Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)
– Ах дети! – вскочил он.– А там щенок, что ли? Щенок, спрашиваю я вас? Об этих вы думаете, беспокоитесь, воспитываете... А они и без вас вырастут... А тот пусть сам, пусть тешит себя, что его папа погиб! Эх вы, люди!
Несколько мгновений он, сощурившись, смотрел ей в глаза и вдруг резко махнул в отчаянии рукой:
– Да что с вами говорить?!
Тяжело качнувшись, он повернулся и с вытянутой вперед рукой, как бы на ощупь, пошел к выходу.
– Постойте! – Лена загородила ему дорогу. – Нельзя же так! Я провожу вас.
– Не надо.– Неровным, но сильным движением он отстранил ее, потом обернулся, с укором покачал головой.– А вы мне так понравились тогда, помните?
Следом за ним Лена вышла из школы. На улице было прохладно, но она, разгоряченная, взволнованная, не чувствовала холода.
– Павел, вы можете мне объяснить, о чем вы говорите? – спросила Лена, когда ребячий шум и гам остался за дверью,
– Ах, вы еще делаете вид, что ничего не понимаете!– вновь распаляясь, заговорил он.– Ну, хорошо! Выскажемся яснее... Вы знаете, что Витька в отряде дружил с Олей Рантуевой?
– Да, знаю,– быстро отозвалась Лена, побледнев от предчувствия чего-то страшного и неотвратимого.
– Тогда все в порядке. Об остальном догадаться не трудно...
– Зачем вы так зло мстите? – растерянно и беззащитно улыбаясь, спросила Лена.– Я не верю вам, не верю, понимаете? – вдруг выкрикнула она и, опустившись па мокрую скамью, заплакала.– Я никогда вам не поверю, никогда, слышите! Уходите! Вы злой человек, и я никогда вам не поверю. Стойте, куда же вы? Идемте, идемте! Нет, нет, вы пойдете со мной!
Таща за собой слабо упиравшегося Павла, Лена почти бегом поднялась по лестнице на второй этаж. К счастью, следующий урок уже начался, и в учительской за письменным столом сидела одна Рябова.
– Анна Никитична! – бросилась к ней Лена.– Вы подруга Ольги Петровны! Вы все хорошо знаете... Вот он... он сказал страшную вещь... Он сказал, что Славик сын Виктора... Скажите ему, что это неправда! Вы ведь все знаете!
Рябова все поняла с полуслова. Она догадалась обо всем, едва лишь увидела взгляд Лены, устремленный на нее с такой отчаянной надеждой, что она испугалась. Она знала, что рано или поздно это должно было случиться. Она опасалась, что оно могло произойти вчера, и потому пошла незваной на вечер к Кочетыговым.
– Как тебе не стыдно! – грозно поднялась она над столом.– Как тебе не стыдно! – повторила она, приближаясь к Павлу и стараясь за суровостью тона скрыть свою растерянность.– О, да ты пьян, и поэтому болтаешь несуразицу!
– Я сказал правду! —упрямо мотнул головой Павел.
– Анна Никитична, скажите вы! Прошу вас! – Лена трогала директора за руку, заглядывала ей в глаза, которыми та гневно буравила угрюмо молчавшего Павла.
– Елена Сергеевна, успокойтесь! – Рябова даже не обернулась к Лене.– Кому нужна твоя правда! Ты думаешь, что говоришь и зачем это делаешь? Думаешь или нет? – выкрикнула она, как будто перед ней стоял не взрослый, так много повидавший в жизни человек, а па-шкодивший ученик.– Отправляйся сейчас же домой! Немедленно, слышишь! И выбрось всю эту ерунду из головы! Идем! Елена Сергеевна, вы подождите меня! Я провожу его, а то он один и до дому не доберется... Надо же так нализаться! Я просто не узнаю тебя, Павел!
4
Дверь за ними плотно захлопнулась. Лена так и осталась стоять посреди комнаты. Она ничего не понимала... Почему Анна Никитична не расхохоталась Павлу в лицо? Почему она не высмеяла его нелепых предположений? Ведь Рябова так остро и язвительно умеет это делать. Почему она поторопилась увести Павла из учительской? Неужели?..
И Лена вдруг поняла, что это, конечно же, правда. Торопливо одеваясь, она уже и верила и боялась поверить до конца, искала каких-то убедительных доводов и тут же настраивала себя на противоположное.
Она не помнила, как добежала до конторы лесопункта. В темном коридоре остановилась, почувствовав такое сердцебиение, что едва нашла в себе силы открыть тяжелую дверь.
Виктора в конторе не было. Если бы там не оказалось и Тихона Захаровича, Лена поехала бы на делянки, обязательно разыскала бы мужа. Но делать этого ей не потребовалось. Орлиев сидел в своем кабинете, он, конечно, знает все, и ему Лена верила.
Она имела возможность успокоиться, обдумать предстоящий разговор, так как Тихон Захарович долго говорил по телефону, потом бухгалтер принес на подпись целую кипу бумаг. Когда, наконец, Орлиев поднял на нее малоприветливый взгляд, Лена, собрав все свое мужество, прямо спросила: правда ли, что Виктор является отцом Славика Рантуева?
– Кто тебе сказал? – Седые брови Тихона Захаровича дрогнули и полезли вверх. Его удивление так обнадежило Лену, что она радостно ответила:
– Павел. Он пришел пьяный, злой какой-то...
Орлиев, упершись взглядом в стол, молчал. Каждая
секунда казалась Лене вечностью.
– Прошу вас, скажите только правду! – не выдержала она.– Вы понимаете, как это важно для меня?!
В третий раз, едва уже не плача, она повторила свой
вопрос, и Тихон Захарович, как бы подводя итог своим раздумьям, резко сказал:
– В таких делах я вам не судья. Разбирайтесь сами... Теперь сомнений не оставалось. Лена поднялась и медленно, ни слова не говоря, вышла.
Когда через час Рябова вернулась в учительскую, она нашла на своем столе записку:
«Дорогая и милая Анна Никитична! Я так благодарна Вам за все-все... Извините, что не дождалась Вас– я плохо себя чувствую... На всякий случай оставляю рабочие планы уроков и прошу заменить меня, если я заболею всерьез. Еще раз большое Вам спасибо
Е. С.»
ГЛАВА ПЯТАЯ 1
На заседание партийного бюро приехали Гурышев и Потапов.
Виктор пришел в контору прямо из лесу. Увидев стоявший на обочине дороги леспромхозовский «газик», он подумал, что сегодня должно произойти что-то важное, и это ощущение не покидало его весь вечер.
Гурышев, пожимая Виктору руку, вполголоса спросил:
– Я слышал, Кочетыгов вернулся?
– Да.
– Обязательно познакомь меня с ним, хорошо?
Заседание было открытым, и к семи часам в комнате
бухгалтерии мест уже не хватало. Пришли не только коммунисты, но и беспартийные. И как всегда у самых дверей робко прятался за спинами впереди сидящих молчавший до поры до времени дядя Саня.
Рябова как-то особенно приветливо поздоровалась с Виктором.
– Вы были дома? Как самочувствие Елены Сергеевны?
– Разве с ней что-то случилось? – встревоженно спросил Виктор.
– Нет, нет... Простудилась, наверное... Вы не видели ее?
– Я нс заходил домой...
Когда пришла Рантуева, Анна Никитична взяла ее под руку, увела из комнаты, и они возвратились к самому началу заседания. Рябова села к столу, чтобы вести протокол.
Члены партбюро тесным полукругом расположились возле стола, за которым нервничал празднично одетый, причесанный и побритый Мошников. Орлиев устроился чуть в отдалении, в правом переднем углу, прислонившись плечом к тяжелому шкафу, набитому бухгалтерскими папками.
Мошников, то и дело вытирая потное лицо, открыл заседание, объявил повестку дня и хотел уже предоставить слово докладчику, когда председатель рабочкома Сугреев, сидевший рядом с ним, удивленно спросил:
– Разве приема в партию не будет? Я слышал, у Курганова все документы оформлены.
Мошников замялся, посмотрел на Виктора, потом на Орлиева, зачем-то поворошил лежащие перед собой бумаги и сказал:
– Коммунист Орлиев взял назад свою рекомендацию, которую он дал Курганову.
– Как так?! Вот это новость! – воскликнул Сугреев, поворачиваясь к невозмутимо молчавшему Орлиеву.
«Начинается»,– подумал Виктор. Сообщение Мош-никова почти не удивило его. В последние дни он предчувствовал, что это могло случиться, и даже сам хотел объясниться с Орлиевым, но как-то не собрался. Обидно лишь то, что ни Тихон Захарович, ни Мошников не предупредили его.
В комнате нарастал тревожный шум. Случай был настолько необычным, что даже Гурышев посмотрел на Орлиева таким взглядом, словно видел его впервые.
– Я скажу об этом в докладе,– спокойно кивнул Орлиев.
Он дождался, пока Мошников официально предоставит ему слово для доклада, выдвинул вперед себя стул, неторопливо вынул из кармана несколько листков бумаги и начал говорить.
Да, Орлиев умел завладеть аудиторией. Он не блистал красноречием. Даже наоборот, говорил слишком отрывисто, как бы с трудом подбирая слова. Вначале казалось, что и слушать-то его не будут,– так сухо и казенно он начал доклад. И все же его слушали. В его устах каждое, даже набившее слух слово звучало настолько весомо, голос был таким властным и уверенным, паузы так многозначительны, что все, сказанное им, приобретало какой-то особый смысл, над которым люди невольно задумывались. Понять этот скрытый смысл они не успевали, так как следовали новые фразы, новые паузы, новые цифры, которые, в свою очередь, хотя и были знакомы, по опять казались исполненными глубокого значения.
Даже Виктор, заранее предполагавший, что скажет начальник, был захвачен этой безостановочной сменой тяжелых, как удар молота, фраз и не менее выразительных пауз.
Орлиев не скрывал тяжелого положения, сложившегося на лесопункте. Пожалуй, он даже усугублял его в своей речи, рисуя все в таких красках, как будто все стоит на краю катастрофы и пришла пора осознать опасность.
Зачем он делал это, Виктор понял лишь потом, когда Орлиев, проанализировав работу всех участков, стал объяснять, почему лесопункт провалил план не только второго, но и третьего квартала.
– Итого: мы задолжали государству пять тысяч кубометров древесины. Из них три с половиной тысячи деловой... Откуда взялся этот долг? Из чего сложился? С первого сентября мы перевели участок Рантуевой в семидесятый квартал. Потеряли три дня. Три дня по сто шестьдесят кубометров – почти полтысячи.
– Но участок Рантуевой дал в сентябре больше тысячи кубометров сверх плана,– выкрикнул Виктор и замолк, заметив успокаивающий жест Гурышева.
– Мы создали дорожно-строительный участок,– продолжал Орлиев, даже не посмотрев на Курганова.– Хорошее дело. Даже, я бы сказал, слишком роскошное в наших условиях. Отвлекли с основного производства сорок человек. Ликвидировали для этого целый участок, который мог давать по полтораста кубометров в день.
– Мог, но никогда не давал,– заметил вполголоса Сугреев.
– Потому и не давал, что не мог,– громко возразила ему Рантуева.– Разве мыслимо было работать на таких дорогах? Правда, Олави Нестерович?
– Товарищи, прошу соблюдать тишину,– сверкнул очками сосредоточенный Мошников.
– Двадцать шесть рабочих дней по полтораста кубометров – это сколько? – Орлиев поискал глазами плановика и, найдя его, сам же ответил: – Три тысячи девятьсот кубометров. Вот он где скрывается, наш долг. Вот во что обошлось нам создание дорожно-строительного
участка!
»' _
– Теперь мы имеем дороги, и половина лесовозов не стоит в ремонте,– проворчал Сугреев и, в ответ на укоряющий взгляд Мошникова, рассердился:– Да что у нас, в конце концов, слова сказать нельзя, что ли? Чего болтать зря? До сентября мы работали тремя участками, а что было? Этот самый долг равнялся почти шести тысячам... Или не так?
Но Орлиева непросто было сбить с мысли. Он выждал тишины и продолжал размеренно, спокойно, как будто все выкрики лишь подтверждали его правоту:
– Нас губит прожектерство. За последние полтора месяца оно так захлестнуло нас, что мы уже не можем нормально работать. Нам мешает прожектерский зуд. Что такое – сосредоточить как можно больше техники и рабочей силы на участке Рантуевой? По существу это скрытая тенденция ликвидировать еще один участок. Об этом не говорят, по это так. Вместо того чтобы наладить работу обоих участков, наладить социалистическое соревнование, мы ищем легких путей. Мы выдумываем, строим прожекты... Надо разобраться, о чем думают эти люди? О чем они заботятся? О пользе дела или о чем-то другом? Не ищут ли некоторые легкой славы? А может, их прожекты и планы рождены совсем другим? Может, им вообще не нравятся наша жизнь и наши порядки?..
– Не слишком ли круто поворачиваешь, Тихон Захарович,– покачал головой все время молчавший Потапов.
– Имею основания! – Орлиев взмахнул кулаком, как бы накрепко вбивая свои слова.– Я хорошо знаю корреспондента Чадова. Он служил в моем отряде... В последние полгода он все явственнее показывает себя как отпетый нигилист... Есть такое слово. Это который все отрицает, которому все не по нутру... Раньше я считал, что Чадов одинок. Теперь, к сожалению, и в Войтт-озере нашлись люди, которые идут за ним, это уже опасно, товарищи! Они спелись и поддерживают друг друга.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Сугреев.– Говори конкретно!
– Тот знает, о ком я говорю,– многозначительно ответил Орлиев и, помолчав, продолжал:—Имеет ли возможность наш лесопункт выйти из прорыва? Да, имеет.
Что нужно для этого? И многое, и малое. Во-первых, мы должны раз и навсегда покончить с прожектерством. Надо работать, товарищи! Трудиться надо, а не фантазировать! Во-вторых, мы должны добиться того, чтоб каждый участок, каждая бригада ежедневно выполняли задание. В-третьих, развернуть соревнование, помогать друг другу, подтягивать отстающих и наращивать темпы! Мы знаем лозунг партии – кадры решают все. Если люди горят желанием, то можно сделать даже невозможное. Долг каждого коммуниста – разжечь такое желание. Не искать легких путей, не ссылаться на трудности, а поднять людей на выполнение плана.
Орлиев требовательно оглядел присутствующих, как бы собираясь продолжать, потом вдруг резко сказал: «Все!» – и уселся на свое место. Несколько секунд в комнате стояла выжидательная тишина.
– Есть вопросы к докладчику? – поднялся Мош-ппков.
– Орлиев обещал объяснить историю с рекомендацией,– напомнил Сугреев.
– Разве ты ничего не понял? – пожал плечами Ор-лиев.– По-моему, каждый понял, почему я не могу рекомендовать Курганова в кандидаты партии.
– В таких делах надо бы говорить определенней. Ты мог не давать человеку рекомендацию. Отказать, и все. Ты имеешь на это право! И ни у кого вопросов не было бы. Но уж коль ты дал, то объясни толком, почему сейчас забрал ее обратно. Вероятно, у тебя есть какие-то причины, которых не было раньше.
– Товарищи! Стоит ли нам уводить партбюро в сторону от основного вопроса повестки дня? – Мошников нерешительно посмотрел на Гурышева, но тот сделал вид, что не замечает его взгляда.– Вопрос у нас важный, и надо сосредоточить все внимание на нем...
– Стоит! – Сугреев так резко поднялся, что едва не упал, зацепившись протезом за соседний стул.– Разрешите мне сказать!.. Я буду говорить без намеков – так, как думаю. Мы собрались, чтоб обсудить производственные дела. Что послужило поводом для этого? Конечно, тяжелое положение с выполнением плана... Но ведь дела в последний месяц пошли вроде бы на лад... Смотрите-ка, участок Рантуевой даже перевыполнил сентябрьский план! Панкрашов тоже нет-нет да и дотягивает до суточного графика... С марта мы не имели такой выработки... Тут бы радоваться надо, подналечь подружней всеми силами, а у нас не получается. Идет какой-то раз-дор у руководства лесопунктом. И в этом все дело! Если один говорит: «да», другой обязательно «нет»... Как в песне, помните? Почему Орлиев сегодня высказался чуть ли не против дорожно-строительного участка? Против перехода в семидесятый квартал? Почему он, как только увидит лесовоз или трактор на профилактике, краснеет от злости? Потому, что все это предложено Кургановым... Это замечаю не один я, все видят и чувствуют. А в чем тут дело, я лично ничего не понимаю... Я считаю, если мы хотим сегодня разобраться в производственных неурядицах, то должны начинать с отношений между Орлиевым и Кургановым... Пока между начальником и техноруком не будет согласия, хорошего ничего не будет! С этого и надо начинать. Поэтому, мне кажется, история с рекомендацией – вопрос принципиальный...
– Видно, персональные дела тебя интересуют больше производственных,– язвительно вставил Орлиев.
– А тебе что, говорить об этом не хочется? – обернулся к нему Сугреев.– Ты тут такие намеки сделал, что на месте Курганова я потребовал бы партийного разбирательства.
Собрание вновь заволновалось.
– Товарищи, призываю к порядку...– постучал о графин Мошников.– Я думаю, на таком широком заседании нам кет смысла сводить важный вопрос к обсуждению личных взаимоотношений.
Он опять покосился на Гурышева, и тот на этот раз не уклонился от его взгляда, кивком головы попросил слова.
– Я согласен с товарищем Сугреевым,– сказал он, глядя на сразу смолкших людей.– Если между начальником и техноруком есть разногласия...
– Есть! – выкрикнуло сразу несколько человек.
– ...Если эти разногласия,– продолжал Гурышев,– мешают производству, а они, конечно, не могут не мешать, то долг партбюро прежде всего разобраться в них... Я думаю, и сам Тихон Захарович не против того, чтоб внести ясность в этот вопрос... Дело тут, конечно, не только в рекомендации. Каждый коммунист имеет право давать или не давать рекомендацию. Это дело его совести и партийной убежденности... Если он взял назад рекомендацию, имея на то веские основания, мы должны лишь поблагодарить его за принципиальность.
– Имею вопрос,– вскочил дядя Саня и, не ожидая разрешения, возмущенно закричал: – Вопрос такого содержания! Какая ж принципиальность тут – давать, а потом брать назад? Что ж тогда беспринципность?
– Сейчас нам Тихон Захарович все объяснит,– улыбнулся Гурышев.
– Что ж, я готов...
В напряженной тишине Орлиев вышел на место, где стоял во время доклада. Члены партбюро потеснились, подвинулись в сторону, чтобы все могли хорошо видеть начальника лесопункта.
– Только слово «объяснять» тут не подходит... Объяснять – вроде оправдываться. Мне оправдываться не в чем. Я должен не оправдываться, а обвинять.
Тихон Захарович задумался и вдруг решительно вскинул голову.
– Прежде всего, почему я дал рекомендацию Курганову? Не только дал, а даже сам предложил ему, когда тот приехал к нам в Войттозеро... Два года Курганов служил в моем отряде минером. Он был неплохим бойцом... По крайней мере, я не знал в то время за ним ни одного проступка пли случая, когда бы он не выполнил задания... Он награжден орденом Красного Знамени. После войны человек закончил школу, потом академию и добровольно попросился сюда, к нам... Я был так рад ему, что на меня в райком даже поступила жалоба, как будто я чуть ли не по знакомству устроил Курганова... Было ведь такое заявление, Петр Иваныч? – наклонился Орлиев к Гурышеву.
– Что об этом говорить сейчас? – махнул рукой тот.
Мошников неожиданно вскочил, поправил очки и, вытянувшись как на параде, объявил:
– Товарищи! Считаю нужным информировать партбюро, что это самое письмо по своей несознательности и без моего ведома написала моя жена... Сделано это было с чисто обывательской точки зрения... Я имел с ней серьезный разговор...
– Ты с ней или она с тобой? – под общий смех выкрикнул кто-то.
Орлиев даже не улыбнулся, его лицо еще больше побагровело, Выждав, когда наступит тишина, он продолжал:
– С первых же дней Курганов энергично взялся за дело. Он действительно показал себя знающим специалистом... Имел я основания считать такого парня достойным кандидатом в члены партии? Имел я право предложить ему рекомендацию?
– Пока ты все же объясняешь, а не обвиняешь! – засмеялся Сугреев.
– Ты, Сугреев, меня не перебивай! В последнее время, я замечаю, ты себе слишком многое позволяешь! Как видно, дешевый авторитет зарабатываешь!
– Прошу не мешать выступающему,– сказал Мош-ников и, подумав, постучал в графин, хотя в комнате стояла такая тишина, что все слышали сбивчивое дыхание Орлиева.
– Почему я взял рекомендацию обратно?.. Это я сделал сегодня, хотя сомнения зародились у меня давно... За последние недели я узнал Курганова, я увидел его как бы с другой стороны. Я увидел, что этот человек начисто лишен качеств, необходимых коммунисту.
– Интересно, какие качества он имеет в виду? —шепотом спросила Рябова, наклонившись к Ольге, сидевшей через человека от нее.
Орлиев услышал ее вопрос и повысил голос:
– ...Качеств, предъявляемых коммунисту новым уставом нашей партии. За эти полтора месяца Курганов наворотил здесь уйму проектов, планов, предложений... Он готов их предлагать чуть ли не каждый день... Еще неизвестно, когда вступит в строй железная дорога, строящаяся по Заселью, а он уже всерьез носится с планом перевода лесопункта на вывозку леса туда... Он, видите ли, уже чуть ли не готовит проект механизированной биржи. И это в то время, когда лесопункт находится в прорыве. Кто он – технорук или инженер-проектировщик? Зачем это ему нужно? Вы думаете, он заботится о делах лесопункта? Нет, он прежде всего думает о своей славе, о своей карьере. Он знает, что в нашей стране инициаторов замечают, их награждают, о них пишут в газетах... Вот он и добивается почета и известности...
– Это ложь! – вскочил Виктор и, почувствовав на себе взгляды всех собравшихся, тихо, с болью в голосе, спросил: – Зачем вы говорите неправду? Вы же знаете, что все это не так!
– Ты, Курганов, выслушай! – остановил его Орлиев медленным движением руки.– Тебе дадут слово, если захочешь... Курганов – умный человек. Но его ум —это не частица коллективного разума, а ум индивидуалиста, противопоставляющего себя коллективу. Смотрите, дескать, вот я какой! Я один понимаю больше, чем вы все вместе взятые... Вот я приехал и все могу сделать... Это мораль типичного карьериста! Я не случайно сказал в докладе о Чадове... Курганов и Чадов – друзья. Очерки в газете – замаскированное стремление не только свести личные счеты со мной, но и прославить Курганова.
– У тебя все? – хмуро прервал Гурышев.
– Разве этого мало?
– Я думаю, даже слишком много.– Гурышев достал блокнот, придвинулся поближе к столу.
– Нет, товарищи, у меня не все! – Орлиев перевел дыхание, помолчал и начал говорить, вновь тихо и доверительно: – Я не хотел ворошить прошлое. Но я вижу на лицах некоторых сидящих здесь недоверчивую усмешку. И скажу о прошлом. Всего один факт.
Виктор сразу догадался, о чем будет говорить Орлиев. Теперь это уже не могло ни удивить, ни причинить ему большой боли. Особенно сейчас, когда все прояснилось и встало на свои места. И все же ему очень хотелось, чтоб Тихон Захарович удержался, не употребил во зло то, что было рассказано ему самим Виктором с самыми чистыми и добрыми побуждениями.
Виктор не ошибся. Орлиев рассказал о разведке к острову, расценив поведение Виктора как нарушение приказа и обвинив его в легкомыслии, граничащем с трусостью.
– Ты забыл сказать, что Курганов был ранен,– напомнил Гурышев.– Несмотря на рану, он сделал проход в минном поле... Было так или нет?
– Кто в боевой обстановке считается с ранением? – воскликнул Орлиев.– Тогда гибель грозила всему отряду.
– Ты и сейчас считаешь, что они должны были идти к острову вдвоем? – Гурышев через плечо в упор посмотрел на Орлиева.
– А как же еще? Им приказано было идти вдвоем.
– Зачем?
– Хотя бы затем, чтобы не случилось того, что произошло с Кочетыговым... Только по вине Курганова Ко-четыгов попал в плен.
– Что мог сделать Курганов? Допустим, что он тоже пошел бы к острову и уцелел под шквальным пулеметным огнем у самого берега... Разве он мог вынести товарища?
– Обороняться, защищаться до последнего...– Орли-ев на секунду замешкался, потом снова заговорил убежденно и требовательно.– В конце концов у двоих всегда больше возможности не сдаться живыми в плен...
– Ясно. Ты будешь еще говорить?
– Хватит, товарищи! – запротестовал Сугреев, давно уже ждавший возможности выступить.– Чего мы будем копаться в прошлом? Еще Курганова надо послушать!
2
Мошппков, после своего вызвавшего смех объяснения по поводу письма, совсем перестал руководить заседанием. Он лишь растерянно и молча поглядывал на каждого, кто начинал говорить. Почувствовав, как взоры людей один за другим сошлись на нем, Виктор понял, что ему предоставляют слово. Он медленно поднялся, выдвинул, как и Орлиев, вперед свой стул и, держась за спинку, долго молчал, стараясь собраться с мыслями. Если бы Орлиев не завел разговор о разведке, он знал бы, как держать себя, что ответить на те ничем не обоснованные обвинения. На них ответить легко. Там все строилось на нелепых подозрениях. А здесь?
– Отвечай, Курганов! Чего молчишь! – недовольно поторопил его Сугреев, как видно не понимавший, почему так растерянно держится технорук.
– Спокойно, товарищи! – остановил его Гурышев и, обратившись к Курганову, спросил: – Ты будешь говорить?
– Буду.– Виктор поднял голову, медленным взглядом обвел людей, смотревших на него с сочувствием и удивлением.– То, что сказал сейчас Тихон Захарович, правда...
– Какая правда? – вскричал Сугреев.– Что ты говоришь?
Виктор посмотрел на него и тихо продолжал:
– Да, правда... Правда, что к острову пошел один Кочетыгов... Правда, что мы тянули жребий... Д не хочу оправдываться... Вероятно, мы не имели права делать это. Но сделали мы это не из трусости и не из озорства... Кочетыгов теперь может рассказать, почему мы так поступили. Не мы, конечно... Он, Павел... Я только потом все понял, когда уже финны открыли огонь. Я виноват, что сразу не доложил обо всем командиру. Но после того, как я увидел те две спички, я не мог поступить иначе. Павел намеренно спасал мне жизнь... Мог ли я нарушить его наказ?!
– А не объяснишь ли ты, Курганов, зачем это он сделал? – спросил Орлиев.
– Я ведь рассказывал вам, Тихон Захарович...
– Теперь расскажи людям... Ты бьешь на откровенность. Будь откровенным до конца!
– Хорошо,– побледнев, ответил Виктор.– Я буду... Мы оба любили одну девушку...
– Какую? – громко и холодно спросил Орлиев. Он даже не взглянул на Ольгу, но по какому-то едва уловимому движению его лица Виктор понял, что Орлиев держит ее в поле зрения.
– Тихон Захарович, зачем это? – попробовала урезонить начальника Рябова, но ее вопрос лишь подлил масла в огонь.
– Я вижу, здесь у Курганова слишком много защитников! Многих, видать, подкупила его откровенность. Пусть-ка тогда он будет откровенным до конца... Пусть расскажет, как он обманул ту самую девушку. Да-да, ту самую, ради которой спас ему жизнь Кочетыгов! Обмануть командира – этот наказ Кочетыгова ты выполнил! Почему же ты не выполнил другой его наказ? Что? Молчишь? Сказать нечего, да? Рантуева! – Орлиев даже не повернул головы в сторону Оли, лишь указал на нее пальцем.– Скажи нам, чьего ребенка ты воспитываешь?
Оля на какой-то миг растерялась. Она быстро оглянулась на побледневшую Рябову и вдруг, как бы обретя себя, громко, беззаботно ответила:
– Своего, конечно...
– Я тоже думаю, не бабушкиного! – посмотрел на нее Орлиев.– Ты, Рантуева, коммунистка! Скажи партийному бюро и всем собравшимся, кто отец твоего ребенка? Не этот ли человек, который сам боится признаться? Ты, Рантуева, честный человек. Так встань и скажи!
– Я не понимаю, что тут у нас происходит? – Рябова в негодовании бросила на стол карандаш.– Мошни-ков, ты будешь вести заседание или нет? Тихон Захарович – прекратите! Это же кощунство!
– Товарищи, товарищи! – спохватился Мошников, неизвестно к кому обращаясь.– Давайте по порядку!
– Нет уж, разрешите! – Раитуева встала, вышла к столу.– Такие вопросы не могут оставаться без ответа.– Долгим взглядом она посмотрела прямо в глаза Орли-
еву.– Вы хотите, чтоб я ответила? Отвечаю. Да, мы дружили с Кургановым. Да, мы когда-то любили друг друга... Но Курганов никогда не был отцом моего ребенка. Вы довольны?
– Ты лжешь! – выкрикнул Орлиев.
– Конечно, вы знаете это лучше меня,– с иронией подтвердила Оля.– Вы все знаете! Вы всегда так убеждены в своей правоте, что вам ничего не стоит очернить человека, испортить ему жизнь... Человек для вас ничего не стоит... Помните, в ту ночь вы даже и не подумали о тех, кого оставили прикрывать отход отряда! И теперь человек для вас – это списочная единица... Как трактор или лесовоз... Вы цените его, пока он послушно исполняет вашу волю. А чуть он выходит из повиновения... нет, даже не выходит, а едва начинает иметь свое мнение, вы стараетесь подавить его, смешать с грязью, чтоб другим неповадно было... Я не хочу вспоминать прошлое. Незачем. Но таким вы были всегда. Вы же лучше других знаете, что Курганов честный человек. Он много работает, он сделал так много полезного. Почему же вы ненавидите его? Вы даже обвиняете его в том, в чем, может быть, виноваты прежде всего сами... По-моему, вы делаете это потому, что Курганов прав и вы боитесь его. Нет, не самого Курганова, а его авторитета. Курганов хороший специалист, он не страшится идти против вашего мнения. Его за это начинают уважать на лесопункте. А вы разве можете допустить такое? Разве можете вы кому-нибудь уступить хоть частицу вашей власти? Нет! Хотя, по-моему, кроме вашего прежнего командирского авторитета, у вас ничего за душой не осталось.
– Не тебе судить об этом! – Орлиев весь кипел от гнева, с трудом сдерживаясь и багровея все гуще н гуще.
– Конечно, не мне... Кто я? Я для вас такая же списочная единица, как и большинство здесь сидящих... Вам в судьи мы не годимся. Наше дело – судить таких, как Курганов. Даже не судить, а осуждать по вашему требованию. Вам, конечно, этого хочется. Товарищи, я знаю Курганова. Наверное, знаю его лучше других. Два года мы служили в одном отделении, ели из одного когелка... Он, Павел Кочетыгов и я...
– Потому-то ты так и необъективна! – воспользовавшись паузой, нервно засмеялся Орлиев.
– У меня больше вашего нашлось бы оснований в чем-то обвинять Курганова. Но наши личные с ним отношения никакого значения сейчас не имеют... За последние два месяца я узнала его еще лучше и скажу одно! Если меня спросят, могу ли я, как коммунистка, дать рекомендацию Курганову для вступления в кандидаты партии, я отвечу: да, могу. И я дам ее, если Курганов попросит.
– Молодец, Оля! – восторженно кивнула ей Рябова.
Наконец-то дождался своего Сугреев. Рантуева еще
не успела сесть, а он уже навис над столом, стремительно водя по лицам присутствующих пылким взволнованным взглядом.
– Садись, Курганов! Чего стоишь? – приказал он Виктору, который, сам не замечая того, все еще стоял, держась за спинку стула.
– Я хочу сказать, объяснить вам, товарищи... Ответить на обвинения Тихона Захаровича,– попробовал возразить Виктор, но Сугреев решительным жестом остановил его:
– Погоди. Дай другим сказать. Садись и послушай... Товарищи! Я собирался говорить о многом. Но теперь, после выступления Рантуевой, говорить долго не буду. Я полностью согласен с ней. Очень хорошо, что у нас сегодня присутствуют секретарь райкома партии и директор леспромхоза. Я полагаю, что в жизни нашей парторганизации это заседание будет переломным. Чем мы занимались раньше? Собирались, обсуждали, принимали решения. Внешне все вроде бы и хорошо. А по существу разве мы использовали предоставленное нам право контроля за хозяйственной деятельностью? Был ли нам подотчетен начальник лесопункта? Нет. Надо сказать прямо, он подмял под себя такого слабовольного человека, как Мошников, и стоял по существу вне критики! И вот результат. Ведь ясно, что у нас неправильно использовались лесосеки, было плохо с дорожным строительством и с отношением к технике. А Орлиев даже сегодня с цифрами в руках пытался все повернуть на прежние рельсы. А то, что он хотел сегодня проделать с Кургановым, это попросту гнусно и недостойно! Он давно понял, что многие поддерживают предложения Курганова, и пошел в атаку. И не просто пошел, а с применением запрещенных, как говорят боксеры, приемов... Как ты, товарищ Орли-ев, мог докатиться до этого?
