Текст книги "Трон тени"

Автор книги: Джанго Векслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)

Орланко

К моменту, когда герцог Орланко по приставной лесенке поднялся в уютное чрево своей личной кареты, он уже взмок от пота и пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа.

Сейчас, по прошествии времени, он понимал, что покинуть министерство следовало гораздо раньше. Как только выяснилось, что солдаты Вальниха одержали верх над норелдраями, – но как, черт возьми, это произошло? – клерки Паутины занялись экстренными сборами. Архивы первостепенной важности паковались для вывоза, мусоросжигательные печи на нижних этажах раскалились докрасна, пожирая горы менее значимых документов. Орланко всегда загодя готовился к любым неожиданностям, так что планы у него имелись на все случаи жизни, даже на случай гибели самой Паутины. Там не хранилось ничего, что впоследствии нельзя восстановить.

Люди Вальниха, однако, воздержались от дальнейших действий, и потому Орланко медлил отдать приказ о полной эвакуации. И лишь получив вести из Кафедрального собора, он окончательно смирился с тем, что по меньшей мере этот раунд проиграл. Мятежная толпа разогнала и отряд, который герцог послал арестовать депутатов, и миерантаев Вальниха; к тому времени, как это известие доставили, она была уже всего в часе пути от ворот Онлея.

В окрестностях дворца до сих пор рыскали подручные Вальниха, и Орланко не мог открыто покинуть Онлей в карете. Вместо этого он выбрался из Паутины туннелем, который выходил на поверхность возле тайного форпоста в королевских охотничьих угодьях. Там герцога и его охранников ждали оседланные кони, и верхом оттуда было недалеко до Мидвейлского тракта. Наездником Орланко был, мягко говоря, средним, при его невысоком росте сама попытка взобраться на лошадь уже представляла собой жалкое зрелище. Всадники рысью проехали через леса, а затем, прибавив ходу, вверх по тракту до того места, где их поджидала карета, и герцог последними словами проклинал каждую минуту, проведенную в седле.

На полпути закатную тишину леса разорвал оглушительный грохот. Вглядываясь в столб дыма над кронами, Орланко терялся в догадках, что бы это значило. Взрыв, судя по всему, произошел в глубине охотничьих угодий; непонятно, кому и зачем понадобилось бы хранить в тех местах такой запас пороха. Еще одно необъяснимое событие в день, и без того полный необъяснимых событий. Поскольку герцог многие годы кичился своей осведомленностью обо всем, что творится в городе, это обстоятельство бесило его неимоверно.

На тракте беглецов ждали два больших почтовых фургона, битком набитые секретными документами, и черная карета с затененными окнами, предназначенная для самого Орланко. Там же были и два десятка «черных шинелей» – верхом и при карабинах. Вместе со взводом, который сопровождал Орланко из Паутины, такой охраны хватало, чтобы герцог ощутил себя в относительной безопасности. Не без труда – мышцы уже ныли после недолгой поездки верхом – он вскарабкался в карету и плюхнулся на мягкое сиденье.

Напротив него уже устроились двое в бурых плащах с капюшонами. Брата Никулая и его подопечную вывезли из Паутины в первую очередь, закутав с ног до головы, чтобы их не могли узнать даже сотрудники Конкордата. Именно сейчас Орланко меньше всего хотел бы лишиться связи с Курией. Правда, при виде черной искрящейся гранями маски Никулая герцог ощутил прилив раздражения: повесть о том, что произошло в зале Генеральных штатов, содержала некие весьма любопытные подробности.

Хорошеньких дел вы натворили, брат Никулай! – злобно процедил он.

Священник пожал плечами.

– Я здесь ни при чем, ваша светлость, и это вам хорошо известно. Но, думаю, его преосвященство желает поговорить с вами именно об этом случае.

Брат Никулай похлопал по бедру сидевшую рядом девушку:

– Он еще здесь?

Девушка откинула капюшон. Повязка из черного шелка обвила ее голову, полностью скрыв изувеченные глазницы.

– Да, – сказала она. – Минуту.

И уже другим, одышливо–хриплым голосом понтифика Черного произнесла:

– Орланко.

– Ваше преосвященство, – отозвался герцог, – полагаю, до вас уже дошли последние новости?

– Да, – ответил понтифик с другого конца света. – И должен сказать, я теряю уверенность в вашей преданности делу.

– В моей? Но ведь мне обещали полную свободу действий!

– И вы были полностью свободны в своих действиях.

– До сегодняшнего дня! Это ваш служитель убил Дантона и вверг толпу в ярость!

– У него не было другого выхода, – проговорил понтифик (верней, причудливо зашевелились губы девушки, передавая слова его преосвященства). – Дантон – как вам следовало бы знать – был одержим демоном, причем особенно опасным. Его необходимо было уничтожить.

– Я контролировал ситуацию!

– Сомневаюсь. Мне сообщили: едва только Дантон заговорил, ваши люди изъявили готовность примкнуть к мятежникам.

Герцог поджал губы. Он давно подозревал, что у Черных в городе, помимо него, имелись и другие пособники, однако прямое подтверждение этому сильно его уязвило. К тому же он с неудовольствием сознавал, что понтифик, скорее всего, нрав. В конце концов, люди Особой службы, в отличие от его верных, усердно вышколенных агентов, были всего лишь заурядными наемниками. И если Дантон был одержим демоном…

Впервые за все время Орланко пожалел, что отправил Джен Алхундт в Хандар. Тогда он был только рад избавиться от наглого и бесцеремонного агента церкви, но, если в Вордане и впрямь рыщут демоны, иметь демона–союзника было бы весьма кстати.

– Что ж, – помолчав, сказал он вслух, – случившегося не исправишь. Мятежники, судя по всему, обратились против Вальниха, так что дела, вероятно, не так уж плохи…

– Гораздо хуже, – отрезал понтифик. – Вальних – не заурядный враг. Он завладел Тысячей Имен. Теперь, когда вас и ваших людей изгнали из города, ничто не помешает ему стать новым Королем–демоном. Ваш провал обойдется нам слишком дорого.

Орланко сжал кулаки.

«Когда–нибудь, ваше преосвященство, вы заплатите с лихвой за каждое пренебрежительное слово».

Впрочем, голос его ничем не выдал этих чувств.

Я уже предпринял шаги, чтобы все исправить. К утру я буду в Мидвейле и…

– Делайте, что сочтете нужным, – перебил понтифик. Судя по тону, он считал разговор оконченным.

– Ваше преосвященство, – уверил его Орланко. – Надеюсь, вы понимаете, что, несмотря на все эти досадные сбои, мы по–прежнему чрезвычайно близки к достижению цели. Справиться с чернью не составит труда, и как только Расиния будет в наших руках, мы целиком и полностью завладеем положением.

– Именно так ты мне всегда и говорил, – процедил понтифик. – Я все меньше доверяю тебе, ворданай. Заруби на носу, я не допущу, чтобы на этих берегах возникло новое королевство тьмы. Так что будь любезен взять дело в свои руки, потому что, если ты с этим не справишься, я буду вынужден предпринять… другие шаги.

– Я… – начал Орланко.

– Он ушел, – сказала слепая девушка.

«Мы так близки к успеху, – подумал герцог. – Столько лет я трудился ради этой цели, и сейчас до нее рукой подать. Если бы не Дантон и Вальних, все прошло бы как по маслу».

Теперь же придется драться и проливать кровь, но с этим уже ничего не поделаешь.

«Но и тебе, набожный старый дурень, я не позволю разрушить все, что так долго создавал».

* * *

Краешек солнца лишь показался над горизонтом, когда карета и сопровождавшие ее два фургона простучали колесами по Мидвейлскому тракту и по пологому склону въехали на высокий, обильно поросший травой холм. Отсюда как на ладони был виден лежавший в нескольких милях городок Мидвейл, зажиточный и опрятный, живописная россыпь крытых черепицей домов. Чуть ближе располагались правильные ряды длинных приземистых казарм – лагерь королевской армии Вордана, постоянное пристанище Восьмого и Десятого пехотных полков, а также Остхедских кирасир. Это был целый второй город, который с годами вырос рядом с собственно Мидвейлом, – с населением в семь тысяч душ, не считая жен, прислуги, шлюх и прочей приблудной братии, и с виду куда более упорядоченный, но даже и близко не такой чистый.

На заросшем строевом плацу (судя по тому, как обильно разрослась трава, ее давно не топтали ноги марширующих солдат) стояла еще одна карета. Ее, рассредоточившись, окружал эскадрон кирасир во всем великолепии начищенных до блеска стальных нагрудников и шлемов с плюмажами. Двое из них поскакали по обе стороны от въехавшей на плац кареты Орланко, и конные агенты Конкордата рассыпались среди кавалеристов.

В круге обнаружился граф Торан: спешившись, он стоял у складного стола, заваленного картами. С ним находились несколько офицеров – сплошь незнакомые лица. Конкордат вел досье на всех служащих королевской армии, но герцог не утруждал себя изучением тех, кто, скорее всего, никогда не появится во дворе. Впрочем, это было и не важно. Мидвейлский гарнизон не считался многообещающим местом службы, а потому командовать им назначали тех, кто, как правило, ничего собой не представлял.

Герцог дождался, пока один из его людей вытащит приставную лесенку, чтобы спускаться, не унижая своего достоинства неуклюжим прыжком. Торан и армейские служаки одарили его холодными взглядами, точно слизня, который осмелился выползти на травку, вместо того чтобы смиренно влачить свое существование в сырой дыре под камнем. Он и в самом деле чувствовал себя здесь не в своей тарелке – под открытым небом, среди всех этих заносчивых верзил со сверкающими шпорами. Он всегда предпочитал нанимать на службу низкорослых, проворных и смышленых. А впрочем, отчаянные времена требуют, как видно, отчаянных мер.

– Ваша светлость, – проговорил граф Торан. – Рад узнать, что вы целы и невредимы. Не получив никаких известий из дворца, мы опасались худшего.

– Худшего, благодарение господу, не произошло, однако дела плохи, – отозвался Орланко. – Город охвачен мятежом, и виной всему изменник Вальних.

Командиры полков не удержались от потрясенных восклицаний, но Торан нетерпеливым жестом призвал их к порядку.

– А что королева? – спросил он.

– Она в руках мятежников, – ответил герцог. – Полагаю, с ней будут хорошо обращаться. Бунтовщики утверждают, что сражаются во имя нее. Королева нужна им, дабы внушать благоговейный трепет обывателям.

Торан нахмурился.

Надеюсь, они не собираются использовать ее как заложницу.

– Мне нелегко поверить, что ворданаи могут быть способны на такую низость, – сказал Орланко. – Пускай даже и мятежные.

Истинная правда. – Торан ожег неприязненным взглядом троицу полковников. – Как выяснилось, несмотря на мои приказы, приготовления к маршу пока еще далеки от завершения. Мне сообщили, что мы сможем выступить не ранее, чем через день или два.

– Чем скорее, тем лучше, – заметил Орланко. – Каждое мгновение позволяет им укрепить свои позиции и работает против нас.

Последний Герцог и министр военных дел обменялись ледяными взглядами. Неясно было, кому из них надлежит отдавать приказы: Орланко как герцог имел преимущество в титуле, однако Военное министерство по важности превосходило Министерство информации, особенно в положении, подобном нынешнему. Пока оба предпочли не препираться по этому поводу.

Герцог повернулся к полковникам.

– Господа, – сказал он, – я написал краткое заявление и хотел бы, чтобы ваши офицеры зачитали его в частях. – Достав из кармана сложенный вчетверо листок, Орланко бросил его на стол поверх карт. – Кроме того, я желаю, чтобы каждый человек в ваших полках проникся, с одной стороны, важностью, а с другой – полной законностью этой операции. Что бы там ни заявляли мятежники, они захватили в плен королеву и незаконно присвоили функции правительства ее величества. Я хочу, чтобы ваши люди не проявили ни малейшей нерешительности или колебания, когда придет время сразиться с изменниками!

Полковники разом козырнули ему и отрывисто заверили в своей преданности, но Орланко их уже не слушал.

«Если мы отобьем Расинию, – думал он, – и очистим Онлей от предателей, ничто не помешает нам восстановить порядок в городе». Ему придется действовать со всей жесткостью, особенно в неблагонадежных кварталах к югу от реки и в окрестностях Университета. Бунтовщики полагают, что Конкордат им уже не страшен. Их следует разубедить. Орланко мимоходом задумался, что же стало с Андреасом, и от души понадеялся, что тот жив. Его талант проливать кровь будет чрезвычайно полезен в предстоящие дни.

Впрочем, самое главное, чтобы все это произошло как можно скорее. Малейшее промедление, и борелгаи начнут сомневаться, выплатит ли Вордан когда–либо их займы. Малейшее промедление, и понтифик Черных начнет действовать сам, а Орланко не решался даже представить, каковы могут быть эти действия.

«Время, время, вот все, что мне нужно, – время!»

Несколько дней, неделя, может быть, две – и мятеж будет подавлен.

Королева получит урок полного послушания.

И Янус бет Вальних умрет медленной и весьма мучительной смертью.

Глава девятнадцатая

Винтер

Перед собором, на зубцах, окаймлявших крышу, покачивались вздернутые за шеи восемь недавно повешенных. Четверо были борелгаи: трое мужчин, до сих пор облаченные в длинные, подбитые мехом плащи, и женщина в изодранном в лоскуты некогда изысканном платье. Еще четверо – двое мужчин и две женщины – судя по грубой неказистой одежде, принадлежали к местным простолюдинам. По видимости, их обвинили в работе на Конкордат. Лютая ненависть к подручным Последнего Герцога охватила город, и с каждым днем все больше людей арестовывали как агентов Конкордата, причем по все более надуманным поводам.

С обеих сторон от главного входа в собор выстроились вооруженные люди в шарфах Патриотической гвардии – Зеленые шарфы слева, Красные справа, – и обе стороны сверлили друг друга одинаково враждебными взглядами. Винтер в черном шарфе депутата пропустили, ограничившись поверхностным осмотром.

Судя по возгласам и всплескам бурных аплодисментов, заседание Генеральных штатов уже началось. В вестибюле было полно народу: депутаты в черных шарфах, зрители, податели прошений. Вдоль стен также протянулись шеренгами солдаты Патриотической гвардии, и двое гвардейцев – само собой, Красный и Зеленый – охраняли двустворчатую дверь в парадный зал. Пробравшись через толпу, Винтер дождалась взрыва особенно громких криков, толкнула дверь и прошмыгнула внутрь. По правде говоря, парадный зал собора был не слишком приспособлен для подобных собраний. Длинный, прямоугольной формы, он был устроен так, что священник, стоявший у алтаря в конце зала, заметно возвышался над рядами паствы. Вначале депутаты намеревались поставить ораторскую трибуну перед алтарем, но кое–кто из радикалов возразил, что так оратор окажется отделен от всего прочего собрания, то есть, образно выражаясь, от правящих масс, что положит начало процессу, который приведет только к возвеличиванию личного над общественным… И так далее и тому подобное. В итоге все закончилось по уже знакомому Винтер сценарию: был достигнут компромисс, откровенно непродуманный и никого не удовлетворивший. Вдоль одной из длинных стен прямоугольного зала, сняв церковное убранство, возвели дощатые ступенчатые скамьи – подобие амфитеатра. На дальнем торце зала их ряды изгибались и таким образом совершенно закрывали алтарь. Место для выступлений располагалось у другой длинной стены, и выходило, что оратор держал речь вплотную к одним своим слушателям и на внушительном расстоянии от других. Зато он, безусловно, стоял ниже всех, ничем не выделяясь, да и в любом случае после того, как ряды уже сколочены, возвращаться назад и все переделывать было слишком поздно.

Изогнутые скамьи в дальнем торце зала, крайние справа от ораторской трибуны – их тут же прозвали «дугой» – занимали монархисты. В их число входили Педдок и такие же отпрыски знатных влиятельных семей, плюс крупные коммерсанты, местные банкиры и прочая денежная публика. На противоположной стороне, с левого края, расположились радикалы – пестрая смесь революционно настроенных студентов, худородных приверженцев коренного переустройства общества и юных аристократов, подпавших под обольстительные чары Вуленна. Скамьи прямо напротив ораторской трибуны заполняла многочисленная группа, которую называли по–разному: радикалы – консерваторами, монархисты – республиканцами, или попросту Центром. Это не была сплоченная фракция – так, собрание тех, кто по разным причинам не решался присоединиться к представителям крайних взглядов. В свою очередь, Центр делился на мелкие группы, объединенные сословной принадлежностью, общими интересами или просто дружескими отношениями. Сама Винтер держалась вместе с Кит, Корой и парой университетских приятелей, которые не примкнули к радикалам.

Для нее до сих пор оставалось загадкой, почему она вообще оказалась депутатом. Четкого определения, кто именно может участвовать в Генеральных штатах, не было. Депутатские места предложили всем, кто присутствовал в соборе в тот день, когда убили Дантона, но помимо этих людей имелись и те, кто добился депутатского звания с помощью денег либо влиятельных связей. Винтер теоретически представляла здесь Джейн и ее Кожанов, однако сама Джейн не дала никаких наказов о том, что ей требуется делать.

В сущности, после убийства Дантона у Винтер получилось переброситься с Джейн едва ли десятком слов. Обе они присутствовали на первом заседании Генеральных штатов после капитуляции королевы, но через пару часов обсуждения, прерываемого криками и изредка швырянием чернильниц, Джейн решила, что с нее довольно, и удалилась под надежный кров своей коммуны на другом берегу реки. Все эти часы Винтер просидела рядом с ней в полном молчании, и образ Абби незримой завесой разделял их. Когда Джейн покинула собор, Винтер пробормотала, что, дескать, надо бы последить за тем, что здесь творится. И едва сдержала тошноту, увидев в глазах Джейн недоуменную боль.

С тех самых пор она почитала своей обязанностью посещать заседания, хотя все чаще и чаще потому, что ей просто больше нечем было заняться. Она чувствовала себя одинокой лодкой, дрейфующей без руля и ветрил. С каждым прошедшим днем ситуация с Джейн неотвратимо ухудшалась, но Винтер не могла бередить открытую рану в призрачной надежде, что боль исцелит ее. Единственными близкими ей людьми – кроме Джейн – оставались Янус и Маркус, но они вместе с другими офицерами жандармерии и гренадерского полка томились под арестом в Вендре, пока Генеральные штаты ломали голову, как с ними поступить. Все, что сейчас осталось у Винтер, – непрочная дружба с Кит и смутное чувство вины, которое и вынуждало ее часами сидеть на шумных и невыносимо скучных заседаниях.

Кит перехватила ее взгляд и что–то приветственно крикнула, но слова потонули в депутатском галдеже. Винтер неуклюже двинулась бочком вдоль дощатых скамей и, добравшись до Кит, уселась между нею и Корой.

– Что происходит? – шепотом спросила она.

– То же, что вчера, – отозвалась Кит. – Пытаются официально утвердить порядок работы Генеральных штатов. Сейчас камнем преткновения стало вето. Монархисты хотят, чтобы королева имела право вето. Радикалы точно знают, что не хотят никакого вето, но при этом, судя по всему, до сих пор не знают, чего они хотят от королевы.

– А ты какого мнения?

Кит пожала плечами.

– Гарет предложил вето, которое может быть преодолено двумя третями голосов. Казалось бы, неплохой компромисс, но ни одна из сторон не пожелала к нему прислушаться. Поскорей бы уже они приняли хоть какое–то решение!

На скамьях монархистов началось движение, и Кит, заметив это, тяжело вздохнула:

– А вот и Педдок со своей каждодневной петицией.

– Что, опять?

– Тихо! – прогремело от ораторской трибуны, и вслед за этим по залу разнесся мерный грохот – гвардейцы, стоявшие по обе ее стороны, застучали по полу прикладами. Эта мера в конце концов снизила общий шум до приемлемого уровня, и Йоханн Мауриск, председатель собрания, оперся ладонями о трибуну и откашлялся.

Вот еще что оставалось для Винтер непостижимым: как Мауриск добился, чтобы его избрали главным. Произошло это в самые первые дни, когда еще был силен головокружительный восторг победы, – в противном случае депутаты и сейчас бы спорили о том, нужен ли им председатель вообще. Мауриск происходил из университетских радикалов, однако известная всем близость к мученику революции Дантону обеспечила ему достаточно высокую репутацию в глазах Центра, чтобы занять этот пост.

Сама Винтер ни за какие коврижки не согласилась бы на такую работу, но Мауриск, судя по всему, вполне вольготно чувствовал себя в местных дебатах, зачастую приводивших к тому, что председатель и депутаты сходились лицом к лицу и орали друг на друга, брызжа слюной. Патриотическая гвардия формально создавалась для того, чтобы охранять безопасность высокого собрания, но на деле гвардейцам регулярно приходилось разнимать готовых броситься в драку депутатов.

– Слово предоставляется депутату Педдоку! – провозгласил Мауриск обреченным тоном человека, прекрасно знающего, что за этим последует.

Педдок, разодетый еще ярче и дороже прежнего, вскочил со своего места в первом ряду монархистов. Он вздернул подбородок и вытянул руку в ораторском жесте, которому обучали студентов на курсе риторики, не обращая ни малейшего внимания на смешки и улюлюканье, вызванные этой позой у менее образованных политических противников.

– Собратья–депутаты! – начал он. – Город в наших руках, однако должны ли мы беспечально почивать на лаврах нашей победы?

– Нашей? – пробормотала Кит. – Не припомню, чтобы он внес в эту победу настолько большой вклад.

Винтер хихикнула. Педдок продолжал:

– Всего в нескольких днях пути к северу отсюда засел негодяй Орланко! Разведчики сообщают, что войска в Мидвейле готовятся к походу. Если мы надеемся сохранить достигнутое, нам надлежит нанести удар первыми! Я предлагаю, чтобы это собрание на время отложило все прочие дела и призвало добровольцев в Патриотическую гвардию, дабы незамедлительно двинуться на лагерь Последнего Герцога!

Он еще не успел договорить, а монархисты уже разразились одобрительными возгласами и бурными аплодисментами. Кое–где в Центре тоже раздались жидкие хлопки, однако радикальное крыло встретило призыв Педдока гробовым молчанием. Предводитель радикалов, молодой человек по имени Дюморр, поднялся на ноги и издал выразительный вздох.

– Депутат Педдок, – сказал он, – мы уже слышали эту историю. Если бы Орланко и впрямь замышлял двинуться маршем на столицу, неужели, по–вашему, он не сделал бы этого гораздо раньше?

А ведь он прав, подумала Винтер. Собрание еще до этого отправило разведчиков в Мидвейл, и хотя их любительские донесения отличались путанностью, общая картина показывала, что внутри лагеря кипит бурная деятельность, но ни одна часть не выдвигается в поход. Педдок требовал немедленных действий вот уже четыре дня кряду, и его регулярные выступления быстро превращались в фарс. Впрочем, как и многое другое в этом зале.

– Кроме того, – продолжал Дюморр, – полагаю, вы уже знаете, каков главный довод против вашего предложения. Кто поведет войско, которое вы так жаждете созвать? И после того как Орланко будет повержен, что помешает этому полководцу повернуть свою армию на город?

– Я решительно возражаю против порочащих намеков на то, что мне может быть свойственно подобное вероломство! – прогремел Педдок.

– То есть вы признаете, что намерены взять командование на себя? Разумеется! – Педдок горделиво приосанился. – Или вы забыли, что именно я командовал силами, которые взяли штурмом Вендр?

Эта реплика вывела из равновесия обе стороны, и зал взорвался оглушительным ревом взаимных претензий. Гвардейцы принялись стучать прикладами по полу, требуя тишины, но вскоре Зеленые справа уже старались перестучать Красных слева, и это состязание лишь усилило царящий бедлам.

Патриотическая гвардия была наглядным символом противоречий, раздиравших депутатское собрание. Она была создана почти сразу после капитуляции королевы, когда стало очевидно, что кто–то должен охранять закон. Жандармские офицеры были к тому времени уже посажены под арест, но многие рядовые жандармы сочувствовали революционерам, и именно они сформировали быстро растущий корпус добровольцев, коему надлежало поддерживать общественный порядок. Взамен традиционных жандармских мундиров гвардейцы носили зеленые нарукавные повязки, которые обозначали их положение в городе.

Вскоре, однако, последовали возражения от других депутатов. Бывшие жандармы были чересчур привязаны к монархистам и королевской власти, и их преданность революции оставалась под вопросом. Возражавшие создали собственную гвардию – с красными повязками, – чтобы она защищала депутатов в случае прямых столкновений. Две группы блюстителей закона устроили потасовку перед собором, споря о том, кому достанется честь охранять высокое собрание, – и в конце концов депутаты согласились создать общую Патриотическую гвардию, которая включала бы в себя оба отряда и отвечала бы перед всем собранием в целом. Вместо повязок гвардейцам надлежало носить синие с серебром – в цветах Вордана – шарфы.

Так продолжалось до тех пор, пока чья–то светлая голова не придумала добавить на свой шарф тоненькую зеленую полоску. На следующий день уже все до единого гвардейцы щеголяли соответствующего цвета знаками своих политических пристрастий, и Мауриск вынужден был объявить, что Красные и Зеленые станут в равных количествах охранять все помещения собора.

– Я бы даже не прочь его отпустить, – вслух сказала Винтер, глядя на Педдока, – если б только нашлись недоумки, которые бы за ним увязались. По крайней мере мы бы от них избавились.

– Может, до этого и дойдет, – отозвалась Кит. – Монархисты поговаривают, Педдок намерен выйти в поход со всеми, кто пожелает, – независимо от того, что решит собрание. И еще, говорят, у Зеленых есть изрядный запас оружия, которое они захватили в Онлее.

– О господи! – Винтер тотчас пожалела о своих легкомысленных словах. Если Педдок и впрямь двинется в поход, все, кто за ним последует, обречены на смерть. Бросить бестолковую толпу против регулярной армии – да ведь это же безумие!

– Черт возьми! – Кит провела растопыренными пальцами по волосам и помотала головой. – Теперь они будут грызться по этому поводу до самого вечера.

– Вполне вероятно.

– Поищу–ка я более полезный способ потратить время, – заявила Кит. – Например, вычерпать реку ложкой. Пойдешь со мной?

– Нет, – сказала Винтер, – мне надо остаться. Я должна наблюдать за тем, что происходит на заседаниях, так нужно Джейн.

Кит окинула ее странным взглядом, затем пожала плечами:

– Как знаешь.

Винтер вытерпела еще четыре или пять часов прений, пока зверский голод не вынудил ее наконец покинуть парадный зал. На площади перед собором было полно разносчиков, торговавших едой и питьем, но, подкрепившись, Винтер уже не смогла заставить себя вернуться в зал. Там будут спорить до конца дня и, может быть, даже ночью; порой к утру оставалась на ногах лишь пара самых заядлых спорщиков, да и те в итоге падали от изнеможения.

Вместо этого Винтер направилась к дому. Вернее, к месту, которое служило ей домом в этом странном новом мире. Казалось, она прошла через некую волшебную дверь и очутилась в отражении Вордана, где все поставлено с ног на голову.

«Впрочем, будь это и в самом деле магия, Инфернивор наверняка бы меня уже предостерег».

Депутатам было выделено жилье на Острове. Изрядное количество аристократов и иностранцев, в особенности борелгаев, бежало отсюда, побросав немало пустых домов. Жилище Винтер располагалось на третьем этаже узкого, облицованного камнем здания: месячная плата за такую квартиру, вполне вероятно, превышала годовое жалованье армейского лейтенанта. Прежде чем Винтер разместилась в этих апартаментах, их слегка подразграбили мародеры, однако они не тронули кровать, стол и стулья, а ей этого было более чем достаточно.

Волоча ноги, Винтер поднялась ио лестнице наверх – и как вкопанная остановилась перед входной дверью своей квартиры. На полу лежал конверт, и на нем четкими аккуратными буквами было написано: «ВИНТЕР». Почта в эти дни не работала – почтовая служба формально была подразделением Министерства информации; стало быть, кто–то потрудился доставить письмо лично или с курьером. Винтер с любопытством подняла конверт и сломала гладкую восковую печать.

Записка, лежавшая в конверте, гласила:

«Винтер, приходи, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.

Джейн».

Ниже подписи была еще одна строчка, густо зачеркнутая. И под ней только три слова:

«Я тебя люблю».

– Твою мать, – с чувством проговорила Винтер.

* * *

Часом позже, заранее сняв и припрятав черный депутатский шарф, она направлялась к Докам. Изредка на улицах попадались извозчики, рискнувшие выехать в город ради заработка, но Винтер сразу решила пойти пешком, надеясь по пути привести мысли в порядок. Надежды не оправдались. Мысли по–прежнему целиком занимала Джейн – ее улыбка и рыжие шелковистые волосы, ее тело, льнущее к Абби, губы, едва заметно приоткрывшиеся, когда та накрыла ладонями ее груди… Винтер потрогала смятую в комок записку, упрятанную в карман, и до боли прикусила губу.

Она пересекла Триумфальную площадь, до сих пор заваленную мусором, обломками и грязью – следами уличных беспорядков, – и по Великому Мосту перешла на Южный берег. Погруженная в себя, она лишь за несколько кварталов до дома Джейн наконец заметила, как разительно переменились улицы Доков. Когда Джейн совершала свои обходы, здесь кипела жизнь, повсюду сновали люди, звенели голоса, в крест–накрест затянутых веревками проулках сушилось белье, стайками резвились дети. Теперь улицы были совершенно пусты. Лишь раз на пути Винтер попался случайный прохожий – и, втянув голову в плечи, торопливо скрылся, детей же и вовсе не было видно. Вдалеке она разглядела отряд в полдесятка гвардейцев – они развязной походкой вывалились из–за угла, на их плечах болтались мушкеты.

Винтер ускорила шаг. Окрестности она знала гораздо хуже, чем хотелось бы. Второй раз свернув не туда и воззрившись на совершенно незнакомую улицу, она остановилась и с досадой стиснула зубы. Раньше она не беспокоилась, что может заблудиться, ведь всякий встречный мог указать ей дорогу к дому Джейн, но сейчас…

Чья–то тяжелая рука легла на плечо. Винтер стремительно крутнулась, пытаясь вырваться, но тотчас чужие пальцы железной хваткой стиснули ее запястье. Свободной рукой Винтер потянулась к поясу, за ножом, которого там и не было… но тут же вздохнула с облегчением, узнав своего дюжего противника.

– Орех, – проговорила она. – Ты меня до чертиков напугал.

Извиняюсь. Не хотел, чтоб ты убежала. – Орех выпустил ее руку. – Джейн хочет тебя видеть.