Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)
– Непонятно! Давай, дядя Саня, попроще! – послышались голоса.
Старик успокаивающе поднял руку, давая знать, что все идет как надо.
– Уточняю. По какому пути будет развиваться современная нам лесная промышленность – по линии тенденции дорожного строительства или по тенденции конструирования таких машин, каковым никакие дороги не нужны? И как на данный пункт смотрит наука с точки зрения рентабельности?
Чувствовалось, что этот вопрос был подготовлен у дяди Сани заранее. Он не только ни разу не запнулся, но и произнес его, делая многозначительные ударения на словах «тенденция» и «рентабельность».
– Во-о, дает! – Лисицын восхищенно тряхнул головой и завертелся из стороны в сторону.
– Вопрос к делу не относится, у нас не лекция! – Орлиев махнул дяде Сане, чтоб тот садился.
– А почему же? Это нам интересно! Пусть докладчик ответит! – Лисицын вновь заоглядывался, ища поддержки у соседей.
Но мнения собравшихся разделились.
– Кончать пора, чего там!
– Пусть ответит, интересно все-таки.
– Чего шумим, товарищи! —' поднялся Лисицын.– Правильный вопрос... Надо же нам знать про эти самые...
тенденции. _И опять же для нашего идейного роста полезно...
– Смотрите-ка, Лисицыну идейный рост понадобился! – со смехом воскликнул кто-то,– Давно ль ты сознательным стал, а?
– При чем тут сознательность! – зло обернулся па голос Лисицын.– В коние концов имею я право получить ответ на вопрос или нет? Где же у нас... эта самая... демократия?
– А ты на собрании иль на лекции когда последний раз был? – скрипнув протезом, вскочил Сугреев.– О демократии рассуждаешь, а сам профсоюзные взносы по году не платишь... Вообще о профсоюзе вспоминаешь, когда бюллетень надо оформить.
– При чем тут взносы? Что вы мне рот зажимаете?
– А при том, что нездоровое у тебя настроение. Прямо скажу, потребительское... Вы думаете,– Сугреев оглядел собравшихся,– ему действительно интересно узнать что-то новое про науку? Нет. Голову даю на отсечение, что нет! Он просто почуял, что, может быть, товарищ Курганов затруднится ответить па этот вопрос, и ему это приятно. Опять же обсуждать дела на лесопункте не хочет. Лисицыну, видно, по нраву тот порядок или вернее беспорядок, которого у нас хоть отбавляй.
– Ну-ну, ты поосторожней! Нечего из меня контру делать... Не нравлюсь, можете снимать с бригадиров, плакать не буду.
– Хватит.
Орлиев пристукнул кулаком по столу, и сразу все притихли. Дядя Саня быстро юркнул за спины соседей и словно растворился.
– Есть еще вопросы? Нет. Кто хочет выступить?
– Я бы хотел ответить на вопрос,– сказал Виктор. Орлиев недовольно поморщился: «стоит ли переливать из пустого в порожнее?», но слово все-таки дал.
Вопрос затрагивал трудную проблему, над которой бились ученые и изобретатели. Но по какому пути идти – ясности пока не было, и работы шли пока в обоих направлениях. Но как объяснить все это, чтоб не уронить авторитет науки? Если бы Виктор беспристрастно изложил все, как око есть, и то его ответ наЕряд ли удовлетворил бы слушателей. А он, желая защитить честь науки, стал доказывать правомерность и того и другого пути в решении проблемы дальнейшей механизации заготовок, и сразу у многих на лицах появилось насмешливое выражение.
– Что же они двоятея-то? – выкрикнул кто-то, когда Виктор закончил.– Чем в разные стороны тянуть, лучше б объединились, да вместе... А то как в басне про лебедя, рака и щуку получается...
Положение создалось такое, что впору было начинать все объяснение сначала. Но Орлиев уже крепко взял вожжи в руки.
– По научной части на этом разговор закончим. Кому интересно, попросим товарища Курганова провести лекцию в клубе... А сейчас переходим к делу. Кто желает высказаться по докладу?
Орлиев оглядывал людей, и каждый под тяжелым взглядом начальника опускал глаза. Лишь Оля сделала вид, что не замечает требовательного взора Орлиева. Отвернувшись, она о чем-то переговаривалась шепотом с Валей Шумиловой.
– Что, нет желающих? Рантуева! Ты, кажется, хотела что-то сказать?..
Оля пожала плечами:
– Да нет... Расхотелось мне что-то... Пусть другие говорят, а я послушаю.
– Олави Нестерович, у тебя есть что-либо?
Вяхясало поднялся, ссутулился и напряженно уставился сощуренным взглядом на висевшую под потолком лампочку. Чувствовалось, как мучительно подыскивает он нужные слова.
– Хороший доклад... Лесосека, дорога, механизмы – все правильно... Так надо делать...
Произнеся это, Вяхясало поджал тонкие синеватые губы, помолчал, словно еще раз обдумывал сказанное, и неожиданно стал усаживаться на место.
– Вот двинул речугу! – насмешливо подмигнул Лисицын, глядя на начальника.– Олави Нестерович, язык он без костей, чего износу боишься!
– Панкрашов, начинай! – мрачно потребовал Орлиев, даже не поглядев в его сторону. А зря! Быстрый и расторопный Панкрашов на этот раз поднимался медленно и неохотно, пожимая плечами и слоено жалуясь на свою судьбу. Но как только усевшийся на стул Орлиев поднял на него глаза, Панкрашов снова стал прежним – серьезным, слегка смущенным и чутким к каждому слову начальника.
– Я полагаю, товарищи,– быстро произнес он, поворачиваясь из стороны в сторону,– что мы должны всецело одобрить высказанные в докладе предложения. Действительно, товарищи, неправильно у нас спланированы лесосеки. Барахтаемся в грязи, а рядом в пяти километрах сухие боры... Да если бы меня в июне перевели туда, я, может, уж давно квартальный план выполнил... С дорогами тоже непорядок. В общем, я одобряю предложения нашего руководства и прошу мой участок перевести в другой квартал.
– Правильно! – крикнул Лисицын.– Уж там... мы дадим...
– А ты-то чего радуешься? – спросили его сзади.—■ Переход, знаешь, сколько дней возьмет?..
– Потерпим,– подмигнул Лисицын.– Недельку посидим на тарифе, зато потом свое возьмем с прогресси-вочкой да с премиальными.
– Нас тоже тогда в сухие боры ведите! – поднялась пожилая женщина, бригадир обрубщиц сучьев с участка Вяхясало.– А мы что – рыжие? Нам тоже надоело одежду о еловые сучья рвать, в болоте по колено ползать... В сосняке и дурак выработку даст.
Тугие желваки заходили по лицу Орлиева. Он тяжело дыша поднялся, уперся ладонями в край стола. Все сразу притихли.
– Есть еще желающие? – подчеркнуто бесстрастным голосом спросил Тихон Захарович и, не ожидая ответа, объявил: – Ну тогда разрешите мне!
– Хороший доклад сделал нам технорук! Умный доклад. Он вскрыл много недостатков в нашей работе. Правильно вскрыл. Их мы будем и должны исправлять... Но, к сожалению, и в докладе, и в прениях не сказано о главном... Мы можем перейти в другие лесосеки, можем отремонтировать дороги, наладить ремонт механизмов... Но если мы не будем трудиться по-настоящему – ни черта не выйдет. Легкой жизни в лесу не бывает. Лес – он любит мокрую от пота фуфайку да ломоту в костях к вечеру. Только так, а по-другому не бывает... Много у нас недостатков. Даже больше, чем Курганов назвал тут. Но разве в них дело? Главное – работать мы разучились. Легкой жизни в лесу искать начали. А если мы возьмемся как следует, то и на старых делянках, на старых дорогах, на старых машинах можем черту рога свернуть... Надо не искать каких-то объективных причин, а заста-бить людей работать. За то сам, товарищи бригадиры, мы и платим бригадирскую надбавку. Самим надо сил не жалеть, ну и с других спросить по-настоящему... Вот это главное, о чем в докладе ни слова не сказано.
Теперь о мастерах. Да разве может настоящий мастер отмалчиваться на таком совещании или так беззубо выступать, как сегодня у нас. Позор всем троим – Рантуе-вой, Панкратову и тебе, Олави Нестерович! Короче говоря, предупреждаю: если в течение трех дней кто-либо из мастеров не войдет в график – пеняйте на себя! Полтораста кубов каждый участок должен давать ежедневно! Что касается предложений, высказанных в докладе, то их мы рассмотрим на узком кругу, согласуем с леспромхозом... Тут поднимались бытовые вопросы. По ним обращайтесь теперь к товарищу Мошникову, он у нас будет заправлять этим делом... Все. На этом совещание закрываю. Завтра планерки не будет...
Курганов сидел ошеломленный.
В комнате сразу стало шумно. Люди поднялись, задвигали стульями, потянулись к выходу, словно ничего не случилось. Даже разговоры вели такие, как будто окончилось не совещание, а очередной киносеанс, который был по-своему интересным, но он окончен, и пора возвращаться к обыденным житейским делам.
– Василий, ты уж, поди, сена наготовил? Гулять будешь в воскресенье?
– Какое там! Травостой совсем никудышный...
– Надо бы плотину открыть, пусть бы пообсушило берега.
– Эй, кто в клуб? На последний сеанс успеем! – гремел в коридоре чей-то голос.
Виктор машинально собирал в кучу свои бумаги, смотрел, как пустеет комната, слушал, как голоса людей звучат, удаляясь, уже за окошком, и все еще не мог понять– почему же все так вышло? Неужели он зря старался, потратил целую неделю на изучение всех этих, как оказалось, никому не нужных вопросов? Нет, не может быть... Он же ясно видел, что людей очень заинтересовало все это. Да разве и могло не заинтересовать, когда оно – лишь самое минимальное, самое необходимое, без чего невозможно нормально работать в будущем... Где ж Орлиев? Он уже успел уйти. Ушел и не сказал ни слова.
И все уходят. Вот уже в комнате остается всего несколько человек... Оля еще здесь. Интересно, что думает она? Л Валя Шумилова смотрит на него с явным сочувствием. Ей, наверное, хочется подбодрить Виктора. Вот и они ушли... Никто ни единого слова не сказал Курганову, как будто и пе было никакого доклада. Остался один дядя Саня. Конечно, он хочет задать очередной «умный» вопрос... Как глупо все! Еще два-три таких совещания, и к Виктору будут относиться в поселке так же, как и к дяде Сане. Жалеть и посмеиваться, посмеиваться и жалеть!
з
Орлиев был в своем кабинете.
– Почему ты не показал мне доклада? – спросил он, когда Виктор стал укладывать в шкаф взятую для совещания документацию.
– Вы ведь не просили. И даже не поинтересовались, готов ли мой доклад,– зло ответил Виктор.
– А тебя разве просить надо?! Ишь, какой! Ты разве сам не понимаешь, что нельзя выходить на широкое собрание с несогласованными предложениями!
– Вы же сами предложили мне выступать, помните?.. Это – во-первых. А во-вторых, я ничего нового не высказал. Все это уже давно делается... Вот, возьмите новое «Положение по организации работ в лесу», принятое в прошлом году министерством, и там вы все найдете.
– «Положение», «Положение»... Ты мне не тычь в нос «Положением». Надо смотреть на конкретную обстановку. Правильно говорить да предлагать мы все умеем. А кто будет план выполнять?!
– Тихон Захарович! – Виктор присел к столу начальника и посмотрел ему в глаза.– Скажите откровенно – вы верите, что за три дня участки войдут в график, что они станут давать по полтораста кубов?
– Ну и что ты хочешь этим сказать?
– Нет, ответьте. Вы верите?
– Если каждый будет работать не жалея сил, как работали когда-то мы сами, то полтораста кубов не велика задача.
– Давайте без если... Да или нет?
– Ты что, купить меня хочешь? – прищурился Ор-диев.– Ну, допустим, через три дня участки не войдут в график! Должны же мы, черт возьми, ставить такую задачу! Если мы ее не поставим, то и по сотне кубов не получим. Только так мы и можем чего-то добиться... А ты хотел бы распустить вожжи, дать легкую жизнь... Стоит хоть на день их поослабить – и пиши пропало, больше уже не натянешь!
– Ну, а кто будет виноват, когда через три дня участки не войдут в намеченный вами график?
– Мыс тобой и будем виноваты, кто же еще? – усмехнулся Орлиев.– Мы перед леспромхозом и райкомом, мастера перед нами, бригадиры перед мастерами...
– Так мы и будем всю жизнь в виноватых ходить? Кому же польза от этого? Все кругом виноваты, а толку нет.
– Нет, есть толк!.. С виноватых всегда спросить можно. И спросят в конце концов, если мы не наладим дело.
– Так будем работать, мы плана никогда не дадим, поймите! Зачем же нам ставить себя заведомо в положение виноватых? Это же глупо!
– Глупо, говоришь?! – резко поднялся Орлиев.– А я, если хочешь знать, всю жизнь себя виноватым чувствую, хотя и не считаю себя глупым. Всю жизнь! За все на свете! Тебе это не нравится, а настоящий коммунист и должен чувствовать себя виноватым... Ну, если не виноватым, то обязанным... Перед партией, перед народом, перед святой целью, которой отдашь жизнь! Ты уже не мальчишка, пора бы и тебе понять, что только таким путем мы и можем добиться того, к чему стремимся. Не жалеть себя! Только в таком случае ты получаешь право не жалеть других. И когда каждый преисполнится таким чувством, тогда и родится та сила, которая построит коммунизм. Это глупо, по-твоему, да?
– Я не об этом,– недовольно отмахнулся Виктор, чувствуя, что разговор зашел слишком далеко.– Почему бы нам не поставить дело так, чтоб не чувствовать себя виноватыми в мелочах?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну хотя бы работу лесопункта.
– Лесопункт – это не мелочь, а на данный момент главное в нашей с тобой жизни,– жестко поправил его Орлиев.
– Ведь можем же мы наладить работу. Пусть не в три дня, как хотелось бы, а в три недели, или за месяц... Об этом я говорил в докладе!
– Стране нужен лес сейчас. Не через месяц или через год, а сейчас!
Виктор еле сдержал улыбку, почувствовав, что сей-час-то он наверняка припрет к стенке Орлиева.
– Тихон Захарович! Ведь вы же великолепно знаете, что наш лес поступит к потребителям никак не раньше, чем через год. До весны он будет спокойно лежать на берегу Войттозерки.
– Ну, еот что, приятель! Хватит! Не нам с тобой умнее Есех быть. Дано нам задание – десять тысяч кубометров в месяц – мы и должны выполнять его. Хорош был бы порядок у нас в государстве, если каждый стал бы умничать и все делать на свой лад.
На том и расстались.
Курганов ушел, а Тихон Захарович еще долго сидел, склонившись над столом. Сегодня все казалось ему непривычным и раздражающим... Даже тишина в конторе была настолько необычной, что Тихон Захарович не выдержал, открыл дверь из кабинета и долго, как бы не веря себе, с удивлением рассматривал пустую комнату. Каждый вечер здесь сидели люди, а сегодня никого. Во всем доме никого, даже сторожиха тетя Паша ушла куда-то, наверное, в кино.
«Привыкла, что я сижу здесь до полуночи, вот и бегает,– раздраженно подумал Орлиев.– Всея! Даже контору сторожить и то я должен... Нет, хватит! Слишком я подраспустил их».
Подсознательно Тихон Захарович чувствовал, что кое в чем он поступил с Кургановым несправедливо. Но это лишь сильнее разжигало в нем желание сломать этого петуха, заставить его жить и думать темн единственно справедливыми мыслями, которыми жил сам он.
«И откуда у них берется такая демагогия? – подумал он.– Разве в наше время было такое? Нет, мы дали им слишком много воли. За нашей спиной им все кажется– раз-два и в дамки! Все легко, пока за тебя другие делают, а тебе даже отвечать ни за что не нужно. Какой спрос с него? А я за все в ответе. И даже за пего самого, за петуха этого, мне отвечать придется! Разве не имею я права на строгость? Полное право дано мне самой жизнью...»
ГЛАВА ВТОРАЯ 1
Ночью шел дождь. Стоявшая две недели сухая погода резко повернула к ненастью. С вечера затянуло небо, и озеро заплескалось о берег мелкими сбивчивыми накатами. Вдалеке чуть слышно погрохмыхивало.
Около полуночи налетел резкий ветер. Он заметался между деревней и поселком, то заставляя поскрипывать кочетыговскую крышу, то затихая и как бы вслушиваясь в безутешное всхлипывание озера, открытого ветру со Есех сторон.
Растревоженный спором с Орлиевым, Виктор долго не мог заснуть, несмотря на усталость.
«Поплывут наши дороги,– грустно думал он, слушая, как настойчиво барабанят по стеклам холодные осенние струи, и неожиданно рассердился: – Ну и пусть! Может, хоть это заставит его поверить, что так дальше нельзя...»
Дождь шел долго. Несколько раз Виктор просыпался, с тревогой вглядывался в мутно-серые окна. Дождь все лил и лил, лишь из косого и порывистого стал тихим и размеренным, какой любят грибники.
Утром он прекратился, но по небу неспокойно ползли низкие тучи, готовые в любую минуту разразиться новым дождем.
В этот день планерки не было, и Виктор пришел в контору позже обычного.
Орлиев, не глядя на него, сказал:
– Тебя в райком вызывают... К Гурышеву, первому секретарю...
– Зачем?
– Не знаю... Зайков машину в леспромхозовские мастерские гонит, с ним и поезжай. Обратно, если успеешь,– автобусом, а нет – заночуешь, или на попутной.
– Я зайду в леспромхоз, поговорю о переходе в семидесятый квартал. Хотя бы один участок...
Орлиев ничего не ответил.
– Мы потеряем неделю,– воодушевленный тем, что Тихон Захарович не возражает, продолжал Виктор.– Но это оправдает себя, сразу повысит производительность...
– Если леспромхоз снимет у нас с плана две-три тысячи кубов, можно и перейти.
– Как снимет? Нам этого совсем не нужно, мы будем переводить участки по очереди... Да и леспромхоз нам, конечно, нисколько не снимет...
– Я тоже так думаю,– равнодушно сказал Орлиев.– Чего же, в таком случае, мы будем терять дни, увеличивать долг...
– Я уверен, все это окупится...
– Л потом,– Орлиев сделал вид, что не слышал заверений Виктора,– для леспромхоза согласиться с тобой– значит признать и свою вину. Такого там не любят...
– Но вы-то сами видите, что здесь действительно допущена ошибка... Это видят все – Вяхясало, Рантуева, Панкратов... О подобных просчетах в газете недавно писали.
Виктор сгоряча сказал и сразу же пожалел об этом. Он уже заметил, что всякое упоминание о газете выводит Тихона Захаровича из себя.
Толстый цветной карандаш сухо хрустнул в руках Орлиева, обломки полетели в угол.
– Когда я увижу это,– Орлиев тяжело поднялся,– я отдам приказ о переходе в семидесятый квартал... Ясно? А теперь езжай, не задерживай машину!
2
Выехали через час. За поселком дорога круто взяла Еправо вдоль озера, блестевшего в просветах между деревьями. Слева, то скрываясь в зарослях ивняка и ольшаника, то вновь приближаясь к дороге и возвышаясь над ней, бежали черные ниточки телефонных проводов.
Привалившись плечом к дверце кабины, Виктор смотрел на дорогу и никак не мог отделаться от мысли, что все происходящее между ним и Орлиевым – какая-то затянувшаяся шутка. Неужели Тихон Захарович разыгрывает ее намеренно, чтобы проверить его принципиальность? Все другие объяснения выглядят неправдоподобно. Всерьез Орлиев не мог так ошибаться. Виктор два года бродил за своим командиром по вражеским тылам и ни разу не усомнился, что каждый приказ Орлиева – всегда самое мудрое и единственно правильное решение. Даже после прощальных слов Павла там, на озере. А ведь в партизанском отряде на карту ставились не кубометры, а человеческие жизни. Что же произошло теперь? Неужели прав Чадов? Нет, этого не может быть. Это какое-то недоразумение, которое должно разрешиться как можно скорее...
Зайков бережно притормаживал машину у каждой выбоины. Мотор работал безотказно, но в его мягком шелестящем шуме не было той упругой, скрытой до времени силы, которую так ценят водители и невольно чувствуют даже пассажиры.
«Если бы на вывозке ездили так осторожно»,– подумал Виктор и спросил, кивнув на мотор:
– Расточка цилиндров нужна?
Сам не зная почему, Виктор всегда испытывал уважение к малоразговорчивым людям, и сейчас ему хотелось сблизиться с Зайковым.
– Не только. Кардан менять надо. Много чего...
– Ого! – Виктор склонился к спидометру.
– Восемьдесят две тысячи,– не отрывая взгляда от дороги, подсказал Зайков.– Можете не удивляться! По нашим дорогам и за это спасибо!
– Дороги дорогами, а ездим тоже безобразно...
Зайков как будто только и ждал этого. Он даже притормозил лесовоз, чтобы Курганов лучше мог слышать.
– А что делать прикажете, если я уже пятый месяц даже нормы не даю?.. А у меня еще обязательство... «Обязуюсь в течение летнего сезона...» Тьфу! Болтовня одна!
Он резким, привычным движением послал машину вперед. Мотор сбивчиво взвыл, захлебнулся, но все-таки выдюжил и вновь расслабленно зашелестел по дороге,
– Зимой ты выполнял норму?
– Зимой и дурак выполнит...
– Ну, а почему?
Зайков неожиданно ухмыльнулся:
– Не пойму я, товарищ технорук... Вы что, меня за дурака считаете?.. Или, извиняюсь, сами в нашем деле не очень?
– Вы не улыбайтесь, а подумайте и скажите – почему наш лесопункт летом не выполняет плана? – обиженно произнес Виктор.
– Есть и без меня кому думать. Наше дело – баранку покрепче в руках держать.
– А у вас что? Нет своего мнения?
– Что толку в моем мнении? Лесосеки от этого суше не станут, да и болот не убавится...
– Ну-ну, продолжайте! – обрадовался Виктор.
– A-а, чего зря языком болтать! – махнул рукой Зайков.
– Вы правильно начали, только почему вы считаете, что бесполезно говорить об этом? Разве нельзя исправить? Разве все не в наших руках? Мы допустили грубую ошибку. Летом рубим там, где надо рубить зимой. Никак не спланировали лесосеки. Все лето идем низинами, болотистыми местами вдоль сельги. Тонем, вязнем, гробим технику, а идем. Рядом великолепные сухие боры... Чего проще? Так нет! Боимся дополнительных затрат, и каждый день приносим многотысячные убытки...
Зайков никак не проявил интереса к словам Виктора. Он, еще больше насупившись, склонился к рулю, как будто вести машину стало труднее. Виктор уже потерял надежду услышать что-либо в ответ, когда Зайков медленно, словно боясь ошибиться, сказал:
– А что? Может, это и правда.
– Не может, а самая настоящая правда! – улыбнулся Виктор.
– Так какого же черта вы мне об этом говорите! – неожиданно вскипел Зайков.– Почему не сделаете так, как надо? Чего вы меня-то агитируете? Возьмите да и исправьте, если правда!
– За тем я и еду в район,– сказал Виктор. Он тут же простил себе эту маленькую ложь, твердо решив не возвращаться домой без разрешения на переход в семидесятый квартал.
Виктор мысленно пытался представить себе тихогуб-ский райком, зеленое здание которого он издали видел десять дней назад, кабинет секретаря, рисовавшийся почему-то похожим на кабинет Селезнева в тресте, наконец, самого Гурышева. Виктор знал, что Гурышев – молодой партийный работник, до назначения в Тихую Губу был секретарем ЦК комсомола республики.
И, вероятно, оттого, что Гурышев молодой, что ему, наверное, трудно, Виктор, ни разу в глаза не видевший секретаря райкома, испытывал к нему не только симпатию, но и какое-то очень близкое чувство – как будто стоит им свидеться, и они станут самыми сердечными друзьями. Раз Гурышеву трудно, он должен обязательно искать поддержки. И Виктор заранее готов ее оказать. Конечно, Гурышев не может не поддержать его предложений...
– Ровно не видит, что лесовоз! – вдруг проворчал Зайков, нажимая на сигнал.
На дороге с поднятой вверх рукой стоял человек. Он был в сером брезентовом плаще, в фуражке и кирзовых сапогах. На обочине лежали вещмешок и ружье.
Зайков сигналил, а человек, упрямо подавшись вперед, стоял посреди дороги и смотрел, как машина все ближе и ближе накатывается на него.
– Останови! – приказал Виктор, заметив на фуражке пешехода звездочку.
Военный подошел к лесовозу, открыл кабину, поздоровался, спросил:
– В Тихую Губу?
Быстрым наметанным взглядом он окинул лесовоз и, убедившись, что кроме кабины поместиться негде, с сожалением произнес:
– Ничего не поделаешь, придется вам потесниться. Подвинься, товарищ. Вот так. Рюкзачок в ноги, а ружье сюда, вдруг косачи попадутся... Как славно, а? Наконец отдохнем...
В кабине стало тесно. Даже шоферу пришлось чуть сдвинуться со своего места.
– Под дождь попали? – спросил Виктор прямо в затылок попутчику, непросохший плащ которого трещал, звенел, словно ломался при малейшем движении.
– Хватил сырости! – весело отозвался тот.– Думал, и конца не будет... Продрог и, как назло, ни одной машины. Вы первые. Ну, думаю, если не остановят, заставлю силой оружия...
– Откуда же вы идете? – удивился Виктор, вспомнив, что поблизости нет никаких селений.
– Оттуда! – попутчик неопределенно махнул рукой на запад.– Не меньше тридцати километров по азимуту отмахал... Думал путь сократить, к ночи в Тихую Губу попасть, а вышло наоборот... Ну и места тут у вас! Нога человеческая не ступала... Даже оторопь берет... Ну, ничего, скоро оживут.
Сейчас не то. Грохочет линия:
Московский поезд мчится к нам,
И сосны, белые от инея,
За ним бегут по сторонам,—
вдруг произнес он и повернулся к Виктору.– Здорово сказано, а? Это я в каком-то журнале вычитал, давно уже, а запомнилось... Знаете, там сначала про медведя, как он пришел на строительство... «Мы разбежались кто куда».
– Это стихотворение Петра Комарова «Медвежий угол»,– сказал Виктор, удивившись совпадению. Совсем недавно, когда они ехали из Ленинграда в Петрозаводск, Лена много раз наизусть читала эти стихи, глядя на нескончаемо тянувшиеся за окном леса.
– Верно, теперь вспоминаю – Комаров. Читал давно, когда еще на другой работе был, а потом понадобилось, вспоминал, вспоминал, уйму книг перерыл – пропало, и все тебе... Это прямо про нас написано, у нас недавно почти такой же случай был! Только не один медведь на линию вышел, а целая троица... Так, говорите – Комаров? Надо записать, а то опять забуду. Простые фамилии легче забываются...
Достать планшет было совсем нелегко. Виктору пришлось так навалиться на Зайкоза, что тот не выдержал:
– Вы бы хоть плащ сняли, не замерзнете, поди?
– Верно! Я от радости сразу и не додумался. Оста-нози-ка, друг, машину.
Он соскочил на землю, снял плащ и оказался капитаном войск МВД, одетым з потертую суконную гимнастерку, на которой новые с золотистым отливом погоны и колодка с орденскими ленточками выглядели слишком нарядными. «Фронтовик»,– обрадованно подумал Виктор. Однако на Зайкова зее это произвело совсем другое впечатление. Увидев погоны, он с хмурой подозрительностью начал приглядываться к пассажиру.
Пока капитан возился с плащом, Зайкоз, чтобы освободить побольше места, переместил ружье к левой дверце рядом с собой. Делал он это с недовольным видом, как бы лишь потому, что приходится делать, коль сразу не отказал настойчивости явно лишнего пассажира, но капитан заметил истинный смысл его намерений.
– Это правильно! – хитровато улыбнулся он, слегка подмигивая Зайкозу.– Надоело оно мне за сутки, плечо натерло.
Тронулись дальше. В кабине стало удобнее, уже можно было достать папиросы, закурить. И машина пошла быстрее, хотя по-прежнему дорога была ухабистая.
– Не гони! – приказал Виктор.– Успеем.
Ему хотелось поговорить с капитаном, а тряска и толчки не давали раскрыть рта. Зайков чуть сбавил ход и громко спросил:
– Вы, товарищ капитан, у нас в районе служите или в командировке?
– У вас. Теперь у вас.– Капитан ощупыо искал что-то в мешке.
– А где же, если не секрет?
– На строительстве железной дороги.
– Какой, какой дороги?
– На строительстве будущей железной дороги,– с улыбкой повторил капитан. Он наконец нащупал в вещмешке то, что искал, и вынул пачку печенья.
– Что-то не знаю я у нас в районе такого строительства,—медленно сказал Зайков, как бы случайно толкнув локтем Виктора.
– Откуда тебе знать, коль в ваш район мы неделю назад вышли. В газетах про нас не пишут...
Капитан разорвал обертку, протянул печенье сначала Виктору, который из вежливости взял одно, потом Зай-кову. Тот кивнул на замятые руки, поблагодарил и отказался:
– Скоро, друзья мои, не придется вам по этим дорогам душу вытряхивать. Сядете в вагон и... «сосны белые от инея...» Хоть в Москву, хоть на край света...
Он с хрустом грыз печенье и говорил с нескрываемой, но доставляющей ему радость, завистью: вот, дескать, мы построим вам дорогу, вы будете раскатывать по ней в поездах, а мы уйдем дальше, в другие места, строить новую.
– Что-то не слышал я о такой дороге,– повторил Зайков, вновь задевая Курганова.
Виктор тоже не слышал. Ни в тресте, ни в Войттозере никто ни словом не обмолвился о строящейся железной дороге. Но если это и выдумка их случайного попутчика, то очень неглупая... Ведь об этом – о дороге по ту сторону водораздела – робко, как о далекой мечте, совсем недавно подумалось Виктору, когда глядел он на безбрежный, щетинистый, весь в складках, зеленый ковер, раскинувшийся на запад до самого горизонта.
Машина вдруг резко затормозила. Вдали навстречу ей двигался почтовый автофургон.
– Вот что,– сказал Зайков, в упор глядя на капитана.– Я не хочу быть ротозеем... Короче, предъявите документы!
Капитан засмеялся так заразительно, что Виктору стало вдруг стыдно.
– Что ты, Зайков. В район ведь едем, там-то уж проверят и без нас.
– Район районом... А в дураках я быть не хочу... Да и имею я право знать, кого везу...
– Молодец, парень, хвалю! – Капитан вынул из нагрудного кармана удостоверение.– Я с самого начала ждал. Этот парень, думаю, обязательно документ проверит.
– Смешного тут ничего нет,– сказал Зайков, передавая удостоверение Курганову.
Виктор, мельком взглянув на документ, успел прочесть написанное от руки тушью: «Капитан Белянин Афанасий Васильевич».
Встречная машина, не сбавляя хода, пронеслась мимо.
– Ну, а что стал бы делать, если б у меня документ оказался не в порядке? – пристал к Зайкову капитан, когда тронулись дальше.
– Там видно было бы.
– Нет, все-таки. А вдруг я шпион и у меня оружие в кармане, что тогда? Пикни вы, я раз-раз, и в лес, и поминай как звали.
– Что вы пристали – «оружие», «оружие»! Подумаешь– оружие! Что мы, не видели его, что ли! В войну и не такого насмотрелись!
– А все-таки, скажи по-честному, если бы ты был уверен, что я... Ну там шпион, допустим, неужели ты стал бы прямо документы спрашивать?
– Нашли дурака! – вдруг засмеялся Зайков.– Уж как-нибудь вдвоем с техноруком и без документов доставили бы, куда следует... Просто захотелось мне проверить—правду вы говорите про дорогу или сочиняете? – соврал он, довольный, что все обернулось хорошо,
– Теперь поверил?
– А что? Вполне возможно, что так и будет,
– Не возможно, а обязательно будет.
– Я не спорю, поживем – увидим.
Виктор слушал их разговор, удивлялся изворотливости недоверчивого Зайкова, смотрел на взбухшую после дождя темную дорогу, на белесые, издали отсвечивающие лужи и вялые мокрые кусты, повисшие над кюветами,– чувствовал, как в нем поднимается, ширится, подкатывается к самому горлу ощущение большой радости.
«Я ведь подумал о дороге... В первый день подумал... Значит, я могу что-то сделать, если хватило ума сразу самому понять главное... Вот скажи я об этом сейчас Белянину или Зайкову – не поверят».
И сосны, белые от инея,
За ним бегут по сторонам,–
не понимая сам, как это у него вырвалось, вполголоса произнес Виктор.
