Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)
– Вяхясало – в шестьдесят третьем... Панкрашов – в пятьдесят девятом... Шестидесятый, шестьдесят второй... А вот он. Вот тут участок Вяхясало... Панкрашов поближе должен быть... Ага, вот и он. Ну, а третий участок – тот совсем в стороне. Вот тут где-то...
Беспомощность Мошникова вначале удивила Виктора. «Ну и технорук!» – скрывая усмешку, подумал он. Но позже, видя безуспешное старание своего предшественника ввести его в курс дела, начал испытывать неловкость. «К чему мучить человека? Другой на его месте просто выложил бы на стол документацию, и разбирайся как знаешь. А этот не только не обижается, но даже вон как старается быть полезным...» Полистав для приличия бумаги, Виктор сложил их стопочкой.
– Все? Будем считать документацию принятой?
– Все,– с облегчением прошептал Мошников.– Если хотите, я проведу вас, на месте кое с чем познакомлю.
– Спасибо. Не стоит вас затруднять. Это я, наверное, один смогу сделать... Если будет мне что-либо непонятно, я зайду к вам. Хорошо?
– Знаете ли, это очень кстати,– обрадовался Мош-ников.– У меня, знаете ли, скоро собрание, из райкома приедут, а доклад все еще не дописан... Вы уж извините, я домой пойду, там поработаю.
– Ну и славно! Пойдемте вместе! Я на биржу.
У Мошникова не было не только кабинета, но и письменного стола. Молодой и расторопный плановик лесопункта незаметно вытеснил технорука из комнаты напротив, где располагался технический кабинет, и вот уже два года Мошников, ни разу не посетовав на это, ютился, когда можно было, в кабинете начальника.
Расспросив, как ближе пройти на нижнюю биржу, Виктор попрощался с Мошниковым.
– Вы уж извините, товарищ Курганов, что не могу проводить...– Мошников виновато заглядывал Виктору в глаза.
– Ну что вы, что вы...– отвечал Виктор, сам начиная испытывать какую-то удивительную стеснительность, словно он в чем-то уже успел провиниться перед этим человеком.
Нижняя биржа располагалась в двух километрах от поселка, на берегу реки, берущей начало в Войттозере. У самого истока река была перегорожена старой бревенчатой плотиной, через открытую запруду которой вода сейчас с мягким шумом скатывалась в неширокое извилистое русло. Проходя по берегу, Виктор вдруг заметил, что вода в реке совсем не похожа на озерную. В озере – прозрачная, даже слегка беловатая, а здесь – коричневая, словно густо заваренный чай. Многочисленные, отдающие ржавчиной родники, сбегавшие слабыми струйками в реку, не могли так окрасить воду... Оставалось одно предположение... Найдя сухую длинную жердь, Виктор, как минер щупом, обследовал дно. Так и есть – дно реки сплошь устлано гниющими бревнами – топляками. Местами их уже затянуло податливым слоем ила, и, когда щуп натыкался на дерево, вода долго пузырилась, как будто кто-то живой дышал там внизу.
Да, это был неизбежный удел всех сплавных рек – больших и малых. Сколько сотен кубометров добротной древесины покоится на дне сорокакилометровой Войтт-озерки... Потом двухсоткилометровая Суна с ее порога-
ми, перепадами и плесами. Там уже не сотни, а многие тысячи кубометров потерянного леса. И каждый из них стоит более семидесяти рублей, он засчитан в план, за многие из них выплачены премиальные.
Виктор вспомнил, что в книгах и лекциях сплавные реки часто восторженно именуют «дешевым транспортом». Ничего себе, дешевый! На лесозаготовках, как видно, нет и не скоро будет что-либо дешевое. Реки тоже задаром не работают на человека, они даже не торгуются, а сами берут дорогую плату.
2
Нижняя биржа оказалась совсем не такой, какой ожидал ее увидеть Виктор. Вдоль берега тянулись длинные штабеля леса – пиловочника, баланса, шпальника. Кроме передвижкой электростанции и двух электропил, никаких других механизмов не было. Разгрузка лесовозов и укладка сортиментов в штабеля производились вручную, несколькими бригадами грузчиков. В дощатой будке возле мерно работающей передвижной электростанции безмятежно спал краснолицый усатый механик. Две девушки – вероятно, десятницы – сидели в тени законченного укладкой штабеля. Две бригады тоже сидели без дела – не хватало леса. Лишь третья неторопливо разделывала недавно привезенный воз долготья.
Заметив Виктора, девушки поднялись и молча устави* лись на него.
– Нет лесу? – спросил Виктор, поздоровавшись.
– Нет,– тихо ответили обе разом.
– Давно стоите?
– С утра и было-то четыре воза.
– Где начальник биржи?
– я...
Девушка помоложе, с толстыми косами, уложенными вокруг головы, поспешно надела лежавшую на земле спортивную куртку и уставилась на Виктора. Ее большие серые глаза выглядели такими испуганными, что Виктор улыбнулся. Она чем-то напомнила ему Лену такой, какой та была в первый вечер их знакомства.
– Вы давно начальник?
– Третий месяц...
– Техникум окончили?
– Да.
– Как вас зовут?
– Шумилова... Валя.
– Вот скажите, Валя, почему вы штабелюете плохо разделанный лес?.. Смотрите сюда! Откомлевка не произведена, окарзовка сучьев сделана плохо... На подкладки используете хорошую древесину.
Валя смущенно, словно впервые, разглядывала шта* бель, под которым только что сидела. Ее подруга, черноглазая, смуглая девушка, в легких, по ноге сшитых хромовых сапожках и в сером шерстяном свитере, вдруг громко сказала:
– Чего молчишь? Это ж не твоя вина. Этот штабель в лесу разделывали... Забыла, что ли?
– Допустим, вам привезли плохо разделанные сортименты,– продолжал Виктор.– Но ведь нельзя же этот брак принимать... Надо бы исправить его, а уж потом штабелевать.
– Позвольте вопросик такого содержания? – раздался за его спиной мужской голос. Виктор оглянулся. Позади него уже стояло несколько рабочих.– Вопросик, значит, такого содержания...
Низенький, тщедушный, неопределенного возраста мужчина с маленьким нервным личиком, нестриженый, небритый, одетый в латаную-перелатаную брезентовую куртку, обутый в огромные, сбитые набок сапоги, стоял почти вплотную к Виктору, колко и вызывающе смотрел сощуренными глазками прямо ему в лицо. По веселой ухмылке, с какой наблюдали за происходящим рабочие, Виктор понял, что сейчас произойдет что-то забавное.
– Вопросик, значит, такого содержания,– медленно, смакуя каждое слово, повторил мужичок.
– Не тяни ты, дядя Саня, скорей давай! – выкрикнул сзади молодой голос и раньше времени захохотал.
Дядя Саня недовольно оглянулся, нахмурился и вновь впился своими глазками в Виктора. Наконец, словно обретя нужные слова, он выкрикнул:
– Кто рабочему классу платить будет?
– За что платить?
– Брак. Допустим. Констатирую. Но за разделку этого штабеля там, на верхнем складе, кому-то уплачено? Уплачено. Интересно узнать, будет ли руководство второй раз платить за переделку? Или рабочий класс нижней биржи должен вкладывать свой труд бесплатно? Прошу ответить на этот вопрос!
– Почему бесплатно? Бесплатно никто работать не заставляет...
– Тогда возникает вопросик следующего содержания... Вы, извиняюсь, кто будете?
– Я – технорук лесопункта...
– Очень уместно... Вопросик, значит, у меня такого содержания... По-государственному ли будет – два раза платить за одну работу, и как это согласуется с поставленной экономической задачей снижения себестоимости продукции?
Виктор уже понял, что рабочие воспринимают их разговор как пустое веселое представление. Однако в вызывающих, идущих от желания загнать начальство в тупик, рассуждениях дяди Сани было много такого, что надо было поддержать.
– Правильно вы говорите. Не по-государственному это. А задаче снижения себестоимости это попросту противоречит.
Но дядя Саня был не из таких, с кем можно было помириться. Он даже крякнул от удовольствия и замахал руками:
– Так на каком таком противозаконном основании вы, уважаемый товарищ, призываете нас идти против государственной линии, а? – его голос с каждым словом повышался, в конце он даже взвизгнул от негодования.– Не есть ли это порочная практика руководства, когда наш советский молодой специалист не бережет народную копейку? Не есть ли это отрыв от народа и пренебрежение государственными интересами?
Кое-кто уже в открытую хохотал, глядя на покрасневшее от натуги, исполненное священного гнева лицо старика. Лишь Валя чуть не плакала от стыда за смешное и глупое поведение дяди Сани. Она несколько раз осторожно трогала старика за рукав, но он не обращал на нее никакого внимания.
– Зачем вы создаете, можно сказать, прибавочную стоимость у этих несчастных бревен, когда еще великий Карл Маркс учил, что прибавочная стоимость и есть та категория, которая порождает эксплуатацию труда капиталом...
Виктор даже растерялся: «Ну и чепуху прет... А говорит, будто лектор какой.,.»
– Это с одной стороны... А с другой? – Дядя Саня многозначительно поднял вверх указательный палец и обвел всех суровым взглядом.
Но, что было с другой стороны, никто так и не услышал. Молодой парень в матросской тельняшке неожиданно выступил вперед, нежно обнял оратора и успокаивающе похлопал его по спине.
– Хватит, дядя Саня, хватит... Начальник сказал, что все будет без обмана... За работу заплатят – и баста... Каждое бревнышко язычком оближем, только монету гони!
– Да разве в этом дело, в деньгах разве? – попытался воспротивиться старик, но сильные руки парня заставили его повернуться и сделать несколько шагов в сторону.
– Потом скажешь, в следующий раз... А сейчас хватит,– подмигивая кому-то, успокаивал парень неохотно смирявшегося старика.– Гляди, вон лесовоз идет, пора за работу.
Заметив пыливший по дороге лесовоз, дядя Саня сбивчивой старческой рысью понесся ему навстречу, уже издали ругаясь на шофера и размахивая кулаком.
– Этот штабель развалить и переделать,– громко сказал Виктор.– Тут с чьего участка лес? От Панкра-шова,– сам себе ответил он, увидев на торце одного из бревен размашистую угольную пометку «Панкр.».– Ну вот, половину стоимости работы удержим с него.
– Не надо переделывать,– лениво и снисходительно произнесла девушка в свитере.
– Это почему? – повернулся к ней Виктор.
– Я и так приму.
– А вы кто такая?
– Я? – Девушка даже плечами пожала в недоумении.– Приемщица сплавной конторы. Так что из-за пустяков не стоит шум поднимать.
– Нет, товарищи, так дело не пойдет. Биржа – это лицо лесопункта, и держать в штабелях заведомый брак мы не будем. Если сплавная контора согласна обманывать государство, то мы этого делать не станем.
– Подумаешь – велик брак? – недовольно фыркнула приемщица.– Как будто от этого что-то изменится, если сучки почистить. Ни лучше, ни хуже – те же кубометры останутся, и никакого обмана тут нет. Вот если б мы завышали объем или пересортицу допустили – тогда другое дело,
– Вы тоже так считаете? – строго спросил Виктор у Вали. Она испуганно оглянулась на подругу и произнесла:
– Н-нет.
– А вы как, товарищи? – повернулся Виктор к рабочим. Те молча переглядывались, потом один неуверенно сказал:
– Что ж, можно и переделать... Все одно без дела стоять часто приходится... А только непорядок это, товарищ технорук. Возят сюда сортиментами, а сдавать сплавной конторе нам приходится...
– Лучше бы хлыстами возили, чтоб мы сами тут разделывали... Все побольше заработать можно, правда, дядя Петя? – подал голос парень в тельняшке.
– Дело не в заработке, а порядку было бы побольше... За чужой брак краснеть не пришлось бы. Да и работа двойная – там на эстакаде штабелюют, потом разбирают, грузят, а мы опять штабелюем... А если возить хлыстами, то и одной штабелевкой обойдемся.
– Хорошо, товарищи... Это мы обдумаем. Конечно, сразу перейти на хлыстовую вывозку нам будет трудно. Но дело это нужное, и к нему будем стремиться...
Мимо них к дальнему незаконченному штабелю тяжело протащился лесовоз. Дядя Саня, стоя на подножке, что-то гневно выговаривал шоферу, который не обращал на него никакого внимания. Рабочие разошлись по своим местам.
– Не сердитесь, пожалуйста, на дядю Сашу,– вдруг попросила Валя, когда они направились к прибывшему лесовозу.– Он очень добрый, только странный такой... Всегда спорит, всю жизнь... Знаете, он какой? Взрослым начал грамоте обучаться, а теперь такой начитанный... Во всем поселке ни у кого нет столько книг... И читает, читает день и ночь – все подряд читает. Семья с воды на хлеб перебивается, а он каждую получку книг напо-купает, конфет, печенья и всех детей в поселке угощает... Зря некоторые смеются над ним. Он очень добрый и справедливый человек... Только очень несчастный...
– Почему?
– Не знаю... Я сколько помню – его все «Санькой-критиканом» зовут.
– Вы здешняя?
– А как же. Я в деревне Заселье родилась. Знаете, километров двадцать отсюда, туда, на запад,– махнула она рукой в сторону озера.– В Войттозере семилетку кончила, в интернате три года при школе жила. А теперь вот работать сюда назначили. Правда, я сама попросилась, а теперь вижу – зря!..
– Это почему же?
– Есть причина,– вздохнула Валя и, помолчав, все-таки объяснила:– Назначили сразу после техникума десятником на биржу, а потом и начальником. Все меня знают, девчонкой помнят... Да и мне тоже – кругом знакомые. Приказывать неловко, стыдно, просить – не всегда слушаются... Нет уж, лучше бы на другой лесопункт куда.
– Ну, уж это вы напрасно,– сказал Виктор, хорошо понимая переживания девушки и в то же время чувствуя, что ее надо как-то подбодрить.– Знакомство знакомством, а дело делом. Тут стесняться нечего.
Валя посмотрела ему в лицо и промолчала. Виктору стало стыдно за свой слишком простой и легкий совет;
– Знаете, Валя, я ведь тоже почти здешний.
– Да? – удивилась она.– А я вас совсем не знаю.
– Я воевал здесь. В отряде Орлиева... Юнцом тогда был, совсем мальчишкой... Порой даже не верится, что это все было на самом деле... А теперь вот назначили техноруком... И знаете, ведь у меня сегодня первый рабочий день...
– Из вас начальник получится,– подумав, сказала Валя.
– Это почему же?
– У вас есть характер, сразу видно. Я так перепугалась, когда вы начали меня расспрашивать...
– Неужели я такой страшный?
– Теперь-то вижу, что нет...—Улыбка сделала ее лицо еще более детским и стеснительным.– Вы, пожалуйста, не ссорьтесь с Аннушкой. Она хорошая. Она просто хотела мне помочь.
– Это вы о приемщице? – нахмурился Виктор.– Зря вы ее защищаете... При таком отношении к делу мы никогда толку не добьемся...
– Что вы, что вы! Вы ее просто не знаете... Она очень строгая и требовательная... Вот увидите... Это она нарочно себя с плохой стороны показать старается...
– У вас что-то все добрыми и очень хорошими получаются! Как у моей жены,– улыбнулся Виктор, подумав о Лене: «Где-то она сейчас? Пошла ли в школу?»
– А вы думаете – это не так? – спросила Валя.
– Нет, почему же... Но не будете вы отрицать, что на свете много и плохих людей.
Несколько шагов они прошли молча. Виктор уже начал забывать о разговоре, присматриваясь к тому, как рабочие растаскивают только что сгруженную древесину, когда Валя убежденно произнесла:
– И все-таки хороших людей куда больше, чем плохих.
«Да, нелегко, видно, приходится тебе с таким характером,– подумал Виктор.– И все же очень хорошо, что в лес – на самую грубую, издавна самую жестокую работу – приходят такие душевные люди...»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1
С нерадостным чувством подходила Лена к первому дому на краю поселка.
Лена любила мечтать. Как часто рисовала она в мыслях свой первый урок! Вот она входит в класс, здоровается... Может быть, ее встретят скучающие, а то и вообще безразличные взгляды учеников, для которых литература такая же обуза, как и тригонометрия. Ну что ж, она готова и к этому! Важно, чтоб сам преподаватель любил литературу до самозабвения! Любил и понимал ее красоту. Лена ясно, будто со стороны, видела, как она улыбнется и начнет говорить. Она будет говорить так ярко и вдохновенно, с таким чувством, что даже теперь, когда она лишь думает об этом, на ее глазах невольно выступают слезы. Ей казалось, что ради этого первого урока она и учится вот уже четырнадцать лет. Получится он хорошим, таким, как думается, все остальное пойдет легче, само собой. В нем, в первом уроке, и заключена великая сила преподавательского таланта. Зажечь, увлечь, заставить полюбить...
И вдруг все перевернулось.
Мысленно Лена даже соглашалась с рассуждениями Рябовой о профессии учителя. Действительно, настоящий педагог должен уметь обучать и начальной грамоте. Но почему же эту простую истину она услышала впервые здесь?.. Если бы кто-нибудь там, в университете, хотя бы одним словом обмолвился об этом – сейчас было бы легче. Не обязательно тратить дорогое университетское время на прохождение того, как обучать первашей рисовать палочки, крючки. Но какие-то методические основы начального обучения, наверное, должны же знать учителя с высшим образованием. Что знает она сейчас? Она даже не помнит, с чего начался тот урок, когда мать впервые привела ее в школу. С тех пор сохранилось лишь ощущение запаха свежей краски, которой была покрашена парта, и чувство робости. Помнится, они что-то рассказывали, что-то рисовали, рассматривали какие-то картинки.
«Нет, нет. Надо отказаться, пока еще не поздно! – с ужасом думала Лена, пытаясь представить свою новую работу.– Так нельзя. Вот пойду н скажу, что так нельзя... Я не имею никакого права браться за то, чего не умею».
Лена останавливалась, оглядывалась на школу, вспоминала придирчивый, чуть насмешливый взгляд Рябовой, и ее решительность пропадала. Она может не соглашаться, отказаться от работы вообще, но поколебать Рябову ей не удастся. Такие от своего не отступятся. А главное – за ней, за этой несговорчивой Рябовой, стоит та правота, против которой возражать трудно. Учитель должен быть учителем!
Лена подошла к крайнему дому. Вблизи он оказался не таким красивым, как издали. Это было длинное и низкое здание, обшитое досками и покрашенное в ярко-желтый цвет. Узкий сквозной коридор, справа и слева – двери, двери, двери.
Лена постучала в первую. Никто не ответил. Постучала во вторую – снова ни звука. Она переходила от двери к двери, стучала все громче – никто не отзывался. Так Лена вышла на крыльцо на противоположном конце здания. Во всем доме не было живой души. Что делать?
– Тетенька, вам кого? – услышала она детский голос. Рыжеволосая, в выцветшем ситцевом сарафанчике, девочка лет десяти с любопытством наблюдала за Леной с дороги. В одной руке она держала маленький бидончик, в другой – детскую скакалку.
– Девочка, подойди сюда! – обрадовалась Лена и, когда та, пряча за спиной бидончик и скакалку, приблизилась, сказала: – Я учительница, переписываю детей, которым нынче в школу... Скажи, кто здесь живет? Почему дома никого нет?
Девочка долго таращила на Лену глаза, потом все-таки не вытерпела и, закрывшись рукой, прыснула в сторону.
– Какие ж тут дети? Тут мужское общежитие.
Лена еще раз оглядела дом и поняла, почему на всех
окнах одинаковые занавески, почему возле крыльца стоит общий умывальник с пятью штырьками... Все это было теперь так легко объяснимо, что Лена и сама рассмеялась.
Так они познакомились. Девочку звали Галей, она жила в поселке, а сейчас возвращалась из деревни, куда ходила за молоком.
Галя вызвалась помочь в обходе поселка. Лучшего помощника трудно было желать.
– К Зайковым вам не надо, к Перхиным тоже, а вот Вовку Михалева надо записать, ему пора в школу,– тараторила она, показывая на окна и явно гордясь своей осведомленностью.
– Нет, Галя, я должна зайти в каждую квартиру, а вдруг приехал кто новый,– пояснила Лена.
– Что вы! Кто приезжает, тех не здесь селят... Новые живут на другом краю, в новых домах, а тут все старые.
– И все-таки зайдем, спросим.
Этого Галя никак не могла понять, и в те дома, где, по ее данным, никаких детей нет, она не входила. Но зато там, где были дошколята, Галя проявляла инициативу. Придерживая на весу бидончик, чтобы не расплескать молоко, она забегала вперед и громко кричала:
– Тетя Маня! К вам учительница! Вовку в школу записывать.
Если в квартире никого не оказывалось, Галя знала, где найти хозяев. Прыгая через несколько ступенек, она неслась в огород или к соседям и обязательно кого-либо приводила.
С такой помощницей дело двигалось быстро. Поручение все больше нравилось Лене. Было очень интересно входить в чужую квартиру, знакомиться, смотреть, как живут люди в этом далеком поселке. Жили люди тесновато. Но домашняя обстановка радовала – она напоминала городскую: электросвет, радио, комнаты с большими окнами. Почти в каждом коридоре велосипед, а то и мотоцикл.
Лену везде принимали радостно. Усаживали на лучшие места, кое-где угощали свежей черникой, показывали портфели, тетради, пеналы, жаловались, что в поселке (да и не только в поселке, айв районе!) не достать школьной формы.
Постепенно Лена привыкла к своему новому положению и, видя, с каким вниманием слушают каждое ее слово, стала говорить так, как будто она уже много лет работает в начальной школе.
Все шло хорошо. Время летело незаметно. Лена решила закончить обход домов на главной улице до обеда, но смешной и грустный случай сорвал ее планы.
Лена начала примечать, что ее бойкая помощница стала вести себя необычно. Она как-то притихла, в ее доверчивых голубых глазах отражалось плохо скрываемое беспокойство.
– Галя, тебе, наверное, домой надо? – спрашивала Лена.– Беги. Теперь я и одна справлюсь. Спасибо тебе.
–Н-н-нет,– нерешительно отвечала та и, когда учительница отворачивалась, начинала торопливо и тревожно принюхиваться к своему бидончику. В следующий дом Галя не вошла.
Когда Лена, радостная и возбужденная, вышла, она увидела, что ее помощница, укрывшись за забором, тихо и горько плачет. У ее ног стоит бидончик, рядом валяется крышка.
– Галя, что с тобой? – испугалась Лена.
Та ничего не ответила.
– Что случилось? Ты пролила молоко?
Галя отрицательно покачала головой и заплакала еще громче.
– Ну, скажи же, что с тобой?
Наконец Галя подняла лицо, посмотрела сначала на учительницу, потом на свой сиротливо стоявший бидончик и еле выговорила:
– Молоко... скисло...
Было смешно и грустно. Лена подняла бидончик. Молоко действительно отливало по краям прозрачной голубизной. В первую секунду Лене хотелось рассмеяться оттого, что беда оказалась такой малой. Потом стало досадно. Ведь это ее вина! Таскала за собой по жаре бедную девочку с бидоном и даже не подумала, чем все может кончиться.
– Ну, Галочка, успокойся! Беда поправимая! Пойдем! – Лена взяла девочку за руку.
Галя, подумав, что учительница собирается вести ее домой, отказалась:
– Не пойду... Мамка бить будет... При вас не будет, а потом все равно побьет...– И заревела так громко, что Лена испугалась, как бы на них не обратили внимания.
– Перестань плакать! – строго приказала она.– Мы пойдем в деревню и купим нового.
– Как без денег купишь? Если в долг, то мамка все равно узнает! – несогласно тянула Галя.
– Глупенькая ты! – погладила ее по голове Лена.– Зачем в долг? У меня ведь есть деньги? Есть,
Галя понемногу утихла. Она еще не совсем верила, что ее беду можно поправить, но, подчиняясь учительнице, пошла за нею. Чтобы не привлекать лишнего внимания, они свернули с шоссе, вышли на прибрежную тропу.
Неожиданно Галя загрустила.
– Все равно мамка узнает... Тетя Параскея ей обя-, зательно скажет, что я два раза у нее молоко брала...– как бы раздумывая вслух, сказала она.– А потом, вдруг у тети Параскеи и нет молока? Она многим продает.
– А мы у других купим! Пойдем, пойдем. У моей хозяйки тоже корова есть.
Тетя Фрося очень удивилась, когда Лена, которую она уже поджидала на обед, пришла не одна и попросила продать два литра молока.
– Зачем продавать? Бери и пей сколь хочешь! Ишь, выдумала – продавать!
Пришлось рассказать правду. Тетя Фрося неожиданно принялась стыдить Галю:
– Бить тебя некому! Впервой тебе с молоком дело иметь, что ли! Не зима на дворе...
– Не ругайте ее, тетя Фрося. Тут моя вина! – попросила Лена.
– Как это твоя? Она глупенькая, что ли? Вот, ужо, скажу матери! Не могла сначала молоко домой отнести, да в холодное место поставить... А скисни оно часом позже, что бы мать твоя о Параскее подумала? Хорошо было бы, а?
Лена едва успокоила вновь разревевшуюся Галю, помыла горячей водой бидончик, налила свежего молока и велела быстрее бежать домой. Та благодарно вскинула на учительницу свои покрасневшие от слез глаза и понеслась к поселку так быстро, словно за ней кто-то гнался.
2
Виктора к обеду ждать было безнадежно, и они сели за стол вдвоем с тетей Фросей.
Лена заметила, что хозяйка с каким-то радостным любопытством приглядывается к ней, словно бы хочет спросить о чем-то, но не решается. Лена сама попробовала начать разговор, рассказала о школе, о том, как приняла ее Рябова, о первом поручении. Но тетя Фрося не проявила к этому особого интереса. Выслушала и коротко сказала о Рябовой:
– Крутой у нее нрав...
Помолчала, подумала и добавила:
– Однако, скажу тебе, школа у нас хорошая...
Обед был сытный: рыба, свежие щи, тушеная картошка. На шестке стоял вскипевший самовар. Лена ела с большой охотой и сама удивлялась своему аппетиту. «Так буду питаться, скоро такой же здоровущей, как Рябова, сделаюсь»,– весело подумала она.
– Стало быть, места наши вам не чужие? Твой муженек в войну партизанил у нас? – как бы между делом спросила тетя Фрося.
– Да, он воевал здесь,– подтвердила Лена, и тетя Фрося заметно оживилась.
– Сынок мой, меньшой, тоже в партизанах был..* Молоденьким ушел, совсем парнишкой... Про Павлушку Кочетыгова муженек тебе ничего не говорил, не помнишь?
– Кочетыгов... Кочетыгов...– взволнованно повторила Лена. Она в этом никому не призналась бы, но Виктор так мало рассказывал ей о своей партизанской жизни.
Нередко Лена задумывалась, как странно все получилось. То, что привлекло ее в Викторе в первый день их знакомства, то, с чего в сущности и началась их любовь, впоследствии оказалось для нее запретным. Единственный раз Виктор рассказывал о прошлом с охотой и даже с вдохновением. Это было в тот памятный вечер, в актовом зале академии...
– Конечно, говорил! – воскликнула она.– Ведь это же он, Павел из Войттозера! Да, да, именно Кочетыгов! Он погиб смертью героя... Он спас отряд, так ведь?
– Поначалу так вроде сказывали,– неожиданно помрачнела старуха.– А потом...
– Что потом? – спросила Лена, вспомнив утренний разговор.
– A-а, что говорить...– махнула рукой тетя Фрося. Она долго глядела прямо перед собой застывшими от скорби глазами, затем вздохнула и улыбнулась:
– Не к чему тебе в чужие печали входить. Да и что толку-то?! Скажи-ка лучше, как твоего муженька по батюшке.
– Алексеевич, Виктор Алексеевич.
– Ну и хорошо. Ты ешь, не стесняйся.
До конца обеда они не произнесли больше ни слова. Тетя Фрося уже принялась разливать чай, когда Лена, вдруг спохватившись, выскочила из-за стола, заметалась, отыскивая сумочку и тетрадь.
– Что я наделала?! Что я наделала?!
– Да что с тобой? – испугалась старушка.
– Вы понимаете, я научила девочку соврать матери!
– Чего соврать-то? – не поняла тетя Фрося.
– Про молоко!!! Ведь в сущности я научила Галю соврать, не говорить, что молоко скисло...
– Эка беда, —усмехнулась хозяйка.– Мошничиха не дура, она и сама сразу угадает, что молоко не от Па-раскеи.
– Тем хуже, тетя Фрося! Это так неприятно!.. Спасибо вам за обед! – уже от дверей крикнула Лена и побежала по тропе к поселку, оставив тетю Фросю удивляться ее чуднбму поведению,
3
Мошниковы готовились обедать. Трое детей, один другого меньше, сидели за пустым столом, в ожидании шлепали друг друга по рукам, поглядывая на мать, сердито возившуюся у плиты. В небольшой кухоньке было жарко и душно, пахло пареными овощами. Сквозь раскрытую дверь виднелась другая комната, побольше, с кроватями, с бумажными занавесками на окнах и домоткаными половиками.
Еще из сеней Лена услышала сердитый голос хозяйки:
– За смертью тебя посылать, дура набитая! Посмей еще так сделать, я не такую выволочку задам!
«Галю ругает»,– догадалась Лена, и вся робость, владевшая ею, пока она искала квартиру Мошниковых, сразу прошла. Лена решительно постучалась, готовая не только принять на себя вину, но если надо, то и вступиться за Галю.
Ее приход нисколько не удивил Мошниковых. Детишки за столом продолжали баловаться, а хозяйка равнодушно кивнула на приветствие и крикнула в сторону другой комнаты.
– Петр Герасимович, к тебе пришли!
– Нет, нет, я к вам. Я учительница, из школы. Вы, пожалуйста, не ругайте Галю. Это я во всем виновата.
Видя, что мать Гали не понимает ее, Лена рассказала, как все было, и снова попросила простить девочку. Мошникова ничего не ответила и, оглядев притихших детей, недоуменно пожала плечами. Из другой комнаты выглядывал ее муж и тоже молчал. Лена уже подумала, что она по ошибке попала не в ту квартиру, как вдруг пятилетний малыш произнес баском:
– А мамка уже побила ее... Пускай не бегает, нас не оставляет.
– Замолчи, идол! – нервно выкрикнула мать.– Не дадут с человеком поговорить. Вот наказание!
Мошников с укоризной посмотрел на сына, на жену и скрылся. Только тут Лена заметила, что из-за стояка плиты безотрывно смотрят на нее заплаканные глаза Гали.
– Я думала, вы из райкома,– вдруг разочарованно произнесла хозяйка.– Тут муж из райкома кого-то поджидает.
– Нет, я из школы, новая учительница.
– Не Курганова будете?
– Да, Курганова.
Мошникова еще раз внимательно оглядела Лену. Ее потное, раскрасневшееся от жары лицо стало надменнозлым, неприятным.
– Что ж, большое вам спасибо, дорогая, что о моих детишках заботу поимели, не оставили их без молочка. А если вы насчет платы зашли, то не беспокойтесь. Мы хотя теперь и безработные,– она выразительно кивнула в сторону соседней комнаты, где прятался муж,– но пять рублей отыщем, не обеднеем.
– Что вы, что вы,– возразила Лена, еще не понимая, почему вдруг так переменилась Мошникова.– Разве я возьму? Я не за тем пришла!
– Нет уж, пожалуйста, возьмите! Мы не привыкли такие подачки получать. Особливо от вас.– Мошникова порылась в кофте, висевшей на стене за плитой, достала деньги и, походя погладив по голове удивленную Галю, протянула их Лене.
– Зачем вы меня обижаете? – спросила Лена, как бы не замечая протянутую пятерку и глядя Мошниковой в глаза.
– Мы вас обижаем?! А вы нас не обижаете? – со слезами выкрикнула Мошникова.– Вам это не в обиду, что детишек голодных оставить хотите? Ваш муженек по знакомству да по блату с этим Орлиевым сговорился, вот и оставили... моих бедных без куска хлеба...– Она прижала к себе Галю, уткнулась лицом в ее рыжие косички и разрыдалась.
– Евдокия, перестань! – сверкнув из-за двери очками, выкрикнул Мошников.
– И ты еще кричишь на меня, мямля несчастная! – набросилась на него жена.– Сам за себя постоять не можешь, а еще кричишь... Без работы остался! Куда ты пойдешь, что ты можешь! А я это так не оставлю. Я до Москвы, если понадобится, дойду. Неужто помирать детям с голоду?..
