Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)
– С Орлиевым? – задумался Виктор.– С Орлиевым пошел бы.
...Вернулась тетя Фрося, и разговор прервался. Глядя в окно, за которым виднелись редкие точечки огней поселка, Виктор с грустью подумал: «Как быстро теперь наступают сумерки!» Десять дней наззд в эту пору они сидели с Орлиевым па берегу озера и смотрели на тихий закат с багровой, протянувшейся до самого горизонта дорожкой. Он отчетливо помнил чувство умиротворенности, которое охватило его тогда. Казалось, в жизни начинается безоблачная пора, такая же ясная и безоблачная, как высокое голубоватое небо над головой и покойные прозрачные дали перед глазами.
Он знал, что приехал сюда не ради тишины и покоя, что завтрашний день может оказаться куда более трудным, чем ему думается, но оттого, что рядом с собой он почти ощущал плечо Орлиева, уже ничто не могло испугать его. Это было очень приятное ощущение! Он как бы вновь вернулся в так хорошо знакомое по войне состояние, когда можешь ни о чем не думать, не тревожиться, не переживать. Обо всем подумает командир.
Виктор и тогда отдавал себе отчет, что это ощущение обманчиво. Он уже и сам является командиром, ему придется самому думать, тревожиться, переживать за других, а при случае и держать ответ. Но рядом был Орлиев. О, как приятно жить и ощущать, что над тобой всегда есть твердая, волевая рука, которая не позволит сбиться с правильного курса. Орлиев, действительно, бывает жестоким, но командовать людьми не просто. Люди все-таки не любят, когда ими командуют. Но без этого нельзя. Важно, чтоб командир был всегда справедливым... Не в мелочах! В мелочах можно и ошибаться... А в главном...
– Ребята, молочка парного не хотите ли? – спросила тетя Фрося.– Чтой-то вы, гляжу, пригорюнились? Все, слышу, спорите, спорите. А чего вам спорить? Слава богу, в люди вы вышли...– Тетя Фрося тяжело вздохнула.– Выпьете, что ли?
Чадов поблагодарил и взял стакан. Виктор отказался.
«День скоро станет таким коротким,– подумал он, вновь поглядев в окно,– что работать в две смены без освещения уже будет нельзя... А жаль! Двухсменная работа здорово выручила бы».
Чадов залпом выпил молоко и еще раз поблагодарил.
– В городе такого не попробуешь,– добавил он.
– Господи! О чем я и говорю... Еще пей! Пей на здоровье!
– Нет, спасибо,– засмеялся Чадов и попросил:– Тетя Фрося, не разрешите ли у вас переночевать? Не хочется в комнату приезжих идти, неуютно там как-то, да и скучно.
– Ночуй, ночуй, места хватит...
– Ты, Виктор, не возражаешь? – Чадов внимательно посмотрел на товарища.
Честно говоря, присутствие Чадова уже начало как-то стеснять Виктора. Он ждал его ухода, чтобы поговорить с Леной, узнать, чем она расстроена. Но можно ли отказать человеку в ночлеге, особенно не в своем доме?
– Конечно, о чем спрашивать,– пожал он плечами.
Чадов заметно повеселел, словно не надеялся на согласие Виктора. Тетя Фрося вскоре заторопилась в магазин, который закрывался в десять часов, и от порога многозначительно спросила, не нужно ли чего молодым людям купить.
– Купите, если есть, бутылку коньяку,– неожиданно решил Виктор, доставая деньги.
– И вторую за мой счет,– сразу же отозвался Чадов, тоже протягивая сторублевку.
– Нет, хватит одной... Я хочу отплатить долг.
,Тетя Фрося ушла, и снова они остались вдвоем.
– Рыбачишь? – спросил Чадов.
– Два раза бывал...
– Рыбалка здесь отменная. Надо будет вечерок посидеть с удочкой... Расскажи-ка мне поподробнее о твоих предложениях... Мне Рантуева и Панкратов о них говорили, но хотелось бы от тебя услышать.
Виктор принялся рассказывать без всякого настроения, но постепенно увлекся, даже достал бумаги с подсчетами и выкладками.
Чадов выслушал с интересом, кое-что записал в блокнот и удивленно спросил:
– Неужели Тихон не поддержал твоих предложений? Насколько я понимаю, речь идет о создании нормального технологического процесса? Ведь это такая малость, а он против?
– Кто тебе сказал, что он против? Он лишь хочет осуществлять их постепенно.
– Витя, не хитри! Сам знаешь, что говоришь неправду... Все ясно. Тихон сам виноват во всем, потому-то и сопротивляется.
– Слушай, не раздувай выдуманную тобою же склоку. Мы сами во всем разберемся.
– Витя, твоя точка зрения беспринципна...– укоряюще покачал головой Чадов.– Почему ты начинаешь вилять?
– Хорошо, допустим, Орлиев неправ... Допустим, он совершил ошибку. Повторяю, допустим... Но почему же ты цепляешься за ту ошибку, возводишь ее в принцип? Ты же сам протестовал против подобных методов.
– С Тихоном можно бороться лишь его методами. Ничего не прощать, ничего не забывать. Каждую ошибку у других он любит рассматривать как проявление определенной линии. Пусть на себе испытает, что это значит.
– Но чем же в таком случае ты сам будешь отличаться от Тихона? Ты восстаешь против жестокости, а сам готовишься проявить еще большую...
– Эх, Витя, Витя! Не довелось, видно, тебе испытать силу карающей руки Тихона... А я своими глазами видел. Помнишь, поросозерский поход! Ты тогда остался раненым и многого не знаешь... Помнишь, был у нас боец Шувалов. Ты думаешь, он погиб? Нет, он был расстрелян. Расстрелян за то, что на какие-то минуты сомкнул на посту глаза и Тихон обнаружил это. А ведь на месте
Шувалова мог быть и я, и ты... Легко ли было не сомкнуть глаза, когда люди валились от усталости и засыпали стоя.
– Но ты же знаешь, что Орлиев поступил так не ради себя,– возразил Виктор.– Конечно, очень жестоко, но этого, вероятно, требовала обстановка. Отряд был в окружении, и все могло кончиться трагедией.
– Да, обстановка была тяжелая, очень тяжелая,– согласился Чадов.– Однако она не стала легче от того, что мы лишились еще одного хорошего бойца... Возможно, я понял бы Орлиева, если бы он имел дело с какими-то несознательными элементами. Но ведь, черт побери, он командовал людьми, которые добровольно пошли сражаться с врагом... Значит, такая крайняя мера не имела даже воспитательного значения. Она была рассчитана на устрашение, а значит, была продиктована или неверием в людей или чистым формализмом. Провинился человек – и баста.
– Возможно, тогда была ошибка Орлиева, но я не хочу судить его за прошлое. Мы даже не имеем права на это. Нам легко – мы там отвечали лишь за самих себя. Он думал за всех. И неплохо думал – мы победили.
– Против этого спорить трудно,– усмехнулся Ча-
доз.– Мы действительно победили... Но побелили не благодаря жестокости Орлиева, а вопреки ей... Вот что действительно достойно восхищения. А Орлиев не понимает этого.
– Ты говорил когда-нибудь так с самим Орлиевым?
Чадов посмотрел на Виктора и рассмеялся.
– Ты думаешь, мне своя голова надоела? Да он только и ждет, чтоб к чему-нибудь прицепиться...
– Я бы не мог так,– подумав, сказал Виктор.– Как же можно думать о человеке такое и ни разу с ним не объясниться?
– Собирайся, идем,– неожиданно поднялся Чадов.
– Куда?
– К Тихону... Пойдем и потолкуем с ним начистоту. Сегодня у меня есть настроение! Кстати, и о твоих предложениях потолкуем.
Виктору и самому хотелось побывать у Орлиева, узнать, что произошло на лесопункте за время его командировки, посидеть, рассказать о Гурышеве, Белянине, Потапове.
– Лена, я ненадолго уйду,– приоткрыв дверь в другую комнату, сказал он.
Лена читала лежа в кровати, придвинув к изголовью табуретку с лампой. Оторвавшись от книги, она долго не могла прийти в себя, потом, устало потянувшись, с улыбкой поманила мужа пальцем.
– Вы еще спорите? – прошептала она, прильнув к нему.– Опять ты небритый?! Ты знаешь, мне он сегодня совсем-совсем не понравился.
– Чадов? Почему? – Виктор покосился на полуоткрытую дверь.
– Не знаю... Просто он какой-то неприятный. Он ведь тебя не любит. Я это почему-то сегодня почувствовала... И потом – он чего-то от тебя хочет... Ты надолго? Без тебя мне теперь здесь так грустно бывает.
– Мы к Орлиеву. Ничего, Леночка, скоро достроят дом, и мы переедем в свою квартиру.
– Ты на меня не сердишься? Потом я расскажу тебе что-то важное, хорошо?
– Виктор, я подожду тебя на улице! – крикнул Чадов.
– Я иду...
ГЛАВА ШЕСТАЯ 1
Тихон Захарович был дома. Это они увидели, как только свернули с шоссе к общежитию. Окно на торцовой стене барака тускло лучилось зеленоватой полоской света, которая с каждым шагом раздвигалась, открывая все шире внутренность комнаты. Вот уже выглянул край абажура, отбрасывавшего яркий свет вниз, на листы белой бумаги. Вот за стеклом показалась огромная орли-евская рука, державшая авторучку. Рука дернулась и быстро-быстро покатилась по листу бумаги. Сам Орлиев все еще был скрыт косяком окна. Еще шаг, и прямо перед ними – орлиевское лицо. В зеленоватом свете оно выглядело неестественно белым. Не было в нем ни обычной строгости, ни отчужденной сосредоточенности, когда Орлиев и слушает человека, и делает вид, что все это пустая трата времени.
Когда Курганов и Чадов проходили мимо окна, Орлиев оторвался от работы, задумчиво поглядел в черноту ночи. Виктор даже остановился, так как глаза Тихона Захаровича были устремлены прямо на него. Но Орлиев ничего не заметил и вновь склонился к столу.
– Бьюсь об заклад, мемуары строчит! – усмехнулся Чадов.– Представляю себе, что он там наворочал.
– Хватит тебе умничать! – оборвал его Виктор.– Неужели не надоело?
Чадов постучал в дверь и, не ожидая ответа, вошел.
– Здравствуйте, Тихон Захарович! А мы к вам на огонек, как говорится... Сидели вот у Курганова, дай, думаем, сходим, благо ночь теперь длинная, успеем выспаться...
Орлиев явно растерялся. Не ответив на приветствие, он торопливо сгреб со стола бумаги, сложил их в папку, сунул в ящик стола... Потом сдержанно улыбнулся и предложил гостям садиться.
Чадов и здесь вел себя как дома. Он сел поближе к столу, закурил и, глядя на не скрывавшего свое недовольство Орлиева, чуть заметно улыбнулся. Виктор чувствовал себя так же неловко, как и Тихон Захарович. Он молча оглядывал комнату. В углу, где в день приезда стояла вторая кровать, было пусто.
– Не мемуары ли писать надумали? – спросил Чадов, кивая на ящик стола.
Вероятно, он попал в самую точку, так как Орлиев обернулся к нему, потом посмотрел на стол и резко ответил:
– Нет...
– А зря! – и Чадов сожалеюще причмокнул.– Разве плохо было бы, если бы появилась книжечка о нашем отряде... Есть что рассказать, есть что вспомнить...
– Как в район съездил? – перебил Орлиев, обращаясь к Виктору.
– Хорошо, Тихон Захарович.
– В леспромхоз заходил? Потапова видел?
– Заходил, и обо всем договорились. Он обещал помочь нам бульдозерами, а запчасти, какие есть, я отобрал. Надо завтра послать за ними машину. Порубочный билет выписал...
– Тихон Захарович! – неожиданно вступил Чадов.– Правду ли говорят, что вы не поддерживаете предложений Курганова?
– Кто говорит? – нахмурился Орлиев, и Виктор заметил, как чуть дернулась его правая щека.
– Многие...
– Зря говорят,– Орлиев помедлил, посмотрел искоса на Виктора.– Завтра мы начнем создавать свой дорожно-строительный участок и будем переходить в семидесятый квартал. В начале сентября переведем туда участок Рантуевой. А что касается профилактики, то тут никакой проблемы нет. Технорук обязан еледить за своевременностью ремонта – и все тут.
Ответ Орлиева был для Виктора полной неожиданностью. Он верил, что теперь, после разговора с Потаповым, ему будет легче убедить Орлиева, но он и не надеялся, что Тихон Захарович согласится так быстро. А вдруг Орлиев хитрит? Вдруг согласился лишь потому, что раскусил намерения Чадова и не хочет давать ему лишний козырь?
Но Чадов и сам был, казалось, обрадован не меньше Виктора.
– Я так и думал! – улыбнулся он.– Конечно, это какое-то недоразумение! Значит, и на собрании вы не выступали против?
– Я же говорил тебе!– радостно воскликнул Виктор.
Их оптимизма не разделял только сам Орлиев. Он
сидел, задумчиво барабаня пальцами по столу, и недовольно хмурился.
– Вероятно, на собрании вы высказались лишь за то, чтоб не делать этого, не обдумав, очертя голову? – продолжал Чадов.– Вы в таком смысле высказались?
– Я всегда говорю то, что собираюсь сказать,– холодно заметил Орлиев.
– А люди, конечно, не поняли вас. Они поняли, как будто вы хотите положить предложения Курганова под сукно.
Орлиев неожиданно нервно рассмеялся:
– Разве у нас есть в конторе сукно, под которое можно что-либо положить? У меня на столе даже стекла нет.
– Это же так говорится,– улыбнулся Чадов.– Иносказательно, вроде...
– А ты давай прямо, без этих самых иносказаний.– Орлиев посмотрел на Чадова, выжидающе сощурился. Его широкий, угловатый лоб темной полоской прорезала глубокая складка.
Чадов словно бы не замечал всего этого. Он медленно достал сигарету, прикурил и равнодушно спросил:
– Значит, на собрании вы поддержали Курганова?
Виктор видел, что какое-то время Орлиев колебался.
Однако вопрос был поставлен слишком прямо, и Виктору стало жалко попавшего в смятение Тихона Захаровича.
– Какое это теперь имеет значение? – воскликнул он, обращаясь к Чадову.
– Погоди, Курганов! – Орлиев даже руку протянул, как бы отстраняя технорука от разговора.– Ты хочешь знать, поддержал ли я на собрании предложения? – Тихон Захарович подался к Чадову, сощурился еще больше.– Нет, не поддержал. Так и запиши. Достань свой блокнот и запиши... Если хочешь знать, то и сейчас я считаю, что не в них дело. Хочешь знать – почему? Могу объяснить. Я никогда не ищу объективных причин для оправдания. А эти предложения не что иное, как попытка найти оправдание... Дескать, мы не выполняем план потому-то. Стоит что-то подправить, и план будет выполняться. Ерунда! Пока мы не заставим людей работать как надо, ничто не поможет. Это главное, сюда и бить надо.
– Любопытно! – глаза Чадова оживленно заблестели.– Значит, вы считаете, что виноваты люди?
– Мы не выполняем план, этим все сказано.
– Тихон Захарович, вы не правы! – не выдержал Курганов.– Вы забываете, что план нам дается в расчете на каждый механизм... Если мы не будем правильно эксплуатировать трактора или лесовозы, мы никогда не выполним плана.
Орлиев недовольно покосился на технорука:
– Механизмами управляют люди.
– Но ведь машина не человек! Если она вышла из строя, ее не уговоришь и не заставишь поработать лишний часок.
– Ты ломишься в открытую дверь... Люди решают все, и никто никогда не докажет мне обратного.
– Да, люди управляют механизмами! Но им надо создать условия! – разгорячился Виктор, уже не обращая внимания на Чадова, который с довольной усмешкой следил за спором.– Даже самый опытный трелевщик почти не властен над трактором, застревающим в болоте; даже самый лучший шофер бессилен перед бездорожьем.
– Красиво говорить ты умеешь,– с сожалением покачал головой Орлиев.– Но кто ищет в лесу легкой работы, пусть сразу меняет профессию. Будут у нас и болота и бездорожье... Даже при коммунизме терпеть их придется. Потому-то мне и не по душе твои планы! Размагничивают они людей, на легкую жизнь настраивают.
– О чем спор?! – Чадов удивленно развел руками.– Лично мне все ясно, кроме одного. Почему же вы, Тихон Захарович, все же приняли предложения Курганова?
– «Почему», «почему»,– рассердился Орлиев.– А ты, видать, хотел бы, чтоб я их не принял. Для твоей статейки было бы вот как выгодно! На этот раз тебе не удастся сделать из меня консерватора или антимеханизатора. Не выйдет!
– Зачем же вы так? – улыбнулся Чадов.– Стоит ли обижаться на критику в газете? Каждый из нас делает свое дело.
– Твою критику я предугадываю и загодя па нее реагирую. Потому и соглашаюсь. Не хочу быть в газете противником нового. Курганов обещает дать квартальный план, и я не возражаю. Пусть делает по-своему.
– А где же тут, Тихон Захарович, принципиальность? Не согласны и соглашаетесь? – Чадов в раздумье пожал плечами и добавил: – Это так не похоже на вас!
За весь разговор это был самый безжалостный удар. Тихона Захаровича даже всего передернуло.
– Ты еще будешь учить меня принципиальности?! – яростно прошептал он в лицо Чадову, который даже не отстранился и продолжал чуть заметно улыбаться.– Убирайся ко всем чертям!
Чадов медленно, с достоинством поднялся.
– Виктор, идем отсюда! – Он повернулся и как-то уж очень спокойно зашагал к выходу.
В ту же самую секунду Орлиев в бессильной ярости рухнул на стол, выставив вперед огромные, побелевшие от натуги кулаки.
– Уходи! – закричал Виктор. Его особенно разозлила неторопливая, исполненная довольства походка Чадова.
Вот его шаги простучали по тротуару под окном и затихли, а Тихон Захарович все еще лежал, скрипел зубами и стонал, как от нестерпимой боли.
Виктор налил воды в стакан, тронул начальника за плечо. Тот поднял красное набрякшее лицо, недовольно посмотрел на Виктора и резко отстранил стакан.
– Ты еще здесь? Иди домой! Я не баба, нечего водички подносить...
– Я хотел об одном деле поговорить...
– Иди, иди, завтра поговорим.
Он бесцеремонно выпроводил Виктора за дверь.
Было уже поздно. Виктор долго стоял, прислонившись к косяку двери барака. Из комнат доносились голоса жильцов. Слышно было, что люди готовятся ко сну. И никто из них даже не подозревал, что произошло в угловой комнате...
Послышались шаги. Это возвращался Чадов. Он остановился, не доходя до полосы света, падающей из окна Орлиева, и осторожно заглянул внутрь дома. Виктор тихо кашлянул. Чадов испуганно отпрянул от окна, всмотрелся и тихо спросил:
– Витя, это ты? Идем скорее, я жду тебя! Ну как, Доволен ты разговором в открытую?
2
Назавтра Орлиев раньше других явился на планерку, был по-обычному молчалив и сдержан, ничем не выказал своего дурного настроения, и никто ничего не заметил. Даже с Чадовым, тоже пришедшим на планерку, он вел себя так, как будто вчера ничего не случилось. Как и остальным, он молча пожал ему руку и поскорее занялся делами.
Планерка была недолгой.
Орлиев огласил приказ о создании дорожно-строительного участка. Мастером участка был назначен Вяхя-сало. Все восприняли эту весть с шумным одобрением и, услышав фамилию старого мастера, дружно повернулись к нему. Лишь сам Олави Нестерович не выразил ни радости, ни огорчения. С застывшим, словно окаменелым лицом он смотрел на начальника, боясь пропустить что-либо важное.
Вторым приказом участок Рантуевой переводился в семидесятый квартал. На переход, включая строительство ветки, которое должен был выполнить Вяхясало, давалось шесть дней. Срок был коротким, но никто не стал спорить. Места в новом квартале высокие, лесовозная магистраль под боком, ее надо лишь укатать, кое-где подсыпать песку, а строить лежневку на первых порах не придется.
Приказ был написан четким, по-военному категоричным языком с указанием фамилий, дат, конкретных объектов. Как видно, Орлиев не собирался давать устных пояснений. Виктора обидело, что Тихон Захарович не согласовал с ним текста приказа, хотя последним пунктом ответственность за все возлагалась на технорука лесопункта.
Этот параграф показался Виктору вообще излишним – разве он и без него не стал бы отвечать за такие важные в жизни лесопункта дела? Но радость его была настолько велика, что он уже и не обращал внимания на эти мелочи. Наконец-то от разговоров можно перейти к делу!
Когда планерка закончилась, Чадов подошел к Виктору:
– Поздравляю с победой.
– Погоди с поздравлениями,– не сдержал радостной улыбки Виктор, потом спохватился: – При чем поздравления, и какая же тут победа?
– Всякое отступление Тихона – уже победа,– подмигнул понимающе Чадов.
Через два дня вновь созданный участок приступил к прокладке дорог в семидесятом квартале. За это время Курганов и Вяхясало составили технологическую карту освоения лесосек, наметили места для разделочных эстакад, линии волоков.
Дорога в лесу! Всего-то и нужна для нее пятиметровая полоса, свободная от пней, валунов и топи, крутых спусков и подъемов, но как трудно найти ее даже в самых сухих, самых светлых борах. Приходится отвоевывать ее метр за метром, валить, трелевать деревья, корчевать пни, снимать мягкий грунт бульдозером, добираясь до плотных слоев, засыпать расщелины и вымоины, строить лежневку через болота, срезать косогоры, устилать, уминать, укатывать.
Столько трудов, и такой короткий век! Кончится в ближайших кварталах лес, и замрет дорога. В низких местах будет оплывать жижей, на высоких – зарастать травой и кустарником, сгниет, если не убрать, лежневка, сотрутся все следы, и случайно попавший в эти места человек никогда не подумает, что еще совсем недавно на той дороге кипела жизнь.
Короткий у лесовозной дороги век, но зато завидный. Сотни людей, начиная от высокого начальства до обходчика, только и живут думами о ней, беспокоятся, заботливо щупают настил, знают каждую выбоину и каждую расшатанную машинами плаху. О дороге говорят на собраниях, спорят, ругают друг друга за невнимание к ней. Десятки тысяч кубометров леса пройдут здесь к нижней бирже, и вначале с каждым рейсом внимательные глаза шофера будут настороженно всматриваться: а вдруг разошлась колея, или поворот крутоват, или настил расшился? Но нет, все в порядке! И колея не широка, и поворот в самый раз, и настил крепок! Езжай, шофер, гони машину, держи крепче баранку. Обо всем позаботились строители. Они сделали дорогу такой, что не страшны ей ни бурные летние ливни, ни затяжные осенние дожди.
8
Подготовительные работы в семидесятом квартале шли полным ходом. Одновременно с прокладкой лесовозной ветки строились эстакады, расчищались волоки, и через два-три дня мастерский участок Рантуевой уже сможет перебраться на новые места. Общая выработка по лесопункту временно снизилась – сказался переход на работу двумя заготовительными участками вместо трех. Но это снижение, к счастью, было меньше ожидаемого. На биржу ежедневно доставлялось более двухсот кубометров древесины, и Курганов был убежден, что через несколько дней столько же сможет давать один участок Рантуевой. У Виктора был свой план. Он уже твердо решил, что в течение сентября нужно будет перебазировать в сухие боры и участок Панкрашова. Тогда лесопункт без особого напряжения сможет давать по четыреста и даже по пятьсот кубометров в день. Правда, план девяти месяцев не будет выполнен. Но к концу года они наверстают упущенное. Разве имеет принципиальное значение– когда доставлена на биржу древесина: в сентябре, октябре или ноябре? Ведь лес все равно будет лежать в штабелях до весны. Если они сумеют сейчас перейти в сухие боры, а нынешние лесосеки хорошо подготовят для зимних работ, то лесопункт надолго войдет в график. К началу сплава он даст куда больше древесины, чем намечено.
В Войттозере побывал директор леспромхоза. Усталый, измученный, он неожиданно приехал рано утром, перед началом рабочего дня. Из старого потрепанного «козлика» вылез с вопросом:
– Думают ли в Войттозере план выполнять?
Объяснения начальника и технорука выслушал молча, глядя куда-то совсем в сторону, лишь раза два неопределенно хмыкнул. Едва дождавшись конца пояснений, нетерпеливо вскочил в машину и погнал на биржу. Весь день Потапов мотался с участка на участок, из бригады в бригаду. Побывал на каждой повалочной ленте, пробежал почти каждый волок и нигде подолгу не задерживался. Курганов и Орлиев едва поспевали за ним. Вначале эта гонка казалась Виктору смешной и ненужной. Но постепенно, по тем коротким замечаниям, которые на ходу делал директор, он понял, что Потапов не так уж и смешон. Его безличные, чуть язвительные реплики были удивительно метки, он на ходу успевал заметить то, мимо чего они с Орлиевым проходили не замечая. Рабочие знали Потапова, охотно и уважительно с ним здоровались. Он никому не улыбнулся, ни с кем попусту не заговорил. Молча совал каждому свою маленькую горячую руку, хмуро оглядывался по сторонам и спешил дальше.
На участке Панкрашова они увидели Чадова, сидевшего в окружении рабочих. Чадов что-то рассказывал, молодые парни из погрузочной бригады внимательно слушали и в ожидании держали наготове веселые улыбки. Потапов узнал Чадова, поздоровался с ним, потом с каждым из парней и сказал, чуть заметно кивнув на стоявший возле эстакады порожний лесовоз:
– Приятно видеть мобилизующую роль газеты.
– Используем для воспитательной работы каждый перекур,– ответил с улыбкой Чадов.
Орлиев, остановившийся у будки ПЭС, загремел на всю эстакаду:
– Кундозеров, долго ль у тебя лесовоз простаивать будет?!
Вынырнувший откуда-то бригадир заторопил ребят, и те, с сожалением вдавливая в мох недокуренные чадов-ские сигареты, потянулись к своим местам.
– Михаил Петрович, у меня небольшой разговорчик,– обратился Чадов, когда Потапов уже направился навстречу показавшемуся на волоке Панкрашову.
– Давай вечером в конторе.
Вечером состоялось короткое совещание. Казалось, здесь директор решил выговориться за весь молчаливый день и устроил всем такую накачку, которой Виктор никак и не ожидал. Снова – биржа, дороги, механизмы... Те же самые вопросы, о которых с такой болью совсем недавно выступал сам Виктор. Но Потапов как нарочно весь свой безличный сарказм заметно направил в адрес технорука. «Неужели нынче в академии перестали учить людей, как нужно относиться к механизмам?!» – вопрошал он, глядя на других. Или: «В мое время в академии совсем по-иному к дорогам относились...»
И все же, слушая эти явно язвительные намеки, Виктор радовался. Он внутренним чутьем угадывал, что Потапов относится к нему совсем по-иному, чем старается показать это сейчас, что ему дела в семидесятом квартале явно пришлись по душе. А что касается ругани, то опытный лесной работяга, сам не зная о том, поддерживает авторитет Виктора в глазах мастеров. Ведь он говорит сейчас то же самое, что говорил Курганов несколько дней назад.
Потапов уехал незадолго до полуночи. Уже сидя в машине и не глядя на провожающих его Орлиева и Курганова, он сказал:
– Начали своевольничать – идите до конца. Отступа у вас нет. Но учтите, кому много дано, с того много и спросится. Бульдозер вам дадим, а вот где экскаватор взять – прямо ума не приложу...– Он помолчал и вдруг рассердился.– Вы вот здесь умничаете, а голову дядя за вас ломай!..
Вероятно, в устах Потапова это было одобрением перевода заготовок в семидесятый квартал. По крайней мере, так понял Виктор.
Возвращаясь домой, он ликовал. Одержана первая победа. Пусть она досталась и не очень дорогой ценой, но и за нее пришлось все же постоять. Теперь на очереди участок Панкрашова. Потом строительство добротных зимних лесовозных дорог. Потом – оборудование нижней биржи. Настоящей механизированной биржи!.. Нет, биржа на Войттозере, пожалуй, уже и не потребуется. Ведь все идет к тому, что через год придется возить лес совсем в другую сторону, на запад, к железной дороге. Биржу придется строить уже там. Вот тогда-то и начнется настоящая работа! Чудесный войттозерский лес не будет долгими месяцами лежать в штабелях на берегу реки, не будет гнить в воде во время сплава. Уже через два-три дня он помчится на платформах на юг, сияя свежей, даже не успевшей поблекнуть и ошелушиться бронзовой корой... Как хорошо жить, ощущая, что завтрашний день будет лучше вчерашнего.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1
Мечта кажется грандиозной лишь до ее осуществления. Давно ли она денно и нощно владела воображением, волновала своей недостижимостью, заставляла мучительно думать, искать, терзаться?! Но вот преодолен какой-то рубеж, задуманное едва начинает претворяться на практике, а уже все меняется. То, что вчера было таким необычным, трудным и потому особенно привлекательным, сегодня уже кажется обыденным и малозначительным. Человек даже сам удивляется: «Чем же я так восторгался? Это же так легко, так и должно быть. Если бы осуществить еще вот это и это, вот тогда другое дело!»
Так рождается новая мечта, а с ней и новые волнения, терзания, раздумья...
Нечто подобное переживал Виктор.
В один из дней он не без колебаний решился сказать Орлиеву, что собирается съездить в Заселье и хочет добраться до Чоромозера.
Если бы Тихон Захарович поинтересовался, зачем понадобилась такая поездка, то Курганов навряд ли дал бы вразумительное объяснение. Он, вероятно, ответил бы:
– Там строится железная дорога.
«Ну и что из того?» – мог спросить Орлиев, и Виктору пришлось бы туго. Как объяснить Тихону Захаровичу все те намерения, которые и для самого Виктора были слишком смутными и отдаленными? Ведь дорога приблизится к ним не скоро. Пройдет год, пока можно будет думать о чем-либо конкретном для лесопункта. Й все же Виктор уже не мог чувствовать себя спокойно – ему не терпелось увидеть все своими глазами. Орлиев, вероятно, расценил бы это как мальчишество и прожектерство. Он любил такие слова...
Да, так было бы, если бы Тихон Захарович потребовал объяснений. Но Орлиев ничего не спросил. Он лишь недоуменно пожал плечами. Весь его вид говорил: «Чего спрашиваешь? Езжай куда хочешь, делай как знаешь, раз ты такой умный!»
Холодок в их отношениях не исчезал. Внешне все выглядело благополучно и даже лучше, чем в первые дни.
Тихон Захарович уже не позволял себе ни командовать, ни повышать голоса на Курганова. Но вместе с тем пропало чувство взаимной близости, они стали как бы совсем чужими, как будто и в прошлом их ничто не связывало. Вначале Виктор относил это за счет их разногласий по делам лесопункта. Но в делах они пришли к общему решению, а отношения не налаживались. Теперь Виктор подозревал, что причиной является Чадов. Конечно, Орлиев считает Виктора чадовским единомышленником! Со стороны получается действительно так: Чадов продолжал жить у Курганова, со дня на день откладывая отъезд. Но как объяснить Тихону Захаровичу, что все значительно сложнее, что с Чадовым они почти не разговаривают, что Виктор и сам удивляется, почему Юрка не переберется в комнату для приезжих.
Виктору очень хотелось объяснить все это Тихону Захаровичу. Но как только он видел непроницаемое в своей угрюмости лицо Орлиева, охота откровенничать пропадала.
2
У заведующего гаражом был служебный мотоцикл. До деревни Заселье Курганов решил воспользоваться им, а там – или пешком, или верхом на лошади, кото* рую он надеялся достать в подсобном хозяйстве.
Он выехал рано утром. Первые восемь километров дорога была хорошо знакома, по ней возили лес. Но вот магистраль свернула вправо, и на запад потянулась когда-то улучшенная проселочная дорога, мелко выщербленная дождями и сдавленная зарослями кустарника. Пологими террасами она шла на подъем, и впереди наконец открылось Заселье. Нет, не деревня, которую с перевала еще нельзя было увидеть, а огромное зеленое море, тянувшееся до горизонта.
У кряжистой сосны, откуда начинался спуск, Виктор остановился, заглушил мотор и долго любовался открывшимися отсюда далями.
