Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)
– Нет, не говорил... А в отряде ты и верно на историка походил. Было в тебе что-то такое... очень уж умное...
– Да-а...– задумчиво прищурился Чадов, покручивая бокал за тонкую хрустальную ножку.– Серьезно готовился, с детства. А вернулся, год проучился на историческом и ушел... Теперь не жалею. Историю не изучать надо, а делать,– усмехнулся он и оживился:– Ну, а ты доволен своей профессией?
Если бы Виктор и был недоволен, он вряд ли признался бы в этом Чадову, особенно в присутствии Лены, которая всегда так следит за каждым его словом, будто он, Виктор, говорит только самое умнее и хорошее. Отвечать ему не пришлось. Юрка глянул ему в глаза и рассмеялся:
– Хотя, что я спрашиваю, как будто по тебе не видно. Счастливый ты, Витька! Ты всегда умеешь быть цельным. Полный ты какой-то.
– Какой, какой?– переспросила Лена, с удовольствием слушая Чадова.
– Полный... Ну, в смысле заполненный, полный... Целиком отдавшийся тому делу, за которое берешься... Футы! Вот ввернулось словечко, еле выпутался.
– Да, в таком значении я этого слова не встречала,– засмеялась Лена.
В конце обеда Чадов вдруг спросил:
– Что вы думаете сейчас делать?
Виктор переглянулся с Леной и честно признался:
Не знаю. Может, в кино сходим...
– В кино можно и попозже. А сейчас... знаете что? Давайте побродим по городу, сходим к озеру, может, лодку возьмем, а? У меня сегодня свободный день, ночью дежурил в редакции. Пойдемте, а?
– Это замечательно!– обрадовалась Лена.
– Решено!– не ожидая согласия Виктора, легонько хлопнул ладонью по столу Чадов. Он подозвал официанта и, несмотря на протесты Курганова, расплатился за всех троих.
Виктор попытался незаметно сунуть пятидесятирублевую бумажку в карман его вельветовой куртки, но Юрка вернул деньги:
– Зачем ты обижаешь меня, старик? Может, будет время, когда и тебе захочется угостить меня так же..,
з
Они вышли из гостиницы и направились по теневой стороне проспекта Ленина вниз к озеру. Лена с любопытством рассматривала этот, как ей казалось, удивительный город, где с многоэтажными зданиями соседствовали крохотные деревянные домики с геранями и столетниками на окнах. В ее представлении слово «город» никак не вязалось с палисадниками, двориками и картофельными грядками. Да еще не где-нибудь на окраине, а в самом центре, в двух шагах от гостиницы.
– Удивляетесь?– понимающе улыбнулся Чадов.
– Да нет, не то...– смутилась Лена.– Знаете, я подумала. В этом есть что-то трогательное. Два века рядом – вот они, их можно потрогать руками. Вот здесь, мне кажется, жил купец. Толстый такой. Дикой, а может, даже сама Кабаниха... где-то там, позади, наверное, светелка, где маялась Катерина... Ну, а если и не Катерина, то своя Настасья или Лизавета... Тихо было здесь, душно. По утрам их будил церковный колокол. А где же церковь? Где она стояла? – серьезно спросила Лека, оглядываясь.
Чадов с улыбкой пояснил, что церквей в Петрозаводске было не очень много, всего четыре или пять. А здесь неподалеку, на площади, где строится теперь театр, стоял кафедральный собор.
– Ну, значит, они ходили к заутрене в собор. Шли вот по этой мостовой. Впереди Кабаниха, за ней Тихон с
Катериной или там Игнат с Лизаветой... На них с завистью и страхом смотрели обыватели вон из этих домиков...– Лена вдруг умолкла и повернулась к Чадову:—. Скажите, театр там, на месте собора, скоро построят?
– Года через два, еще только начали.
– Как вы думаете, там будут ставить «Грозу»?
– Возможно,– улыбнулся Юрий.– Но почему обязательно «Грозу»?
Лена о чем-то задумалась и, когда они уже выходили на набережную, вдруг сказала:
– Если бы я была режиссером, я обязательно поставила в том новом театре «Грозу». А на декорациях изобразила бы вот этот дом, с резными украшениями. Ведь скоро всего этого не будет. А людям надо помнить страшное прошлое, чтобы ценить настоящее... Я, кажется, повторяю чужие слова, но мне простительно,– я полностью согласна с ними.
– Разве с тобой кто-нибудь спорит?– вдруг резко спросил Виктор.
Лена испуганно повернулась, посмотрела на его нахмуренное, чем-то недовольное лицо и ничего не сказала. Она как-то притихла, незаметно отстала от мужчин, которые свернули на набережную и пошли к пристани.
– Значит, едешь в Войттозеро?– спросил Чадов.
– Да, еду.
– Скажи, старик, ты сам добровольно вызвался ехать туда?
– А что? – насторожился Виктор. Он посмотрел на товарища, ожидая увидеть все ту же привычную и непонятную улыбку. Но лицо Чадова было лишь грустным и по-доброму внимательным.– Почему ты спрашиваешь?
– Ты чем-то расстроен... Вот мне и подумалось, что у тебя были другие планы.
– Что вы, как будто сговорились?! – возмущенно остановился Виктор.– Сначала Лена, теперь ты. Можете успокоиться, я еду туда добровольно. Сам попросился, ясно?
– А зачем же сердиться? – улыбнулся Чадов.– Выходит, надо радоваться,
– Я и радуюсь.
•– Не похоже.
– Каждый радуется по-своему... Мальчишкой я всегда прыгал от радости, а потом как-то отвык.
– Ты знаешь, что у Орлиева дела идут неважно... Да, да... Я часто там бываю. Не узнаю старика. Впечатление такое, как будто нашему Тихону обрубили крылья... В общем-то, если разобраться, так это и получилось... В первые годы он круто взлетел вверх. Председатель райисполкома, депутат Верховного Совета республики.
– Так что же произошло?
– Внешне ничего особенного. Этого и следовало ожидать. Война и мирные дни – все-таки разные вещи. Одно дело командовать, когда каждое твое слово – беспрекословный закон для подчиненных, и совсем другое – руководить, да еще таким районом, как Тихая Губа...
– Ты говоришь так, как будто радуешься этому,– с неприязнью заметил Виктор.
Чадов пожал плечами, поднял лежавший на тропке камешек и, поиграв им, забросил далеко в озеро.
– Нет, зачем же. Радоваться тут нечему. Но диалектика жизни – великая вещь. Старика мне жаль, искренне жаль, хотя я никогда не был от него в восторге.
– Как тебе не стыдно! – возмутился Виктор.– Ведь Орлиев был настоящим командиром.
– Если под этим понимать личную отвагу и непомерную требовательность к подчиненным, то – да!
– Слушай, Чадов, я не люблю, когда бьют лежачих... Это же вероломство!
– Ого! Какие громкие слова! Неужели ты полагаешь, что наш Тихон лежачий? Не беспокойся, он не из таких. А что касается вероломства, то мое отношение к старику нисколько не изменилось со времен войны. Я и тогда уважал его за храбрость, ненавидел за жестокость!
– Ненавидел и с готовностью выполнял каждое его приказание?
– Война есть война! Надо не выдумывать жизнь, а понимать ее такой, какая она есть.
– А я не хочу так! Понимаешь, не хочу! Я хочу, чтоб жизнь была не такой, какая есть, а такой, как надо. Чтоб дружба была дружбой, любовь – любовью, постоянство – постоянством. Без этой твоей «диалектики». И кем бы ни стал Орлиев, я буду ценить его за то, что он сделал во время войны,
– Ты противоречишь сам себе,– улыбнулся Чадов.
– Пускай. Не в этом дело. Да, Орлиев строг! Может, каждому из нас в отдельности Орлиев сделал и немало плохого. Но всем нам вместе он делал только хорошее. А ведь мы для этого и таскали за плечами трехпудовые сидоры. Мы победили, черт возьми!
– Сдаюсь! – шутливо поднял руки Чадов.– В своей убежденности ты, как всегда, неотразим. Могу об заклад биться, что по историческому материализму у тебя пятерка в дипломе. А мой экзамен еще впереди... Шучу, шучу, не сердись. И вообще, довольно этих умных разговоров. Давай просто посидим и, как говорят, посозерцаем жизнь.
Они, не доходя до пристани, сели на скамейку под старыми тополями. Поверх сгрудившихся у причалов барж вдали виднелось озеро, где синева воды незаметно переходила в светлую голубизну неба. У небольших островков тянуло ветерком,– озеро там искрилось, вспыхивало мелкими отблесками.
Лена отстала от них. Она успела познакомиться с мальчишками, ловившими рыбу с заброшенного причала, и уже держала в руках удочку.
– Славная у тебя жена,– с завистью проговорил Чадов, наблюдая, как Лена неумело, но увлеченно пытается закинуть крючок подальше от берега. Он вынул пачку сигарет, закурил, угостив товарища.
Виктор машинально взял сигарету и, прикурив от миниатюрной чадовской зажигалки, спросил:
– Слушай, зачем ты завел этот разговор?
– Какой? О Лене?
– Да нет... Об Орлиеве... Ты же знал, что мне предстоит работать с ним. Зачем же тебе понадобилось говорить о нем так?..– Виктор намеренно обострял разговор, но Чадов словно обрадовался этому. Он доверительно положил руку на плечо Виктору.
– Да, я знал это. Потому-то я высказал тебе все, что думаю о нашем Тихоне. Знаешь, когда мы шли сюда, мне подумалось, что мы с тобой можем стать настоящими друзьями. Конечно, не сейчас. Я знаю, что ты не любишь меня... В отряде меня не любили многие... Да и сейчас у меня не так уж много друзей, хотя я никому ничего худого не сделал.
Виктор не удержался, чтобы не уколоть Чадова:
– А вот у нашего Тихона наверняка друзей много.
– Нет, ты ошибаешься...– улыбнулся Чадов.– Мы оба с ним одиноки, хотя по-разному. Он растерял друзей, а я их не успел еще приобрести... И вот мне подумалось, что с тобой мы можем стать друзьями.
«Почему?» – хотелось спросить Виктору, но он удержался. Он ценил в людях откровенность и умел дорожить ею. Слова Чадова вызвали в нем теплое ответное чувство.
– О дружбе уговариваются только в детстве,– сказал Виктор, заметив, что Чадов с выжиданием смотрит на него. Видимо, назидательность этих слов была слишком заметной, и Юрка уловил ее.
– Да, я понимаю, что мы уже взрослые... И все же я сказал, что по-настоящему уважаю тебя. Еще с войны. Твою честность, прямоту.
– Какое отношение это имеет к Орлиеву? – напомнил Виктор, почувствовавший себя неловко.
– Не столько к Орлиеву, сколько к тебе. Тихон – человек своего времени. Я просто хотел предостеречь тебя от одностороннего взгляда на него.
– Это и все? Ну что ж, спасибо за предупреждение.
– Не стоит,– улыбнулся Чадов.
Этот разговор, наверное, продолжался бы и далее, но от причала донесся радостный голос Лены:
– Виктор, Юрий! Смотрите, какая чудесная рыбка! Это я поймала... Ну, пожалуйста, посмотрите!
Она им показывала что-то на ладони, но они ничего не видели. Пришлось подойти к рыбакам. Вечерний клев только еще начинался, полдесятка самодельных мальчишеских поплавков подрагивали на воде, распуская вокруг себя частые круги. Мелкая верховодная рыбешка попадалась редко, но клевала с таким азартом, что первым не выдержал Виктор. Он попросил у мальчика удочку. Тот с явной неохотой уступил. Обзавелся удочкой и Чадов. Сначала он помогал одному из мальчишек доставать и наживлять червя; потом – забрасывать леску подальше от причала, где клевали рыбешки покрупнее. Наконец мальчик, польщенный таким вниманием, сам предложил ему удочку.
Разошлись, когда солнце уже клонилось к закату.
Виктор и Лена направились в гостиницу, а Чадов решил зайти в редакцию. В завтрашнем номере газеты шла его большая статья о Пяльмском леспромхозе, и ему хотелось посмотреть ее в полосе.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1
В редакции было тихо, лишь снизу, где помещалась типография, глухо и монотонно доносилось погромыхивание работающих печатных машин.
УзкИхМ коридором, увешанным объявлениями, приказами и графиками, Чадов прошел в секретариат.
Дежурный помощник секретаря Востриков, посвистывая, разглядывал третью полосу, испещренную редакторскими пометками.
– Вот наделал «конвертов», а? – воскликнул он, увидев Чадова. На пухлом конопатом лице Вострикова светился непонятный восторг.– Вот дает жизни Телегину, а?
Чадов небрежно повернул к себе полосу. Так и есть – опять пострадали два материала, которые готовил к печати заведующий отделом лесной промышленности Телегин. Чадовская корреспонденция осталась почти нетронутой.
– Не понимаю, чему ты радуешься? – пожал плечами Чадов, усаживаясь на диван и закуривая.
– Скажи, как это тебе нравится, а? – сразу же переменил тон Востриков.– Через час полосу на матрицирование сдавать, а тут больше ста строк полетело! Нет, каково, а?
Теперь его круглое, упитанное личико с большими, широко открытыми глазами выражало такое отчаяние, что на человека, мало знающего Вострикова, оно наверняка произвело бы впечатление. Но Чадов третий год работал с Востриковым и потому спокойно предложил:
– Возьми из запаса и поставь в полосу.
– Из запаса?! – в негодовании Востриков едва не воздел руки к небу.– Какой запас? Где он? Это безобразие! Отпуска отпусками, но газета должна выходить каждый день! Ты много дал в запас? Как у кого более или менее сносный материал, все норовят поскорее в номер протолкнуть. О завтрашнем дне не думают... Так нельзя! Я буду ставить об этом вопрос серьезно.
Чадов слушал излияния Вострикова и улыбался. Этот паренек, два года назад окончивший университет, всегда веселил его своим неумеренным темпераментом.
Вострикова в редакции все любили за то, что он до безумия был предан газетной работе. Однако печатали его мало. Получилось как-то так, что его первые материалы оказались не в ладу с фактами, доставили редакции кучу неприятностей, и с тех пор за Востриковым твердо держится определение – «легковат». У него даже нет постоянного места в редакции – он путешествует из отдела в отдел, заменяя больных или ушедших в отпуск сотрудников.
Востриков угомонился так же быстро, как и вскипел. Сорвав со стены висевшие на гвоздях гранки, он начал лихорадочно перебирать их, хмыкая и отпуская едкие замечания по адресу авторов. Чадов знал те гранки. Многие из них висели здесь по неделе и больше. Некоторые уже побывали на редакторском столе и вновь вернулись на доработку. Другие безнадежно устарели, и только скупость ответственного секретаря не позволяла выбросить их в корзину.
– Придется «тассовский» ставить,– вздохнул Востриков и попросил: – Слушай, старик, одолжи сотню!
– Чего – денег или строк? – улыбнулся Чадов.
– Денег, конечно. Завтра, понимаешь, на день рождения зван, без подарка нельзя.
– А я думал – тебе сотня строк хорошего материала нужна.
На какое-то мгновение глаза Вострикова вспыхнули надеждой и сразу же потухли.
– Откуда у тебя... Ты же вчера дежурил...
Чадов неторопливо вынул деньги, положил их на стол перед Востриковым и полушутливо произнес:
– Эх ты... У хорошего газетчика в голове материала никогда не должно быть меньше чем на полосу. Вот так-то!
– У тебя, серьезно, есть? – Востриков даже забыл взять деньги.
– Конечно. Как раз на сотню строк!
– Так давай скорей, дьявол тебя побери! – Востриков бросился к телефону, потом раздумал, метнулся к двери.
– Ты куда? – остановил его Чадов.
– Доложить редактору.
– Ты что, с ума сошел? Нашего старика не знаешь, что ли? Разве он разрешит еще ненаписанный материал в полосу ставить? Машинистка на месте?
– Так у тебя он еще не написан? – приуныл Востриков.
– Ничего, ничего! Через двадцать минут в набор отправишь.
Они так шумно вбежали в машинописное бюро, что перепугали дежурную машинистку.
– Верочка! Новую закладку, два экземпляра! Скоренько!
Востриков нетерпеливо крутился у машинки. Видно было, что задуманное Чадовым и радует его, и страшит. В течение часа написать, набрать и поставить в полосу материал? Такое не часто случается в газетной практике... А вдруг ничего не выйдет, и он лишь напрасно упустит время?!
Уже пора диктовать. Машинистка ждет. Почему Чадов молчит?
– Ну! – полушепотом произносит Востриков.
Чадов кидает на него раздраженный взгляд, закуривает и принимается расхаживать по комнате. Потом резко и четко выпаливает:
– Заглавие: «Партизаны возвращаются в леса...» Многоточие. Абзац. Тире. «Землю, с которой ты вместе мерз... Абзац. Вовек разлюбить нельзя...» Не забудь сверить цитату! – бросает он Вострикову.– Абзац. Эти известные слова невольно вспомнились нам – запятая – когда мы на Онежской набережной беседовали с молодым инженером – запятая – выпускником Лесотехнической академии Виктором Кургановым. Курганов – бывший партизан. Он храбро сражался с оккупантами в войттозерских лесах под командованием прославленного командира, ныне начальника лесопункта Тихона Захаровича Орлиева... Абзац... Востриков, уйди, ты не даешь сосредоточиться! – грозно уставился Чадов на притихшего дежурного, который с почтительным восторгом ловил каждое слово статьи.
– Хорошо, хорошо! Только поскорее и никак не больше ста строк!
Как только Востриков ушел, Чадов присел рядом с машинисткой и продолжал диктовать. Статья для него решилась первыми абзацами, и завершить ее было, как говорится, делом техники.
Часа через полтора Востриков сам отнес редактору переверстанную полосу и вернулся в секретариат. Вид у него был такой, как будто там, за редакторским столом, решается его собственная судьба. Чадов был почти уверен, что статья редактору понравится. И дело не столько в том, что статья, на его взгляд, получилась вполне приличной, сколько в том, что он знал своего редактора. В годы войны тот сам писал очерки о партизанах, потом выпустил их отдельной книгой и, как видно, на всю жизнь сохранил особое отношение к этой теме. А тут такое удачное сочетание – война и сегодняшний день.
– Чего тебе не сидится? – спросил Чадов, хотя Востриков сидел неподвижно и чутко вслушивался – не прозвенит ли разгневанный редакторский звонок, вызывающий курьершу, чтобы вновь вернуть полосу на переверстку.
– Честно – волнуюсь! Для меня это вопрос принципа, понимаешь! В теории мне все понятно. Но на практике?! Газета – прежде всего оперативность, а мне постоянно талдычат – не торопись, не спеши! Разве в этом в конце концов дело!
– Дело, конечно, в качестве.
– Вот и я говорю. Кому какое дело, сколько я пишу статьи. А меня, как мальчишку, все учат и учат писать подолгу. Ты молодец, Юрка! Ты, черт побери, доказал им, тихоходам, как надо работать!
– Ну-ну, ты не распространяйся! – предупредил его Чадов.– Это случай, можно сказать, исключительный!
– Хорошо, хорошо. Мне важно для себя решить этот вопрос. Так сказать, в принципе.
Чадов, к величайшему изумлению Вострикова, не стал ждать, пока редактор прочтет полосу.
– Деньги прибери, а то потеряешь в бумагах,– с улыбкой напомнил он.
– Хорошо, спасибо, что выручил, С получки я обязательно верну.
2
Придя домой после разговора с Мошниковым, Тихон Захарович решил сразу же позвонить в Петрозаводск. Было уже поздно, и он попросил вызвать квартиру Селезнева, однако оказалось, что управляющий трестом еще на работе. Пришлось долго ждать, пока телефонистки сделают новый вызов. Наконец сквозь заунывное гудение и бульканье в трубке послышался недовольный приглушенный голос Селезнева. Орлиев назвал себя, поздоровался.
– A-а, Тихон Захарович! Привет, дорогой! – сразу переменил тон управляющий.– Что у тебя?
Орлиев напомнил, что его просили позвонить в трест по кадровому вопросу.
– Ах да, да! Извини, у нас тут партсобрание. Я сейчас перейду на другой телефон, в приемную.
Снова пришлось Орлиеву слушать пение проводов и какие-то неразборчиво булькающие в трубке голоса. Собрание в кабинете управляющего, видимо, было бурным, и, хотя слов нельзя было разобрать, Тихон Захарович слышал, как голоса, мужские и женские, далекие и близкие, то и дело перебивали друг друга. Потом все это разом пропало, и снова раздался мягкий баритон Селезнева.
– Захарыч, ты слушаешь? Сегодня я направил тебе нового технорука.
– Спасибо, Сергей Семенович.
– Нет, нет, ты слушай! Не просто технорука, а твоего хорошего знакомого. Да, да. Бывший твой партизан...
– Кто же это? – нерешительно спросил Орлиев, чувствуя, что Селезнев ждет от него проявлений радости.– Как его фамилия?
– Курганов.
«Курганов, Курганов...» – про себя повторял Орлиев, пытаясь припомнить, кто же такой Курганов. И вдруг вспомнил.
– Это минер, что ли? – вскричал он, как будто управляющий обязан был знать минеров его отряда.– Неужели он? Черный такой, красивый парень...
– А кто же? Конечно, он,– рассмеялся Селезнев, довольный тем, что сообщение обрадовало Орлиева.– Вот она, наша партизанская жилка! Она еще дает себя знать. Закончил Лесотехническую академию и сам вызвался на передний край...
– Послушай, Сергей Семенович! А опыт-то хоть есть у него какой-либо?
– Конечно, нет...– радостно начал было Селезнев, но вдруг, поняв смысл вопроса, осекся. Он помолчал и резко сказал: – У него есть знания, а наша с тобой задача, чтоб эти знания он смог с успехом применить на деле.
Несколько секунд оба ждали, кто первым продолжит разговор.
– Ты что, никак недоволен? Ну, брат, извини, коль не угодил и на этот раз.
– Да не о том речь...
– А о чем?
– Дела на лесопункте неважные. План не тянем, вывозка отстает, дороги...
– Ну, знаешь! – рассердился Селезнев.– Откуда у тебя такая манера взялась – плакаться в платочек. Ты что думаешь, я за тебя план выполнять буду! Кому-кому, а тебе стыдно плакаться. Техникой ты обеспечен, людей даем – работать надо! Я не хочу тебя учить, но если не выправишь дела, строго спросим, учти! Ну, извини, мне пора на собрание.
Тихон Захарович еще стоял у аппарата, не веря, что разговор закончен. Все получилось не так, как хотелось. Разве он имеет что-либо против Курганова? Он лишь хотел сказать, что лучше бы послать в Войттозеро человека, который смог бы по-настоящему оказать воздействие на работу лесопункта... А в результате вышла размолвка с Селезневым, с которым они знакомы двадцать лет. Глупо получилось. Ведь Селезнев последние два года подчеркнуто дружески относится к нему, ни в чем не отказывал и вообще вел себя так, как будто в переходе Орлиева из райисполкома на лесопункт не только нет ничего обидного, но это даже своего рода подвиг. Далеко не все вели себя так в отношении к Тихону Захаровичу. Селезнев даже в служебных делах держал себя с Тихоном Захаровичем, как с равным. Звал только по имени-отчеству, в Петрозаводске не раз приглашал в гости... И вот сейчас яснее, чем когда-нибудь, Орлиев почувствовал, что он рядовой начальник лесопункта. Такой же, как все! Как десятки других, которых он сам еще так недавно прорабатывал на бюро райкома, критиковал на собраниях и ругал при выездах на места.
...Подумав об этом, Тихон Захарович даже растерялся. Как будто разговор с Селезневым лишил его последних резервов, без которых ему трудно надеяться даже на себя. И вместе с тем это состояние было чем-то ему знакомо. Он когда-то не один раз уже переживал это. Видимо, во время войны. Там случалось всякое: и окружение, и долгая оторванность от баз, и засады противника, когда решение нужно было принимать мгновенно. Не-
редко он принимал их, не раздумывая, подчиняясь какому-то внутреннему порыву. Люди шли за ним, и все заканчивалось хорошо. Главное, чтобы никто никогда не заметил у командира и тени растерянности.
Воспоминание о войне всякий раз успокаивало, рождало веру, что все изменится, стоит лишь найти нужное решение.
Наверняка оно есть, оно где-то совсем рядом, нужно лишь нащупать его, ухватиться, и вся эта странная цепь неполадок сразу лопнет. Он вновь почувствует за спиной горячее дыхание вдохновленных им людей...
– Вы переговорили с Петрозаводском? – голос телефонистки заставил его вздрогнуть, удивленно посмотреть на трубку, которую он еще держал в руке.
– Да,– и Тихон Захарович дал отбой.
Он оглядел свое скромное жилье, освещенное желтоватым светом лампочки под потолком. Покрытая серым солдатским одеялом койка, клеенчатый диван, нарпитов-ский стол с тремя стульями, умывальник у входа – все выглядело сегодня как-то особенно пусто и неуютно. В деревне у Тихона Захаровича был собственный дом, но после войны он сдал его сельсовету. Когда он вернулся о Войттозеро, ему предложили на выбор – или занять квартиру бывшего начальника лесопункта, или освободить для него собственный дом. Но он поселился в этой скромной комнатке мужского общежития. В общем-то, здесь было неплохо – контора недалеко да и столовая рядом. Другого ему и не нужно. После войны у него ничего своего не было. Вот разве что ружье, висевшее на стене, да три костюма – военный, рабочий и выходной. Вся мебель принадлежала лесопункту. Так же он жил и в районном центре.
«Завтра надо будет подыскать комнату Курганову»,– подумал Тихон Захарович.
Курганова он помнил хорошо. В общем-то Тихон Захарович ничего не имел против его назначения, но уж больно молод и несолиден будет новый технорук. Ему бы годика два-три в конторах посидеть, опыта поднакопить, а уж потом и на командную должность. Нет, что и говорить, Селезнев поспешно принял решение... «Чего я разбрюзжался?– оборвал себя Тихон Захарович.– Не так уж он и молод. Лет двадцать девять, не меньше. Я в его годы начальствовал вовсю. Партизан он неплохой был, минер ловкий. Да и академия за плечами... Старею я, что ли?»
Через полчаса спокойных раздумий назначение Курганова стало казаться Орлиеву тем единственно верным выходом, которого он долго не находил.
«Поставлю вторую койку вон в том углу, и пусть живет,– радостно решил он.– Не белоручка, не барин, а бывший партизан... Вдвоем веселей, а главное – удобнее! Всегда под рукой».
Навряд ли Тихон Захарович сознавал, что и это решение так обрадовало его лишь только потому, что в
войну он и начальник штаба отряда жили бок о бок в одной партизанской землянке.
Орлиев принадлежал к тем людям, которые, приняв решение, уже не мучают себя сомнениями. Дальше они действуют, и все их мысли направлены к одному – как бы скорее осуществить задуманное. Эта внутренняя собранность и рождает у них ту завидную энергию, которая нередко подчиняет других, привыкших каждый свой шаг сопровождать мучительными раздумьями. Вот почему для таких людей, как Орлиев, главное – принять решение, найти ту цель, во имя которой они дальше готовы не щадить ни себя, ни других.
...Назавтра, выйдя рано утром из дома, Тихон Захарович чувствовал себя так, как будто эта цель наконец у него появилась.
«Скоро приедет Курганов... Может быть, даже завтра»,– раздумывал он, шагая по поселку.
На крыльце, прислонившись головой к перилам, дремал сторож. Спавший на посту человек еще со времен войны вызывал у Орлиева неудержимую ярость. Он уже сделал решительный шаг к сторожу, но вдруг снова подумал, что завтра приедет Курганов, и это умерило его раздражение.
– Ты что, дед? Дня тебе мало, что ли? – крикнул он с середины улицы.
Старик испуганно дернулся и, разглядев Орлиева, забормотал:
– Виноват, Захарыч... И сам не знаю... На покосе вчера...
Орлиев, не слушая, направился к столовой, скорее, чем обычно, позавтракал и заторопился к конторе. Через полчаса должны были отправиться в лес машины с рабочими.
«Надо сказать коменданту общежития о второй койке»,– подумал Орлиев, так еще и не решив, стоит ли ему теперь ехать в лес, как было намечено вчера, или лучше остаться в поселке.
Мастера уже поджидали его в конторе. Вяхясало в углу неторопливо дымил трубкой, невыспавшийся Панкратов сладко потягивался и, вспоминая что-то, загадочно улыбался. В общем, впечатление было такое, как будто все еще продолжался вчерашний вечер. Даже Мошников, как и вчера, уже сидел за столом, шелестя своими бумагами.
«Поеду в лес»,– решил Орлиев.
Он наскоро провел планерку. Распорядился одну из отремонтированных машин отдать Панкрашову, вторую направить на участок Рантуевой. Мастера, довольные хорошим настроением начальника, не стали ни жаловаться, ни докучать просьбами. Лишь Мошников выжидающе и вопросительно поглядывал на Орлиева. Он даже вышел проводить начальника.
Уже сидя в кабине грузовика, Тихон Захарович позвал технорука.
– Да, Петр Герасимович! Скажи коменданту, чтобы поставил в мою комнату вторую койку.
– Хорошо, Тихон Захарович!
Орлиев так и не понял, догадался ли Мошников, для кого предназначалась эта вторая койка.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Маленький автобус резво бежал по шоссе, натужно взвывая на подъемах и крякая хриплым сигналом на бесконечных поворотах.
Иногда из окон автобуса открывался широкий вид на лесные дали. Леса уходили за горизонт. Горы чередовались с тихими ламбушками и мягкими, похожими на ворсистый ковер, болотами. Старые вырубки с сиротливо торчащими куртинами семенников сменялись еще не тронутой топором хвойной чащей.
Вот она, Карелия, о которой Виктор так много думал!
Казалось, можно ехать день, два, три и ничто не нарушит эту, на первый взгляд, однообразную, но с каждым километром все новую и новую картину карельских просторов. Неугомонная Лена вертелась, тормошила мужа:
– Смотри, какое чудесное озеро! Как зеркало! И островок посередине, и деревья на нем... Тебе бы там порыбачить.
– Лена, озер здесь слишком много, чтобы каждым восхищаться,– вполголоса ответил Виктор.
Но Лена вела себя так, словно они были в автобусе вдвоем.
– И скалы кругом! Вода и скалы! Это настоящий уголок «Калевалы», не правда ли?
Виктор смущенно поглядывал на попутчиков, но они не обращали на Лену никакого внимания. Утомленные долгим переездом, одни дремали, привалившись к стенке автобуса, другие тихо переговаривались, и лишь худенький, остроносый старичок, приткнувшийся на одиночном сиденье позади шофера, то и дело поглядывал назад, видимо, желая завязать с кем-нибудь разговор.
Такой случай скоро представился. На одной из горушек автобус остановил высокий парень в болотных сапогах и с берестяным коробом за спиной.
– Подвези до Тихой Губы,– попросил он шофера и, не дожидаясь ответа, взобрался в машину.
Его короб был плотно набит грибами. Заметив разноцветные, чуть прикрытые влажным мхом грибные шляпки, Лена даже руками всплеснула:
– Грибов сколько! Смотри, Виктор! Свежие, прямо из лесу. Давай купим и вечером жарить будем. Вот здорово! Вы продадите? – Она пробралась к новому пассажиру и принялась ощупывать грибы.
– Продам. Три рубля десяток на выбор,– весело отозвался парень, подмигнув Виктору,
Неожиданно вмешался старичок:
– Зачем покупать, милая! Ты не в городе! Покупать тут не к чему. Вышла в лес и бери сколь хочешь.
– Правда? Их так много?
– А как же? Эка невидаль – грибы! – довольно поглаживая подбородок, начал старик, но парень перебил его:
– Ты чего это, дед, покупателей у меня отваживаешь?! Таких она нигде не найдет. У меня места заветные...
Старик не поддержал его шутку:
– А ты. молодой человек, видать, горазд людскую простоту в корысть для себя обращать! Тут, милая, все места заветные. Что ни шаг – то гриб, что ни поляна – ягодник... Не здешняя, видать, будешь?
– Из Ленинграда мы, на работу едем,– охотно и даже с гордостью ответила Лена.
– То-то. Сразу видать. К нам теперь многие из других мест едут. А по какой, позвольте узнать, специальности?
– Муж инженер, а я в школу направлена.
– Так-так. Учительница, наверное? Предметница или в начальные классы? Не физичка, случаем?
– Литератор,– улыбнулась Лена.
