Текст книги "Трон тени"

Автор книги: Джанго Векслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц)

Немаловажной для ее целей деталью был вид, открывавшийся с вершины. Башенка принца замыкала северо–восточный угол огромного, медленно, но верно дряхлеющего дворца и к тому же располагалась на изрядном расстоянии от людных мест. Отсюда Расиния различала четырьмя этажами ниже покрытую гравием тропинку, а за ней – низкую каменную стену, что окаймляла сад. На эту сторону смотрели только окна ее собственных апартаментов, и занавески на них всегда были плотно задернуты. Границу сада неспешным шагом обходили патрули норелдраев, но появлялись они с разрывом в двадцать, а то и тридцать минут и всегда несли с собой факелы, тем самым издалека возвещая о своем приближении.

Один такой патруль только что скрылся из виду, и Расиния мысленно сосчитала до двухсот, чтобы солдаты наверняка успели свернуть за угол громадного асимметричного здания. Ступила на самый край каменного круга, устремив взгляд поверх потемневших деревьев за границей сада, и заставила себя распрямиться, плотно прижимая руки к бокам.

Она чувствовала, что должна что–то сказать, произнести какую–то историческую фразу, пусть даже услышать ее будет некому.

– Как жаль, что иного способа нет.

С этими словами принцесса вытянула ногу, покачала ею в воздухе – и камнем рухнула в темноту.

* * *

Всякий раз она представляла себе, как секунды падения превращаются в вечность, время становится бесконечно тягучим, когда стена башни стремительно уходит вверх и ветер неистово хлещет нагую плоть. На самом деле Расиния едва успевала ощутить, что происходит: краткий миг невесомости, вспышка безотчетного ужаса, и тут же – нестерпимая боль. Удар оземь раздробил плечо, а за ним раскололся, как яичная скорлупа, череп. Тело принцессы дернулось, бессильно загребая ногами гравий, и, исковерканное, затихло в густеющем сумраке.

Глубоко внутри, в самых недрах ее существа, шевельнулось нечто.

Всей душой Расиния жалела, что не может потерять сознание. Многие придворные дамы обожали падать в обморок, и прежде эта страсть казалась ей жеманным позерством, но с некоторых пор она поняла, что таким образом тело всего лишь пытается освободить хозяина от страданий, причиняемых окружающим миром. Увы, в нынешнем состоянии принцесса, судя по всему, разучилась лишаться чувств, а потому ощущала все: скрежет осколков костей в раздробленном плече, месиво, сочащееся из трещин в расколотом черепе, и струйки крови, ползущие по спине, в которую впились бесчисленные куски острого гравия.

С годами она стала относиться к боли с некоторым равнодушием. Богатый опыт научил ее: есть тело, и оно сейчас бесформенной грудой валяется на земле, а есть сознание, и оно пребывает в совершенно ином месте; боль же и подобные ей ощущения суть лишь сигналы, которые тело подает сознанию, как одно судно в море семафорит флажками другому, предупреждая об опасных рифах. Тем не менее совсем отрешиться от неприятных ощущений Расиния не могла, а потому устремила воображаемый гневный взгляд на нечто, вплетенное в ее сущность магией единения, и сварливо потребовала не мешкать и заняться делом.

Нечто медлительно поднялось из глубины ее души, зевая, как сонный тигр, выбирающийся из пещеры. Расиния представила, как оно озирается по сторонам, выясняя, что же она натворила на этот раз, тяжело вздыхает при виде причиненного ущерба и неохотно принимается за работу. Принцесса понимала, что одушевлять нечто нелепо и глупо: по сути, это всего лишь такой же процесс, как тот, что порождает огонь, пожирая флогистон и дерево, или покрывает железо ржавчиной. И однако, четыре года прожив – если это можно назвать жизнью – с незримой сущностью, вплетенной в фибры ее души, она не могла отделаться от ощущения, что у непрошеного сожителя есть собственные чувства. Вот и сейчас воображение рисовало Расинии, как нечто одарило ее укоризненным взглядом исподлобья и лишь затем приступило к работе.

Расколотый череп пришел в движение, будто его касались невидимые пальцы. Осколки костей перемещались, снова собираясь в единое целое, – так части головоломки соединяются, образуя внятную картину. Края лопнувшей от удара кожи стягивались, как если бы прореху штопала незримая игла. Затем пришел черед плеча: разорванные мышцы заново сплелись, кости со щелчком встали на место, и рука распрямилась. Расиния ощутила неприятное движение вдоль спины и, как только смогла, с трудом поднялась на четвереньки. Тотчас послышался тихий стук: частицы гравия, вбитые под кожу силой удара, теперь выбирались наружу и осыпались наземь.

Через минуту–другую принцесса уже сумела подняться на ноги. Нечто восстановило ее в том виде, в каком она была перед тем, как шагнуть с крыши, – не считая пыли и грязи да некоторого количества крови, размазанной по коже и впитавшейся в гравий. Такой, судя по всему, ей и предстояло оставаться до тех неведомых пор, когда наконец придет День Суда, – иными словами, такой, какой была Расиния, когда в первый раз умерла.

* * *

Сот выступила из тьмы. Она умела двигаться так бесшумно, что, казалось, возникала из пустоты, точно призрак – и с тем же пугающим эффектом. Сейчас зловещее впечатление скрадывали длинное синее платье и серый фартук – традиционная одежда дворцовых горничных – и мягкое полотенце в руках. Однако даже в этом обыденном обличье Сот впечатляла: высокая, тонкая и гибкая, как клинок, с коротко, по–мужски, остриженными темными волосами, острыми чертами лица и орлиным носом.

По глубокому убеждению окружающих, она была горничной и личной камеристкой принцессы. Окружающие не ошибались, однако на самом деле обязанности Сот были гораздо шире. Расиния знала, что до того, как поступить к ней на службу, Сот занимала не последнюю должность в Конкордате герцога Орланко – правда, она так ни единым словом и не обмолвилась о том, что именно побудило ее уйти.

Неужели нельзя придумать другой способ? – с досадой воскликнула принцесса. – Это же нелепо!

Проникнуть во дворец или выбраться из него не составляло труда в дневные часы, когда в Онлей непрерывным потоком шли возки и подводы с продовольствием, призванным утолить аппетит его обитателей. Увы, днем наследница престола не может позволить себе пропасть из виду. С заходом же солнца все входы и выходы запирались и территорию патрулировала стража – что и заставило Расинию использовать такой экзотический способ незаметно покидать дворец.

– Зато никому не придет в голову, – возразила Сот.

– Нужно выбить один из этих дурацких витражей и поставить вместо него обычное окно, которое я могла бы открыть, когда понадобится. Или, на худой конец, велеть садовникам разбить тут клумбу. Пусть насыплют плодородной земли и посадят что–нибудь мягкое, лаванду например. По крайней мере, после прыжка от меня не несло бы кровью и мозгами.

– Садовники, – сказала Сот, – могут задаться вопросом, почему их ухоженная клумба выглядит так, словно на нее с высоты свалилось что–то тяжелое.

Она уже водила ногой по гравию, заравнивая вмятину и присыпая камешками следы крови. Расиния вздохнула и повела плечами, чувствуя, как со щелчком встают на место последние обломки кости. Кое–как отерев кровь, она вернула полотенце Сот. Та ничего не сказала, лишь подала аккуратно сложенный шелковый халат. Прикрыв наготу, принцесса решительно двинулась прочь от дворца, вглубь леса. Сот бесшумно следовала за ней.

Все прошло гладко? – осведомилась Расиния, отводя рукой встречную ветку.

Как по маслу. – Сот недовольно сдвинула брови. – Соглядатай, которого приставил к тебе Орланко, на редкость… небрежен. Надо бы устроить ему взбучку.

– От души надеюсь, что ты этого не сделаешь.

– Посмотрим, – отозвалась Сот. – Не люблю, когда все слишком просто.

Расиния оглянулась на нее, но лицо камеристки было совершенно непроницаемо. Она никогда не улыбалась, и это мешало понять, шутит она или говорит всерьез. Принцесса почти точно знала, что именно сейчас ее спутница пошутила, – но только почти. Время от времени Сот сетовала на потерю сноровки от спокойной жизни и прежде не раз прибегала к самым крайним мерам, чтобы сохранить форму.

Лес, где они шли, был во многом таким же творением рук человеческих, как и ухоженные дворцовые сады. Поколения садовников, прилежно трудясь, придали ему идеальный облик: только статные здоровые деревья с густой листвой, и ни колючего подлеска, ни бурелома или опавших сучьев, о которые мог бы запнуться неосторожный придворный. Потому идти, даже босиком и при лунном свете, было одно удовольствие, и очень скоро они добрались до утоптанной тропинки, из тех, что во множестве пронизали лес со всех сторон. Здесь ожидала их повозка – неказистого вида одноконный экипаж, и старая мышастая кобылка стояла в упряжке, мирно похрупывая овсом из торбы.

Камеристка занялась кобылкой, а Расиния забралась внутрь. На потертом деревянном сиденье, с привычным вниманием Сот к мелочам, было собрано все, что могло сейчас понадобиться: полотенца и кувшин с водой для умывания, заколки для волос, одежда и уличные башмаки. Повозка дернулась, трогаясь с места, и принцесса занялась преображением своего облика.

* * *

К моменту, когда колеса размеренно застучали по булыжнику, возвещая, что экипаж въехал в пределы города, преображение завершилось. Никто из обитателей дворца не узнал бы сейчас принцессу, чего она, собственно, и добивалась. Волосы до плеч были подколоты и убраны под мягкую фетровую шляпу с узкими полями. Шелковый халат сменили хлопковые штаны и серая блуза. Наряд мальчишеский, хотя вряд ли кто–то в здравом уме принял бы ее за мальчишку – да и не в том суть. Скорее, так могла бы одеться студентка Университета: удобно и с некоторым вызовом закостенелым традициям. В тавернах и харчевнях Дна подобный наряд отлично позволял не выделяться из толпы.

Поначалу Расиния собиралась назваться по–другому, но Сот ее отговорила. Чтобы без ошибок откликаться на фальшивое имя, нужно много тренироваться, и все равно рискуешь совершить промашку. К тому же девушек по имени Расиния в городе были сотни, и все примерно того же возраста – последствие недолгой моды называть дочерей в честь новорожденной принцессы. А потому она стала Расинией Смит – надежная чисто ворданайская фамилия. Несколько длинных вечеров заняло создание биографии для ее альтер эго, включая родителей, братьев и сестер, дядюшек и тетушек, семейные трагедии и девические сердечные увлечения – но, увы, к некоторому даже разочарованию, никто так и не поинтересовался ее «прошлым».

Стук колес замедлился и наконец оборвался. Расиния оглядела себя в ручном зеркальце, предусмотрительно приготовленном Сот, не обнаружила ничего неподобающего и, распахнув дверцу экипажа, шагнула в объятия Дна.

Тотчас на нее обрушились волна нестерпимого жара и слепящий свет. Солнце давно зашло, но на здешних улицах было многолюдно, как днем, и почти так же светло. По традиции на входе каждого открытого заведения пылали факелы и жаровни, а иные прохожие несли в руках фонари, но все затмевали новомодные газовые рожки профессора Ретига, ровно и сильно сиявшие на высоких стальных канделябрах. Их свет придавал окружающему оттенок безумия – как будто гуляки, толпившиеся на ночных улицах, попирали некий астрономический закон.

Экипажи в этой части города встречались редко, да и те в основном наемные. Несколько миль Старой улицы перед Университетом занимали в основном лавки и питейные заведения; они были призваны ублажать студенчество, но над ними и позади располагались бесчисленные двух–трехэтажные надстройки и ветхие хибары со съемными комнатами. Здесь селились те студенты, кому не ио карману было жилье на территории Университета, а также уличные торговцы, кабатчики и проститутки, промышлявшие на соседних улицах.

Расиния обожала Дно: этот район был воплощенным противоречием. С одной стороны, он располагался на северном – фешенебельном, так сказать – берегу реки, в двух шагах от благопристойных кирпичных фасадов улицы Святого Урии. Опять же, теоретически студенты Университета в основном были отпрысками знатных семейств или, на худой конец, умнейшими и способнейшими представителями низших сословий. С другой стороны, студенческое сообщество почти целиком состояло из юношей, а повсюду, где собираются юноши со звонкой монетой в карманах, как по волшебству, возникает промысел для утоления их потребностей в вине, песнях и женской ласке. Этот парадокс придавал Дну своеобразную респектабельную порочность, что привлекало сюда именно таких людей, каких искала сейчас Расиния.

Большинство таверн и ресторанов по старой традиции имело вывески с названиями и раскрашенные гербы – для удобства неграмотной публики; однако не так давно некий ушлый торговец придумал водрузить у входа наклонный флагшток и повесить над головами прохожих вымпел своего заведения. Как любая удачная задумка, идея быстро обрела популярность, и потому вдоль улицы, залитые газовым светом, рядами тянулись сотни треугольных вымпелов – сейчас, правда, бессильно обвисших в жарком безветренном воздухе. Так же быстро родилась и традиция придавать всем вымпелам единый облик: три горизонтальные цветные полосы, для каждого заведения – свое сочетание.

Опытный глаз мог немало почерпнуть из этого разноцветья. Переполненный рынок давно вынудил виноторговцев приспособиться к обстоятельствам, и сейчас вымпел говорил о заведении ничуть не меньше, чем герб какого–нибудь графа об истории графского рода. Верхняя полоса, как правило, обозначала политические пристрастия здешних клиентов или как минимум язык, на котором общалась большая их часть.

В Университете учились выходцы с доброй половины континента, и потому, хотя верхняя полоса на большинстве вымпелов вокруг была синей (это национальный цвет Вордана), среди них попадались и тускло–красные – Борель, желтые – Хамвелт, сизые – Норелд, а иногда мелькал даже белый цвет, знак присутствия в Университете редких выходцев из Мурнска, получавших образование за много миль от родного края.

Вымпелами дело не ограничивалось. Одни носили нарукавные повязки с цветами своего любимого заведения. Другие повязывали на шляпы трехцветные ленты, а те, кто пообеспеченней, прикалывали на груди либо у ворота трехцветные же драгоценные булавки. Так любой завсегдатай этих мест мог с первого взгляда распознать, кто есть кто, – поскольку выбор питейного заведения красноречиво свидетельствовал о вкусах и политических пристрастиях того или иного студента; и наметанный глаз Расинии привычно разделял толпу на республиканцев, утопистов, тринитариев и добрую сотню прочих фракций, сект и группировок.

Булавка, приколотая у ворота самой Расинии, представляла собой изящную серебряную бабочку с синей, зеленой и золотистой полосами на крыльях. Принцесса поискала взглядом вымпел тех же цветов – вот он, лениво колышется в струйке нагретого воздуха от соседнего фонаря. Окна «Синей маски» были ярко освещены, и, двинувшись к таверне, Расиния издалека почуяла знакомую смесь запахов: опилки, подгорающее мясо, дешевая выпивка. Она через плечо оглянулась на Сот.

– Ты же можешь войти, – сказала она. – Совсем не обязательно следить за мной из темноты, словно какой–нибудь любитель подглядывать в чужие окна.

– Так безопаснее, – отозвалась Сот. – И ты знаешь: если вдруг понадобится помощь, я буду рядом.

– Дело твое. – В глубине души Расиния подозревала, что Сот попросту больше нравится таиться по темным углам, чем сидеть в приятельской компании у огня; ну да спорить об этом было бессмысленно. Принцесса расправила плечи, отдернула занавеску, прикрывавшую вход – дверь по случаю летней духоты была распахнута настежь, – и шагнула внутрь.

* * *

В общей зале «Синей маски» клубился чад, густо сдобренный облаками табачного дыма и ароматами из булькающих на огне котлов. Нынче ночью здесь было людно, и две подавальщицы с трудом прокладывали себе путь среди теснящихся за столами посетителей. В других тавернах сейчас играли бы в кости или в карты, обсуждали торговый рейс или нелегальную сделку, даже спорили о поэзии и литературной критике – но здесь, в «Синей маске», всеобщей и всепоглощающей страстью была политика. Не менее полудесятка жарких дискуссий перекрывали, а то и обрывали друг друга в неумолчном гуле голосов.

– Естественные права человека требуют…

– Равенство нельзя просто принять как данность! Необходимо…

– Избавьте меня от этих ваших «естественных прав»! Я…

– Вуленн говорит…

– Парламент Хамвелта решил предпринять…

– Вуленн может поцеловать меня в зад, да и ты тоже…

Расиния вдохнула полной грудью – словно лесной зверь, вернувшийся из неволи в родную чащу, или пловец, наконец–то вынырнувший с глубины. Несколько посетителей заметили ее и помахали или прокричали что–то неразборчивое. Она помахала в ответ и двинулась в толпу, пробираясь мимо шумных компаний за столами и ловко ускользая от беспорядочно жестикулирующих рук.

То и дело вслед ей неслось улюлюканье, но к такому Расиния уже давно привыкла. На сотню студентов мужского пола приходилась от силы одна женщина, и хотя эта пропорция отчасти разбавлялась гостьями, не имевшими прямого отношения к Университету, на Старой улице царили мужчины с их буйными замашками и специфическим мужским юмором. Вначале, когда Расиния только появилась здесь, подобное обращение оскорбляло ее, но позже она поняла, что это скорее привычка. Так собаки облаивают друг друга, встречаясь на прогулке в парке.

Хлипкая дверь в дальнем конце общей залы вела в небольшой коридор, за которым располагались несколько столовых, где можно было поговорить хотя бы в относительном уединении. Расиния направилась туда и постучала во вторую по счету. Едва слышный разговор внутри тотчас прервался.

– Кто там? – спросил приглушенный голос.

– Это я.

Дверь медленно отворилась.

– Нам нужен секретный стук, – заметил один из собравшихся в комнате. – Какой может быть заговор без секретного стука? Я чувствую себя идиотом каждый раз, когда просто откликаюсь: «Кто там?»

– Опять ты за свое! – отозвался другой. – Секретный стук, шифр, сигналы затемненными фонарями и бог весть что еще! Будь твоя воля, мы бы весь день тратили на то, чтобы запомнить всю эту чертовщину, и не успевали бы сделать ничего толкового.

– Я просто считаю, что детали придают заговору стиль. Или ты надеешься засечь агента Орланко, когда кричишь из–за двери: «Кто там?» По–моему…

– Рас!

Нечто маленькое и стремительное с разгона врезалось в Расинию, уткнулось ей в грудь, обхватило руками и восторженно стиснуло в попытке задушить в объятьях. Принцесса сумела выдержать бурный напор, хотя и пошатнулась, и была вынуждена опереться рукой о косяк, чтобы устоять на ногах. Она лишь надеялась, что Сот, наверняка следившая за сценой, не сочтет, что ее подопечной грозит опасность и не ворвется сюда, фигурально выражаясь, с шашкой наголо.

Получилось! – пронзительно выкрикнул восторженный комок. Все, все получилось! Какая же ты молодец!

– Правда? – еле прохрипела Расиния.

– Кора, – мягко проговорил кто–то, – полагаю, Расинии будет намного легче выслушать новости, если она сможет дышать.

– Извини.

Кора неохотно разжала руки и отстранилась – примерно так же ракушка позволяет оторвать себя от днища корабля. Она еще поднимала голову, чтобы встретиться взглядом с Расинией, но скоро это должно было закончиться. Ей стукнуло четырнадцать: худая, широкоплечая, с угловатой фигурой подростка, девочка росла не по дням, а по часам. Ее соломенного цвета волосы были стянуты на затылке в густой конский хвост, а лицо являло собой поле яростной битвы между веснушками и юношескими прыщами. В возбуждении Кора имела привычку приплясывать на цыпочках, что сейчас и проделывала. Зеленые глаза ее горели.

– И закрой дверь, – лениво бросил с дивана Фаро. – Если, конечно, не хочешь поделиться нашими тайнами с любым, кто сейчас сидит в общей зале. Ей–богу, можно подумать, что никто из вас прежде не участвовал в заговорах.

В комнате было тесновато, но уютно. Камин давно остыл, но вечер и без того выдался теплый. Потрепанный старенький диван и кресла сдвинули с обычных мест, составив в некое подобие круга. Фаро захватил диван в единоличное пользование и растянулся на нем, задрав ноги на один подлокотник и свесив запрокинутую голову с другого. Надо отдать ему должное: даже в такой неловкой позе Фаро умудрялся выглядеть если и не благопристойно, то по крайней мере изысканно. Худощавый темноволосый юноша с острыми чертами продолговатого лица, он щеголял в отменно сшитом наряде из серого бархата.

Позади, у окна, расхаживал Йоханн Мауриск – по причине, которую Расиния так и не смогла постичь, все обращались к нему по фамилии. Мауриск был тоже худощав, но не так строен и изящен, а глубоко запавшие глаза придавали ему сходство с пустынным отшельником. Он постоянно находился в движении – вышагивал взад и вперед, теребил рубашку или бессознательно постукивал по подоконнику длинными костлявыми пальцами.

Кора отступила на шаг, сделала глубокий вдох и с видимым усилием овладела собой.

– Получилось! – повторила она. – Нет, я, конечно, знала, что получится, если все будет, как ты сказала, – но все равно верится с трудом. Ты хоть представляешь, что будет твориться в понедельник, когда откроются рынки? – Кора хихикнула. – Биржа просто утонет в кофейных зернах! Я знаю по меньшей мере три фирмы, которые копили товар в ожидании дурных новостей, – и вот сегодня я слышу, что они избавляются от всех своих запасов! И двух пенни за бушель никто не выручит!

Можно поставить сети ниже Великого Моста, – заметил Фаро, – ловить банкиров, прыгнувших в реку, и чистить их карманы.

Мауриск хлопнул ладонью по подоконнику и, развернувшись, одарил Фаро убийственным взглядом. Тот ответил ему проказливой ухмылкой. Судя но всему, у Мауриска совершенно отсутствовало чувство юмора, и оттого в компании Фаро ему было неуютно.

– Стало быть, новость уже дошла до рынка? – спросила Расиния.

– Еще днем, – отозвалась Кора. – Мы видели самого де Борга – надутый, как индюк, едва не лопался от важности.

– И мы преуспели?

Кора задохнулась, онемев от столь скромной оценки их достижений.

– Похоже, что да, – ответил за нее Фаро, ухмыляясь в потолок. Запрокинутая голова его болталась безвольно, как у сломанной куклы. – Не стану притворяться, будто я что–то понял. Но, судя по всему, мы сорвали банк.

– Да ведь это же так просто! – пылко возразила Кора. – Я купила акции де Борга по десять пенсов, с маржой девяносто пять пунктов, а сегодня, когда Биржа закрылась, их стоимость вернулась к номиналу. Таким образом, после всех сборов и вычетов мы получаем чистую прибыль примерно сто восемьдесят к одному.

По правде говоря, Расиния тоже мало что смыслила в тонкостях биржевой игры, зато вполне доверяла суждениям Коры. Она же, в конце концов, вундеркинд. И тем не менее при последних словах принцесса резко выпрямилась и навострила уши. Что–что, а умножать она умела, и «сто восемьдесят к одному» означало, что скромный фонд, с таким трудом пополнявшийся членами кружка, за сутки, как по волшебству, превратился в весьма солидное состояние.

– Мне тут пришла в голову одна мысль, – сказал Фаро. – Не то чтобы я предлагаю всерьез, но, знаете, мы могли бы просто взять эти деньги и пуститься в бега. Уехать в Хамвелт и жить там по–королевски до конца своих дней.

Он обвел взглядом комнату, оценил негодующий вид Мауриска, мгновенно насторожившуюся Расинию – и обреченно вздохнул:

– Ладно. Говорю же, я не всерьез.

– Дело не в деньгах, – сказала Расиния. – У нас иная цель.

– Разумеется, дело не в деньгах, – подхватил Мауриск. – Я всегда говорил, что деньги – лишь второстепенный, отвлекающий фактор. Мы должны быть там… – он выразительно ткнул пальцем в окно, – пробуждать сознание народа и…

Фаро рассмеялся и с кошачьей ловкостью соскользнул с дивана. Приземлился на корточки, передернул плечами и выпрямился.

– Думается мне, что с сознанием у народа все в порядке, – заметил он. – Люди прекрасно сознают, что происходит. Они просто не представляют, что с этим можно сделать.

– Тогда нам надлежит сказать им… – начал Мауриск, но Расиния вмешалась прежде, чем разгорелся уже привычный спор.

– Как бы то ни было, мы изрядно продвинулись, – заявила она, намеренно повышая голос.

– Безусловно, – согласился Фаро. – Хотя одному богу ведомо, куда именно.

Он воодушевленно хлопнул себя по бедрам:

– По–моему, за это стоит выпить. Сейчас вернусь.

С этими словами он вышел, а Расиния повернулась к Мауриску:

– Где Бен и доктор? Появятся сегодня?

– Нет, – нахмурясь, ответил тот. – Они отправились в Новый город. На разведку, как Бен это назвал, хоть и не соизволил сообщить, что именно они собрались разведывать.

Кора многозначительно поиграла бровями и изобразила развратный смешок. Мауриск фыркнул. То была шутка: вряд ли кто из этих двоих, что отсутствовали на сегодняшнем собрании, вздумал бы посещать знаменитые бордели Южного берега.

– Я узнала кое–что интересное, – пояснила Расиния. – Что ж, расскажем им позже.

Она сделала паузу, потому что дверь распахнулась и в комнату ввалился Фаро с двумя бутылями под мышками.

Мой осведомитель из дворца сообщил любопытную новость.

– Правда? – оживилась Кора. – Это можно использовать на бирже?

– Хм… не уверена. Король собирается назначить графа Миерана на пост министра юстиции.

Воцарилось молчание. Фаро откупорил одну из бутылей и принялся расставлять на столе кружки.

– Это не тот ли самый граф Йонас–как–его-там, который так геройски разгромил язычников в Хандаре?

Расиния кивнула:

Граф Янус бет Вальних–Миеран.

– И что мы о нем знаем? – осведомился Мауриск.

– Немногое, – призналась Расиния. – Одно известно наверняка: он терпеть не может Орланко, и герцог отвечает ему взаимностью.

– Тогда это назначение для нас выгодно, – заключила Кора. – Враг моего врага, и так далее…

– Ну, не знаю, – с сомнением отозвался Фаро. – Судя по моему опыту, враг твоего врага скорее всего воткнет тебе кинжал в спину, пока ты будешь возиться с врагом номер один.

– Что ж, увидим, – сказал Мауриск, – и довольно скоро. Гифорт – вот что на самом деле важно. Если граф Миеран назначит главой жандармерии новое лицо, одно это расскажет нам кое–что о его планах на будущее. Если же он повысит в должности Гифорта…

– То у меня будет еще один повод выпить, – перебил Фаро. – Гифорт – старый пердун с голубой кровью вместо мозгов… что, впрочем, не редкость в окружении его величества.

– Да правит он долго! – пробормотала Кора, и все остальные, не раздумывая, эхом повторили ее слова.

– Эй, – воскликнул Фаро, – такое лучше произносить с вином в руке!

И он принялся раздавать кружки. Мауриск ожег его неприязненным взглядом и обернулся к Расинии.

– Что–нибудь еще? – осведомился он. Мауриск был трезвенником липший повод для разногласий между ним и выпивохой Фаро.

– Пока больше ничего, – ответила Расиния, принимая кружку.

Вечно мрачная физиономия Мауриска стала еще мрачнее.

– В таком случае я откланяюсь.

Ловко увернувшись от попытки Фаро всучить кружку и ему, он направился к двери и с грохотом захлопнул ее за собой. Мгновение Фаро смотрел вслед, изображая щенка, брошенного жестокосердым хозяином, затем буйно расхохотался и повернулся к Расинии и Коре.

– Скатертью дорога! – бросил он, щедро отхлебнул и, смакуя, проглотил вино. – Ей–богу, Рас, не понимаю, как тебе взбрело в голову втянуть его в заговор!

– Он умен, – ответила Расиния, – и мечтает вырвать власть из рук Орланко… И всей душой верит в свою мечту, – прибавила она, поднося кружку к губам.

Вино и впрямь недурное, подумалось ей. Несмотря на захудалый вид, «Синяя маска» могла похвастаться отменным погребом. Немытые полы и ветхая мебель были всего лишь притворством, чем–то вроде декорации: при такой выгодной близости к Университету арендная плата за «Маску» была наверняка выше, чем за многие городские особняки.

«Притворство». Расиния смотрела в глубину своей кружки, не принимая участия в общем разговоре. Фаро, впрочем, и так болтал за троих, театрально флиртуя с Корой и от души хохоча над своими же собственными шутками.

«Все это – притворство». Расиния Смит, по сути, такая же декорация, как и «Синяя маска». Так же, как – если уж на то пошло – и Расиния Орбоан, изнеженная пустоголовая принцесска, какую она успешно изображала в Онлее всякий раз, когда требовали официальные церемонии. Она могла бы быть настоящей – но четыре года назад умерла, выкашливая легкие на постели, провонявшей мочой и рвотой. Существо, которое поднялось с этой постели, было… чем–то иным, самозванкой.

Расиния ощутила, как в глубине шевельнулась – едва заметно – тайная сущность. Напиться допьяна ей не дадут: вероятно, сущность считала опьянение неким видом болезни, от которой следует избавиться. Однажды в качестве эксперимента Сот приволокла галлон крепкого, но отвратительного па вкус пойла, и Расиния выхлебала все в один присест. Единственным последствием этого подвига стало непреодолимое желание посетить уборную.

Лишь трое во всем Вордане знали, что за существо таится под масками, которые она носила. Первая – сама Расиния, вторая – Сот, кому она безоговорочно доверяла. Третьим был Последний Герцог, Маллус Кенгир Орланко. Именно герцог вмешался в ход событий, когда принцесса уже должна была умереть: призвал своих сторонников, служителей Истинной церкви в черных рясах и стеклянных масках, и они совершили нечто.

Тогда Расиния еще не могла оценить всю блистательность этого хода, зато теперь понимала все, и даже слишком хорошо. После Вансфельдта сыновей у короля не осталось – так есть ли лучший способ держать в повиновении будущую королеву? Пусть просочится только слух, только смутный намек на правду – что принцесса проклята, одержима, что она даже не человек, – и толпа, возглавляемая всеми городскими священниками, будет надрываться, требуя ее смерти. Когда король умрет…

«Да правит он долго».

Расиния отхлебнула из кружки. Но отцу недолго осталось править, и это для всех очевидно. Уже сейчас город живет в страхе перед Конкордатом, и сборщики налогов выжимают из простого сословия все соки, чтобы выплачивать долг Короны Виадру. Когда отец умрет, на трон воссядет принцесса, но истинным королем – во всем, кроме титула – будет Орланко. Его северные союзники явятся получить свои барыши, и, без сомнения, скоро Расинию обручат с каким–нибудь мурнскайским принцем, в то время как борелгайские торгаши обдерут страну до нитки, а фанатики в черных рясах сожгут Свободные церкви…

А потому Расиния Смит понемногу, шаг за шагом, создала свой маленький заговор и лгала на каждом шагу. Она предавала Кору и остальных, скрывая, кто она такая, предавала доверие своего отца – и при мысли об этих предательствах ее мутило, но иного выхода у нее не было. Если только герцог узнает, что на самом деле она вовсе не пустоголовая послушная кукла…