Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)
2
Виктор ушел рано. Сквозь сон Лена слышала, как он поднялся, достал из пиджака портсигар с папиросами и закурил. Он имел скверную привычку курить по ночам, и Лена ничего не могла поделать с этим. Сейчас было так холодно и ей так хотелось спать, что она ни слова не сказала мужу.
Виктор, выкурив папиросу, вдруг принялся одеваться.
– Ты уже уходишь? – приподнялась Лена.– Сколько же времени?
– Спи, Леночка, спи, еще рано.
– Как же ты без завтрака?
– Ничего, позавтракаю где-нибудь,– довольный ее заботой, улыбнулся он.– Пойдешь сегодня в школу?
– Пойду.
– Может, отдохнешь денек, познакомишься с поселком. А вечером вместе к директору сходим.
– Зачем вместе? Одна пойду, не заблужусь, не бойся.
– Ну смотри.– Виктор поцеловал жену и направился к двери, ведущей с сеновала в жилую часть дома.
– Костюм переодень,– напомнила Лена.
Он остановился в дверях, приветливо помахал рукой и скрылся.
Лена поплотнее завернулась в тяжелое, сшитое из разноцветных лоскутков ватное одеяло, но заснуть ей не удалось.
Тяжело скрипнула внутренняя дверь – это Виктор прошел в избу. Вот он уже, наверное, отыскал чемодан («помнит ли он, что куртка лежит в черном, не в коричневом?»), теперь уже вынул спецовку, переодевается...
О чем он думает сейчас? Наверное, он очень волнуется – ведь для него это первый день... Недаром он так рано поднялся. Наверное, ему и не надо так рано, он просто не может больше сидеть дома...
Опять скрипнула дверь. Знакомые шаги поспешно простучали по ступенькам высокого крыльца – и снова тишина окружила Лену.
Это была необычная тишина. Вдалеке что-то пыхтело, как будто паровоз набирал пары. Это, конечно, не паровоз, так как пыхтение было долгим и очень размеренным. Потом откуда-то донеслось пронзительное взвизгивание. Лена не могла понять, что это такое. Звук то походил на жужжание бормашины, то напоминал истошный визг падавших на ленинградские крыши немецких зажигалок. Дойдя до самой высокой ноты, он резко обрывался, сменялся жужжанием, и так повторялось без конца.
И все же ощущение непривычной глубокой тишины не покидало Лену, так как пыхтение, визг, жужжание не сливались в сплошной шум, к которому невольно привыкаешь в городе, а существовали отдельно друг от друга. Между ними стояла такая тишина, от которой звенело в ушах.
Непонятные звуки придавали начинающейся жизни какой-то особый заманчивый смысл. Лена не знала их и нисколько не стыдилась этого. У нее все впереди. Ведь ее настоящая жизнь еще только начинается. Сегодня первый день. И это утро тоже первое! И эти странные звуки тоже первые из того неизвестного, что предстоит ей узнать в Войттозере.
На свете столько интересного. Вот сарай. Разве думала она вчера, что есть на свете такой сарай с тесовой крышей, с толстыми, покрытыми белой мукой бревнами, с сеновалом наверху, с хлевом внизу, с ласточкиным окошком под самым коньком и с неровным горбылевым полом. Карельские дома казались совсем не похожими на деревенские строения в Любани, где ей доводилось бывать. Возможно, здесь все и называется по-своему. Ну, что ж, она узнает и это. Как хорошо, что вчера они решили ночевать на сеновале.
Неожиданно у самой стены молодой женский голос сдержанно произнес:
– Добрый день, тетя Фрося.
– A-а, Олюшка! Здравствуй, милая, здравствуй. Когда приехала? Вроде, говорили, с автобусом тебя вчера не было?..
– Поздно вечером, на попутной добралась...
– Чего же так? Иль причина какая?
– Н-нет... По сыну соскучилась.
Голос тети Фроси был каким-то особенно ласковым, вроде даже заискивающим. А молодая отвечала поспешно и встревоженно.
– Технорук у тебя квартировать будет?
– А где ж еще? Сама знаешь, с жильем в поселке трудно... Проходи, Олюшка, проходи в избу! Молочка свеженького попьешь. На работу пойдешь ли сегодня?
– Пойду.
Наступила долгая пауза. Потом молодой голос жестко произнес:
– Ты, тетя Фрося, больше Славку к себе не води. Пусть дома будет.
– Это еще почему? Иль я не угодила тебе чем?
– Не в тебе дело... А Славка пусть дома будет!
– Да что ты выдумала? С чего это парнишку без присмотра оставлять? – В голосе тети Фроси было столько беспокойства, что Лена, никогда не видевшая Славку, почувствовала к нему искреннюю жалость.– Сама целый день в делянке пропадаешь, а он ведь ребенок еще! Кто накормит, напоит? Кто присмотрит?
– К отцу водить буду.
– Не любит он мальчишку, сама знаешь.
– Он на меня сердится, а Славик перед ним ничем не виноват, какой с него спрос!
– Да и Славик не любит деда...
– Ничего... За прежнее тебе спасибо, тетя Фрося, но не обижайся. Так надо. А сюда больше не води его!
– Да что же это такое, господи! – запричитала тетя Фрося.– Родного внука не дозволяют в гости приводить! Где это видано? Семь годов можно было, а теперь нельзя! Да есть ли у тебя совесть? Или замуж надумала? Так разве ж я тебе помеха? Христом богом прошу, не отбирай внука, не отнимай последней радости!
Лена едва сдерживалась от прилива негодования к этой незнакомой и жестокосердной гостье. Она уже готова была сойти с сеновала и вступиться за права тети Фроси, как вдруг тихий голос заставил ее затаить дыхание:
– Тетя Фрося, я ведь просила вас не называть Славика внуком. Он вам не внук, понимаете?
– Не верю,– со слезами в голосе закричала хозяйка.– Не верю и никогда не поверю! Все знают это, все говорят! Одна ты никак гордыню свою смирить не хочешь... Себя зазря дегтем мажешь, да и Павлушу, сынка моего родного, заодно... Нет у тебя сердца, Олюшка!
– Славик не сын Павла...
– Неправду говоришь. Все годы неправду говоришь..* Чей же он? Чей? Скажи!
– Это не имеет значения.
– Скажи прямо – поверила ты недобрым слухам про Павлушу? Себя решила обелить? Вроде бы и знать его не знала?
– Напрасно вы так, тетя Фрося!
– Вам все напрасно! Отняли сына, на могилу ему наплевали, а теперь и внука отбираешь... Эх ты!
– Зря вы обижаете меня! Слухам о Павле никто не верит. А уж я-то его знала.
– Зачем внука безотцовщиной делаешь?
– Павел не отец ему.
– Врешь! Уходи, видеть тебя не могу! Только, поверь мне,– придет время, совестно тебе будет.
– Прощай, тетя Фрося. Не обижайся. Так надо,
Старуха ничего не ответила.
з
Еще очень рано, но солнце уже поднялось над лесом. Под его косыми, нежаркими лучами вода в озере курится еле заметным парком, а в тени восточного берега туман такой густой, что поселок по самые крыши увяз в молочном месиве. Виктор по прибрежной тропе спускается к озеру, идет навстречу туману, и поселок с каждым шагом тонет все глубже и глубже. Домов уже не видно, лишь проступающий над мглой темный гребень леса да резко усилившиеся звуки показывают, что поселок близко.
Все вокруг словно облито бесцветным лаком. Тропа и камни, жерди изгороди и картофельная ботва тускло отсвечивают невпитанной сыростью. Мокро, холодно, неуютно. Хочется скорей обогнуть губу, отделяющую деревню от поселка, и выбраться на взгорье.
Но не только это заставляет Виктора почти бежать по петляющей прибрежной тропе.
Поселок уже не спит. Мерно и упруго пыхтит локомобиль, где-то вдали один за другим прогромыхали прицепами лесовозы, вот истошно взвыла и пошла крутить-вертеть, повизгивать шумная поперечная пила.
Рабочий день начинался.
Для Виктора он – первый и потому особенный. Виктор еще не знает, где расположена контора и откуда отправляются в лес машины с рабочими – от конторы, от гаража или в Войттозере имеется специальная нарядная, как это было в Кудерине, где он проходил преддипломную практику. По существу он пока и не технорук лесопункта, так как еще нет приказа по леспромхозу о его назначении, но ему кажется, что где-то что-то идет не так, как надо, и это беспокоит его. Лишь после приказа он имеет право принимать дела, и это займет, вероятно, немало времени, но ему уже сейчас не терпится увидеть все собственными глазами. Перед этим радостно-волнующим чувством отступают даже сомнения, которые совсе*м недавно мучили его.
По длинному, тронутому гнилью бревну Виктор перебегает ручеек, впадающий в озеро, и оказывается на территории поселка. Слева на взгорье проступает в тумане двухэтажное здание школы, уже виднеется шоссе, по которому они вчера въезжали в Войттозеро. Но сегодня все представляется иным, и Виктор не узнает ни школы, ни шоссе, ни самого поселка.
Впереди и позади Виктора по дороге шагают люди. С сумками на боку или со свертками под мышкой они идут в том же направлении, что и Виктор. Людей становится все больше. Они на ходу соединяются в группы. Уже слышны разговоры, смех, веселые оклики.
Впереди Виктора движется особенно большая группа. Ее ведет седой, краснолицый старик в финской кепке с длинным, слегка обвисшим козырьком. Он шагает медленно, очень медленно, с трудом переставляя грузные ноги, обутые в болотные сапоги со спущенными голенищами. Остальные приноравливаются к нему. Изредка старик сворачивает с шоссе, дробно стучит пальцем в окно того или иного дома. Хозяева их, видно, привыкли к этому стуку.
– Иду, иду, Олави Нестерович!
Старик не ждет. Даже если никто не отзывается, он молча и невозмутимо шагает дальше, чтобы через дом-два привычно свернуть к следующему окошку.
А вот и контора. Ничем не выделяющийся бревенчатый полубарак с низким забором из штакетника. Над входом висит выцветший матерчатый лозунг с первомайским призывом к лесозаготовителям, а на боковой стене– доска показателей по участкам и бригадам.
Вот-вот должны подойти машины, Люди в ожидании курят, лениво переговариваются. У некоторых хмурые от недосыпа лица. Двое или трое, наоборот, неестественно веселы, шумят и озоруют – ведут себя так, словно собрались в лес не на работу, а на гулянье.
Старик в ответ на приветствия трогает козырек кепки и проходит в контору. И сразу Виктор оказывается в центре внимания. Он чувствует, как со всех сторон его рассматривают, ощупывают придирчивые взгляды, и останавливается. Он здесь незнакомый человек. Он не похож ни на новичка-рабочего, ни на приезжее начальство.
– Здравствуйте, товарищи! – Виктор останавливается, не зная, как ему поступить дальше – молча пройти в контору или представиться. Ведь с этими людьми ему теперь предстоит работать, и очень хочется, чтобы первое знакомство оставило у них хорошее впечатление.
Несколько человек вразнобой отвечают ему, остальные продолжают молча наблюдать.
– Я буду у вас работать...– произносит Виктор, чувствуя, что каждая секунда молчания лишь затрудняет его положение.
– Очень приятно познакомиться.– Стоящая неподалеку девушка, игриво улыбаясь, подходит и кокетливо протягивает руку:—Дуся, окарзовщица... Позвольте узнать, вы не по нашей специальности будете...
– Курганов,– не обращая внимания на явную иронию, Виктор пожимает руку.– Назначен техноруком лесопункта.
– Ой, девоньки! Вот попалась я... Прямо на новое начальство! —Дуся растерянно разводит руками и оглядывается на подруг: – Что мне теперь-то будет?!
– Так тебе, дурехе, и надо, чтоб на людей не наскакивала! – смеется высокий белобрысый парень в тесном замасленном комбинезоне. Виктор не сразу узнает в нем Котьку-баяниста.– Здравствуйте, Виктор Алексеевич. Вы на Дуську не обращайте внимания, она у нас любит глупости.
– Ой, Котенька! У кого ж мне ума набраться, коль судьба с тобой веревочкой связала. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься...
– Виктор Алексеевич! Вас Тихон Захарович ждет!
На крыльце, придерживая рукой полуоткрытую дверь,
стоит Панкрашов. Он, как и вчера, в военной форме, но выглядит сегодня не таким бравым и ладным. Лицо заспанное, помятое, гимнастерка и брюки в черных смоляных пятнах, кирзовые сапоги густо облеплены ссохшейся грязью, Виктор понимает, что на Панкратове обыденная рабочая одежда, но долго не может отделаться от впечатления, будто вчерашний форсоватый мастер за ночь выцвел и поблек.
– Как спалось? – пожимая руку, спрашивает Панкратов.– Голова не болит после вчерашнего?
– Нет, все в норме.
– Л меня, понимаешь, затащили в одно место,– он пропускает вперед Виктора и, шагая за ним по коридорчику, доверительно и смущенно поясняет: – Чуть тепленький домой добрался. Голову разламывает, страсть! Видно, дрянь какую-то пил.
Виктор молчит. Откровение Панкратова и льстит ему, и тревожит.
– Если болеешь, доложи начальнику и иди домой!
– Что ты! – испуганно останавливается Панкратов.– Прошу тебя, Орлиеву ни слова... Да я и сказал так просто... Подумаешь – голова! В лесу как рукой снимет. Впервой нам, что ли!
В конторе сидят мастера, бригадиры, десятники. Поглядывая в окна, они ждут. Виктор догадывается, что ждут они не только машин – три автофургона уже стоят на шоссе, а никто из конторы не уходит. «Наверное, будет планерка»,– думает он, обходя по очереди всех присутствующих и молча пожимая руки.
– Тихон Захарович, Курганов пришел! – крикнул Панкратов в сторону кабинета начальника.
Орлиев вышел веселый, словно помолодевший. Здороваясь с Виктором, добродушно пошутил:
– Сразу видать, жена молодая – спишь долго.
– Он, Тихон Захарович, с Дуськой уже успел познакомиться,– с готовностью поддержал шутку Панкратов.
Орлиев сердито посмотрел на него и вдруг нахмурился.
– А Рантуева где? Мне говорили, она приехала.
Виктор растерянно оглядывается, ищет ее глазами.
Как это он забыл, что на планерке должна быть и Оля? Столько думал о ней, готовился к этому – и вдруг в последнюю минуту забыл о ней?
Помощник мастера с участка Рантуевой, тщедушный старичок в ватном жилете, в зимней шапке, приподнимается и, моргая, поясняет:
– Она... это самое... наказывала, чтоб ее не ждали. По семейным делам... это самое... не успеет.
– На работе она будет сегодня?
– Будет, будет,– кивает старичок.
«Может, и хорошо, что мы встретимся не здесь»,– думает Виктор.
Орлиев помолчал, постучал пальцами по письменному столу и сказал:
– Вот так, товарищи! Курганов – наш новый технорук. Зовут его Виктор Алексеевич. Человек с высшим образованием. Бывший партизан... Вот так! Его указания прошу выполнять беспрекословно... Вопросы есть?
Вопросов не было.
– У тебя, Виктор Алексеевич, есть что сказать?
– Пока, к сожалению, нечего.
– Так вот. Задание каждому известно. Кровь из носу– а план давать! Без плана нечего из лесу возвращаться. Который месяц проваливаем. Хватит. Тебя, Ола-ви Нестерович, прошу – на план жми, на подсобные работы силы не отвлекай. А тебя, Панкрашов, предупреждаю. Если не наладишь вывозку, приму строгие меры. Добавочную машину тебе дали? А где результат?
– Трелевка подводит. Участок такой, что трактора тонут. По колено в болоте работаем,– жалобно подает голос Панкрашов.– На таком участке на лебедках впору трелевать, а не тракторами.
– Тебе, может, еще самолет понадобится! – Орлиев отвернулся от Панкрашова и дал понять, что планерка закончена.
Уже был восьмой час утра. Мастера и бригадиры один за другим потянулись из конторы к ожидавшим их грузовикам.
Когда остались вдвоем, Виктор спросил у Орлиева:
– Где же мой предшественник? У кого мне принимать дела?
– Какие там дела! – махнул тот рукой.– На Мош-никова не надейся, в дела вникай сам. А бумаги он потом тебе передаст.
– Приказ на меня уже есть?
– Приказ будет, не беспокойся.
ГЛАВА ВТОРАЯ 1
Когда Лена вошла в избу, тетя Фрося с красными от слез глазами сидела на лавке и безучастно смотрела на топившуюся печь* На столе лежала горка очищенной картошки, поверх шелухи был брошен нож. Печь уже прогорела, но у огня не стояло ни одного чугунка или кастрюли.
– С добрым утром, тетя Фрося! – тихо сказала Лена и лишь потом подумала: «Для нее это утро совсем не доброе!»
Старуха кивнула в ответ и как бы нехотя вымыла чугунки, наполнила их водой, задвинула в печь.
Лена умылась и хотела помочь. Но тетя Фрося без слов взяла из ее рук нож, дав понять, что управится сама.
Лена присела на лавку и стала смотреть в раскрытое окно, которое выходило на неширокий залив. На другом берегу виднелись стандартные дОхма нового поселка. Оттуда и доносились звуки, так заинтересовавшие Лену час назад. Теперь все это – и интерес, и волнение, и радость предстоящего познания – отступило перед крохотным кусочком житейской драмы. Тут тоже предстояло познание, но оно было совсем другим – оно не обещало радости.
– Не сердись. У тебя все еще впереди,– вдруг услышала она голос тети Фроси. Старуха, опершись на ухват, смотрела на нее с доброй улыбкой.
– Что впереди? – спросила Лена.
– Наработаешься. Гляжу, обиделась, что картошки чистить не дала. Не обижайся, горе не велико.
– A-а... Я не обижаюсь.
– Ну и умница. Нечего гордость зазря показывать. Не люблю я гордых, через них и жизнь навыворот идет.
«Это она об Ольге»,– подумала Лена, и снова ее охватил прилив нежности и жалости к одинокой хозяйке. Хотелось как-то поддержать ее, посочувствовать, но будет ли рада тетя Фрося тому, что Лена оказалась невольной свидетельницей их разговора с невесткой?
– Питаться, поди, в столовой будете?
Этот вопрос застал Лену врасплох. Они е Виктором как-то не думали об этом.
– А у вас разве нельзя? – решительно спросила она.
– Отчего нельзя? Можно. Только придется ли вам наша еда по вкусу? Разносолов мы не готовим.
– А вы думаете, мы к разносолам привыкли? – обрадованно засмеялась Лена,– На стипендию не очень пошикуешь,
– Ну, смотрите сами. Коль не понравится, говорите, не обижусь.
Тетя Фрося подробно выспросила Лену, кто она и откуда. Узнав, что ее родители погибли во время войны, вдруг тихо заплакала. Лена смотрела, как она кончиками платка вытирает слезы, и ей самой вдруг захотелось плакать. Эти слезы словно сроднили их.
Когда сварилась картошка, тетя Фрося достала соленых волнушек, сметаны, зажарила в малой воде ряпушки и принялась так угощать Лену, как будто после многих лет встретила родную дочь, которую считала погибшей.
– Ешь, ешь, сиротушка моя! – приговаривала она, подкладывая Лене самые лучшие куски.– У чужого стола, чай, не много сладкого повидала...
Лена, тщательно подбирая слова, чтобы чем-либо не умалить искренней доброты старушки, пояснила, что хоть и росла она без родителей, но о ней заботилась родная тетка. Однако тетя Фрося по-своему истолковала ее смущенное объяснение:
– Что и говорить! Тетка не родная мать.
Они встали из-за стола, когда ходики на стене уже показывали начало десятого. Пока Лена мыла посуду, тетя Фрося подмела пол, и они вместе отправились в поселок.
Лене здесь все нравилось. И само необычное селение, разделенное заливом на две части – старое и новое, и тихая губа, казавшаяся под лучами яркого солнца необыкновенно чистой и прозрачной, и даже эта каменистая тропинка. Она так прихотливо извивается, то выходя к самой воде, то приближаясь к шоссе. А там, за поселком, какой таинственный темный лес! Почему он сегодня темный? Вчера он не казался таким. Все чудесно – и лес, и светло-голубое небо, и краешек воды, за которым угадывается большое озеро... А главное, впереди Лены идет эта славная тетя Фрося, вдруг ставшая для нее такой близкой, как будто они знают друг друга всю жизнь.
– Ну, вот ты и пришла. Вон твоя школа! – Тетя Фрося указала на двухэтажный деревянный дом, стоявший чуть в отдалении.– Мне дальше... Обедать-то когда придешь?
– Не знаю,– тихо ответила Лена, вдруг почему-то оробев. Школа оказалась совсем не такой, какой рисовалась в ее воображении.
– Спросишь Анну Никитичну,– напутствовала тетя
Фрося.– А коль ее в школе нет, домой к ней зайди, она живет вон в том доме... Бойчей держись! Наша директорша бойких любит.
– Хорошо, тетя Фрося. Спасибо вам.
2
Территория школы была огорожена новым деревянным забором, за ним – турник, кольца, трапеции и волейбольная площадка. В здании тихо. Из открытых окон тянуло запахом олифы.
Этот привычный запах как-то успокоил Лену. Он напомнил детство, ее родную школу, первый день после летних каникул, когда класс сияет белизной и вновь покрашенные парты кажутся совсем незнакомыми.
Дверь была открыта. Лена вошла и, остановившись в коридоре, прислушалась. Нигде ни души. Лишь в одном из дальних классов слышалось шуршание, как будто кто-то старательно тер тряпкой классную доску. Лена пошла на звук.
Ее встретил старичок, с которым они ехали в автобусе. Он, как видно, что-то красил, так как в руке держал кисть, а его фартук был забрызган свежими каплями черного лака. Он сразу узнал Лену.
– A-а, новенькая! На работу пришла? С утра, стало быть, пораньше... Ну, как устроились?
– Здравствуйте, спасибо, хорошо... Скажите, могу я видеть директора?
– А почему ж не можешь? Можешь, и очень даже просто. Поднимись наверх, первая дверь направо, надпись: «Учительская». Там, значит, и найдешь директора.
Объясняя это, старик впереди Лены поднялся наверх, указал на дверь и даже открыл ее:
– Анна Никитична, тут, стало быть, новенькая к вам... Входите, входите,– шепнул он Лене и закрыл за нею дверь.
Рябова разговаривала по телефону. Она лишь кивнула и, не спуская глаз с вошедшей, продолжала громко и сердито выговаривать кому-то за срыв договорных обязательств. Разговор продолжался долго. Лена успела внимательно разглядеть и учительскую, и своего будущего директора. Учительская ей понравилась – все просто, уютно, хотя и тесновато. Особенно ей пришлись по душе густо разросшиеся на окнах цветы. Они, правда, скрадывали много света, но делали небольшую комнату совсем домашней.
Зато сама Рябова ей не понравилась. Лена с детства опасалась женщин, которые зачем-то стараются быть похожими на мужчин. Даже одеваются по-мужски – в однотонный строгий костюм, нередко даже с галстуком и торчащим из грудного карманчика кончиком носового платка. Ходят широкими шагами, говорят громко и слишком уверенно. Такие в молодости обычно кажутся старше, а в старости – моложе своих лет.
Рябова, хотя на ней был не костюм, а зеленый жакет, произвела на Лену именно такое впечатление. В разговоре по телефону она держалась подчеркнуто развязно, временами грубо, то и дело кричала:
– Лесничество, повесьте трубку... Я говорю, повесьте трубку и не мешайте... Я говорю с районом!
«Сколько ей лет? Тридцать, сорок или больше?» – пыталась определить Лена, глядя на моложавое, налитое здоровьем лицо Рябовой.
Потом она подумала, что Рябова совсем еще молода и ей просто хочется казаться старше. На лице ни морщинки, ни усталости во взгляде, которая хочешь или не хочешь, но дает себя знать у пожилого человека. И вместе с тем чуть заметная седина уже тронула рыжеватозолотистые пышные волосы...
Наконец директор повесила трубку, протянула Лене РУКУ-
– Здравствуйте. Вы ко мне?
– Да, я... Вот, пожалуйста! – Лена подала ей направление из министерства.
Рябова едва заглянула в бумагу и потребовала:
– Диплом.
– У меня зачетка... Я учусь на пятом курсе. Перешла на заочное.
Рябова ничего не сказала, лишь кинула на Лену быстрый и, как показалось, неодобрительный взгляд. Она долго и внимательно рассматривала зачетку, листала, вглядывалась, что-то сравнивала, и, пока она этим занималась, ее лицо было молодым и приятным. Даже что-то похожее на добрую улыбку чуть задержалось в уголках ее губ, и у Лены отлегло от сердца.
Но вот зачетка просмотрена, с легким, выразительным вздохом отложена в сторону, и снова на лице Рябовой неприступное выражение, словно бы и не было этих обнадеживающих секунд.
– И о чем только думают в министерстве? – вдруг громко спрашивает Рябова.– Просим физика, направляют словесника. А потом, понимаете, еще в отчетах пишут, что на периферию направлено столько-то единиц...
Лена смотрит в глаза директору и молчит... Потом робко поясняет, что министерство не виновато, что она сама просила направить ее в Войттозеро, так как ее муж назначен сюда на работу...
– Знаю,– недовольно перебила ее Рябова.– Не о вас речь... У них там вообще такие порядки, что толку не добьешься. По бумажкам работают, людей не видят...
– Знаете?.. Я с вами не согласна,– решительно возразила Лена.
– Не согласны? – удивилась Рябова.– В чем?
– В том, как вы говорите о министерстве.– Лена боялась, что Рябова вновь перебьет ее, и поэтому говорила слишком громко и слишком торопливо: – Я, конечно, не знаю... Я человек новый... Но меня встретили там очень хорошо... Они ведь могли бы просто отказать мне, не так ли? Но они вошли в мое положение... Они очень чутко отнеслись ко мне...
– Еще бы! Они ведь тоже газеты читают.
– При чем тут газеты?
– А как же? – Рябова с усмешкой порылась в стопке газет, достала «Ленинское знамя».– После такой статьи о вашем муже что им и оставалось, как не отнестись к вам очень чутко.– Она развернула газету и ткнула пальцем в статью Чадова.– Тут прямо черным по белому написано: «Его жена будет работать преподавателем языка и литературы в Войттозерской школе...» Чего же еще надо? Все уже решено.
Лена вскипела от негодования. Она далее встала, чтобы высказаться до конца, повернуться и уйти. Все равно работать в этой школе ей навряд ли придется. Пусть знает этот сухарь, что она думает о ней... И вдруг Лена поняла, что высказывать-то ей в сущности и нечего. Что она имеет против директора школы? Ничего. Она стояла, смотрела на слегка улыбающуюся Рябову и мол* чала.
– Зачем вы во всем подозреваете нехорошее? – после долгой паузы с болью спросила Лена.– Зачем? Ведь я была в министерстве еще до этой статьи.
V »
– Не кажется ли вам, дорогая Елена Сергеевна, что свои подозрения вы приписываете мне? А что касается статьи, то из редакции могли позвонить в министерство, сказать, что готовится такая статья. Что им стоило? Это так просто: «Герои возвращаются в леса...» И все! Двадцать лет назад, когда здесь ни черта не было, тоже приезжали сюда люди... Но о них не писали статей... Никому и в голову не приходило считать это геройством. Брали в руки путевку, ехали.
Слова Рябовой все больше задевали Лену. Ей вспомнилось, с какой гордостью она читала статью Чадова, и теперь было вдвойне обидно, что не увидела всей ненуж-мости и несправедливости этой статьи. Не случайно Виктору статья не понравилась. Он умница, он сразу все понял и, прочитав, выругал Чадова. А она даже радовалась, что о ее муже, который еще только едет на работу в Войттозеро, уже пишут в газете. Как глупо радоваться незаслуженной почести!
– Вы хотите стать настоящей учительницей? – неожиданно спросила Рябова.
– Хочу.
– Тогда слушайте. Уроков по литературе и языку я вам не дам... Да-да, не удивляйтесь. Просто их у меня нет. А вам я советую взять класс первашей. Хотите? Я работаю в школе семнадцать лет и скажу вам честно—• предметник, который не поработал в начальных классах, это еще не учитель. Поверьте мне на слово, а потом сами убедитесь.
– Но ведь в начальных классах своя методика. Нас этому совсем не учили.
– Вот в этом-то и беда! Ну скажите, чего стоит преподаватель, который не умеет научить человека обычной начальной грамоте? Я не в обиду вам, а потому, что в институтах перестали об этом заботиться... Вашу беду исправим, если хотите. Поработаете четыре года, проведете весь цикл – тогда и в старших легче будет. Я с этого начинала, помогу вам. Согласны?
Лена медлила. Нелегко ей было сразу расстаться с тем, к чему готовилась в мыслях вот уже много лет... Особенно жалко было уроков литературы. Ощущение было такое, словно у нее отняли вдруг самое дорогое. Пушкин, Лермонтов, Тургенев... Ей не придется вдохновенно рассказывать о Чацком и Печорине, о Рудине и Наташе Ростовой. А Горький и Чехов, которых она особенно любила! Некому ей будет раскрывать благородство Данко и чеховскую тоску о прекрасном...
– Если нет, то принимайте школьную библиотеку. Другого пока ничего не могу предложить,– сухо сказала Рябова, внимательно наблюдая за Леной.
Лена почувствовала себя прижатой к стене.
– Согласна,– пересохшим от волнения ртом еле выдавила она.
Увидев, как обрадовалась Рябова этому ее вынужденному решению, Лена взмолилась:
– Я согласна. Но дайте хоть несколько часов в старших... Я попробую справиться. Неужели нельзя?
– Сейчас нельзя, потом посмотрим,– твердо ответила Рябова.
«И все-таки ты страшный сухарь»,– подумала Лена.
– С квартирой устроились? Когда можете приступить к работе?
– Хоть сегодня. Могу даже сейчас,– холодно ответила Лена.
– Сейчас? – Рябова как бы не заметила иронии.– Ну, что ж! Можно и сейчас. Это даже хорошо. Учителя вернутся из отпусков через два дня, а работы непочатый край... Вот вам первое задание – обойти весь поселок и переписать всех детей от семи до шестнадцати лет. Это в порядке контроля за всеобучем. Начинайте с краю и гоните дом за домом.
Лена молча приняла уже разграфленную тетрадь, карандаш, положила все это в сумочку и встала,
– Можно идти?
– Можно.
Рябова подождала, пока стихнут на лестнице шаги Лены, потом не спеша перешла в класс, из окна которого видна была тропка, и долго наблюдала, как Лена, опустив голову, медленно идет к поселку. Вот ее белая блузка мелькнула над забором и скрылась за первым домом...
Анна Никитична улыбнулась и пошла из класса в класс, проверяя – уже не первый раз – качество только что проведенного ремонта.
Встретив внизу завхоза, она поделилась с нимз
– Ну, Егорыч, новенькая мне понравилась,
– Я, ить, говорил,– обрадовался завхоз.
– Н-ну! Мало ли что ты говорил... Вам только дай волю, кого хочешь испортите своими похвалами,
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Приемка дел не заняла много времени. Мошников открыл скрипучий шкаф, стоявший в кабинете Орлиеза, и вынул пропыленную кипу бумаг. Даже при беглом осмотре Виктор убедился, что техническая документация велась малограмотно и по ней трудно было что-либо установить. Лесопункт располагал немалой техникой, но графика планового ремонта по существу не было, и Мош-ников весьма неопределенно пояснял, по какой причине почти половина механизмов не работает.
«С выяснения этого и придется начать»,– решил Виктор.
Старенькая пожелтевшая карта лесосечных фондов была аккуратно заштрихована в квадратах, в которых вырубку уже закончили. Бросалось в глаза, что вырубка ведется сплошным фронтом. Освоив один квартал, бригады переходили в соседний. Никакого деления на зимние и летние лесосеки не было, хотя, судя по карте, кварталы резко отличались и по рельефу, и по категории леса.
– У вас что, и рельеф, и лес везде одинаковые? – Виктор посмотрел на молча наблюдавшего за ним Мош-никова.
– Лес? – переспросил тот.– Нет, почему же. Лес разный. Больше еловый да сосновый, а есть и осинник, береза опять же. Как везде, так и у нас.
– План поставки леса в сортиментах у вас имеется?
Мошников зачем-то порылся в бумагах, потом пояснил:
– Все планы у Тихона Захаровича хранятся.
Виктор попросил показать на карте, в каких кварталах работают сейчас мастерские участки. Мошников, чуть ли не носом водя по карге, долго искал, перебирая квадрат за квадратом, и все время бормотал:
