.

Клиф пожал плечами.

– Хватит, Клифф, а то моему терпению придет конец. Если я разговариваю с тобой и с уважением отношусь к твоим мыслям и чувствам, то вправе рассчитывать на такое же отношение к себе.

Ей казалось, что он искоса взглянул на нее, и в этом взгляде было едва ли не облегчение от того, что она не позволяет ему грубить.

– Да нет, все нормально. По-моему, все как обычно.

– Но в прошлом году она не была тебе в тягость.

Он хотел было пожать плечами, но спохватился и что-то пробормотал в ответ.

– Я не расслышала.

– Время от времени кое-что меняется.

– Ты не хочешь уточнить, что конкретно имеешь в виду?

– Да нет.

– Почему?

– Ты, наверное, не поймешь.

– Я бы попыталась. Иногда мне хорошо удается понимать людей. И разве ты не для того ждал меня, чтобы поговорить?

– Все дело… – Клифф с трудом подбирал слова. – Все дело в этом парне.

Сабрина уже хотела спросить, о ком он говорит, но потом все поняла.

– Ты говоришь о Лу Чжене. – Она помедлила. – Знаю, Клифф, тебе он не нравится, но ведь он не так уж много места занимает в твоей жизни, правда? Он занимается под руководством твоего отца и будет здесь до тех пор, пока не получит докторскую степень, а потом вернется в Китай. А пока его жизнь тебя вообще мало касается.

– Завтра вечером он придет к нам ужинать.

– Ну и что тут страшного? Он живет в чужой стране, и твой отец считает, что иной раз с нашей стороны любезно дать ему возможность провести время в домашней обстановке. Он держится очень мило, хотя и настолько поглощен своей работой, что уговорить его расслабиться очень сложно. Ты что, считаешь, нам не следует приглашать его?

– Я его ненавижу.

– Тяжелый случай, – помедлив, задумчиво ответила Сабрина. – Ненависть – такое чувство, которое страшно трудно носить в себе, она словно рюкзак, набитый до верху. И если она наполняет тебя, ты чувствуешь, что в горле у тебя першит и понимаешь – что-то не так, а через минуту вспоминаешь, что именно: ты кого-то ненавидишь.

Клифф во все глаза смотрел на нее.

– Откуда ты все это знаешь?

Она обняла его за плечи.

– Мне самой несколько раз в жизни приходилось трудно: чего-то я боялась, кого-то, как мне казалось, ненавидела… большей частью это были люди, которым я завидовала.

– Я ему не завидую, – поспешно произнес Клифф.

– Тогда в чем же дело?

– Я его ненавижу, вот и все. Даже близко видеть его не хочу. Он не для нашей семьи; он слишком непохож на нас.

– Клифф! Ты хочешь сказать, только потому, что он китаец?

– Он слишком на нас непохож. Мы должны общаться с похожими на нас людьми, и так будет лучше для всех. Все ребята в школе так говорят.

– Господи! – Минуту они шли молча. – Меня все это очень удивляет. Ты что, хочешь сказать, что если бы из Антарктики или из Новой Зеландии – или, скажем, пришелец с Марса, или с Венеры, – так вот, если бы любой из них явился сюда, ты не открыл бы входную дверь только потому, что они не такие, как мы?

– Это совсем другое дело.

– Почему ты так думаешь?

– Они могли бы сказать нам, откуда они.

– Лу Чжень тоже говорит. Он рассказывал нам, что вырос в Пекине, а потом правительство прислало его учиться сюда…

– Вот именно! Он все говорит и говорит, все слушают, а потом ты думаешь: как он мил,и все потому, что он откуда-то!

Сабрина по-прежнему обнимала Клиффа за плечи, и они медленно шагали в такт.

– Пожалуй, мы на самом деле уделяем ему много внимания. Может быть, мы жалеем его, потому что ему одиноко, а мы всей семьей вместе.

– Ему не одиноко!

– А по-моему, одиноко. Мне кажется, если человек много говорит, то потому, что не много найдется людей, которые станут его слушать. Вот он и приберегает все до поры, пока не садится за стол с дружелюбно настроенными людьми, и тогда его просто распирает от желания высказаться.

Поддев ногой еще один камешек, Клифф проследил, как он, подпрыгнув на тропинке, юркнул в траву.

– Одиноко ему или нет, меня это не волнует. Я все равно его ненавижу.

Они дошли до перекрестка, и Сабрина, увлекая Клиффа за собой, свернула в сторону, чтобы, сделав круг, вернуться к «Коллектиблз».

– Клифф, я не прошу, чтобы ты любил его или хотя бы относился к нему с симпатией. Но твой отец считает, что нам важно помочь ему. Насколько я понимаю, он блестяще учится, и папа…

– Вот-вот! А я никогда не буду учиться так же, как он, или хотя бы почти так, и неважно, чего мне хочется! Всем ведь все равно наплевать!

– Нет, нам не наплевать, хотя, по правде сказать, я не в особом восторге от этого словечка. Мы любим тебя, Клифф, и хотим, чтобы ты был счастлив. И только потому, что какой-то студент блестяще учится…

– Но я-то о себе этого сказать не могу!

– Какое это имеет отношение к тому, любим мы тебя или нет?

– Имеет. Потому что те, кто больше всего нравятся папе, – молодцы, круглые отличники, стипендиаты, научные сотрудники, которые на особом положении.

– Ах, Клифф! – Остановившись, она обняла его за плечи. – Ты прекрасно знаешь, что папа любит тебя больше любого студента, который у него был или будет. Ты что, на самом деле считаешь, что вот студент приходит к профессору Андерсену на занятия, а профессор Андерсен говорит: «Знаете что, оказывается, есть человек, которого я люблю больше сына»?

У Клиффа вырвалась невольная усмешка.

– Да, но…

– Потому что если ты на самом деле так считаешь, то, значит, ты глупее, чем я думала, но ты, по-моему, довольно умен.

– Но не настолько, как этот – как бишь его?

– Я точно не знаю, насколько ты можешь быть умен, да и ты сам – тоже! Пока ты не особенно себя утруждаешь. Ты хорошо учишься, Клифф, интересуешься тем, что тебя окружает, а когда даешь себе труд подумать, то узнаешь много нового и, как мне кажется, получаешь от этого удовольствие. Но я не понимаю, как вообще можно учиться – хорошо, плохо или блестяще, – если в середине дня ты уходишь из школы и говоришь неправду, когда я спрашиваю, делал ли ты уроки.

Клифф бросил на нее взгляд.

– Например?

– Например, вчера вечером. Мне кажется, вам что-то задавали, а ты не сделал. А ты только что говорил мне, что вам вообще ничего не задали.

– Ну, может, кое-что и задали, но не…

– Клифф!

– Просто мне не хотелось делать уроки! Разве у тебя никогда не бывает так, что не хочется работать?

– Ну, я очень люблю свою работу, так что твое сравнение тут не годится. Хотя, конечно, есть много такого, чего мне не хочется делать.

– Вот ты и не делаешь.

– Если мне не нужно этого делать. А уроки ты должен делать.

Они снова двинулись вперед, дошли до следующего перекрестка и свернули налево. Тут Клифф понял, куда они идут.

– Ты возвращаешься на работу?

– Мне нужно заглянуть к Мадлен и узнать, не нужно ли ей чего-нибудь. А то она всю вторую половину дня просидела одна.

– А мне можно с тобой?

– Конечно. Но, по-моему, тебе лучше по пути домой заскочить в школу и забрать учебники, а? Заодно узнаешь, что вам задали по математике и истории.

– Я не знаю, что мне там сказать.

– Скажи, что тебе надо было поговорить со мной. Тем более что так оно и было, правда?

– Но нам же нельзя уходить без разрешения.

– Об этом нужно было думать раньше. Тут, Клифф, все будет зависеть только от тебя.

– А тренировка по футболу?

– То есть?

– Можно на нее пойти?

– Если это не помешает занятиям в школе, то я не против.

– А что, если мне не разрешат, потому что я… ну, взял и ушел?

– И тут все будет зависеть только от тебя. Насколько я понимаю, ты был расстроен, тебе не терпелось поговорить со мной, вот ты и ушел, хорошенько все не продумав. Но ты никогда раньше этого не делал, и не будешь делать впредь, так что на сей счет я спокойна. Но это не значит, что в школе тоже так решат.

Они дошли до «Коллектиблз». Клифф топтался на месте.

– Может, ты позвонишь директору и объяснишь, что у меня было срочное дело?

– Я не стану этого делать, Клифф. Это твоя проблема. – Снова обняв его за плечи, Сабрина поцеловала его в щеку. – Все будет в порядке. Я очень верю в тебя, люблю тебя и горжусь тобой.

– Правда?

– Конечно. Ты – молодец и дома у нас на особом положении.

Клифф кисло улыбнулся.

– Да, но ты же мама. – Понурившись, он мгновение постоял на месте, потом повернулся и медленно пошел. Провожая его взглядом, Сабрина увидела, что, дойдя до следующего перекрестка, он вскинул голову и зашагал свободнее. Мальчик мой! Всегда ходи с высоко поднятой головой.

Вечером, рассказывая Гарту о разговоре с Клиффом, она так и описала это – как сын неспешно уходил с гордо вскинутой головой. Все уже разошлись, Пенни, Клифф и миссис Тиркелл отправились к себе в спальни, и они сидели вдвоем в гостиной, на столике перед ними стоял термос с кофе и початая бутылка вина, оставшаяся после ужина. Сабрина была в платье из темно-голубого бархата – подарок Гарта на Рождество, когда он поехал за ней в Лондон.

– Такое приятное ощущение, – сказал Гарт, обнимая ее за талию. Она склонила голову ему на плечо.

– Ты имеешь в виду бархат?

– Нет, даму в нем.

Тихо рассмеявшись, она подняла голову, и они поцеловались – сначала осторожно, как целуются люди, связанные дружескими отношениями, а потом более пылко, как двое людей, которые все еще открывают друг в друге что-то новое.

– Я люблю тебя, – сказал Гарт.

Сабрина вздохнула.

– Целый день я носилась как угорелая, занимаясь делами, общаясь с людьми, но, стоит мне остановиться, как я сразу начинаю думать о тебе.

– С точки зрения науки, мне кажется, такая реакция вполне естественна. – Не снимая руки с ее плеч, он наклонился вперед и налил вино в бокалы. – Сегодня я думал о тебе и тогда, когда играл с Нэтом в теннис, и когда читал лекцию о болезнях иммунной системы человека, и когда встречался с Лу Чжэнем, чтобы поговорить о его научной работе, и когда разговаривал за ланчем с деканом, и когда возвращался домой.

– Такое впечатление, что профессору иной раз трудно сосредоточиться. Наверное, сказывается его почтенный возраст.

– Если это так, то, выходит, я уже вполне сформировался, чтобы не позволять разным пустякам отражаться на моей страстной любви к жене. Ты не хочешь рассказать, как у тебя прошел день?

– Ой, честно говоря, не очень.

– Что, проблемы?

– Проблемы есть всегда. Просто, когда мне кажется, что у Пенни все более или менее в порядке, с Клиффом все наоборот.

– А что с ним? Он бывает вспыльчив и замкнут, но в двенадцать лет это в порядке вещей.

– Он никогда не был вспыльчивым и замкнутым раньше, Гарт. Ему не слишком нравится твой лучший студент.

– Он ему завидует. Ничего, со временем пройдет. Я пытался с ним поговорить, но он и слушать не стал.

– Выслушает, если вы с ним сядете и обо всем спокойно поговорите. У него тяжело на душе, и ты ему очень нужен. Он думает лишь о том, что вот Лу Чжэнь придет к нам на обед, и все твое внимание будет обращено к нему.

– Он – наш гость. Клифф же понимает, что, если я не уделил ему один вечер, это не значит, что я про него забыл. Господи, он ведь мой сын и не нуждается в том, чтобы ему каждый день говорили, как его любят.

– Все мы нуждаемся в том, чтобы нам каждый день говорили, как нас любят.

Гарт внимательно посмотрел на нее.

– А у меня это получается?

– Да, всегда, и поэтому, помимо всего прочего, нам с тобой так хорошо. Так же ты ведешь себя и с Пенни, и с Клиффом, просто они не всегда это замечают. И по-моему, с детьми в таком возрасте нельзя сюсюкать.

– Ладно, я с ним поговорю. Еще не знаю, что я скажу, разве что снова повторю, что люблю его, но попытаюсь.

– Ему хочется, чтобы ты считал его особенным.

– Я и считаю. Он должен это знать. Иногда я смотрю на него и думаю, какое счастье, что у меня такие замечательные дети. Что я не просто люблю их, а на самом деле к ним привязан. Вообще говоря, это, по-моему, совершенно особенное счастье. Мне кажется, на свете нет ничего лучше, чем видеть в своих детях единомышленников.

– Ты когда-нибудь говорил ему об этом?

– Может быть, и говорил, но не такими словами, – подумав с минуту, ответил Гарт. – Я думал, что это проявляется во всем, что мы делаем вместе.

– Это тебе могло только казаться.

– Видишь ли, им не нравится, когда с ними очень нежничают. В двенадцать лет не принято открыто выражать свои чувства.

– Как ты думаешь, тебе удастся найти золотую середину?

Он усмехнулся.

– Постараюсь. Что еще у Клиффа неладно?

– Он подхватил у своих школьных друзей ложную идею, что мы должны общаться только с похожими на нас людьми.

– Господи! Неужели детей сейчас не учат тому, что людей на земле становится все меньше? Что в результате смешения представителей разных национальностей рождаются новые идеи, человечество движется вперед, ну и так далее?

– Я точно не знаю, чему их там учат. Пожалуй, нужно будет выяснить. Меня это пугает. Может, ты как-нибудь поговоришь с ним и об этом тоже? Для примера я взяла марсиан и спросила у него, пустит он их на порог дома или нет, так что можешь с этого и начать.

Снова усмехнувшись, он поцеловал ее.

– Начало неплохое. Ты, по-моему, ходила сегодня на ланч к Клаудии? Ну как?

– Замечательно. Она мне очень нравится. Ей очень нужен собеседник. Надеюсь, в этом отношении я ее не разочарую.

– А почему должно быть иначе?

– Может получиться так, что не всегда у меня найдутся нужные ответы на ее вопросы. Сейчас ее, помимо всего прочего, беспокоит позиция конгресса.

– Ректоров университетов всегда беспокоит позиция конгресса. Слишком многие конгрессмены голосуют, исходя из собственных прихотей или политических опасений, так что ни урезонить, ни предугадать их позицию невозможно. Это может сбить с толку любого, кто посвятил жизнь просвещению, кто старается научить людей четко мыслить. Это может лишить душевного покоя каждого, кто зависит от денег. Что конкретно ее тревожит?

– Оливер Леглинд. И еще она считает, что тебе следует отдавать себе отчет в существующих угрозах. Трудностях, как она их называет.

– Она что, считает, что я не отдаю себе в этом отчета?

– Да нет, судя по ее словам, уверена, что отдаешь. Впрочем, это только отвлекает тебя от работы. Отвлекает всех нас.

– Любовь моя, мир от этого не перевернется, все это – часть той политической и научной среды, в которой я работаю. Тебя что, это тревожит?

– Немного. Клаудия посоветовала мне держаться настороже, а у нее были основания так говорить. Было ясно видно, что она тоже встревожена.

– Ну, мы всегда проявляем осторожность, когда речь идет о правительственных субсидиях, и многие из нас стараются держать ухо востро: если мы лишимся этого источника финансирования, то на многих проектах, пожалуй, придется поставить крест. Но это совершенно необязательно должно отражаться на нашей семье. И без Оливера Леглинда хватает людей, которые не дают нам спокойно жить.

– Ой! Кстати, о людях, которые нас беспокоят. Похоже, в «Амбассадорз» назревает конфликт. Во всяком случае, Брайану так кажется.

– Значит, ты хочешь съездить в Лондон.

– Честно говоря, не хочу, но, по-моему, лучше все-таки съездить. Ты же знаешь, в феврале от поездки пришлось отказаться, так что…

– Любовь моя, ничего не нужно объяснять. Просто не задерживайся там надолго.

– Да долго и не получится; мне же надо поработать над первыми чертежами для дома Билли Конера, а кроме того, дней через десять мы с Мадлен ожидаем новые поступления в магазин. Почему бы тебе не поехать вместе со мной? Можно было бы отдохнуть.

– Как-нибудь в другой раз. Ты будешь волноваться, думая о Брайане, Николасе и Билли Конере, а у меня мысли будут заняты исследовательским проектом Лу Чженя, Клиффом, а может, даже Оливером Леглиндом. Но мы обязательно куда-нибудь съездим, мне бы хотелось побывать вместе с тобой в Европе. Вот разделаемся со всеми делами дома и поедем – только ты и я.

Обняв Сабрину за плечи, он притянул ее к себе, и она прижалась к нему спиной. Они еще долго сидели так в тишине безмолвного дома, в ночной тишине. Ни одна дверь не скрипела, на кухне не было привычного оживления и не слышно было привычного дневного уличного шума – людских голосов, взрывов смеха. Улица перед домом сейчас была похожа на черную ленту, струящуюся через весь спящий город. Уличные фонари отбрасывали бело-голубые блики на пустынные тротуары, дома стояли, словно темные часовые, на фоне пасмурного неба, освещаемого лишь на горизонте розоватыми силуэтами чикагских небоскребов, до которых отсюда было несколько миль.

– Разве не удивительно, – пробормотал Гарт, – каждому влюбленному кажется, будто до него никто не любил по-настоящему? Любовь настигает людей в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте, и они удивляются ее волшебству, а, познав ее, поют от радости, думая, что никому другому не суждено узнать то, что открылось им. – Еще крепче обняв Сабрину за плечи, он опустил руку в вырез платья и стал ласкать ее теплую грудь. – И каждый, кто так думает, прав. Мы сами открыли ее, сами создали слова для того, чтобы выразить ее; эта любовь принадлежит нам и никому больше. Мы отражаемся в любимом, как в зеркале, и сколько бы поэтов ни воспевало ее в своих стихах, она останется тайной двоих. – Приподняв подбородок, он притянул ее лицо к себе и властно поцеловал в губы. Сабрина повернулась в его объятиях, и они прижались друг к другу, словно возвращающиеся домой странники, которые знают, что дверь для них всегда открыта. Разжав объятия, они заулыбались, выжидая, пока страсть – удивительная, необузданная, присущая только им двоим – не захватит их целиком.

– Что бы ни случилось у нас в жизни, – произнес Гарт, – мы с тобой стали друг для друга всем, растворились друг в друге, и ничто не может этому помешать. Ничто никогда не сможет этого у нас отнять.

– Гарт, – сказала Сабрина, касаясь рукой его лица, – пора спать.

Он встал, увлекая ее за собой, и в обнимку они направились к лестнице. Вы четко знаете, кто вы и как хотите строить свою жизнь.О да, подумала Сабрина, вспомнив, что говорила Клаудия. Да, в этом доме, с этим мужчиной, и ни с кем больше.

Ступая в такт, они поднимались по лестнице. Окна их дома еще какое-то время ярко светились, но постепенно в них стал гаснуть свет. И вот дом погрузился в сон, как и вся улица.