Текст книги "Трон тени"

Автор книги: Джанго Векслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

– Делай, что сочтешь нужным, только будь осторожна.

– Уж кто бы говорил! – фыркнула Сот.

Экипаж резко остановился, и кучер постучал по стенке снаружи, подавая знак, что они прибыли. Расиния распахнула дверцу и, спрыгнув на мостовую, оглянулась на Сот:

– Где ты будешь?

– Где–нибудь. – Сот неопределенно повела рукой. – Поблизости, если вдруг понадоблюсь.

– Постарайся воздержаться от поспешных действий. Нельзя допустить, чтобы эта затея стала неуправляемой. И… – Расиния помедлила, колеблясь. – Если и в самом деле что–то пойдет не так, помни, что первой надо спасать Кору.

Сот скривилась, но возразить ей было нечего.

«В конце концов, меня она всегда сможет выловить потом из какой-нибудь сточной канавы. Кора – другое дело».

Сот кивнула, и Расиния повернулась к дому, у которого высадил их кучер.

По меркам Старого города, здание было большое: двухэтажное, в несколько раз длиннее обычного дома. Окна его когда–то были застеклены, ио с тех пор минуло немало времени, и сейчас оконные проемы были забиты досками либо затянуты просмоленным холстом. Каменные стены и бронзовый двойной круг над входом указывали на то, что это церковь. Кое–где над водостоками торчали облезлые статуи, вполне вероятно, изображавшие святых – до того, как местная детвора повадилась обстреливать их камнями.

Высокие створки парадного входа оказались наглухо заперты, зато дверь черного была гостеприимно приоткрыта, и из проема в темноту улицы струился теплый оранжевый свет. Расиния двинулась туда, внимательно глядя под ноги: грунтовые улочки Старого города, как правило, щедро усеивали комья лошадиного навоза. Подойдя ближе, она различила доносящееся изнутри пение. Пели несколько человек – небезупречно, но весьма воодушевленно.

– Церковь – Третья церковь Милости Кариса Спасителя, как гласили почерневшие металлические буквы на двери, – была владением миссис Луизы Фельда. Ее супруг, отец Фельда, возглавлял прихожан Третьей церкви больше сорока лет. Формально он и сейчас являлся главой прихода, хотя с возрастом ослабел и уже не мог трудиться с прежней энергией. Когда он оказался прикован к постели, жена приняла его обязанности и со временем стала управлять всеми делами прихода.

Миссис Луиза Фельда, дородная темпераментная особа, казалась великаншей рядом со своим усохшим от старости супругом. Все то время, которое оставалось от забот о его нуждах, она употребляла на то, чтобы нести обитателям Старого города свои представления о милости Кариса, – насколько позволяли ее средства. Это были постели для больных и отчаявшихся, помощники для тех, кто уже не в состоянии сам обиходить себя, и горячая пища для всех, на кого хватало провизии. Расиния часто думала о том, что городу жилось бы гораздо лучше, будь в нем больше таких священнослужителей, как миссис Фельда.

Кора выросла здесь – замурзанной крошкой ее приютили в церкви и приставили помогать хозяйке, стирать постельное белье и менять повязки. Став постарше, она пошла работать внештатным посыльным на Бирже, за гроши разносила десятки писем, прислушиваясь и присматриваясь к тому, как бурлит вокруг деловая жизнь страны. Там–то и отыскала ее Расиния в те далекие дни, когда все только начиналось, когда у нее самой не было четкого плана – только смутные идеи да жгучее желание сделать хоть что–нибудь…

Она покачала головой и шагнула через порог. Внутри церковь представляла собой одно громадное помещение – все дощатые внутренние перегородки давным–давно выломали, обнажив массивные несущие балки, подпиравшие крышу. Тут и там занавесками были выгорожены небольшие закутки, чтобы создать некое подобие уединения. Спальные тюфяки тянулись вдоль боковых стен и занимали почти половину свободного места в одном конце здания; в другом располагались громадный очаг с котлом и стол, за которым без труда уместились бы два десятка едоков, уставленный грудами немытой разномастной утвари. Перед очагом стояло несколько человек, они–то и устроили импровизированный концерт. Сейчас церковный гимн во славу Кариса уже сменился скабрезной песенкой о юнце, что никак не мог отыскать свою поясную пряжку. Слов песни – хвала Карису – было не разобрать.

Народу в церкви было больше, чем в прошлый раз. Внушительная толпа собралась на открытом пространстве между столом и рядами тюфяков; разделившись на группки, люди что–то обсуждали вполголоса. Выглядели они куда крепче всегдашних подопечных миссис Фельда: калек, дряхлых стариков и душевнобольных (причем иногда все три свойства сочетались в одном человеке). Те, кто пришел сюда сегодня, выглядели небогато, но по большей части это были молодые мужчины и женщины – и даже несколько детей застенчиво цеплялись за юбки матерей.

Кора на краю этого сборища оживленно беседовала с компанией женщин в цветастых юбках и платках. Она перехватила взгляд Расинии и поспешила к ней. Вид у нее был взбудораженный.

– Рас! – выдохнула она. – Я и не заметила, что ты здесь.

– Ничего страшного, – отозвалась Расиния.

– И ты принесла… – Кора не договорила, и взгляд ее красноречиво метнулся к кожаной сумке.

– Принесла все, что нам понадобится. – Расиния обвела испытующим взглядом толпу. – Ты уверена, что стоит втягивать всех этих людей в нашу затею?

– Ни один из них знать не знает, кто мы, – сказала Кора. – Даже если кто–то и проговорится Орланко, нам ничто не угрожает.

– Я беспокоюсь не за нас, а за них, – с досадой возразила Расиния. – Если завтра что–то пойдет не так, по нашей вине может вспыхнуть бунт.

– Рас, это была твоя идея. – Кора опустила глаза, сверля взглядом пол. – Наилучший способ нанести чувствительный удар, да так, что при этом никто не пострадает.

– Я знаю, знаю.

Именно Расиния, если уж на то пошло, и уговорила остальных принять этот план. Вот только она почему–то не ожидала, что столкнется лицом к лицу с теми, кто станет их орудием. Рисковать собственной жизнью – «хотя на самом деле ты ею вовсе не рискуешь», издевательски прошептал внутренний голос – это одно дело, но сейчас им предстоит пересечь черту, за которой нет возврата.

– Все будет хорошо, – пообещала Кора. – Скажем Дантону, чтобы попросил всех сохранять спокойствие. Ты же знаешь, как он умеет убеждать.

Расиния кивнула. И подумала, что глаза Коры горят непривычным, фанатичным блеском. Именно финансовый гений девочки сделал дерзкий замысел Расинии осуществимым, и сейчас Коре явно не терпелось увидеть, как этот замысел воплотится в жизнь.

– Что ж, – произнесла Расиния, – полагаю, пора заняться нашими векселями. Ты ручаешься, что все пройдет гладко?

– О да! Половину этих людей я знаю лично, а другую половину знают они. Здесь в основном друзья и родственники наших прихожан.

– Где миссис Фельда?

– У себя наверху. – На лице Коры отразилось некоторое смущение. – Я не стала посвящать ее в подробности. Не думаю, что ей нужно знать, что к чему. Тем лучше для нее, если кто–то явится сюда с расспросами.

– Что ж, ладно. Приступим к делу.

– Внимание! – крикнула Кора.

Люди, собравшиеся в церкви, тотчас перестали шептаться и обернулись к ней. Расиния подбежала к большому столу перед очагом, вскарабкалась на него, чтобы казаться повыше, и остро пожалела, что для этой части их плана нельзя использовать Дантона. Беда не в том, что на нее смотрят десятки глаз – живя в Онлее, неизбежно привыкаешь быть на виду, – просто Расиния знала, что выглядит не слишком внушительно.

– Кхм, – начала она и стиснула зубы, собираясь с духом. – Здравствуйте. Меня зовут Расиния Смит. Думаю, самое основное Кора вам уже рассказала.

– Только что нам надобно завтра отправиться на Остров! – выкрикнул кто–то из толпы. – И что нам дадут денег!

– Сейчас я объясню вам, как именно это произойдет, – сказала Расиния.

Положив кожаный мешок на стол у своих ног, она распустила завязки и извлекла наружу один–единственный листок тонкой бумаги.

– Это – залоговое письмо Второго доходного банка на сумму в сто орлов. Если вы завтра явитесь в банк и предъявите его, вам выдадут сотню орлов.

– А вот и нет! – отозвался кто–то. – Растреклятые борелгайские банкиры на такую рвань, как я, даже плюнуть не соизволят!

Если ты покажешь им это, они заплатят. Не смогут не заплатить. Это все равно что контракт. Если банкир нарушит свое слово, ни в одном другом банке больше не поверят его письменному обязательству.

Расиния выразительно помахала залоговым письмом. Вряд ли все эти люди умели читать, но письмо и само по себе выглядело весьма впечатляюще – золотой обрез, тисненая печать в цветах Бореля.

– Ну так что же? – спросил один из тех, что стояли ближе к столу. – Нам, значит, взять такую бумажку да пойти в тот самый банк? Больно уж простое дельце за сотню–то орлов!

– Вместе, – сказала Расиния. – Надо идти всем вместе. Это важно. Завтра перед открытием банка мы соберемся на Триумфальной, и Дантон скажет речь, а потом мы все двинемся в банк.

При упоминании Дантона в толпе оживились, загомонили. Расинию это удивило. Она не думала, что лозунг о созыве Генеральных штатов найдет такой отклик в Старом городе, где даже цена в орел за буханку хлеба была бы недосягаемо высока. И тем не менее можно не сомневаться, что эти люди – не все, но некоторые – слышали речи Дантона и были околдованы силой его голоса, даже если смысл сказанного остался за пределами их понимания.

Боже милостивый! Этот человек мог бы стать королем, если б только у него хватило ума потребовать корону. «Хвала Карису, что он достался именно нам!» При этой мысли Расиния ощутила укол совести, но тут же взяла себя в руки.

– С чего это вы раздаете деньги задарма? – визгливо осведомился уже другой голос. – Вам–то с этого какая корысть?

Расиния быстро глянула на Кору, но та лишь беспомощно пожала плечами. Глядя на толпу, принцесса лихорадочно искала слова для ответа, который эти люди могли бы понять и принять.

– Потому что каждое такое письмо вырвет золото из жадных рук Бореля, – наконец ответила она. – И ворданайские деньги вернутся к ворданаям!

Ответом ей стали нестройные выкрики одобрения. Конечно, Расинии далеко до красноречия Дантона, но какая речь не будет иметь успех, если к ней прилагается раздача звонкой монеты?

– А теперь, – подала голос Кора, – встаньте, пожалуйста, в очередь. И помните: чтобы получить деньги, вам нужно будет предъявить письмо, так что постарайтесь сохранить его в целости и последите, чтобы оно не намокло…

* * *

Расиния вошла на Триумфальную площадь с запада, избрав обходной путь через мост Святого Валлакса. Сот настояла, чтобы заговорщики явились на место встречи поодиночке и держались на приличном расстоянии от Дантона – разве что дела пойдут совсем худо. Расиния понимала, что Сот права – соглядатаи Орланко могут оказаться повсюду, – но сейчас ее мучило навязчивое чувство бессилия, как будто задуманная ими акция, не успев начаться, уже вышла из–под контроля.

«Хотя, по сути, так оно и есть».

Расиния могла бы помешать Дантону произнести речь, но что учинила бы в таком случае толпа – бог весть.

Триумфальная площадь была одним из многих грандиозных сооружений (в том числе и самого Онлея), воздвигнутых Фарусом V в честь военных побед его отца. Воплощению этого замысла в немалой степени поспособствовали несметные сокровища, которые Фарус IV реквизировал у герцогов и прочей мятежной знати.

Громадная – четверть мили в поперечнике, – вымощенная плитами площадь была сооружена в самом центре Острова. Центральный фонтан – внушительную громаду из каменных статуй и пенящейся воды – окружали четыре дополнительных, с квадратными бассейнами. Главной фигурой сего эпического творения являлось изваяние Фаруса IV, верхом на вздыбленном коне, с высоко занесенным мечом. Ниже, почти у самой земли, кружком размещались статуи святых, с обожанием взиравших на монарха, а разнообразные нимфы и водяные духи, среди которых кое–где затесались и лебеди, исторгали струи воды в широкий сверкающий водоем.

С северной стороны скульптуры этот водоем рассекала каменная лестница, ведущая к плоскому диску, что горизонтально опоясывал всю колонну – выше резвящихся нимф, но значительно ниже покойного монарха. Первоначально это была трибуна, откуда Фарус V обожал держать речи перед толпами подданных, во всяком случае, пока его дорогостоящие затеи едва не разорили страну, настроив простолюдинов против него. С тех самых пор традиция сделала трибуну доступной для всякого, кто желал высказаться публично. Конечно, считалось недопустимым открыто предлагать какие–либо товары и услуги, а также произносить изменнические, антиправительственные речи – под страхом недовольства жандармерии и Последнего Герцога. Сегодняшняя речь Дантона неизбежно нарушит этот запрет, думала Расиния, а впрочем, у Орланко в любом случае будет более чем достаточно причин быть недовольным.

Стоя в северо–западной части Триумфальной, она видела, что площадь понемногу заполняется народом, хотя издалека трудно было разобрать, сколько там «друзей и родственников», собранных вчера Корой, и сколько недоумевающих зевак. Хватало, само собой, и жандармов – их сразу можно было отличить по длинным шестам и темно–зеленым мундирам.

Расиния полукругом прошлась по площади, старательно избегая зазывал и уличных торговцев. Помимо тех, кто продавал нехитрую снедь и напитки, сегодня здесь было особенно много газетчиков. Расиния приметила несколько памфлетов, написанных ею собственноручно, – вкупе со множеством других листовок того же толка. «Орел и Генеральные штаты!» – кричали аршинные буквы со страниц почти половины газет. Встречались и другие лозунги: «Долой Истинных!», «Нет – сговору с Элизиумом!», «Хватит с нас чужеземных кровососов!» – а также изрядное количество гневных антиборелгайских тирад.

Последнее обстоятельство нешуточно беспокоило Расинию. Борелгаи, мало того что чужаки, были еще и заносчивы, чванливы, а кроме того, следовали Истинной церкви и держали в своих руках банки и сбор налогов – все это делало их легкой мишенью для политического красноречия. Не избежали этого приема и некоторые речи Дантона, хотя Расиния старалась обличать именно церковь и банкиров, не выпячивая их национальной принадлежности. К несчастью, ее усилий было недостаточно, чтобы накал народного гнева, на который они рассчитывали, не сопровождался неукротимой ненавистью к борелгаям и Борелю. В особенности грешило этим молодое поколение: юноши Вордана выросли на удручающих рассказах о Войне принцев и все чаще называли наилучшим выходом развязать новую бойню и поквитаться с врагом.

Неподалеку от северо–восточной части площади размещалось уличное кафе – кованые столики и стулья на ревностно охраняемом участке мостовой. За одним из столиков, непринужденно задрав ноги на соседний стул, уже устроился Бен с чашкой кофе. Расиния неспешно направилась к нему, как если бы только сейчас заметила знакомое лицо; Бен приветливо улыбнулся ей и жестом пригласил присесть на свободное место.

– Здесь становится людно, – заметил он. – За тобой кто–нибудь шел?

– Не думаю, – отозвалась Расиния.

На самом деле за ней шла Сот, а это означало, что шпику, которого мог приставить к ней Орланко, уже не поздоровилось.

– А за тобой?

Нет. По крайней мере, я никого не заметил. – Бен сверился с часами. – Пятнадцать минут до начала, если, конечно, Дантон, не запоздает.

– Это уж зависит от Фаро.

– Мауриск и Сартон засели на Бирже. Думаю, Мауриск до сих пор дуется, что ты убрала из речи тот пассаж о существенном неравенстве частичного банковского кредитования.

– Он хотел как лучше, – вздохнула Расиния.

Краем глаза она заметила знакомую фигуру:

– А вот и Кора.

Девочка явно изнывала от нетерпения. Она шла вприпрыжку, и казалось, что вот–вот оттолкнется от плиты и взлетит, хотя круги под глазами красноречиво говорили о бессонной ночи. Расиния не знала, задумываются ли другие заговорщики о том, как она сама ухитряется не спать ночами, а порой и сутками и сохранять свежесть и бодрость. «Может, в глубине души они считают, что я вампир?»

– По–моему, у нас все получится! – слишком громко заявила Кора. Расиния невольно вздрогнула, но шум толпы наверняка заглушал все разговоры. – Глядите, сколько народу собралось! Пройдет как по маслу!

– Поглядим, когда выступит Дантон, – сказала Расиния. – Ты не спала? Хорошо себя чувствуешь?

– Немного устала. – Кора плюхнулась на стул. – Когда все это закончится, я, наверное, просплю целую неделю.

– Когда все это закончится, – сказал Бен, – я напьюсь в стельку.

– Если только нас не арестуют, – трезво заметила Расиния. – Вряд ли в Вендре разрешено напиваться в стельку.

– Надо подойти ближе! – воскликнула Кора, вскочив со стула и жадно вглядываясь в фонтан. – Подойдем, а? Здесь мы ничегошеньки не услышим!

Расиния глянула на Бена.

– Думаю, сейчас уже можно смешаться с толпой.

Бен кивнул. Внутреннее кольцо зевак – на самом деле тех, кто хорошо знал, что именно здесь произойдет, – теперь окружала куда более многолюдная толпа случайных прохожих, привлеченных самым заурядным любопытством. Посетители уличных кафе выбирались со своих мест и целеустремленно двигались к фонтану, не желая упустить того, что вызвало такое скопление народа. Заговорщики последовали их примеру: Бен и Расиния шли неспешным прогулочным шагом, а Кора умчалась вперед.

Они нашли местечко на самом краю толпы, откуда хорошо была видна центральная колонна, и Расиния, пользуясь паузой, не спеша оценила настроение собравшихся. Люди были взбудоражены ожиданием, быть может, предвкушением неких событий, но агрессии было меньше, чем она ожидала увидеть. Ближе к середине толпу составляли по большей части бедняки–рабочие, студенты, женщины и бродяги, но дальше, на подступах, мелькали и более состоятельные – и даже знатные – горожане, желавшие выяснить, что тут происходит.

И это, считала Расиния, очень хорошо. Что угодно – только бы снизить вероятность вспышки насилия. Ее до сих пор страшил призрак бунта с его неизбежными арестами и жертвами. «Не говоря уж о том, что, если жандармы будут вынуждены закрыть Биржу, все эти усилия пойдут насмарку».

Волнение и нестройные выкрики впереди возвестили: ожидание закончилось. Вскоре на трибуну Фаруса V поднялась одинокая фигура в строгом темном сюртуке и респектабельной шляпе. Фаро совершил подлинное чудо: подстриг буйную бороду своего подопечного, зачесал и пригладил назад шевелюру, а затем отвел его к лучшим портным и галантерейщикам Острова, после чего тот стал как две капли воды похож на солидного и уважаемого коммерсанта. Он казался даже почти красивым – грубоватой, своеобразной красотой, – если только не вступать с ним в беседу, рискуя через минуту обнаружить в теле взрослого разум пятилетнего ребенка.

– Друзья мои! – начал Дантон, широко разводя руки и этим жестом словно обнимая толпу.

Расиния прекрасно знала, что сейчас произойдет, и все же ее помимо воли пробрала дрожь. Голос Дантона без малейших усилий разнесся по всей площади, рассекая нестройный гул сотен разговоров и прерывая их на полуслове. Зычный и властный, он эхом отразился от вымощенной плитами мостовой и волной ударил в тоненько задребезжавшие витрины лавок. Этот голос не имел ничего общего ни с надрывными выкриками уличного горлопана, ни с пронзительным визгом фанатика, ни даже с размеренным, отточенным годами практики рокотом церковной проповеди. То был ровный, рассудительный и веский голос умудренного жизнью человека, который рассказывает о неких данностях бытия своему близкому, но куда менее рассудительному другу. Расиния не удивилась бы, если при этих словах ее уверенно похлопала бы по плечу отечески снисходительная рука старшего товарища.

– Друзья мои! – повторил он, когда ропот и перешептывания толпы окончательно стихли. – Одни из вас знают меня. Другие, без сомнения, встречали мое имя в газетах. Для тех же, кому я совершенно неизвестен, прежде всего сообщу, что зовут меня Дантон Оренн, и поведаю о том, почему я вынужден был заговорить.

«Вынужден» – впечатляющая деталь, подумала Расиния. Эту речь написала она, целиком, за исключением некоторых специфических деталей; но одно дело – видеть слова, написанные твоей рукой на покрытом кляксами листке бумаги, и совсем другое – слышать, как они разносятся над тысячной толпой посреди Триумфальной площади. Дантон едва заметно усилил напор речи, и сердце Расинии забилось чаще. Казалось, он инстинктивно чувствовал текст – «Господь свидетель, он ведь не понимает ни слова!» – и сейчас постепенно, с каждым словом добавлял в свой размеренный тон силы и страсти.

Банковское дело, говорил Дантон, старинное и весьма уважаемое занятие. Банкиры были в Вордане с самых первых дней его существования: в худые времена помогали людям ссудами, в добрые предоставляли надежное хранилище сбережениям, с неизменным сочувствием и пониманием относились к должникам, преследуемым злосчастьем. Отец Дантона – воображаемый, само собой, персонаж – учил его вести дела именно таким образом, и когда сам он достиг взрослых лет, то исполнился твердой решимости следовать отцовскому завету.

На этих словах Дантон смолк, и на всей площади не раздалось ни единого звука, словно все, кто собрался здесь, разом затаили дыхание.

Но сейчас все изменилось, верно? – проговорил он.

Нестройный хор возгласов был ему ответом, и толпа не унималась до тех пор, пока Дантон взмахом руки не заставил ее умолкнуть. Затем он объяснил, как именно все изменилось. Банкиры стали другими, и вместе с ними стали другими банки. Банкиры сейчас – иноземцы, чуждые обществу, столпами которого они были когда–то. Озабоченные лишь тем, сколько прибыли – сколько пота и крови честных граждан! – можно выкачать из Вордана. Паразиты, сосущие кровь страны, точно свора пиявок. Именно банкиры и откупщики налогов – Расиния гордилась тем, как непринужденно и ловко объединила первых и вторых, – повинны во всех бедах Вордана. Если бы не они, всякий бедняк мог бы найти себе работу. И буханка хлеба снова стоила бы один орел.

Орел! – выкрикнул кто–то, и слушатели дружно подхватили, вновь и вновь повторяя нараспев: – Орел и Генеральные штаты! Орел и Генеральные штаты!

– Генеральные штаты, – задумчиво повторил Дантон, будто лишь сейчас услышав о такой возможности.

Да, это был бы выход. Представители народа в едином братском порыве трудятся над тем, как разрешить проблемы народа – с августейшего благословения монарха. Вот только этого не случится, пока они сами не приложат силы к тому, чтобы это случилось.

– Но, – продолжал Дантон, – бить надо там, где удар будет больнее. «Сожжем банки!» – твердят мне. – «Предадим огню Биржу!» Однако что в том проку? Работники банка – такие же ворданаи, как вы да я, и они лишатся работы. Селяне, что продают свой урожай на Бирже, – такие же ворданаи, как вы и я. Жандармы – тоже ворданаи. Неужто принудим их заключать под арест своих же собратьев? Нет! Наши враги – не здания, не средоточия камня, железа, сейфов и мраморных иолов. Наши враги – идеи.

– Так что же мы можем сделать?

Дантон сунул руку во внутренний карман сюртука и извлек на свет листок бумаги. Встряхнул – и на солнце ярко блеснули золоченые буквы.

– Это – залоговое письмо Второго доходного банка. Оно обещает выплатить подателю сего сто орлов. Обещания – вот что такое, по сути, есть любой банк. Обещания – и не более того.

Дантон вытянул руку, двумя пальцами сжимая листок, брезгливо, точно тухлую рыбу:

– И сделать мы можем вот что.

Другая рука его вынырнула из кармана сюртука со спичкой в пальцах. Он чиркнул спичкой о бок колонны, и тотчас полыхнул жаркий язычок пламени, отчего у толпы вырвался дружный вздох. Дантон поднес огонек к уголку письма, и плотная бумага неохотно занялась, скручиваясь и источая густой черный дым.

– Вот чего стоят в конечном счете все их обещания, – проговорил Дантон.

Когда огонь добрался почти до самых его пальцев, он уронил письмо, и листок, охваченный пламенем, невесомо опустился на камень.

– И мы должны заставить их это осознать.

С этими словами он повернулся спиной к догорающему письму и сошел с трибуны. На лестнице его должен ждать Фаро, чтобы не мешкая увести с площади. Между тем онемевшая от потрясения толпа ждала продолжения, не вполне осознав, что речь уже закончилась. Ожидание длилось несколько секунд – и вдруг, как по сигналу, скопище людей разразилось единым ревом, в котором слились хриплое торжество и неудержимая ярость.

В самом центре тесно сбившейся толпы расположились бродяжки из Третьей церкви Милости Кариса Спасителя, подопечные миссис Луизы Фельда. Как и было условлено, они дождались появления Дантона, но теперь, когда он ушел, им не терпелось получить обещанную награду. Плечом к плечу они принялись пробиваться через толпу – на восток, к мостам, соединявшим Остров с Биржей. Все прочие расступались перед ними, пропускали вперед – и тянулись следом, влекомые любопытством и силой Дантоновой речи. Это зрелище напоминало комету: нанятые Корой бродяжки составляли ее голову, остальные зеваки – громадный хвост, и все это внушительное явление направлялось прямиком к ворданайскому отделению Второго доходного банка.

– Б-бог ты мой, – проговорил Сартон, глядя вниз с балкона, – т-там, наверное, т-тысяча экипажей, н-не меньше.

Фаро, вопреки обыкновению, проявил предусмотрительность и снял номер с балконом в «Гранде», одной из лучших гостиниц Вордана. Номер выходил окнами на Биржу, и с балкона весьма удачно открывался превосходный вид на облицованный гранитом и мрамором фасад Второго доходного банка. Таким образом Расиния, опершись на балконные перила, могла, как из театральной ложи, любоваться примечательным зрелищем одной из классических катастроф цивилизованного общества – массовым паническим изъятием банковских вкладов.

На деле Биржа была много обширней Триумфальной площади, однако выглядела куда менее презентабельно. То был просто огромный, неправильной формы участок земли под открытым небом, густо изрезанный колеями от возов и телег. В обычные дни по всей территории Биржи были рассеяны группки людей, сидевших за столами или стоявших у переносных конторок; позади них па тонких шестах трепетали разноцветные флажки, словно вымпелы на старинном рыцарском турнире. Другие люди сновали вокруг, перебегая от одного стола к другому, что–то неразборчиво выкрикивали и получали в ответ такие же невнятные возгласы и жесты. Как–то Кора объяснила Расинии, что все это значит: каждый стол или конторка – место сбора тех, кто желает продать или купить некий товар, люди за столами – представители солидных фирм, а снующий люд – возможные покупатели. Ежедневно здесь переходили из рук в руки сотни миллионов орлов, неким неосязаемым способом, с помощью одного лишь рукопожатия. Возгласа, поднятого вверх большого пальца или кивка было достаточно, чтобы где–то, в сотне миль отсюда, торговое судно загрузили товарами и отправили в кругосветное плавание.

И ведь Биржа Вордана, по словам Коры, занимала лишь третье место в списке крупнейших биржевых центров, причем с большим отставанием. Борса в Хамвелте была значительно крупнее, а уж могущественный Общий рынок Виадра мог без труда вместить их обе, и еще осталось бы немало свободного места. Всякий раз, когда Кора упоминала Общий рынок, в ее голосе появлялись мечтательные нотки – так истово верующий проповедник мог бы грезить о царствии небесном.

Сегодня, однако, привычный порядок вещей был грубо нарушен: столы и конторки опрокинуты, маклеры разбежались, устрашенные толпой. Банки располагались по внешней границе Биржи, величавые, словно храмы, в своей архитектурной пышности, призванной подчеркнуть их незыблемость и мощь. Второй доходный – выходец из Бореля – появился в этом кругу совсем недавно, и его здание великолепием затмевало все прочие. Очередь – если только это воплощение хаоса можно было назвать очередью – начиналась от самых его дверей, извиваясь, текла через Биржу и наконец, потеряв всякое подобие упорядоченности, превращалась в море вопящих и толкающихся людей.

Экипажам въезд на территорию Биржи был, как правило, заказан, но сегодня никто не придерживался правил. Они начали прибывать вскоре после того, как Дантон произнес речь, и их тоненькая струйка через несколько часов превратилась в бурный поток. Более того, сами экипажи становились все импозантнее – с гербами, с ливрейными лакеями на запятках, так что в конце концов стало казаться, что площадь заполнила добрая половина ворданайской знати.

Где–то в самой голове очереди теснились бродяжки, которым Кора и Расиния прошлой ночью раздали залоговые письма. Они послужили булыжниками, которые, брошенные на покрытый снегом склон, срывают лавину льда и грязи, и та с неистовым ревом катится на беззащитные поселения в долине. Со смесью ужаса и благоговения Расиния смотрела, как порожденное ими чудовище неудержимо несется вперед, пожирая все на своем пути.

Все дело в страхе, объясняла ей Кора. Банки держатся на доверии, а противоположность доверию – страх. Даже со всей прибылью, какую заговорщики получили благодаря Коре, у них не хватило бы капитала своротить такую махину, как Второй доходный. Зато небольшой толчок вкупе с магией Дантонова красноречия сработал так, что им и не пришлось ничего делать.

Там, внутри, за дверями Второго доходного, злосчастный клерк с ужасом взирал на то, как обретают плоть худшие его кошмары. Теоретически всякий, кто владеет залоговым письмом, вправе когда угодно явиться в банк и потребовать звонкую монету в обмен на этот клочок бумаги. Само существование банка зиждется на его способности исполнить подобное требование. На практике, разумеется, так поступают немногие, но всякий банкир живет в страхе перед днем, когда люди, доверившие ему свои деньги, толпой явятся требовать их обратно. Для Второго доходного такой день настал. У каждого, кто сейчас толкался в очереди, было на руках залоговое письмо, и каждый желал обналичить его сейчас, из страха, что завтра банк будет не в состоянии выплатить деньги. Кассиры, бледные, с натянутыми застывшими улыбками, обязаны были выдать наличные предъявителю каждого письма. Вот только наличных в хранилище на всех не хватит – и толпа об этом знала.

Вскоре после открытия к собравшимся вышел один из служащих Второго доходного и, нервничая, объявил, что банк, дескать, совершенно надежен и им не о чем беспокоиться. Он даже позволил себе пошутить: мол, если кому приспичило сжигать залоговые письма, он ничуть не против такой причуды, поскольку в итоге положение банка лишь укрепится.

Шутка не сработала. Всякому было известно, что банковские служащие ведут себя так только в случае неприятностей; когда банку и в самом деле ничего не грозит, они преспокойно сидят в своих кабинетах и любые претензии встречают презрительным молчанием. Все, кто был на Триумфальной площади, слышали речь Дантона, а после видели, как колонна горожан решительно двинулась к Бирже, направляясь прямиком во Второй доходный, чтобы обналичить залоговые письма. Для многих этого оказалось достаточно, а решающим доводом стал вид очереди к его дверям. Корабль Второго доходного шел ко дну, и никто не хотел остаться без места в шлюпке.